Текст книги "Свадьбы"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Осип Петров и взаправду доволен был видеть перед собой столь высокого сановника. На переговоры турки послали секбанбаши. А секбанбаши – второй человек после янычарского аги. Стало быть, турки хоть и пожаловали с огромной силой, желали получить Азов без кровопролития и разрушений, а если так, поостерегутся в первые дни палить хотя бы из всех пушек. Турецкая грамота была не больно высокомерна, каждая угроза в ней сдабривалась обольстительными обещаниями.

“О люди единого нашего господа бога! – начал чтение Федор Порошин. – Казачество донское и волжское, свирепое, соседи наши ближние, непостоянного нрава, лукавые и бесстрашные. Ваше чрево ненасытно! Вы без оглядки творите обиды великие и грубости страшные! Но теперь вы наступили на такую десницу высокую, на самого царя империи Оттомана! Вы взяли у его величества султана Ибрагима его великую любимую вотчину – город Азов. Вы не пощадили ни мужчин, ни женщин, ни детей, ни старого, ни малого. Вы напали на город, подобно голодным волкам. Вы безвинно убили посла его величества к московскому царю Фому Кантакузина. Захватив Азов-город, вы затворили пути кораблям его величества султана Ибрагима по морю и рекам. Его величество султан Ибрагим предлагает вам очистить город этой ночью. Вы можете взять с собой золото и серебро и всю свою прочую казну и без страха уйти к своим товарищам казакам. Мы не тронем вас на отходе, но если вы промедлите, то завтра уже можете не быть живы. Помощи вам ждать неоткуда. Все отступились от вас за ваши злодеяния.

Промышляйте же в сию ночь животом своим! Не умрите от руки великого нашего царя, ибо смерть ваша будет лютой. Мы раздолбим вашу плоть на крошки дробные, хотя бы было вас сорок тысяч. Мы пришли под вас в триста тысяч воинов, волос на ваших головах столько нет, сколько пришло под Азов турецкой силы. С высот города очи ваши не могут видеть края этой силы. И нет такой птицы, которая, не пав, могла бы перелететь ее.

Но если вы, казачество свирепое, захотите служить государю нашему, великому султану Ибрагиму, принесите ему, царю, винные свои головы разбойничьи и повиновение на службу вечную. Великий султан отпустит вам вины ваши и пожалует вас, казачество, своею честию великою. Наградит вас, казачество, многим неизреченным богатством. Вас поселят в Истамбуле. Каждый из вас будет пожалован драгоценным, шитым золотом платьем. Ваша казацкая слава достигнет всех пределов империи, от Востока до Запада, ибо вы малыми людьми противостояли огромной и непобедимой турецкой силе.

Коли вы, казачество, сдадите нашей силе Азов, это будет не слабость, а мудрость.

И еще раз говорим вам: промышляйте в сию ночь животом своим!”

– Все! – Порошин свернул грамоту.

– Складно и сладко написано! – Осип Петров вздохнул, потянулся и через плечо посмотрел на своих: – Что будем отвечать?

– Наш ответ известен! – мрачно рыкнул Худоложка.

– Тогда по порядку все и напишем. Федор, берись за перо. Слов не жалеть! Пусть почитают.

Секбанбаши что-то быстро сказал своему греку-толмачу. Тот перевел:

– Принимают ли атаманы условия сдачи города?

– Мы город не оставим. Тут наши дома, наши церкви, наши жены и дети.

– Вот и пощадите жен и детей. Все вы здесь погибнете.

– Нам погибать не впервой. Мы гибнем – а все живы. И теперь – как бог даст.

– У вас каменные сердца! – воскликнул сердито секбанбаши. – Из-за вашего упрямства будет разрушен столь укрепленный и великолепный город.

– Потому мы и не уходим отсюда. Нам он тоже люб.

И я уж не знаю, какие у нас сердца, у вас они не лучше – каково вам будет рушить то, что сами построили?

Секбанбаши прикрыл веками глаза и, едва разжимая рот, сказал что-то почти шепотом. Толмач перевел, произнося слова так же тихо и зловеще:

– Секбанбаши дает клятву, что в первый же приступ знамена его секбанов украсят цитадель, где сейчас происходит этот бессмысленный разговор. Коли бы не воля великого падишаха, предписывающая переждать ночь, город Азов уже сегодня был бы возвращен под руку его величества падишаха Ибрагима.

Атаман развел руками:

– Я и говорю: на все воля божья.

– Скоро ли будет дан ответ?

– Пишут…

Сидели молча. Осип Петров глядел теперь в окно. Теперь уже секбанбаши разглядывал лицо своего врага.

Здоровенный казак сидел перед ним. Могучий лоб, седина. В посадке головы, в голубых тенях на длинном костлявом лице – звериная хитрость, безумная храбрость и младенческая доброта.

“Таких людей надо не пугать, а подкупать, – подумалось секбанбаши. – Не золотом. С такими нужно делиться славой и властью”.

Явились советники атамана с ответом.

– Читай! – кивнул Федору атаман.

“Видим всех вас и ведаем силы и пыхи царя турецкого. Ждали мы вас в гости к нам под Азов дни многие. Где, полно, ваш Ибрагим, турский царь, ум свой девал? Али у него, царя, не стало за морем серебра и золота, что он прислал под нас, казаков, для кровавых казачьих зипунов наших триста тыщ…”

– Хорошо, – кивнул атаман, – В середке теперь почитай да конец.

– “Прозвище наше вечное – казачество великое донское, бесстрашное. Станем с ним, царем турским, биться, что с худьм свиным наемником. Где бывают рати ваши великие, тут ложатся трупы многие”.

Конец.

– “Не видать вам Азова-города из рук наших, казачьих, до веку. Нешто его, отняв у нас, холопей своих, государь наш царь и великий князь Михайло Федорович всея Руси самодержец, да вас им, собак, пожалует по-прежнему, то уже ваш будет. На то его воля государева”.

– Хорошо.

Атаман встал.

Встал и секбанбаши. Люди разговоры свои закончили, теперь говорить пушкам.

Секбаибаши разъярился. За городскими воротами, еще не выйдя из-под казацких пушек, бросил белое знамя под ноги своего коня и затоптал.

Турки увидали это, зашевелились.

Заиграли трубы, пушкари забегали вокруг орудий, запалили фитили.

Женщины и дети побежалы со стен в укрытия.

По стенам прокатился приказ:

– Считай пушки!

Грянули громады. Огромные ломовые пушки стреляли ядрами в пуд, в полтора и в два пуда весом.

Ухнули тюфяки и всякая мелочь: кулеврины, эждердеханы, паранки, по-собачьи тявкнули мортиры.

Турецкое войско спряталось в пороховом дыму. Ядра сшибли пару зубцов на стене, испещрили ее зазубринами. На том и закончился первый вечер осады.

Казаки насчитали у турецкой армии 129 больших осадных пушек, штук тридцать мортир и сотен шесть прочих.

– Этак они стены до основания раскрошут, – сказал Осип Петров своим атаманам.– – Ступайте проверьте старые подкопы. Сух ли порох. Завтра подкопы нам пригодятся.

Глава третья

Турки отдыхали перед первым, назначенным утром приступом.

Куда ни погляди – костры. Слева и справа они охватывают черную громаду Азова. Еще больше костров со стороны степи, которую Мехмеду с того берега не видно – город заслоняет. Костры горят большие и малые, на малых готовят пищу, кипятят воду для чая. У больших греются. Впрочем, тепло. Костры приказано запалить для того, чтобы навести на казаков ужас. Завтра приступ, если только ночью азовцы не уйдут из города.

Счастливец Юрем боится, что так оно и будет. Удерут казаки из города, и плакал его тимар, а ведь всего-то двух голов недостает.

Юрем и Мехмед сидят у костерика у самой воды. Им приказано стеречь лодки. Завтра на этих лодках полк алай-бея Хекима-ага переправится под стены Азова и ворвется в город. Лодок много, а в охране всего десять воинов. От кого охранять? Все казаки за стенами.

– Слышишь? – встрепенулся Мехмед. – Ползут!

– Поди, Мехмед, умойся, стоя спишь. Скорее бы нас сменяли с караула. Перед приступом выспаться падо. Ты вон уже о зеамете мечтаешь? А мне бы – тимар.

– Меня Элиф с сыном ждут. Не с пустыми же руками из похода возвращаться.

– Твоя правда, Мехмед!

И в этот миг из ночи саданули тысячи молний, грянул тысячекратный гром.

– Э-ге-ей! – прокатилось по степи. Это кралась на помощь Азову казачья тысяча. Подкралась и ударила на полк алайбея Хекима-ага, уничтожая мечущихся возле костров турок, а потом – к Дону.

Не сговариваясь, Юрем и Мехмед бросились подальше от костра и затаились, прижимаясь к спасительной земле.

Совсем рядом к лодкам пробежали казаки.

“Надо было нам хотя бы весла спрятать”, – подумал Мехмед.

На стенах города вспыхивают факелы. Город ожил.

Гуссейн-паша выскочил из шатра.

– Что это?

– Через Дон в город прорвались казаки.

– Сколько?

Никто не знает. Ночь. Вопли. Радостно бурлящий город ва черными стенами. Костры, вселявшие радость, горят зловеще.

Наконец являются гонцы. Полк алайбея Хекима-ага потерял треть людей и все лодки.

– Алайбея казнить позорной казнью: отсечь ему голову и доказать эту голову всему войску.

– Но… – вкрадчиво начинает евнух падишаха.

– Никаких “но”! Султан мне, Дели Гуссейн-паше, доверил армию, и я отвечаю за нее своей головой.

– Мы дурно начали осаду, – зловеще проговорил евнух падишаха.

Атаман Осип Петров сидел со свечой, в накинутом на плечи кафтане. Перед ним – две кринки молока и каравай черного хлеба.

– Хотите молока? – спросил атаман казаков.

– Хочу, – сказал Худоложка.

Атаман кивнул на криику. Худоложка взял кринку пальчиками, как чарочку, и опрокинул в себя.

– Хороша, атаман, у тебя корова.

– Корова дай бог каждому, сливками доится.

Осип прищурил набрякший от недосыпу глаз и уставился этим прищуренным глазом на Худоложку.

– Тебе быть подземным царем.

Георгий с удивлением глянул на Худоложку. Никогда тот про свое умельчество словечка не проронил.

– Не надо быть кудесником, чтобы угадать, какая война нас ждет. Скажу я вам, братцы, на стенах стоять – это даже не полвойны – треть; две трети нашей войны под землей. Хорошо будем копать – устоим, плохо – не быть Азову казацким городом. У нас было кое-что заготовлено, да по турецкой силе этого мало. К утру надо сделать еще хотя бы по три подкопа…

– Четыре, – поправил Худоложка.

– Три – обязательно, а четвертый на вашу совесть. Эти подкопы начините сеченым дробом. Чем вам тяжелее, тем на стенах легче. Помните об этом. И с богом! Время не ждет. Где рыть и как – слушайте Худоложку.

Казаки-мужики с лопатами на плечах шли артелью. Георгий попал в команду Худоложки.

Не успела война начаться, он уже отвоевался. В землекопы определили.

Худоложка завел команду в глиняный домик, прилепившийся к стене, а в домике этом вместо пола лестница, ведущая в подземелье. Спустились в подкоп, зажгли факелы. Своды каменные, столетние. Худоложка повел в боковую галерею. Камень скоро кончился, ход стал узким, мокрым.

– А ну, соберись ко мне, – отдал приказ Худоложка. Говорил он тихо, но твердо. – Запомните, под землей и глухой слухмён. Работать будете молча, лопатами не звенеть. Турки услышат, подведут под нас свой подкоп и похоронят там, где мы для них могилу готовим.

Георгию досталось оттаскивать землю.

Дышать тяжело, пот глаза заливает, и страшно ведь. Просядет земля, и ладно бы от пули – задохнешься, как кутенок, в этой черной яме. Сначала Георгий все думал, каким он выйдет из-под земли: страх глянуть! Как он домой пойдет к татарочке своей? А потом все мысли ушли: таскал землю и ждал, когда-нибудь все это кончится.

Кончилось. Явился Худоложка, осмотрел работу.

– Сойдет, – буркнул, – будем заряжать подкоп, а вы отправляйтесь копать к Водяной башне. Вам там покажут место.

И снова давящее подземелье, ползанье на коленках, пот и одуряющая усталость.

Домой Георгий явился утром. За стенами пели трубы. Турки строились в полки, а Георгий принял из рук Фирузы ковш с водой. Она ему подала, чтобы умылся, а он выпил воду, не раздеваясь, лег на пол на кошму и заснул. Ни пушек не слыхал, ни жалобного писка Фирузы, она от стрельбы к нему под кафтан забралась. Спал и спал.

Разбудил его Иван. Пришел звать на службу: копать.

Высокомерный Дели Гуссейн-паша был опытным воином. Он, убежденный, что в Азове засела не армия, а свора грабителей, без подготовки приступа не мыслил. Позвал к себе мастеров земляного дела и приказал откопать траншеи для пушек и войск.

– Сделайте несколько подкопов. Времени у вас – ночь и утро. Откопайте траншеи в семи местах. В той стороне, где памятник Иогурди-бабе, траншеи доведете до крепостного рва, поставите там двенадцать самых больших пушек… Ступайте! А теперь, – Гуссейн-паша обратился к своим командующим, – выслушайте план осады. Пиали-паша, наш изумительный флотоводец, выделит сто лодок десанта и будет брать Азов со стороны Водяной башни. Под охраной его кораблей должны быть Мертвый Донец, рукав Дона у посада Каланча и южный рукав…

На южные ворота Гуссейн-паша нацелил шесть янычарских полков под командой султанского меченосца Жузефа с его личным полком моряков и с двумя немецкими осадными полками.

За каменными стенами в западном предместье, которое называлось Топраков-город, Канаан-паша должен был выставить десять полков янычар, полк оружейников и полк пушкарей с десятью большими пушками.

– Начнем в полдень, – сказал Дели ГуСсейи-паша, улыбаясь розовыми губами. – Пусть и солнце помогает нам – слепит казаков. Мне хотелось бы, чтобы отужинали мы в Азове.

Атаман Осип Петров тоже приказывал:

– Детишек перевести в цитадель, в подвалы. Женщины пусть смолу кипятят и насыпают корзины землей: на головы туркам бросать.

– Пожары не тушить. Все деревянное все равно сгорит.

– Из пушек и ружей зря не палить. Бог даст, не один день воевать будем.

Последние мгновения тишины. Над войском, как над цветущим лугом, жаворонки. Последние песни мира. А может быть, и самой жизни.

На возвышение, выстроенное ради этого мгновения, поднимается муэдзин главнокомандующего, летописец этой, еще одной победы воинов Османа, потомок знаменосца, водрузившего зеленое знамя над поверженным Константинополем, столицей царств и христиан, молодой, звонкогласый Эвлия Челеби.

Прямая лестница ведет в алую кабину, поднятую над землей метров на десять. Эхо похоже на тюльпан. Эвлия Челеби в золотых одеждах, он как пчела на цветке.

Звенит его голос:

– Слава аллаху, господу миров милостивому, милосердному, держащему в своем распоряжении день суда. Тебе поклоняемся и у тебя про им помощи. Веди нас путем прямым, путем тех, которых ты облагодетельствовал, а не тех, которые под гневом, не тех, которые блуждают.

Молитва улетает в небо.

Тихо.

– Алла! – серебряный меч располосовал небо над головой Дели Гуссейн-паши.

– Алла! Алла! Алла! – прокатился вокруг стен Азова яростный рык стремящихся к победе.

И тотчас грянули пушки.

Турки били из всех стволов: из белелмезов – дальнобойных, стреляющих ядрами весом в три пуда; из хаванов – по городу навесным огнем; из кулеврин – дальнобойных, ядрами в полпуда; из мартенов: больших крепостных пушек – но стенам; из баджалашек – мощных пушек для разрушения башен; из эждердеханов, бююк – шапка, орта-шапка, кючуков, паранок. Ядра с кулак – с голову быка. Ломовые и с начинкой. Огнедышащий каменный дождь пал на Азов. Это было как гнев господа, как ярость сатанинская. Сразу же загорелись дома. Дым стлался по городу и валом, гонимый ветром, шел от палящих турецких пушек все туда же, под стены Азова. Клубы громоздились друг на друга, выстраивались в шаткие, покачивающиеся на ветру башни. Наконец весь этот призрачный дворец напоролся на острые зубцы стен и, перевалясь, рухнул на город, смешался с дымом пожарищ.

“Вот бы нам так же перевалить за стены”, – подумал Мехмед.

К его лицу, стянув щеки до ломоты, прилипла старая, как высохший гриб, улыбка. Сначала ему это нравилось: оглушительная пальба, облака порохового дыма. И пожары! Людишки в городе – враги аллаха, падишаха и его, Мехмеда, небось прыгают, как рыбы на сковороде. Казалось, еще немного, и стены рухнут от одного грохота. Врассыпную, как муравьи из подожженного муравейника, побегут по полю очумевшие от каменной смерти казаки. И вот тогда Мехмед ринется в город, убьет всякого, у кого в руках оружие, и возьмет в рабство всех покорных, кому дорога жизнь.

Стены, однако, не обваливались, твердыня оставалась твердыней. Ни одного выстрела не прогремело в ответ.

Это не пугало, но это было странно. Это рождало предчувствия. Нелепые. В победе Мехмед не сомневался, и все же…

Рев пушек его уже не бодрил. Он поглядывал искоса на свой десяток. Как там они? Не подведут?

Запиликали пищалки.

Прибежали к стенам оба полка немцев-наемников. Десятку Мехмеда вручили лестницу.

– Вперед!

Вот и команда. Оказывается, пора. Пушки молчат. Мехмеда толкнули в спину. Он очнулся и побежал.

Лестница режет плечо. Угораздило родиться дылдой, вся тяжесть ему. Проклятые солдатики всегда рады облегчить себе жизнь. “Дьявол с вами, отыграюсь у стены, – думал Мехмед. – Я буду ставить лестницу, а вы полезете”.

Под ногами пылит земля. Мехмед видит только землю. Пот застилает глаза. Утереться бы.

“Где ты, Элиф?”

А казацкие пушки молчат. Может, у казаков нет пушек?

Ров. Мужики в овечьих шапчонках заваливают ров камышом и землей. Это валахи и молдаване. “Это их работа, – думает Мехмед. – Наша работа на стене”.

Всем десятком скатились в ров. Подняли лестницу. Поставили. Стоит. По лестнице пошли.

Мехмед наконец разогнулся. Огляделся. Ого! Сколько лестниц у стены. Пошли! Пошли!

Стрелки палят из пищалей, лучники пускают стрелы.

Весело!

Пожалуй, дело будет скорое. Надо свое не прозевать.

Мехмед вытащил из ножен меч, поправил шишак. Встал на лестницу. И в тот же миг земля пошатнулась, задрожала, а возле Водяной башни взлетела вверх, красная от огня и черная от дыма.

– Подкоп! – завопил кто-то, прыгая с лестницы вниз.

Мехмед тоже отбежал и остановился. Подкоп мог быть там,

где он только что стоял, а мог быть и там, где он стоит теперь.

– Немцы на подкоп напоролись! – крикнул Юрем, оказавшийся рядом с Мехмедом. – Триста человек – тю-тю!

– Они шехиды, – сказал Мехмед.

– Они гяуры.

– Но они умерли за дело Магомета. Вперед! Вперед! – заорал Мехмед, бросился к лестнице и полез наверх.

К нему потянулось копье. Он ударил по копью мечом и рассек его. И тут он увидел завитые в колечки усы, белозубую улыбку и черное дуло пищали. Сверкнул огонь, и Мехмед почувствовал, что летит. Очнулся он через мгновение на земле. Грохотало. Открыл глаза. Над ним летели языки огня и клубы дыма.

Крепость ожила.

Казаки выждали, пока под стенами будет густо, и начали палить из пушек и стрелять из пищалей.

Мехмед отстегнул шлем. Пуля срезала шишак.

– О, Элиф! Не твоими ли молитвами я еще жив?

Где-то рядом взвыло. Упала вместе с людьми лестница,

и в эту стонущую, орущую кучу малу сверху с хрястом влипали огромные каменья.

Мехмед подтянул длинные ноги к стене, прижался к нагретым солнцем камням и затих.

Он был жив и здоров и почти в безопасности, пить только хотелось.

– Хватит терпения – будешь жив, – сказал себе Мехмед и прикрыл голову шлемом.

Ухало, свистело, рушилось, а они сидели в подземелье и ждали приказа. Георгий подошел к Худоложке.

– Отпусти меня на стену. Чего мы сидим здесь?

– Значит, так нужно.

– Про нас забыли.

– Значит, и без нас хватает людей.

– Ну пусти ты меня за-ради бога!

– Дурак! -искренне удивился Худоложка. – Что, у тебя запасная голова есть? Сиди. Успеешь помереть.

– Худоложка, друг!

Худоложка поглядел парню в синие глаза.

– Бог тебя хранит! Ступай! Да вот что – бей да поглядывай. На войне и по затылку огреть могут.

Георгий кинулся было наверх, но Худоложка схватил его за руку.

– Возьми пищаль да пику. Куда ж ты без оружия? – притянул к себе и на ухо шепнул: – Воевать пойдешь в Топраков-город. Помни о деле рук своих!

Кивнул на черную нору. Нора вела в подкоп, где ждали своего часа двенадцать бочек пороха.

Георгий схватил пику, пищаль и помчался без оглядки воевать: как бы не передумали, не вернули.

У ворот, ведущих в Топраков-город, строилось войско. Здесь был сам Осип Петров.

Георгий увидел атамана и остановился, не зная, как быть, но атаман тоже увидал Георгия и знаком подозвал к себе.

Георгий подбежал.

– Отпущен атаманом воевать. В Топраков-город.

– Ты из дружины Худоложки? Многих он отпустил?

– Меня одного.

– Одного? – голос атамана смягчился. – Ступай в первую сотню, пищаль оставь, там тебе скажут, что делать.

Отворились ворота. Сотня побежала в Топраков-город, и Георгий побежал за казаками, надрывая глотку в крике и не видя ничего, кроме казачьих спин.

Кругом пожар; с треском взметая огненную метель, ухались в пламя крыши домов.

Навстречу свежей сотне группами и поодиночке бежали свои казаки. Одни катили пушечки и бочонки пороха, другие несли залитых кровью людей.

И вдруг казаки закричали еще громче, спина у соседа округлилась, как у кота перед дракой, и Георгий очутился лицом к лицу с янычаром. Ослепительный шишак, шаровары, ятаган.

Георгий не хотел убивать этого турка, он просто оттолкнул от себя видение, но оттолкнул пикой. Пика вошла в мягкое и застряла. Турок заорал, упал на колени, схватился за пику, потянул на себя. И Георгий в ужасе опустил оружие. Теперь он совершенно не знал, что ему делать. Оглянулся. К нему бежали и кричали на него чужие. Их было много.

Они, словно цветные муравьи, переваливались через вал Топракова-города и бежали к нему, а он бежал от них назад, под стены крепости, к своим.

Янычары догоняли, и он вспомнил о сабле. На бегу вытащил ее из ножен, остановился, запустил саблей в турок и снова наутек. Он бежал в беспамятстве, потому что ему вспомнилось главное: он, Георгий, сам ставил под Топраковом-городом бочки с порохом.

До ворот шагов сорок – двадцать. Господи! Он один. Неужто ворота закроют? Чего ради рисковать ради одного?

Он прыгнул в зеленое окошко проема и упал. Ворота тотчас затворились.

Кто-то подошел к Георгию, похлопал его по плечу. Ему дали воды. Выпил. Встал. Увидал перед собой атамана Осипа Петрова.

– Где твоя сабля, казак?

В лице Осипа ни кровиночки, губы черные и словно обуглились.

Георгий невольно схватился за пустые ножны. К атаману подошел седой, с черным от копоти лицом казак Смирка.

– Атаман, парень славно бился. Я сам видел, как он посадил на пику янычара.

– С крещением тебя. – Атаман нашел руку Георгия и пожал, – Оружие себе сам добудешь. Потерять саблю казаку – все равно что голову потерять.

Атаман Осип Петров поднялся на стену. Георгий, словно привязанный, шел следом.

Топраков-город горел, но уже не буйно, а деловито, как положено гореть всему деревянному во время войны. На изуродованном теле храма Иоанна Предтечи трепетали на ветру восемь турецких знамен. Турки шныряли по горящим домам, но командиры уже строили их, чтобы идти на каменный город.

– Пора, – сказал Осип Петров сам себе, вытянул из-под кушака красный платок и махнул кому-то. Внизу, у стены, тотчас ему ответили. К атаману поднялся на лестницу Дмитрий Гуня.

– На вылазку готовы!

– Как рванут, сразу открывайте ворота и вперед… Смотри сюда, – показал Гуне на тяжелые пушки, которые турки устанавливали на пригорке возле Иоанна Предтечи. – Пушки взорвать, но не дуром. Порох, какой отобьете у турок, сюда тащите. Нам много пороха нужно.

Гуня ушел, а Осип Петров опять с удивлением воззрился на Георгия. И тут – бац! Турецкое ядро клацнуло о зубец. Зубец вдребезги, а атамана и Георгия осыпало каменным крошевом. Георгий принялся отряхивать пыль с рукавов и груди. Атаман засмеялся:

– А ты, парень, и вправду не трус. Неужто не боишься? – кивнул на турецкие пушки.

– Второй раз в одно место не попадут.

– Как знать. Всяко бывает. Видел я, как ты саблю в янычар кинул… В первый раз со всяким такое может быть, а коли такое и во второй случится, тогда – все: нет казака. Ступай к Гуне. Сейчас запорожцы на вылазку пойдут.

Мимо Георгия на стену к атаману бегом пробежал Худоложка.

– Атаман, старые подкопы почти провалились.

– Узнаю работу Яковлева. Сколько осталось?

– Один у Водяной башни взорвали. Там же еще один и два против южных ворот.

– Турки копают?

– Копают. Под Водяную башню. Мы тоже туда копаем.

– В оба гляди!

– Гляжу.

– Сколько силы в Топракове набралось…

Слова атамана утонули в гуле взрыва. Сначала дохнуло горячим, потом земля с людьми и лошадьми, с лестницами и пушками поднялась. И только потом уж рвануло, и слобода окуталась черной пылью.

Осип обнял Худоложку.

– Славно.

Наступила тишина, и в той тишине пропели два рожка: один турецкий, панический, отзывающий солдат назад, другой – казачий, зовущий. Ворота отворились, и тысяча Дмитрия Гуня бросилась на оставшихся в живых после взрыва Топракова-города.

Георгий без оружия бежал за яростными запороящами. Они рубили и кололи, стреляли в упор и душили, и Георгий делал то же, что и они. У него снова была сабля и пика, а потом и пистолет. И сабля у него была красная от крови. И сам он весь был в крови, но в чужой.

Турки бежали из Топракова-города, и Канаан-паша камчой отрезвлял бегущих, останавливал их сразу за валом и строил в боевые порядки.

Казаки пробились к пушкам. Подкатывали под колеса бочонки с порохом, зажигали фитили.

Взрыв! Ствол пушки, со свистом рассекая воздух, летел, как деревянный чижик.

Одну огромную пушку покатили к крепости. На телегах, нахлестывая лошадей, везли к Азову захваченный порох. Бочонки несли на плечах, катили катом.

Турки пришли в себя, бросились спасать пушки.

Отступая, Георгий споткнулся о древко брошенного знамени. Поднял знамя, потащил. И оказалось, не зря старался. Это было знамя полка.

Через каких-то полчаса атаман Осип Петров обнял его и сам поднес чару водки.

– Великий у тебя день, казак. И бегал ты нынче, как заяц, и дрался, как лев. И знамя добыл. Слава тебе, казак! Всем слава! Устоим до ночи – тогда и до самого страшного суда устоим.

Турки лезли на стену, но Осип Петров уводил тысячу Дмитрия Гуни к южным воротам. Здесь было казакам и жарко, и тяжко.

В шатер Дели Гуссейн-паши вбежал гонец.

– Канаан-паша взял Топраков-город, идет приступом на каменный город, просит прислать подкрепления и пушек.

– Что?!

– Казаки сделали вылазку, уничтожили четыре пушки и одну увезли. Увезли весь порох…

– Что?!

– Но в этой вылазке казаки потеряли тысячу голов.

Гуссейн-паша в бешенстве воткнул перед собой в ковер меч.

Каждый из четырех командующих осадными армиями сообщил ему, что уничтожил тысячу казаков. Значит, в городке уже пусто, но почему же тогда паши, беи, бейлербеи топчутся у стен, почему не за стенами?

– Почему Канаан-паша просит подкрепления? – спросил Гуссейн-паша, впиваясь взглядом в лицо гонца.

– Мы нарвались на огромный подкоп. Казаки взорвали почти весь городок. Одним взрывом убило три тысячи янычар.

– Та-ак… – повернулся к свите. – Почему не взорвана до сих пор Водяная башня?

Некто из свиты, в золоченых доспехах, поспешно отвечал:

– Подкоп завершен. Поставлены бочки с порохом. Свечи зажжены. Скоро будет взрыв. Вот и гонец.

С лошади свалился черный от пыли сипахий.

– Великий главнокомандующий, проклятые богом неверные подвели у Водяной башни подкоп под наш подкоп, порох захватили, а подкоп разрушили.

– Та-а-ак… – Гуссейн-паша встал, – Кем же я командую? Армией или стадом баранов?

Снова четыре гонца: командующие просили передышки. Крепость сильна, надо дать работу пушкам, а потом уже и наступать в проломы.

– Хорошо, – согласился Гуссейн-паша. – Два часа – для пушек, но на закате город должен быть взят.

Через два часа турки снова пошли на приступ. Это был пустой наскок. Вера в легкую победу разбилась, как глиняный кувшин, брошенный на камни.

Янычары бежали под стены и тотчас откатывались. Гуссейн-паша рассвирепел:

– Сто пиастров за каждую представленную голову казака!

Заманчивый приказ, но до голов еще нужно добраться.

Единственно, чего добились турки этим вялым приступом, – подсчитали количество казачьих пушек: выходило, что пушек в городе не меньше восьмидесяти. Их было у казаков девяносто шесть.

Мехмед вытерпел. Пролежал у стены до заката. На закате турецкие трубы дали отбой. Мехмед ползком выбрался изо рва и побежал к своим. По нему пальнули, но не попали. Ждать, когда стемнеет, Мехмед побоялся. Как бы казаки не вышли добивать раненых, да и свой караул в темноте может со страху подстрелить.

Глава четвертая

– Мерзавцы! – бегал по шатру Дели Гуссейн-паша. – Мы уже воюем, а крымского хана все еще нет. А где молдавский господарь?.. Почему задерживаются анатолийские войска? Где эти семь визирей, восемнадцать бейлербеев, семьдесят санджаков и алайбеков?

Свита молчала. Если войска не в сборе, зачем было идти на приступ?

– Завтра пошлите в Азов толмачей. – Дели Гуссейн-паша сел наконец, весь день на ногах, устал. – Тела погибших нужно выкупить. За янычара давать золотой, за полковника – сто талеров.

Ночью атаман Осип Петров позвал к себе в цитадель Михаила Татаринова.

– Атаман! Ты – великий воин, но в Азове ныне много славных и стойких бойцов. Пойди же, атаман, за стены Азова, ибо там остались люди сердца не храброго, коли они не здесь. Собери по городам сколько можешь войска, встань у турок за спиной, а в трудный час пробейся к Азову и пополни число его защитников. У тебя, атаман, слава, за тобой пойдут.

Долго молчал Татаринов и вдруг обнял Осипа.

В ту же ночь Татаринов ушел из города в степь.

Осип Петров спал. Дела за него теперь вел Наум Васильев, есаул. Подсчитывал убитых, раненых, распределял силы для завтрашнего боя. Выдавал порох, свинец.

За полночь Осип проснулся, сел на коня и объехал Азов.

– Топраков-город – занять, – последовал приказ. – На Иоанне Предтече крест поправить. Рвы вокруг города очистить, углубить.

Показал на сгоревшую крышу башни.

– За ночь чтоб была новая крыша.

– Зачем? Устали все.

– Надо… Пусть турки знают, что казаки усталости не понимают. Пошлите к Худоложке.

– Они подкоп готовят.

– Подкоп подождет. Крыша на башне важнее.

С атаманом не спорят. Поскакали за мужиками-казаками.

Мужики пришли во главе с Иваном, посмотрели на башню, посовещались. Прикинули, сколько чего надо. Попросили досок.

– Все возьмете на пожарище,-отвечал атаман.

Утром с белым флагом пожаловали под стены Азова толмачи торговать убитых. Разговаривать с ними на стену поднялся есаул Наум Васильев и русский толмач Федор Порошин. По-турецки Наум и сам умел, держал Порошина при себе ради государственной важности.

– Переведи им, Федор, – приказал Наум Васильев, выслушав цены на убитых янычар и на полковников, – переведи им, сукиным сынам, пусть забирают трупы, чтобы не воняло.

Федор приложил ладопи к губам и звонко крикнул свой перевод:

– Слушайте, господа толмачи! Казаки трупами не торгуют. Все бездыханные, что гниют-лежат под стенами Азова, – это первая наша игрушка. Атаманы-казаки только еще ружье свое почистили. Всем вам, басурманам, то же будет. Иным вас нечем потчевать, дело у нас осадное.

– Хорошо перевел, – Наум Васильев положил Федору на плечо руку. – Так их, властителей мира! Пошли, чтоб отбрехнуться не успели. Когда не отбрехнешься – дюже обидно.

Целый день турецкие похоронные команды подбирали трупы. Верстах в трех от Азова, в степи, насыпался холм. Большой холм.