355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владислав Бахревский » Василий Шуйский » Текст книги (страница 12)
Василий Шуйский
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 19:05

Текст книги "Василий Шуйский"


Автор книги: Владислав Бахревский


Соавторы: Петр Полевой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

Службы царям Федору Иоанновичу, Борису Годунову, Дмитрию Самозванцу
1

Возле пушек, у храма Василия Блаженного, стояли команды с зажженными фитилями.

Ворота в Кремль были закрыты, пускали через дверцу: священство, верховных да чиновных людей.

Князь Василий Иванович Шуйский приехал с меньшими братьями, с Александром да с Иваном. Дмитрий во дворце, а князь Андрей за победу над Делагарди под Орешком пожалован в воеводы Смоленска. Нет в Москве Скопина-Шуйского, нет Ивана Петровича.

Один в Новгороде, другой во Пскове.

На кремлевской стене цепочкой горели фитили. Словно враг уже на приступ пошел, лестницы тащит.

Присягали государю, царю Федору Ивановичу, в его покоях.

Федор сидел на жестком деревянном кресле, заплаканный, но подходившим к нему для целования руки улыбался. После отца он был уж такой маленький, не страшный, бессловесный – многих прошибло ознобом. Так в бане мороз уходит из тела.

Князь Василий Иванович наконец увидел Годунова. Перед Борисом Федоровичем стоял англичанин Горсей и говорил:

– Можете распоряжаться моим отрядом. Это хорошо вооруженные и хорошо обученные солдаты.

– Спасибо! – благодарил Годунов. – Охраняйте посольство и посла Боуса. Я опасаюсь за его жизнь.

Горсей, поклонившись, ушел исполнить пожелание нового правителя, а Годунов поспешил к Шуйским.

– Нагие взяты под стражу. Их люди – высланы прочь.

– Уже высланы?! – изумился Василий Иванович.

– Так будет спокойнее.

– А Бельский?

– Да вот он, Богдан Яковлевич! – показал Годунов на быстрого, озабоченного второго соправителя, вошедшего в палату.

– Никита Романович с приказными людьми приступил к описи казны.

– А я успел отправить нескольких верных людей в города, где среди воевод можно ожидать шаткости.

– Когда же похороны? – спросил Шуйский.

– Завтра утром, – ответил Бельский. – Грозное царствие минуло, пусть скорее наступит благословенное царствие.

Шуйский ничего не понимал. Нагих взяли под стражу, а Бельский, опекун царевича Дмитрия, кажется, этому рад. Кто хитрей хитрого, Богдан Яковлевич или же Борис Федорович? У кого бразды власти?

Вернулся из Кремля Василий Иванович поздно. Сторожа подвели к нему высокого человека в драной крестьянской шубе, но в кожаных дворянских сапогах.

– Говорит, что он слуга твоего батюшки, князь.

– Агий?!

– Федор Старой, – поправил бывший отшельник.

– Откуда ты?

– Э-э, князь! Сия история долгая.

– Ладно. Коли ты здесь, значит, кончились страхи.

– Старые за порог, а новые на пороге.

– Нет, Агий! Того, что было, никогда уже не будет!

– Челом бью, Василий Иванович! Пришел служить тебе.

– Какую же ты службу хочешь?

– Чего ни прикажи – все по мне.

– Я рад… Будь сотником в моей дворне, – и приказал начальнику над сторожами: – Михей, устрой доброго дворянина как подобает.

2

Грозного похоронили просто и быстро. Отнесли гроб в Архангельский собор, положили в гробницу, украшенную по-царски, поставили в изголовье покойнику чашу с миром, крышку закрыли, и стал Иван Васильевич Грозный – памятью.

Новые власти во всем спешили. Прежнее приказное начальство было отставлено от дел, Годунов всюду, где мог, ставил своих людей.

Нашлась служба и для князя Василия Ивановича Шуйского. Именем царя Федора Ивановича, по приговору Думы, но желанием Годунова, ему дали в управление Московскую судную палату.

Первый день приказной службы стал памятным. Князь обошел присутственные места приказа, со всеми, невзирая на чины, поздоровался с одинаковой приветливостью и всех, у кого к нему есть дело или просьба, приглашал пожаловать для беседы.

Первым хитроумные крючкотворы пустили на Шуйского самого распоследнего писаришку с его глупым, а ныне весьма опасным делом.

Сын этого писаря, силач и богатырь, на Крещенье ходил глядеть на медвежью потеху. На льду Москвы-реки в праздники ставили клетки, и в тех клетках знаменитые бойцы дрались с медведями, имея рогатину да большой нож.

Царевич Федор Иванович был великий охотник до медвежьей потехи и до кулачных боев. В тот раз медвежатник Захар запорол черно-бурого огромного зверя уж так быстро, что зрители поужасаться не успели.

Царевич приказал кликнуть охочих людей с медведями сходиться. Писарева сына за рост его, за могутность царские слуги подвели к Федору Ивановичу, и тот сказал:

– Каков молодец!

Не успел парень рта раскрыть, как очутился в клетке.

– Он муху лишний раз от себя, бывало, не отгонит, – говорил Шуйскому писаришка, – а на него медмедя пустили. И ведь здоровенного. Люди сказывали, Агап не хотел зверя трогать, да куда денешься.

– Сын погиб? – спросил Шуйский.

– Слава Богу, жив! Агап медведя одолел, а медведь Агапу спину сломал, теперь лежмя лежит ног не чует.

– С кем же ты судиться хочешь?

– С Федором Ивановичем, больше не с кем. Федор Иванович на сына моего указал.

– Будет случай, скажу государю о твоем Агапе, – пообещал князь. – Вот тебе от меня рубль, ступай, трудись честно.

Сие решение судьи приказа озадачило подьячих. Князь терпелив, жалобщика выслушает до конца. С таким начальником нужно быть весьма осторожным.

Высиживать часы, зевая от скуки, при Василии Ивановиче стало невозможным. Приказал поднять дела тюремных сидельцев, всем старым судам ревизия.

Тюрьмы, впрочем, не опустели. Места отпущенных на свободу занимали их гонители, а скоро князю Шуйскому стало не до бумаг, не до судов.

У себя во дворе Василий Иванович услышал испугавшую его новость: изменники чуть было не отравили царевича-младенца. Слух принес князю Федор-Агий, слышал от нищих, в избе возле каретного сарая.

Годунов, выслушав басню, сказал:

– Будь свидетелем, князь Василий, – не я начал строить ковы – Бельский. Говоришь, нищие у тебя живут? Вот как примутся твои нищие рассказывать о неком злодее, умышляющем погубить молодого царя, красавицу царицу, родовитых бояр… Иным ведь не терпится возродить из пепелища опричный двор на Арбате!

– Уж скорее бы собрался Земский собор! – посочувствовал Шуйский себе и Борису.

– Собор назначен на четвертое мая. Раньше не съедутся. Зимняя дорога кончилась.

С тем и расстались. Василий Иванович знал, что ему делать. Пожалел – мала избушка для нищей братии. Надобно снова поставить во дворе длинный стол.

3

Сороковины царя Ивана Васильевича Грозного пришлись на день Стефана просветителя Перми, на 26 апреля.

После обедни и молебна, раздачи денег нищим царь Федор Иванович провожал брата Дмитрия в удел его, в Углич. Царица Мария сама поднесла сына государю. Дмитрию было полтора года. Царь взял брата на руки и, залившись слезами, поцеловал.

Дмитрию стало щекотно от бороды, засмеялся, да так счастливо, так громко, что смех его взлетел голубем под самый купол Успенского собора. Царевича приняли у государя, понесли из храма, все пошли следом, смотрели, как садятся в кареты царица с царевичем, мамки, кормилицы…

Простолюдье шепталось, указывая друг другу на Федора Федоровича, царицыного батюшку, царицыных дядьев, братьев Афанасия Федоровича, Андрея, Семена, Григория, Михаила. В провожатых у царевича были бояре, стольники, стряпчие, две сотни жильцов, четыре приказа стрелецких, приказ Московский, конный приказ, два приказа наемной пешей пехоты. Почет великий, да дорога дальняя.

Вся Москва, вздыхая и крестясь, провожала царевича-младенца. Углич пожалован Дмитрию государем Иваном Васильевичем, но выпроваживали царицу и Нагих из стольного города не по доброй их воле.

– Слава Богу, что уехали, – говорили друг другу умные. – В Москве младенца околдовали бы, питьем нашептанным извели, а в Угличе его, света, Царица Небесная побережет.

Ни среди отъезжающих, ни между провожающими не было пестуна царевича – Богдана Бельского.

Дома сидел, ногти грыз: полцарства из-под ног ушло. Но силенки еще были. Вся кремлевская охрана, помня щедрость Ивана Васильевича, служила не столько царю, сколько оружейничему.

Бельский послал своих людей в стрелецкие полки, к детям боярским, к жильцам, обещая воскресить опричнину, дать каждому верному заветам царя Ивана Васильевича поместья, крестьянские души, власть. Устрашал: грядет боярская междоусобица, дележ Русской земли на уделы. Грядет истребление самого Московского царства!

Поманили и Федора-Агия прежние его товарищи – скакать, как встарь, имея у седла башку собаки да метлу.

Князь Шуйский выслушал своего дворянина и, бледнея, – ведь приходилось говорить прямо – распорядился:

– Федор! Нельзя нам опоздать! Рассылай дворню по всем московским папертям. Пусть нищие придут на мой двор ради братской трапезы, ради молитвы по царю Ивану Васильевичу. Всем, кто явится, сказывать: Бельский замыслил отравить государя Федора Ивановича, всех его родовитых бояр. Первым будет умерщвлен Никита Романович, дядя великого государя, родной брат царицы-ангела Анастасии Романовны. – Вдруг обнял Агия. – Сделается по-нашему – награжу тебя поместьями.

Федор Старой поклонился князю, призадумался:

– Не прибавить ли к сказанному тобой: Бельский-де царя Ивана Васильевича в могилу отравой свел, а на престол царский возвести задумал друга своего – Бориса Годунова?

Шуйский внутри похолодел: он думал об этом. Сказал беззаботно:

– Что ж, пусть и так говорят.

Федор-Агий усмехнулся: насквозь видел князя-умника, – предложил:

– Слухи слухами, но делу заводчики нужны. Есть у меня на примете крикливые рукастые ребята.

– Кто?

– Дворяне-голодранцы, братья Ляпуновы.

– Чьи они?

– Ивану Васильевичу хорошо служили. Не здешние, рязанцы.

– Оно и к лучшему, что не здешние. Денег ты им дашь, но обо мне пусть лучше не знают.

Умышлять не страшно, страшно видеть содеянное твоим умыслом.

Пожар гнева охватил Москву так яростно, так нежданно быстро, – князь Василий Иванович даже занемог. Приснилось: пришел к его постели Грозный, чернее черного, раздвинул когтями ребра на груди, стал головой втискиваться вовнутрь.

Спасибо, Василиса в ту ночь спала в княжеской постели. Разбудила, не позволила совершиться черному делу.

Во сне не свершилось, а наяву вышло хуже некуда. Молва о злодействе Богдана Бельского была разнесена нищими по городу за день. Бельский испугался, приказал закрыть кремлевские ворота, и тогда показали себя братья Ляпуновы.

Спасая царя Федора Ивановича, честных его бояр, увлекли за собою тысячные толпы, подступили к Спасским воротам. Смельчаки принесли бревно, принялись ворота ломать. С кремлевской стены дали залп из ружей, из затинных пищалей, побили людей, поранили.

Ляпуновы в ответ развернули пушки, стоявшие на скате, ахнули по воротам.

Слаб на расправу оказался старый опричник Богдан Яковлевич. Прибежал прятаться к царице Ирине. А вот товарищ его Борис Федорович не дрогнул. Послал к народу бояр князя Ивана Федоровича Мстиславского, Никиту Романовича, дьяков Щелкановых, Андрея и Василия.

Боярам под ноги принесли убитых двадцать человек, привели раненых, кричали едино:

– Бельского!

– В чем его вина?! – удивились бояре.

– Богдан хочет извести царя и вас, бояр!

– Но вы же видите, мы в полном здравии. Государь Федор Иванович здоров, царица Ирина Федоровна здорова! – возразили громогласные Щелкановы.

– Бельского! – кричал народ. – Убьем его!

Однако прежнего напора уже не было, а из Кремля вышли доктора, принялись лечить раненых.

– Бельский будет взят под стражу и выслан из Москвы, – объявил Никита Романович.

– Да здравствует царь-государь со своими боярами! – ответил народ, соглашаясь с Никитой Романовичем.

Верно, в тот же день Богдан Яковлевич Бельский на самых скорых лошадях, под сильной охраной отправился в Нижний Новгород, но не в тюрьму – на воеводство.

В ту ночь князь Василий Иванович в великом смятении ходил к волхвовицам, коих увез из царского сада. Спросил, что впереди, ждать чего?

– Впереди у тебя, князь, долгая дорога, – ответили волхвовицы.

4

Венчание на царство государя Федора Иоанновича Земский собор назначил на последний день мая 1584 года.

В храмах в этот день поминают апостола Ерма да святого мученика Ермия. Еремей-распрягальник, говорят крестьяне. Конец пашне.

Князь Василий Иванович Шуйский, готовясь к великому действу, облачался во все самое дорогое, драгоценное, не желая быть меньше кого бы то ни было платьем, самоцветами.

Он уже нанизывал на персты кольца, ждал Михея с докладом: «Карета подана», как вдруг прибежал дворовый мальчик и с восторгом сообщил:

– Туча́ заходит!

«Туча́» не заходила – летела на вороных. Вдруг сделалось темно, окна задрожали от напора ветра, по слюдяным пластинам сыпануло песком, и в следующее уже мгновение мир Божий превратился в вихрь и хаос. Среди кромешной тьмы низвергались чудовищные громы, дождь клокотал.

– Боже мой! – испугался Василий Иванович. – Как же ехать-то?

– Ехать никак нельзя, – сообщил Михей, появляясь с Федором-Агием.

– Переждать надо, – сказал Федор. – Вода по улицам валом идет.

– Что за знамение, Господи?! – простонал Василий Иванович. – Небывалая буря.

– Солнце! – с радостным криком вбежал дворовый мальчик. – Солнце проглянуло!

Начало торжества сдвинулось на час с половиной.

Годунов, заботясь о народе, приказал подождать, пока вода сойдет.

Первым из дворца с Животворящим Крестом явился перед народом Елевфарий, протопоп Благовещенской церкви, духовник Федора Иоанновича, за протопопом с иконами Богородицы и с иконою святого Федора – ангела царя, с хоругвями, с крестами, с кадилами, шествовало духовенство с митрополитом Дионисием во главе.

– Царь! – закричали самые зоркие глядельщики. – Батюшка-царь!

Федор Иоаннович был в небесно-голубых одеждах, ростом невысок, корявенький, но улыбался, как ангел.

За царем золотой рекой потекли бояре. Народ узнал отца и сына Мстиславских, Никиту Романовича, князя Федора Трубецкого, Богдана Сабурова, князя Василия Голицына, князя Петра Татева, Дмитрия Ивановича Годунова.

– А где же сам Борис? – изумлялись проморгавшие.

– Эко, глядельщики! – возмущались глазастые. – Он, чай, впереди!

– Да где же?

– Вон куда смотри! Царский духовник с Животворящим Честным Крестом, а Борис Федорович – со скипетром.

– А князь-то Шуйский, Василий Иванович, не боярин, но впереди многих! Разве что Мстиславским уступает.

– А где князь Иван Петрович?

– Где ж ему быть? Во Пскове! Воеводствует.

– А эти кто? Совсем незнакомые! – переговаривались зеваки.

– Годуновы!

– Одеты-то как богато. Жемчуга-то, жемчуга!

– Нынче их время.

Люди стояли несметной толпой. Процессия шла по мосткам, поднятым на полсажени.

Князь Василий Иванович чувствовал, как страшны ему эти близость и теснота. Страх был подспудный, не занимал мыслей, думал Василий Иванович о другом. О первом в его жизни венчанье на царство. И, должно быть, не последнем. Государь Федор Иванович здоровьем слаб… Кто следующий пройдет по сим мосткам на радость народу. Дмитрий? Скипетр понесет Афанасий Нагой? На кого Господь поглядит с московских небес в другой-то раз? Никаким волхвованием того не угадаешь. Мыслимое ли дело – Федор на царство венчается, блаженный… А вот венчается же!

Участники процессии втягивались в Благовещенскую церковь, где был совершен молебен. Потом все перешли в Архангельский собор – на другой молебен. Здесь Федор Иванович благословился от гробов царственных пращуров, и, наконец, – золотая река потекла под великий трезвон в храм Успения Богородицы.

– Царица! – ахнули вдруг глазастые.

Царица Ирина Федоровна сидела перед открытым окном, в тереме.

– Как солнце горит!

– Вся в перлах и сама аки перл!

Венчание было долгим. Многие бывшие в храме впервой услышали голос царя, ровный, улыбчивый и как бы вопрошающий.

– Владыко! – обратился государь к Дионисию. – Самодержец Иоанн Васильевич оставил земное царство. Прияв ангельский образ, отошел на Царство Небесное, а меня благословил державою и всеми хоругвями государства… Завещание царя Иоанна Васильевича известно духовенству, боярам и народу. Владыко! По воле Божией, по благословению отца моего, соверши обряд священный, да буду царь и помазанник!

Поменяли на государе одежду, вручили скипетр, и сказано было ему:

– Блюди хоругви великой России!

Подержал Федор Иванович в правой руке скипетр, в левой – меч. И поскорее отдал: скипетр – Борису Годунову, шапку – Никите Романовичу. Шапка Мономаха двухпудовая. Во время службы Никита Романович держал ее на золотом блюде вместе с Дмитрием Ивановичем Годуновым.

Наконец митрополит Дионисий возложил на государя золотую цепь власти и, отслужа литургию, совершил помазание, причастил самодержца Святых Тайн.

Заждавшийся народ не разошелся, терпел и увидел своего царя во всем его торжестве.

Шитая сплошь жемчугом, золотом и драгоценными каменьями царская мантия весила пять с половиной пудов! Ее шлейф несли шестеро родовитейших людей царства, и среди них братья Шуйские, Василий и Дмитрий.

Федора Ивановича осыпали золотом и серебром, монетки летели в толпу, доставались счастливцам.

По мосткам, устланным парчой и бархатом, царь пошел в Архангельской собор, в Благовещенский. Правда, венец поменял на легкий, а скипетр и державу отдал Годунову. Шапку Мономаха нес Иван Милославский, а шесть других венцов – Дмитрий Иванович Годунов, Никита Романович, а дальше опять-таки Годуновы: Степан, Иван, Григорий Васильевич, троюродные братья Бориса.

У Благовещенской церкви государю подвели коня. Сбруя сплошь из алмазов, попона, шитая жемчугом, седло пылало рубинами. Народ только ахал да давил друг друга, желая разглядеть получше, иных до смерти задавили.

Наконец шествие скрылось во дворце. Для народа праздник кончился, а для синклита царского началось самое сладкое. Государь в Тронной зале всю сановитую Русь пожаловал, дал целовать руку, и всякий целовавший был награжден.

Возвели в чин боярина князя Григория Андреевича Куракина, Федора Васильевича Шереметева, князя Дмитрия Ивановича Хворостинина, трех Годуновых и князя Василия Ивановича Шуйского. Дмитрий остался в кравчих.

Но как же все бывшие в Тронной зале изнемогли, слушая награды и пожалованья царицыному брату, худородному из худородных, костромскому дворянчику, Борису Федоровичу Годунову. Ради него возродили высший дворцовый сан конюшего, семнадцать лет место пустовало. Сверх того получил титулы ближнего великого боярина, наместника Казанского и Астраханского царств, главного телохранителя, наместника над делами военными, наместника над боевым снаряжением. Но более всего подавляли земельные пожалованья счастливцу: доходы с Двинской области, с Ваги, все луга по берегам Москвы-реки, казенные сборы московские, тверские, рязанские, северские… Ни бояре, ни удельные князья таких богатств не только теперь, но и в пращурах не имели.

Воротился с царского пира князь Василий Иванович Шуйский как побитый. Сказал себе:

– Эх, боярин, боярин! – и вспомнил слова Андрея: «Борис твой одногодок, но он обскачет тебя». Как в воду глядел!

До того Василий Иванович раздумался, что заболел. Многие заболели. Как же не заболеть?! Царь, погуляв неделю, пальнул из ста семидесяти пушек разом, повторил залп и тем закончил праздник. На другой же день отправился к Троице с царицею, а с ними пошел царицын полк! Один Годунов до такого мог додуматься.

Кто он после этого, царь Федор, самодержец или царицын пленник?

Болели бояре.

Годунов, озолотив себя с ног до головы, не на бок повалился, но бодро принялся служить государю.

Война на Волге и в землях черемисов шла свирепая; Борис Федорович послал к татарским мурзам, к старшинам черемисов людей рассудительных, сговорчивых. Мир вдруг устроился сам собою, вражда иссякла.

Годунов, уведя полки, прислал строителей. Один за другими пошли расти города: Уржум, Цывильск, Савчурск, Царев-город, тот самый, что потом Царицыным звался. Не Грозному, а Годунову обязана Россия действительным приобретением Сибири, не при царе-воине, а при блаженном царе построены были Пелым, Березов, Сургут, Тара, Нарым, Томск, множество других крепостей и крепостенок. При царе Федоре Ивановиче по воле Годунова населена Сибирь людьми северных земель: пермяками, вологжанами, вятичами. Немало и московских людей отправилось в новые края, чтобы дать корень сибирскому народу. Уже в 1586 году в казну поступило полмиллиона беличьих шкурок, двести тысяч соболей, тысячи и тысячи драгоценных мехов черных лис, куниц, бобров, горностаев.

Кончилось вечное нищенство государевой казны. Как можно было этакое простить выскочке Годунову?!

Борис Федорович знал, отчего пасмурна боярская Дума, знал – прощения ему, невиновному, вовек не дождаться от князей и княжат, и все же делал доброе для них.

Облагодетельствовал Шуйских.

Князь Иван Петрович получил в собственность доходы Пскова и его пригородов: таможенные пошлины, кабацкие и прочие сборы шли ему на жалованье. Подобного кормления не удостаивался ни единый воевода.

Начал службу юный Александр Иванович Шуйский. Во время приема литовского посла Лукаша Сапеги сидел с братом Дмитрием и с боярином Степаном Годуновым на Кривой лавке. Федор Никитич Романов, будущий патриарх, занимал место на той же лавке ниже князя Александра.

Истомившегося князя Василия Ивановича Годунов отправил воеводой в Смоленск, а князю Андрею, вернувшемуся в Москву, пожаловали чин боярина.

После опалы у царя Ивана Васильевича старший Шуйский попал в тень брата. Андрей выказал себя умелым воеводой, побил самого Делагарди, снискал благодарность смоленских горожан, особенно купечества и духовенства.

Когда-то, собираясь на службу к Грозному, князь Василий готов был слушать советы любого, кто знал царя и его порядки. Теперь, принимая у брата дела, лишних вопросов не задавал.

Андрей – легкий человек. Едва появился в Москве, всем стал нужен: боярину Ивану Федоровичу Мстиславскому, богатейшему московскому гостю Федору Нагаю, митрополиту Дионисию, а с архиепископом крутицким Варлаамом Пушкиным у князя завелась умная дружба: книги вместе читывали. Князь Василий Иванович глаза на чтении попортил, но никто из иерархов не поспешил пригласить его на мудрую беседу. В счастье все дело! Но упаси нас Боже примеривать чужое счастье на себя.

Настрадался Василий Иванович, глядя на скорые успехи Андрея. Да и дела перед отъездом пришлось устраивать не самые веселые. Василиса снова была беременна, и уже он сам, без вмешательства Дарьи, отправил свою милую в Шую. Снабдил деньгами, чтоб купила большой дом, с двором, с землею. Дал вольную, самой и детям ее, строго наказал архимандриту Луке учить и воспитывать детей Василисы по дворянскому обычаю.

За день до отъезда князю ударил челом Федор Старой.

– Господин! Ты обещал наградить меня за службу.

– Я не забыл! – ответил Василий Иванович. – Но я хочу наградить тебя потом… Теперь ты нужен мне, от тебя большая польза.

– Какое же ты дашь мне имение?

– Имение? – Князь заморгал глазками, которые сделались вдруг совсем малы. – Дам тебе остров, на котором ты жил.

– Вместе с озером?

– Озера дать нельзя. Им рыбаки кормятся.

– А чем я буду кормиться?

– Агий, вот мое твердое слово! Вернусь из Смоленска, съездим с тобой в починок, там и решим, сколько тебе сетей ставить, сколько моим рыбакам.

– Но дашь ли ты мне крестьян во владение?

Василий Иванович рассерчал.

– Уж очень ты напорист! Я тебе благодарен за твое старание! Я слово сдержу… Про крестьян надо у Елупки спросить. Две семьи тебе дам, а будешь и дальше усерден, так, может, все десять.

– Отчего ты не берешь меня в Смоленск?

– Да потому что в Москве нужны и дороги твои глаза и уши! – воскликнул Василий Иванович и подарил Федору два рубля.

5

На воеводство князь Василий Шуйский прибыл смиренно, тихо.

– Господи! Да у нас ведь новый воевода! – изумлялись смоляне, нечаянно узнавая о распоряжениях из воеводского дома. – Старший брат Андрея Ивановича. Тот был очень быстрый, а этот очень тихий.

Василий Иванович еще в Москве начал страдать: ведь сравнивать будут, кто из братьев умней, кого из них надуть легче…

Малоприметный воевода за дела взялся тоже неброские, тихие. Вместо двух-трех бедных избушек поставили новые, сломали сгнившую башню, новую возводили прочно, широко, чтоб ставить пушки в три яруса. Мостили улицы, дорогу на Москву подновляли.

Досужие скоро узнали; воевода сделал богатые вклады в церкви Петра и Павла, Ивана Богослова, в Свирскую во имя Михаила Архангела. Заказал лучшему богомазу список со святой чудотворной иконы Смоленской Божией Матери.

Сия икона – Путеводительннца, по-гречески Одигитрия.

Князь Василий благоговел перед дивным образом. Икона, соединяющая века, была молитвою о пращурах и потомках. Князю чудилось, что, целуя икону, он ощущает вкус сокровенного. Предание сказывало: образ написан евангелистом Лукой. Икона стояла в Иерусалимском храме и во Влахернском в Константинополе. Василевс Константин Мономах благословил Одигитрией свою дочь Анну, отправляя в жены к русскому князю Всеволоду Ярославичу. Сын Всеволода Владимир Мономах поставил икону в Смоленском соборном храме Успения Пресвятой Богородицы, но на том пути Одигитрии не кончились. Дочь литовского князя Витовта София привезла икону среди приданого мужу, Московскому князю Василию Дмитриевичу. Воротился же святой образ в Смоленск в 1456 году, когда после долгого литовского плена город вновь стал твердыней Русской земли.

– Богородица! Не ведаю моего грядущего! – молился князь Василий перед иконою. – Об одном прошу, Путеводительница, веди меня прямо, ибо я, грешный, по слабости моей, прямого пути страшусь.

Время текло быстро, день за днем. Нынче одному святому помолились, завтра другому. И вот уже Рождество Богородицы, а там и Введение и Рождество Христово…

В апреле 1585 года пришло горькое и тревожное известие: злые люди напустили порчу на доброго Никиту Романовича, боярин лежит разбитый, хоть жив, да нем.

Выходило, кйязь Андрей в Думе теперь сразу за князем Иваном Федоровичем Мстиславским.

Тут бы порадоваться, а Василий Иванович места себе не находил. Андрей полезет Годунову в милые, будет ждать случая, чтоб отпихнуть Бориса подальше от царя. И наживет беды! Себе и всему роду. Терпения у братца ни на грош, обязательно поспешит, завидуя Годунову.

Другая московская новость тоже была неприятной: князь Мстиславский назвал Бориса сыном, а Борис признал князя Мстиславского за отца.

Хитрят, милуются, а кончат дракой – сердце у князя Василия Ивановича сжалось от недобрых предчувствий.

И пожаловал к нему Федор-Агий. Странный он был человек, одна половина бороды седая, другая без серебриночки. Одна бровь черная, другая в изморози.

Перед самым приездом Федора Василию Ивановичу приснился ласковый кот. Терся о ногу, мурлыкал, а когда князь взял кота на руки, полез башкой под кафтан. Тут сразу другой сон вспомнился – про Грозного.

– Вот слово в слово, что велено мне передать князем Андреем Ивановичем, – сказал Федор-Агий и, наклонясь к уху, прошептал: – Если что случится дурного с конюхом на конюшне, пришли тысячу, а то и две тысячи смолян, для бережения хозяина дома и слуг его.

Василий Иванович отшатнулся от Агия, тотчас взял перо и написал брату: «Князь Андрей Иванович! Я не охотник до загадок. Радуюсь счастью государя пресветлого Федора Иоанновича, ибо дошло до нас, что ближний его боярин Борис Федорович и князь Иван Федорович Мстиславский в большой любви друг к другу. От этого всему царству будет великий прибыток».

– А что на словах сказать? – спросил Федор-Агий.

– Василий Иванович никак не нарадуется кротости и мудрости нового царствия. Так и скажи: твой старший брат, князь Андрей, ныне спать ложится без страха и просыпается без страха. – Посмотрел в глаза своего дворянина. – Я премного доволен нынешней жизнью.

Посланец немедленно отправился в Москву, словно получил спешный наказ, а князь Василий все думал и не мог объяснить себе, почему Старой показался ему переметчиком. Решил отправить брату своего гонца, да только с чем? Предупредить, чтоб не очеиь-то доверял человеку, который верой и правдой служил их отцу? Передать, чтоб был терпеливей? Об этом у них говорено-переговорено.

Сердце – вещун! Двух недель не минуло, прискакал гонец от государя: измена! Боярин князь Иван Федорович Мстиславский умыслил зазвать царского конюшего Бориса Годунова к себе на пир и на том пиру с сообщниками, с князьями Воротынскими да с Головиными, предать злой смерти. Бог спас Бориса Федоровича! Умысел открылся, князь Мстиславский бежал, но схвачен, пострижен в монахи, отправлен в Кирилло-Белозерский монастырь, а его сообщники в дальние города, в тюрьмы.

– А Шуйских куда? – спросил себя Василий Иванович.

О Шуйских молчали. Был взят под стражу, посажен в яму князь Андрей Куракин, схватили князя Василия Юрьевича Голицына.

Наконец пришло известие: митрополит Дионисий мирил Бориса Федоровича Годунова с князем Андреем Ивановичем и с князем Иваном Петровичем Шуйскими. Слух добавлял к известию: выйдя из собора, Иван Петрович сказал ждавшим его купцам:

– Слава Богу, помирил нас владыко с конюшим.

Двое из купцов встали перед князем и ответили:

– Помирились вы нашими головами. Надолго ли? Вам, Шуйским, от Бориса пропасть, да и нам погибнуть.

Оба смельчака уже на следующий день исчезли неведомо куда.

Василий Иванович начал ждать Борисовой мести. Да Годунов был как змей умен. Первое место в Думе после отца занял Федор Иванович Мстиславский. Князя Андрея Шуйского увидели вторым воеводой большого царского полка, а первым – Василия Федоровича Скопина-Шуйского. Кравчий – Дмитрий Иванович Шуйский. Рында с большим саадаком – Иван Иванович Шуйский. Князь Иван Петрович Шуйский – воевода большого полка в Новгороде, второй после царевича Мустофалея Кайбуловича Городецкого.

Впрочем, поход на шведов был отменен. Посольские съезды сначала кончались ничем, но вот утонул грозный и неподатливый Понтус Делагарди. Плыл на очередные переговоры по Нарове, корабль напоролся на топляк и затонул вместе с генералом. Новые же послы договорились о перемирии на четыре года.

Годунов, полагаясь на мудрость дьяка Андрея Щелканова, государственные дела вел столь дерзко и столь ловко, что даже с Баторием сохранял мир. Послы короля требовали пятьдесят четыре тысячи червонцев за пленных, но им отвечали – царь Федор Иванович отпустил по домам девятьсот поляков без выкупа и условий. Где же, король Стефан, твоя добрая воля? Доброй воли у Батория не было, он желал войны, требовал за мир Псков и Новгород. Ему отвечали: Псков и Новгород города русские, а если король желает вечного мира, то пусть вернет Московскому царю Киев – стольный град великих князей Руси.

Баторий гневался, но денег на войну сейм не давал. У короля же открылась тяжелая болезнь, на ногах выступили язвы, и доктора не смели эти язвы врачевать, опасаясь ускорить несчастье.

Снова в Польше явилась мысль о соединении с Россией. Послы предлагали Боярской думе договор: умрет Стефан – королем Польши и России становится Федор Иоаннович, ибо уже всему миру известно, сколь мудрый правитель у царя. Если же первым умрет царь Федор, королем обоих государств становится Стефан Баторий.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю