Текст книги "Свадьбы"
Автор книги: Владислав Бахревский
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
Даже стена содрогнулась от взрыва. Это была самая большая и скрытная казачья ловушка. Вся гвардия хана Бегадыра, все пятьсот сейменов погибли разом.
И это тоже видел Амет Эрен.
И чтобы ничего уже больше не видеть, не пытать судьбы, не просыпаться в поту от холодной, чужой, заливающей лицо крови, чтобы не расплакаться, не закричать, он поймал за уголок ханское знамя, поцеловал его и прыгнул со стены вниз головой.
Билось на ветру на азовской стене ханское знамя, но не было у хана сейменов, не было у хана героя.
Глава седьмая
Атаман великого Войска Донского Осип Петров сидел па куполе цитадели. На куполе была маковка, маковку сбило ядром, но атаман велел натянуть здесь полог от солнца и отсюда, сверху, глядел на все четыре стороны, все видел и знал о всех происшествиях раньше, чем они случались.
Когда Осипу доложили, что в приступе принимают участие войска крымского хана, он вяло отмахнулся.
– Знаю. Женщин туда послал. Ударьте-ка всеми нашими большими пушками по Канаан-паше. Ретив больно.
Примчался Яковлев.
– У Водяной башни собралась огромная сила. Одни не устоим, трех гонцов к тебе, атаман, посылал.
– Ничего, устоишь. Там у них моряки, им в море – любо, а по стенам им лазить не любо.
– Хоть пушками помоги. Меня не жалуешь, о казаках подумай.
– Помогу, атаман! Когда время придет – помогу, – спокойно откликнулся Осип. – Дурь, однако, выбрось из головы. Нет у меня пасынков, все – родные.
Осип Петров давно уже позаботился о турецких моряках, знал, чем охладить моряцкий пыл.
По тайному подкопу, вырытому заранее, к реке ползли люди Худоложки.
Привыкшие к победам, беспечны были командующие турецкой армией, война под Азовом мало чему их научила.
На кораблях, с которых Пиали-паша высадил десант, оставлено было по одному матросу, и только Жузеф, меченосец султана, молодой, но уже опытный флотоводец, на своих кораблях не позволил команде даже на берег сойти.
Выбрались казаки из подкопов, разделились и – на корабли. На четырех никакой борьбы, а на пятом на них самих в атаку пошли. Подожгли казаки четыре корабля, закидали гранатами пятый и назад, в подкоп. Подкоп за собой взорвали.
Увидал Пиали-паша пылающие корабли, сыграл идущим на приступ войскам отбой и всей силой кинулся к реке, а казаков след простыл.
Отступил хан. Понес потери и отступил Канаан-паша. Приступ заглох.
– Палить из всех пушек! – приказал Дели Гуссейн– паша. – Всю ночь палить! Утром на приступ! На приступ! Все! Всеми нашими силами!
Осип Петров с Наумом Васильевым, с Иваном и Худоложкой обошли стены. Указал на две большие пробоины.
– Этой ночью залатайте!
– Где людей взять? – спросил Худоложка. – Турки подкопов десять к стенам подводят.
– Их подкопы взорви… Стены залатай! Подарок наш готов?
– К полуночи будем под турецким лагерем…
К Осипу подошел Федор Порошин, Наум Васильев назначил его ведать запасами продовольствия, и не было Федору покоя ни ночью ни днем.
– Атаман, – сказал Федор, – дома, где мы укрывали скот, разбиты, да и скот весь перебит, перекалечен, а который остался, подыхает от бескормицы. Туши гниют, как бы не вспыхнул мор.
– Почему раньше не подошел?
– Воевал на стене.
– Тебя к чему приставили?
– К запасам…
– Размазня… На стену чтобы больше не лезть… Мяса насолить на год. Всю дохлятину сегодня же за стены!
Федор кивнул, пошел.
– Стой! – крикнул ему Осин. – Люди у тебя есть?
– Людей нет.
– А как же ты дохлятину через стены перекидаешь в одиночку?
Федор молчал. Воздух колыхнулся, и большое ядро упало между Порошиным и атаманом. Федор, щуря глаза, глядел, как ядро волчком крутится в двух шагах от него. Осип метнулся к Федору, сшиб, и тотчас грохнуло. Просвистели осколки.
– С начинкой было, – сказал Осип, поднимаясь. – Цел?.. Пошли людей для твоего дела поднимать. О, как же нужны люди!
Казаки Гуни вповалку спали в парадной зале цитадели. Здесь грохот пушек был потише. Осип Петров вошел к ним с факелом. Нашел среди спящих Гуню, растолкал.
– Самых ловких два десятка – на вылазку! Остальным – дохлый скот за стены выкидывать.
– Атаман, мы за день до смерти навоевались. Ноги не стоят, руки ружей не держат.
– Ружей таскать с собой не нужно, довольно будет ножа.
Запорожцы просыпались, угрюмо смотрели на атамана.
– Осип, ты сам-то, гляди, не свались! Когда спишь– то? – сказал кто-то из бойких.
– Прогоним турка – поспим.
Осип с факелом над головой прошел по зале, впиваясь глазами в лица запорожцев.
– У нас одно спасение – победить! Бросить город и кинуться напролом через турецкую силу – это смерть. Сидеть в городе, отбивая приступы, тоже смерть: нас мало, но турки должны страшиться нас, как дьявола. Каждую ночь мы будем выходить из города и вырезать, сколько придется. Усталых в Азове ныне нет!
Осип отправил запорожцев на вылазку, а сам пошел прикорнуть. Только лег – стучат. Кто-то упорно бил молотом по железу. Осип покрутил головой: “Что за наваждение? Какие кузнецы еще завелись в цитадели?”
Стучали. Не шибко, не со всего плеча, но стучали. Осип встал. Он должен был знать обо всем в Азове.
Стук шел снизу из самых глубоких подвалов цитадели. Осип пошел на звук.
При свете двух коптилок работали три человека. Один из троих был Худоложка. Они что-то прилаживали к чересчур большому колесу.
– Бог в помощь!
Казаки встрепенулись.
– Атаман! – Худоложка, исхудавший, черный, бросил молот, протянул руку. – Погляди, атаман, чего казак Поспешай с сынишками своими удумал.
По колесу, положенному плашмя, в двух вершках друг от друга стояли мортирки да фальконеты. Две дюжины на колесо. Осип нахмурился.
– Бьет беспрерывно, – кинулся спасать свое детище Поспешай. – Из трех ахнул, повернул – еще из трех, а те, из каких пальнули, заряжай заново!
– Коли где пролом случится, поставил – и бей! – сказал Худоложка.
– Да и на густое войско можно вывести, – затараторил Поспешай, – такого, чай, турки не видали! Чай, испугаются!
– Пушчонки-то все турецкие, пленные, – сказал Худоложка.
– Чего вы меня уговариваете, – усмехнулся Осип. – Спасибо тебе, казак Поспешай.
– Так ведь, грешным делом, не сам я докумекался! – всплеснул радостно руками Поспешай. – Сынок, Васятка, меньшой. Спит вон.
Осип только теперь и заметил прикорнувшего в уголке мальчишечку. Подошел, посмотрел на хорошее, чистое, детское совсем лицо.
– Мальчишку, как пробовать будете, не тащите в пекло. Проситься будет – скажите, атаман брать не велел. Убережем детишек, Худоложка?
– Убережем, Осип. Себя убережем, значит, и детишек убережем.
– Пора, Худоложка, внутренний ров копать. Стена ненадежная стала.
– Уже начали, атаман.
– Спасибо. Посплю у вас. Стучите, а я вот с Васяткой… Часок…
Атаман лег и заснул, едва коснувшись зипуна головой.
– Мы выдохлись! – сказал Канаан-паша.
– Я потерял всех сейменов! – крикнул хан Бегадыр.
Дели Гуссейн-паша затравленно оглядывал командующих. Где былые пиры? Главнокомандующий все шесть дней провел в окопах, посылая войска на приступы. Лицо у него почернело от пороховой копоти, в глазах недоумение, руки дрожат. Поглядел на разумного Жузефа.
– О великий главнокомандующий, мы бьемся не с людьми, а с бестелесными духами! – сказал Жузеф с поклоном. – Мы теряем солдат днем под стенами Азова, а ночью нас режут, словно овец.
– Нужно прекратить бессмысленную ночную пальбу! – крикнул Канаан-паша. – Казаки подкрадываются в этом грохоте до шатров командующих.
– Завтра пушки умолкнут и без приказа, – вставил свое ядовитое слово евнух Ибрагим. – Порох иссяк.
– Я приказываю! – Дели Гуссейн-паша вскочил на ноги. – Я приказываю завтра опять идти на приступ.
– Войска ропщут, – сказал Пиали-паша.
– Но мы должны хоть чего-то добиться, – крикнул Дели Гуссейн-паша. – Приказываю овладеть Топраковом-горо– дом. Он прикрывает самую слабую стену Азова.
– Нынче каждая стена Азова слабая, – сказал Жузеф. – Стены сбиты наполовину. Уцелела только одна башня. Мы сотни раз были на стенах, мы покрывали стены знаменами, но нас всякий раз сбрасывали со стен.
– Но ведь и казаки люди! Они не бесплотны, Жузеф! Они люди, как п мы с тобой. Они смертны. Их мало. Им неоткуда ждать помощи.
– Каждую ночь пловцы пробираются в Азов, – возразил главнокомандующему умеющий вставить словцо Василий Лупу.
– Приказываю перегородить Дон! – в голосе главнокомандующего власть и ярость. – Если завтра город взят не будет, я пошлю падишаху письмо и попрошу помощи. Мы возведем новую гору и рухнем на головы казаков, как смертоносная лавина.
– Казаки копают за разрушенной стеной глубокий ров, – сказал Жузеф.
– Совет окончен! – отрубил Дели Гуссейн-паша. – Стрельбу прекратить, слушать пластунов.
Слушали в тишине.
Но в ту же ночь были сняты все часовые возле пушек.
Топраков – укрепленная слобода Азова – прикрывал самую слабую стену города. Теперь эта сторона оказалась вдруг сильнейшей. Земляные бастионы Топракова мешали турецким пушкам раздолбить стену и ту единственную башню, какая осталась в Азове. Топраков-город пал с первого приступа, но после страшного взрыва, когда погибло три тысячи янычар, турки оставили слободу, и теперь каждый раз, приступая к Азову, им приходилось выбивать казаков из Топракова. Наступательная сила увядала, а накапливать войска в слободе турки боялись, помнили урок.
Десятый день приступа начался непривычно. Турецкие пушки молчали. Не было пороха, всего по десяти зарядов на ружье.
Медленно, слишком медленно шла турецкая армия на очередной приступ. Передовой полк Канаан-паши ринулся было в бой, но его встретили картечью. Полк откатился назад, и опять было тихо. Турецкая громада пошевеливалась, готовила лестницы, строилась и перестраивалась, но без всякого продвижения.
– Почему медлят? – орал на гонцов Дели Гуссейн-паша. – Почему войско хана Бегадыра даже лагерь не покинуло?
Он сам с верным личным полком помчался в расположение хана. Бегадыр начал было приветственную церемонию, но главнокомандующий поднял лошадь на дыбы.
– Почему стоишь?
Хан опустил покорно голову.
– Мои воины говорят, что они не городоимцы. Вымани казаков на простор, и мои воины будут героями.
– Я научу вас брать города! – Дели Гуссейн-паша подал знак. Янычары выволокли из толпы воинов хана десяток людей, и десять голов слетело на вытоптанную конями землю.
– Хан, я уничтожу каждого, кто противится воле падишаха.
Весть о казни холодным ветром пролетела по войскам, и войска, подгоняемые страхом, втянулись в бой.
– Взять Топраков! – приказал Дели Гуссейн-паша. – Взять! Взять!
Хоть что-то нужно было взять, хоть что-то!
*
Мехмед теперь командовал сотней. Его сотня первой добралась до вершины земляного вала, но казаки пошли врукопашную, и пришлось отступить.
Только четвертый натиск стал победным. Мехмед, опасаясь пороховых ловушек, с поредевшей наполовину сотней, пробрался в развалины храма Иоанна Предтечи: казаки святыню взорвать не решатся.
Мехмед сидел па слетевшей наземь маковке храма, ее словно кто саблей снес, крест целехонек, и сама не больно покорежена.
Разглядывал стены. Зубцов – хоть бы один, трещина в стене, но уже залатана. На стенах какое-то движение.
Трубы пели сбор, а Мехмед все наблюдал, стараясь как можно больше узнать о противнике, с которым сейчас придется схлестнуться. Высмотрел огромные корзины с землей, такими немало подавило, котлы с кипятком или смолой, углядел – подают на стены камни, фальконеты устанавливают.
Не эта пропасть, заготовленная на его голову, удивила Мехмеда. Он увидел на стене женщин и детей. Его, героя, посылали убивать женщин и детей.
Это была трудная минута в жизни Мехмеда, а в трудные минуты он уже привык вспоминать Элиф, жену свою.
Ему вдруг представилось, что Элиф и его еще очень маленький ребенок стоят на стене и через мгновение вступят в единоборство с привыкшими убивать мужчинами.
“Э, нет! – встряхнулся Мехмед. – Такого быть не может! Турция – чрезмерно могучая страна. Ее женщины и дети такого не изведают!”
Все это Мехмед сказал себе, и все это было истиной, но спокойнее не стало.
Коли солдат стал думать, он уже наполовину не солдат. А тут новое происшествие: вдруг отворились городские ворота.
– Сдаются?
Изумленные командиры ждали и дождались. Из ворот одна за другой вылетели три шестерки лошадей. Лошади мчались на солдат. Под хвостами у них была привязана горящая пакля.
И когда оцепенение прошло, кинулись спасаться от взвесившихся животных, ряды смешались, распались. А из ворот уже выезжала какая-то упряжка. Вылетела, развернулась, и турецкие солдаты увидали перед собой лежащее на повозке огромное колесо. Колесо было похоже на чудовищное ожерелье, только вместо жемчужин – мортиры и Фальконеты.
– Получай! – заорал казак Поспешай, тыкая фитилем в одну, другую, третью. Пушечки тявкнули, засвистела картечь, дюжие казаки налегли на колесо, повернули. Еще три выстрела, еще, а в пустые пушки сыновья Поспешая забивали снаряды, закладывали картечь. Мехмед ползком пробрался к разрушенной церквушке, оглянулся. Из ворот бежали казаки, ударили со стен тяжелые пушки.
Янычары перекатились через земляной вал Топракова-города и отступили.
– Отступили! – заревел Дели Гуссейн-паша, и его белый кулак врезался в лицо гонца. – Полк, за мной!
Полк карателей помчался к Топракову. Командиры отступившей армии еще не успели перестроить ряды, когда на них налетел главнокомандующий. Засвистели плети.
– Вперед! – визжал Дели Гуссейн-паша. – Вперед!
Янычары кинулись под казачьи пули. Жестокий короткий бой, и слобода взята.
– Вперед! – размахивая над головой плетью, носился уже по Топракову главнокомандующий.
Не переводя дыхания, Мехмед помчался вместе со всеми под стены Азова. Он был командир, и ему тоже дали плеть, и он гнал плетью своих солдат по лестнице вверх. Летели камни, срывались люди, лился кипяток, смола, и в упор били меткие казацкие ружья.
Осаждавшие откатывались от стен, но их ждали плети. И они снова шли вперед.
Посылать наверх и стегать Мехмеду было уже некого. Сотня погибла. И тогда он сам полез. Длинным копьем выбил глянувшую на него пищаль, поддел казака, махнул его через плечо в ров и кинулся уже было в свободное пространство, но оно уже было закрыто. Глазастая синеглазая женщина плеснула в него из ведра. Мехмед закрыл голову руками, покачнулся и полетел вниз. И опять ничего с ним страшного не случилось, подвернул ногу, но был жив. В ведре у казачки оказался не кипяток, и не смола, всего– навсего – нечистоты. Мехмед в ярости и гадливости содрал с себя одежду и заковылял с поля боя. На него налетели каратели, перепоясали кнутом, он упал. И больше его не трогали. Небо, давно уже закрытое тучами, устало носить бремя и пролилось страшным ливнем. Падали молнии, грохотал гром, а казакам все было нипочем. Они отворили ворота, кинулись на янычар, сбросили с земляпого вала Топракова-города.
Вал был черен, словно на него опустилась стая вороп, но уж слишком велики были вороны.
Полуголый, зловонный, исхлестанный плетьми, с распухшей ногой, сидел Мехмед под проливным дождем, глядел на мертвый холм и плакал. Никто бы его в слезах не уличил, все плакали, хотя бы оттого, что по голове хлестал ливень.
Город – огромная каменная развалина – непобедимо оседлал холм. И этот холм, озаряемый молниями, был голубым.
“Кого же мы победим? – спросил сам себя Мехмед. – Кого, если города уже нет и крепости нет, и казаков не будет, потому что на стены взошли женщины и дети. Кого же мы победим, если побежденных не будет?”
Ночью у Мехмеда начался жар. Он кричал в бреду: “Я не хочу воевать!” И даже в бреду зная, что за это убьют свои, прокусил губу, удерживая страшные слова правды.
Глава восьмая
Земля уплывала из-под ног Дели Гуссейн-паши. Войска его были растерзаны, вымотаны, напуганы. Каждую ночь являлись казаки, снимали часовых, вырезали спящих. Пороха не было, не было корма для огромной конницы. Продовольствие на исходе.
Янычары отказывались выполнять приказы. На их стороне право. Они обязаны быть в окопах не более сорока дней. Сорок дней осады миновали.
Перегорожен Дон: не только казаку – рыбе не пройти, возведена новая земляная гора, поставлены пушки, но армия вот-вот разбежится. Хан Бегадыр умоляет пустить его в набег, лошади падают от бескормицы, и татары того и гляди уйдут из-под Азова самовольно. Янычарам, чтобы утихомирить бунтарей, обещана за каждую голову казака тройная цена – по триста пиастров. Деньги пришлось занять у Василия Лупу. Господарь деньги дал, но обмолвился: “Я слышал, московский царь собрал войска и движется к Азову”.
Слухи о русском царе тревожат армию. Не сам ли господарь распускает их?
Дели Гуссейн-паша послал к падишаху Ибрагиму гонца, умоляя отложить осаду до будущей весны.
Ответ был короток: “Возьми Азов или отдай голову!” Падишах был суров, но милостив. К Азову пришли корабли с оружием, порохом, продовольствием. Войсками Ибрагим не помог, но следует ли пополнять армию, если она превосходит армию противника в несколько десятков раз?
Военных советов Дели Гуссейн-паша не собирал. Он ненавидел своих бездарных командующих и сам боялся поглядеть им в глаза. Он обещал легкую прогулку, карательный поход за разбойничьими головами, а выходило так, что собственная голова держится на плечах только потому, что султан Ибрагим занят разбором дрязг в гареме и вспоминает о делах империи, когда у Кёзем-султан от гнева и гадливости сводит скулы, когда она является к Ибрагиму напомнить, что он повелитель не одного гарема, но и всей Турции.
Что ж, порох, ядра и свинец в изобилии, в изобилии продовольствие, нужно спешить воевать, покуда от Порога Счастья не прислали золотого шнурка.
Дели Гуссейн-паша сделал вид, что худого не случилось, и новый военный совет опять был превращен в роскошное пиршество. Участники пира приняли игру и старались друг перед другом.
. – Я, великий хан Крыма, иду опустошить русскую землю. Мой гнев не будет укрощен, покуда я не наберу сорок тысяч полону и двести тысяч коней.
– Я, Пиали-паша, командующий флотом величайшего в мире падишаха Ибрагима, клянусь украсить все мачты моих судов казачьими головами.
– Дели Гуссейн-паша! – вскочил Канаан-паша. – Клянусь, не пройдет и трех дней, как мои воины покроют знаменами последнее укрытие казаков – цитадель.
– Дела моего несчастного государства ныне нехороши. Мне придется отбыть в Яссы, – сказал Василий Лупу, – но под стенами Азова я оставляю своих наемников и все тяжелые пушки. Моим пушкарям я отдал приказ сбить стену в трех местах до подошвы. Пусть эти проломы станут вратами нашей победы… Я настолько уверен в победе, что уже сегодня прошу тебя, величайшего полководца народов, о превосходный во всем Дели Гуссейн-паша, принять награду.
Василий Лупу достал перламутровый, с огромной жемчужиной на верхней крышке футляр для перстня.
Дели Гуссейн-паша принял подарок, открыл коробочку. Крошечные коралловые веточки держали прекрасный янтарь. В глубине янтаря – муха. Царица-муха, ибо голову ее венчала золотая с алмазами корона, на лапках – браслеты с изумрудами, алмазный пояс, на каждом крыле – по алмазной звездочке.
– Я не видал работы превосходнее! – воскликнул Дели Гуссейн-паша. Он только теперь услышал решение господаря уйти из-под Азова. Оп собирался ответить твердым отказом, но подарок сразил его.
– Кто же этот удивительный мастер, превзошедший в тонкости и изяществе саму природу? – воскликнул Дели Гуссейн-паша.
– Мастера зовут Сулейман, – ответил Василий Лупу, – Перстень его работы носил величайший падишах Мурад IV,
– Это тот самый перстень, который подарил падишаху бедняга Инайет Гирей? – спросил Ибрагим-скопец.
В бочку меду плеснули чайную ложку дегтя, пир потускнел, и, чтобы отогнать грустную тень Инайет Гирея, Дели Гуссейн-паша обратился к меченосцу падишаха Жузефу:
– А что ты молчишь, славный воин?
– Главнокомандующий, если бы падишах приказал мне уничтожить флот мальтийских рыцарей, я бы уничтожил флот, но падишах мне, моряку, приказал быть в пехоте, и я в пехоте. Падишах приказал мне взять Азов, и я не могу не взять его. Мы испытали многие военные хитрости, но успеха не добились. Предлагаю старое, испытанное средство: разбить войско на части, чтобы в каждой части было по десять тысяч. Идти на приступ днем и ночью, покуда силы осажденных совершенно не иссякнут, тогда общее наступление – и победа.
– Я принимаю твой совет, Жузеф,-ответил Дели Гуссейн-паша, – но, прежде чем наступать, приказываю палить по городу и сбить стены до подошвы.
Победу придумали, оставалось победить.
Иван полз в кромешной тьме по узкому ходу, ведущему к Дону. Тянул куль земли. Иван был посильней многих, и его поставили оттаскивать из подкопов землю в Дон, а из Дона приносить воду. Всю азовскую войну просидел Иван под землей. После стычки с немецкими взрывниками отлежался и опять копал, таскал.
Турки снова начали беспощадную пальбу из всех пушек. Рушились не дома уже, целых домов в Азове не осталось, руины падали. Не было в Азове такого места, где можно было бы спрятать от ядер голову. Цитадель еще держалась, да и то потому, что турки, видно, берегли ее. Велика ли прибыль, положив тысячи воинов, взять груду разбитых камней?
Турки били по битому. С новой земляной горы Азов просматривался и вдоль и поперек, но казакам урону не было. Подкопались под турецкую гору и сидели в малых пещерках с детьми и женами. С едой стало плоховато: одна солонина да сушеная рыба. Скот весь погиб.
Ивану показалось вдруг – воздуха пет. Ртом вцепился в пустоту – нет воздуха.
Крикнуть нельзя. Раненые – и те у казаков не кричат. Кулем загородил ход – сам у себя отнял воздух. Вспотел бессильио, в бессилии боднул головой куль и упал, и не шевелился, потому что подземная работа отняла у него силу, волю и саму жизнь. Тут увидал он базар. Тот базар не уместился на земле и перешел на небо, и на звезды, и на луну. С луны свесился в красной феске турок веселый и крикнул: “Покупай!” Иван хотел купить, но вспомнил сон о свадьбах и пасторожился. “Покупай!” – кричали ему со всех сторон, и видно было – обманная здесь торговля. Смертью торгуют. “Ну, погоди же”, – сказал себе Иван и скинул с плеч торбу. Откуда она у него взялась – он не знал, да и думать про то некогда было. Негрусы, китайцы, персы и всякие народы обступили, тянулись выхватить торбу, а он все-таки дернул за тесемки. Крышка у торбы отскочила, и полетели из нее голуби. Пырх! Пырх! Пошли кружить! И все пырх! Пырх! Очутился Иван па высоких высях, а торба далеко внизу, и словно дым шел от нее, то летели и летели сизые голуби. Торговцы кинули через плечо обманный свой товар и распрямились, и взялись за руки, и пошли по кругу, постукивая ногами и так и этак.
Вздохнул Иван, а воздух чистый, речной. Поднял руку – сильно тянет. Река, поди, в пяти саженях, а он от удушья помереть хотел. На всякую, видать, силу довольно страхова бессилья.
Протолкнулся Иван к реке. Берег тут козырьком, подкопа со стороны не увидишь. Опустил Иван лицо в воду, остудил голову, попил, набрал в бурдюк воды, потом уж землю из куля высыпал. Землю ночью оттаскивали, чтобы турки по разводам на воде не догадались о подкопах. Назад надо, а сил нет никаких от воды уйти. Тоска смертная – на звезды бы поглядеть, дело-то совсем нехитрое. Малость поднырнул – и звезды тебе, и степь, и река. Нельзя. На войне за блажь платят жизнями. Положил Иван голову на землю у самой воды, прижался и ведь увидал. Блеснула на воде отраженная звездочка. Не почудилось, а впрямь блеснула. Иван долго так лежал…
Весело тянул он бурдюк с водой, навстречу огонек. И голос:
– Иван, тебя ищу!
Георгий.
– С Машей, с ребятишками? С Фирузой?
– Да ни с кем ничего не случилось. Со мной случилось. Надумали с Фирузой обвенчаться.
Лежат они друг к другу носами, свечка им снизу бороды подпаливает, не повернуться. Засмеяться – и то тесно.
– Время ли? – спросил Иван. И сам ответил: – А почему пе время?
– Дружкой у меня будешь?
– Буду, Георгий. Когда венчаться-то, где?
– А теперь вот. У отца Варлаама в пещерке. Он там Фирузу крестит. Окрестит, а тогда уж и под венец.
– Осип, атаман, знает?
– Знает.
Развернулись, поползли. Георгий полз первым. Остановился.
– Для Фирузы это. Боится, коли кого из нас убьют… боится на том свете в разлуке вечной быть… Тяжко ей, бедной. Отца на глазах – в куски.
Помолчали. Поползли.
У пещерки отца Варлаама было тесно, но их пропускали, похлопывали по плечам.
– Живем, Георгий!
– Живем, – отвечал парень.
– Коли мы и под землей о будущем думаем, о любви, о детях, значит, нас никакая сила не сломит!
Так сказал Осип, целуя нового мужа и новую жену. Весь обряд на коленях стояли, но всем-всем стало и светлей и легче.
– Атаман, позволь в честь новобрачных в гости к туркам сбегать! – просился на вылазку Гуня.
– Нет, – сказал Осип. – Седьмой день они бьют по городу. С утра, значит, сами в гости пойдут. Всем – копать рвы!
Атаман не промахнулся. Утром турки пошли па приступ. Дели Гуссейн-паша после ухода хана Бегадыра в набег образовал четырнадцать корпусов по десять тысяч в каждом. В пятнадцатом корпусе было всего шесть тысяч отборного войска, и он стоял в резерве. Еще был корпус пушкарей и корпус обозников.
Василия Лупу главнокомандующий не отпустил, оставил почетным пленником у себя в шатре.
– Возле меня должен быть хоть один верный и честный человек, – сказал Дели Гуссейн-паша доверительно. – Твои советы, государь, теперь, когда речь идет – сносить ли мне голову, – для меня бесценны.
Сплошных стен в Азове не осталось. Издали они были похожи на усталые горы, выпирали кое-где наподобие верблюжьих горбов или одиноких скал.
Казаки попусту не стреляли. Выждали, когда турки скатятся в ров, и только тогда били из развалин, каждую пулю всаживали в цель. Много пальбы – много дыма. Дым глаза застит.
Первый корпус турок шел осторожно, солдаты закидывали ров, выискивая слабые места в обороне, пытали счастья. Казаки, насидевшись в подземельях, отводили душу, горячо сбивали турок в ров, врукопашную кидались. Но минуло два часа, первый вал атаки отхлынул, и на смену ему – свежие десять тысяч. За вторым валом пришел третий, четвертый, пятый, седьмой…
*
– Восемь часов вечера, а мы все время в бою. С шести утра.
Осип Петров собрал атаманов к цитадели. От него остались одни глаза, но железа ни в голосе, ни в резких коротких жестах не убавилось.
– Боюсь, что теперь и ночь турка не остановит, – сказал Наум Васильев. – Пластунов ночью пустят. Ясное дело – измором хотят взять.
Пригнувшись в низких дверях, вошел Георгий. Кафтан разорван, в крови, штаны клочьями. Одни рукава целы.
– Атаман, турки пустили восьмую смену.
Осип улыбался. Все глядели на него, а он улыбался.
– Атаман! – встрепенулся Наум Васильев.
– До чего же любители пощеголять!
Осип встал, все еще улыбаясь.
– Восьмую турецкую перемену – уничтожить!
“Как?” – молчком спросили атаманы.
– Всеми пушками по туркам! Под пальбой перенести камыш из рва внешнего во внутренний. Разъярить врага. Когда пойдет ломить, спрячьтесь в подкопы, пропустите. Половина наших людей встретит турка на внутреннем валу, другая половина ударит в спину.
Атаманы кинулись к дверям исполнять приказ.
– Стойте! – тихо сказал, но услышали, остановились, – Коли ночью пойдет у них девятая смена или пластуны, пострелявши малость, пропустить их во внутренний ров и в том рву тотчас зажечь камыш.
Василий Лупу торжественно склонил голову перед Дели Гуссейн-пашой.
–: Я благодарю бога, что он дал мне лицезреть великого полководца нашего времени.
Дели Гуссейн-паша улыбнулся.
– Мы пустили в дело только восьмой корпус, пять корпусов совершенно свежие, начнут бой утром. Девятый корпус будет действовать ночью. Мы не дадим казакам глаз сомкнуть.
Колыхнулся воздух: загрохотало.
– Кто приказал стрелять? – удивился главнокомандующий.
– Стреляют казаки, – ответил Жузеф.
– У них остались пушки?
– Не знаю… Но огонь столь плотен, что восьмой корпус даже приблизится не может ко рву… Не прикажете ли открыть ответный огонь?
– Проклятые казаки! От них можно ждать чего угодно. За целый день ни разу не пальнули из пушки, хотя им было очень трудно. Очень.
– Очень! – поддакнул Василий Лупу.
– Казаки очищают ров от камыша, – доложил через полчаса Жузеф.
– Вперед! Девятый и десятый корпуса, вперед! Прорваться ко рву, взять крепость!
– Турки выставили против нас еще два полка, – доложили Осипу Петрову.
– Прекратить пальбу, пускай подойдут. А как подойдут – бейте. Половине войска отойти за внутренний ров. Остальным подержаться самую малость на стене – и в подкопы. Турок пропустить, ударить в спину.
– Алла! Алла! – Турки прошли сквозь огненный смерч, перелились через ров и покрыли разрушенную стену знаменами.
– Это победа! – первым воскликнул Василий Лупу и в припадке радости поцеловал у Дели Гуссейн-паши полу халата.
– Я хочу это видеть, – сказал главнокомандующий.
Ему подали коия. Он проехал на холм, насыпанный татарами для хана Бегадыра.
Войска выбили казаков из развалин крепостной стены и преодолевали внутренний ров.
– Казаки – герои! – изрек главнокомандующий. – Но они подняли меч на самое совершенное войско в подлунной. Они поплатились за гордыню.
Жузеф посмотрел на небо.
– Уже звезды проступают. Сегодня добить не успеем.
– Не послать ли нам на помощь последние четыре корпуса, не бывших в деле? – спросил, советуясь, Дели Гуссейн-паша.
– Не успеем. Ночь близка… Что это?
– Бей! – прокатилось по Азову. – Бей!
Турки, застрявшие во внутреннем рву, – мишени. Казаки били в упор с двух сторон. Теряя оружие, армия кинулась назад. Людей спасал ужас. Он переметнул разбитое войско через головы казаков, через внешний ров, в спасительную степь.
– Что это? – Дели Гуссейн-паша метался от господаря к Жузефу. – Что это?
– Казаки отбили приступ, – спокойно ответил Жузеф. – Надо пустить пластунов. Надо лишить казаков последней их крепости – сна.
– Да, да… Надо пустить пластунов, надо лишить казаков последней крепости…
Дели Гуссейн-паша впал в хандру, в безволие, в бездумье.
Поздно ночью ему доложили, что и пластунов постигла жестокая неудача: казаки опять пропустили войско через стену, во внутренний ров, и во рву зажгли камыш…
Потери за первый день нового приступа огромные, потеряно не меньше десяти тысяч людей и много оружия.
– Мы будем продолжать осаду по плану, – сказал Жузеф.
– Да, да, – согласился главнокомандующий.
Был второй день.
Был третий день. Был четвертый и пятый.
Глава девятая
Утром шестого дня атаман великого Войска Донского Осип Петров побывал во всех подземельях. Он вывел на стены всех раненых, кто мог держать ружье, всех женщин и всех детей, которым было больше семи лет. Маленькие казаки к оружию привычны. Они должны были, сидя в норах, заряжать ружья и носить воду, остужать стволы, накалявшиеся от беспрерывного боя. И еще они должны были обливать казаков, будить их, ибо никакая пальба не могла уже перебороть сна.
