Текст книги "100 рассказов о стыковке. Часть 2"

Автор книги: Владимир Сыромятников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 51 страниц)

Когда нам показывали это подразделение, которое находилось неподалеку от нашей гостиницы на Коко–Бич, я разговорился с нашим гидом, местным начальником, очень симпатичным негром средних лет. Умудренному опытом нашей конверсии времен перестройки, мне пришло в голову спросить его об эффективности такого уникального «завода», и есть ли конверсия у них. Он оживился и стал рассказывать о том, как он ищет небольшие контракты с некосмическими организациями в округе.

Вспомнив наш Байконур и казахстанские возможности нашего ЗЭМа, мы с Б. Бочаровым и А. Мишиным сравнивали условия работы на обоих полигонах, позавидовав нашим коллегам, по принципу «чужая жена лучше». В данном случае она, похоже, действительно была существенно лучше.

В начале 80–х годов я читал в нашем информационном бюллетене «Зарубежная космонавтика и ракетная техника» о том, как НАСА заключило контракт с фирмой «Локхид» на обслуживание Спейс Шаттла. Как писалось тогда, цель контракта заключалась в том, чтобы существенно сократить персонал и расходы. Опыт первых двух лет эксплуатации многоразовой космической системы заставлял искать и осуществлять это мероприятие. Я вспомнил об этом тогда, когда один из руководителей местного «Роквелла» с обидой стал говорить мне о том, что в начале 80–х у них работало в 3 раза меньше людей, чем сейчас в обеих фирмах.

Как известно, «у Абдуллы очень много людей». Такая богатая страна, как США, могла позволить себе такую роскошь – содержать мощную «убыточную» космическую отрасль.

Тогда я еще раз вспомнил тех отставных американских генералов из «Аэроджет», энтузиастов проекта SStO (одиночная ступень на орбите) и наглядно осознал причину их неудовлетворенности. Эти бывшие оперативные командиры хотели видеть другой Спейс Шаттл – настоящий космический самолет, способный совершить посадку, заправиться и снова взлететь, чтобы выполнять новую боевую или небоевую задачу.

Когда мы находились на мысе, стали много говорить о большом сокращении в НАСА и, соответственно, в фирмах–подрядчиках. Естественно, это очень волновало всех вокруг. Ветераны и без того уходили по возрасту, и даже в знак протеста против такой политики новой администрации. Дж. Трайб пригласил меня в пятницу вечером в один из дней заехать на прощальную встречу с директором КЦК Р. Криппэн, астронавтом, который вместе с моим старым знакомым Дж. Янгом поднял в космос первый Спейс Шаттл. С Робертом Криппэном до этого мне приходилось видеться, но, по американским обычаям, коллеги, тем более немало слышавшие друг о друге, встречались почти как старые знакомые. Так оно было и в тот раз. О том очень теплом январском вечере на открытом воздухе с массой местного народа, гостей из штаб–квартиры и других центров НАСА, с бочковым пивом и легкой закуской, остались столь же теплые воспоминания и, конечно, фотографии, подписанные на следующий день самим героем дня. Он действительно являлся ярким представителем уходившего поколения активных астронавтов, продолжавших активную работу на Земле.

В те дни я много думал о прошлом, настоящем и будущем космической техники. Прямо перед окном моего кабинета, самого большого и шикарного за всю мою космическую карьеру, который мне достался от другого ветерана «Роквелла», только что ушедшего на пенсию, лежала поверженная 100–процентная, почти готовая к полету ракета «Сатурн-5». Это была одна из тех ракет, которые остались неиспользованными из лунной программы, свернутой досрочно в декабре 1972 года. Она лежит так же, как в ЦПЛ в Хьюстоне и в КЦК в Хантсвилле, поверженным гигантом, как напоминание о золотой эпохе астронавтики, о еще живых и ушедших гигантах, создавших это космическое чудо. Последнее мирное дитя Вернера фон Брауна сейчас кажется почти простой ракетой, несмотря на огромные размеры баков и сопел ракетных двигателей трех ее ступеней, перевитых трубопроводами и арматурой. Длина «Сатурна» почти в два раза превышала размеры подвесного бака – самого большого блока Спейс Шаттла и нашей РН «Энергия». Надо ли было выбрасывать эту удивительную, самую мощную и надежную ракету лишь потому, что она не отвечала лозунгу «Переходим на многоразовые носители»? В те дни я впервые сравнил межполетное обслуживание Спейс Шаттла с ремонтом старых автомобилей, приговаривая: черного кобеля не отмоешь добела.

В один из дней у нас образовалось свободное от основной работы время, когда эпоксидная шпаклевка сохла после контровки замененных гаек стыковочного механизма. Мы воспользовались этим днем, который выдался солнечным и теплым, для осмотра других сооружений КЦК. В то время на старте стоял почти готовый к пуску «Дискавери», тот самый, который три недели спустя сблизился в космосе с нашей ОС «Мир». Наши заботливые коллеги проводили нас не только к подножию старта. Как самым почетным гостям, нам разрешили подняться на самый верх фермы обслуживания и даже заглянуть внутрь кабины астронавтов, где наземный персонал проводил последние предполетные испытания.

«Наш» «Атлантис» стоял в это время в Processing building (корпус подготовки), окруженный со всех сторон фермами, на которых, как муравьи, трудились специалисты. Нам тоже удалось побывать там, где ждали внешний шлюз с нашим стыковочным оборудованием, чтобы окончательно собрать все в единую большую систему. Нам предстояло приехать сюда снова через какие?то два с половиной месяца, чтобы принять участие в заключительных интегральных испытаниях.

Программу того дня можно назвать профессиональным туром. В заключение мы оказались среди настоящих туристов; январь не сезон для дальних поездок, однако народу в прекрасном туристов; январь не сезон для дальних поездок, однако народу в прекрасном туристическом комплексе в КЦК, со всеми его космическими и земными атрибутами, от ракет до памятных значков, было очень много. Эта часть американской космической индустрии работала, как прекрасно отлаженная машина.

В оставшиеся дни мы завершили последние ремонтные и бумажные дела и доложили в Москву об успешном выполнении задания.

В субботу, 21 января, мы вылетели домой.

4.17   «Еще по кружечке?»

Знакомые и близкие люди считают меня непьющим, на то были и остались свои причины. Однако я позволяю себе порой это удовольствие. Особенно я люблю пиво. Наверное, меня нельзя причислить к таким истинным любителям, как, скажем, мой институтский приятель В. Сыроквасовский, с которым, на удивление многим, мы жили рядом и учились в одной группе. Когда мы с ним в каникулы посещали летний чехословацкий павильон, Владимир был недосягаем, его личный рекорд превышал дюжину кружек, не 0,33–литровых, как в наше время, а полномерных. В середине 80–х мои истосковавшиеся в стране всеобщего дефицита ребята на Вацлавской площади в Праге не могли осилить и полдюжины, наверное, – не тот возраст. Похоже, меня никогда бы не приняли в партию любителей пива, когда партии возникали и росли как на пивных дрожжах. Одно из выражений таких любителей: «Еще по кружечке?». А почему бы и нет. Ведь его горьковатый разбирающий душу вкус ни с чем не сравним. Недаром пиво называют молоком взрослых мужчин. После пары кружек хорошего пива человеку тоже хочется сделать что?нибудь хорошее, а еще он способен сделать это достойно. Если нет дела, то за кружкой пива можно поговорить. Лучшей обстановки для разговора не придумано – даже «на троих» не совсем то…

Я завел разговор о пиве и его любителях не случайно. Не просто так вспомнил это выражение. Его любил повторять мой старый товарищ и соратник О. Розенберг, малопьющий, почти как я. С ним мы работали вместе почти с незапамятных времен, еще до полета Гагарина, это уж точно. Мы испытывали вместе все эти АПАСы для наших и заморских космических кораблей.

Розенберг не просто любил это выражение, оно отражало ход его мыслей. Мне тоже кажется, что слова: «Еще по кружечке?» – это философия, образ мыслей и действий. Образное название отражает развитие жизни по спирали, объединяя сразу два выражения, очень часто встречающиеся в рассказах: история повторяется и жизнь непредсказуема. «Еще по кружечке?» – это и то и другое: с каждой кружкой мы по спирали поднимаемся вверх или опускаемся вниз, на дно бездонной кружки нашей жизни.

Вот такой пивной философией начинается этот рассказ, относившийся к событиям февраля 1998 года. После всех испытаний и передряг мы встали перед еще одной дилеммой: изменять или нет управление стыковкой. Когда в очередной раз мы собрались у меня в кабинете, Розенберг произнес эти вещие слова: «Еще по кружечке?»

Проблема имела свою предысторию.

Летом 1994 года во время динамических испытаний АПАСа обнаружили, что в некоторых случаях возникал перекос направляющего кольца. На эту проблему обратили внимание немногие, американцы не сразу разобрались в деталях, в результате, она практически не обсуждалась, а решение затянулось на длительное время. Дополнительные испытания показали, что положение серьезнее, чем предполагалось сначала.

Как всегда, динамика – это тонкая штука. Динамика может стать непредсказуемой, как стихийное бедствие. Вот почему так много средств, усилий и времени отводились на этот анализ.

Стыковка Спейс Шаттла и орбитального «Мира» – уникальная операция. Прежде всего, это объясняется большими массами соединяемых конструкций. Никогда до сих пор 100–тонные корабли не стыковались в космосе. Однако дело не только в этом. Конфигурация обоих аппаратов несимметрична. Из?за того, что центр масс смещен относительно стыковочной оси, возникали дополнительные возмущения. Эта особенность заставила разработать специальный алгоритм управления реактивными двигателями Орбитера, чтобы компенсировать возмущения, вызванные асимметрией. Проведя динамические испытания на стенде и анализ на моделях, в стыковочный механизм ввели более мощные управляемые тормоза, которые поглощали энергию колебаний, в том числе – дополнительные возмущения. Позднее последовательность включения тормозов пришлось скорректировать: так подсказывал анализ.

K сожалению, основное внимание при испытаниях и моделировании уделяли начальной фазе стыковки, процесс стягивания не анализировался глубоко. Испытать эту фазу стыковки на стенде было сложно, возникали трудности, связанные с продолжительностью и паразитными колебаниями. В результате эта фаза стыковки осталась практически вне поля зрения. Откровенно говоря, надеялись на опыт и интуицию, на то, что скорость стягивания невелика, всего 1–2 миллиметра в секунду.

Когда уже во время квалификации, зачетных испытаний, удалось полностью воспроизвести эту фазу стыковки, поняли, что дело слишком серьезное, чтобы от него можно было отмахнуться.

Что?то требовалось предпринять.

В целом дело шло медленно. На подготовку и принятие окончательного решения потребовалось почти 9 месяцев. Такой длительный срок объяснялся несколькими обстоятельствами, – они набегали последовательно, одно за другим.

Сначала ясности не было и требовалось разобраться в деталях. Потом возникли другие, более насущные проблемы, которые требовали немедленного решения. Жарким летом 1994–го все наши мысли и действия были направлены на то, чтобы избавиться от разрыва тросов, а затем, чтобы справиться с проблемой гаек. В голове «крутились» пряди стальных канатов и сквозные трещины в корпусах гаек. В то время заставить себя думать о далеких, потенциальных опасностях было трудно.

До поры до времени я не стал докладывать высокому руководству о новых проблемах, оно было и так озабочено и недовольно. В такой обстановке приходилось маневрировать, стараясь, как учили еще в вузе, «интегрировать по частям». У В. Рюмина, которому на Земле и в космосе приходилось самому решать немало мелких и больших проблем, было другое, более современное выражение: «надо пить глотками», и горькое, и сладкое. Короче, сначала требовалось самим во всем разобраться, а затем выступать на высокой сцене.

Мы вернулись к детальному анализу и обсуждению проблемы с американцами только поздней осенью. Как уже бывало, коллеги относились к очередной проблеме поначалу с подозрением. Отчасти это было хорошо: «Сейчас я тебе объясню и сам пойму». Эта формула Л. Вильницкого работала безотказно и в новых международных условиях. Во второй половине ноября и в декабре на очередных встречах, главной темой которых оставалась замена гаек, мы пользовались случаем, чтобы продвинуться и принять решение по динамической проблеме. К этому времени было подготовлено конкретное решение. Суть заключалась в том, чтобы не выдвигать направляющее кольцо до передних упоров, а дать время, пока колебания затухнут. Однако для этого требовалось прерывать автоматический процесс стыковки, в котором все операции выполнялись последовательно, одна за другой. К счастью, для этого нашлось довольно простое решение, не вызывавшее изменения аппаратуры, «железа». Наши управленцы предложили процедуру, которая сводилась к паре дополнительных команд, выдаваемых экипажем.

После этого требовалось скорректировать бортовую инструкцию и «вложить ее в голову» пилотов. Конечно, это тоже требовало усилий и времени. Мы надеялись, что астронавты и инструкторы поймут нас правильно и не заупрямятся, ведь времени до полета оставалось достаточно, около полугода.

Мне хотелось ввести еще одно изменение. Возмущения уменьшались при снижении скорости стягивания, поэтому напрашивалась идея выключать один из электродвигателей привода, это бы уменьшило скорость ровно в два раза. Однако в этом случае на астронавтов ложилась еще одна дополнительная нагрузка в полете: им пришлось бы лезть «под пол» и копаться в нашей авионике, чтобы заменять предохранители. В конце концов, от этого варианта отказались. Как выяснилось позже, – зря.

В последнем протоколе 1995 года, составленном перед самым Рождеством, когда американцы торопились домой, мы фактически договорились изменить процедуру пилотирования. Согласно подготовленной инструкции астронавтам предписывалось прерывать процесс автоматической стыковки после начала выдвижения. Затем, дождавшись затухания колебаний и выравнивания, полагалось снова включить стягивание. Дальнейший процесс стыковки продолжался автоматически.

Новая процедура выглядела логичной, возмущения за счет асимметричной конфигурации существенно уменьшались. В то же время оставалась возможность выполнить выравнивание принудительно. При стягивании автоматически включались фиксаторы, которые препятствовали перекосу, парируя возмущения асимметричной конфигурации. Гибкость методики, возможность маневра при управлении прибавляли уверенности в успехе предстоявших космических миссий.

К сожалению, всего в то время мы не знали. Мы столкнулись с дополнительными проблемами через год, во время третьего полета «Атлантиса» STS-76.

В начале 1995 года мы продолжали пользоваться каждой встречей, чтобы продвинуться по внедрению намеченной процедуры во все разделы подготовки полета. Требовалось, чтобы их приняли службы, отвечающие за подготовку экипажа. В конце концов, ее должны были освоить астронавты.

Еще раньше, осенью 1994 года, когда к нам в «Энергию» приехал первый экипаж STS-76 во главе с командиром Р. Гибсоном по прозвищу Худ (Hood), мне пришлось проводить с ними занятия. Нарушив принятый подход к подготовке, я изложил им суть проблемы и новую процедуру стыковки. Экипаж, в первую очередь пилоты, отвечавшие за управление стыковкой, со вниманием и заинтересованностью подошли к этим занятиям, задав много деловых вопросов. Мы договорились встретиться еще раз после принятия решения. С этим экипажем встретиться перед полетом не пришлось. Однако с тех пор занятия с экипажами Спейс Шаттла у нас в РКК «Энергия» стали регулярными. Пилоты всех последующих миссий побывали у нас в лаборатории, в той самой комнате 173, оборудованной осенью 1993 года. Персонал нашей службы, отвечавший за подготовку космонавтов, неизменно звонил мне каждый раз перед приездом астронавтов.

Я решил не оформлять специального технического решения (ТР), как это делалось обычно у нас в РКК «Энергия». Собственно, теперь эта была американская процедура пилотирования Орбитера. Без особой нужды мне не хотелось лезть «наверх». Доложив между делом В. Рюмину и О. Бабкову, я действовал напрямую.

В 1995 году, в июне и в ноябре, все сработало без сучка без задоринки, все прошло как по маслу, все – до третьего полета.

Здесь уместно забежать на год вперед.

Я снова вспомнил о решении по новой процедуре пилотирования в марте 1996 года. В воскресенье, 4 марта, в пять часов утра мы были в подмосковном ЦУПе; в 5 ч. 35 м. Орбитер коснулся станции «Мир». Спейс Шаттл совершал тогда свою третью миссию, ничто не предвещало неожиданностей. На мониторы поступала телеметрическая информация с «Атлантиса». Касание, сцепка, через минуту сработала автоматика, стыковочный механизм пошел. Еще через 15–20 секунд пилот выдал команду, и он остановился, как учили. Неожиданно пропал сигнал «кольцо выровнено» и пошли гулять параметры ЛПШ 1,2 и 3, отражавшие колебания корабля по тангажу и рысканью. У нас не было визуальной картинки: ни с «Атлантиса», ни с «Мира» видеоинформация в наш ЦУП не поступала, да и телеметрия отображалась в сыром, необработанном виде. Поэтому мы не могли оценить амплитуду колебаний 100 тонных конструкций в космосе. Период этих колебаний оказался большим, почти 5 минут, в этой части – все, как и предсказывала теория. С другой стороны, было видно, что колебания интенсивно затухали.

Экипаж проявил профессиональную выдержку: колебания продолжались почти десять минут, больше, чем полагалось ждать по инструкции. Стыковка завершилась нормально без дальнейших приключений.

Чтобы разобраться с динамикой, требовалась настоящая телеметрическая запись параметров, пленки, как мы это называли и хорошо знали из богатого опыта. Информации с экрана было далеко не достаточно, мы не могли ни объяснить причину, ни пересчитать. Я снова связался с Хьюстоном по телефону, обсудил ситуацию и заказал пленку. Требовалось доложить руководству. В кабинете В. Соловьева находились Семенов и Рюмин, они выслушали меня молча, не проявив особой заинтересованности: стыковка завершилась полностью, а остальное – это детали, разбирайтесь.

Как выяснилась позже, первая, основная версия, почему неожиданно возбудились колебания, заключалась в том, что один из управляемых тормозов, демпфировавших колебания после сцепки, не расцепился после снятия напряжения, а при выдвижении создавал силу, вызвавшую перекос.

Чтобы разобраться детально, было уместно слетать в Хьюстон, тем более что полностью оформленная командировка и паспорт с американской визой лежали у меня в кармане. Кроме того, там еще ждали другие дела, связанные с МКС «Альфа». Однако реакция Семенова, когда к нему обратился Бабков, была как всегда непредсказуемой: там сейчас нечего делать. Нечего, так нечего, я не стал спорить. Пусть будет, как будет, «еще по кружечке».

На подготовку отчета по полету STC-76 уехала группа В. Благова, на этот раз там не оказалось ни одного стыковщика. Никому не было дела до наших проблем. Сначала Рюмин обещал вмешаться, но почему?то перестал этим интересоваться. Мы продолжали консультации по телефону, благо прямая НАСАвская связь с Америкой работала безотказно и продолжала помогать. Когда небольшие группы стыковщиков уезжали в Хьюстон и на мыс по другим делам, я давал им дополнительные поручения. Работа медленно продвигалась вперед.

Первая версия полностью подтвердилась. В конце концов, мы еще раз скорректировали процедуру управления стыковкой, сократив до минимума время выдвижения стыковочного механизма после сцепки.

Жизнь и работа продолжались, все шло своим чередом.

4.18   Испытания «от конца до конца»

До этого я никогда не слышал такого термина, ни по–русски, ни по–английски: «end to end test». Поначалу никто не мог толком объяснить мне происхождение этого выражения. При более глубоком размышлении мне стало понятна основная идея этого высказывания и того, что еще под ним подразумевалось.

Любые космические корабли, начиная с нашего первого «Востока» Ю. Гагарина, американских кораблей «Меркурий» А. Шепарда и Дж. Глена, подвергались предполетным испытаниям, которые проводились на полигоне незадолго до старта. Все системы кораблей испытывались и проверялись во время этой предполетной подготовки. Главной целью испытаний являлась проверка данного корабля, работоспособность его систем вместе с программным обеспечением. Требовалось убедиться, что нет никаких отклонений от испытаний на инженерных моделях, что все работает нормально, как задумано и требуется. Было много веских причин каждый раз проводить такие испытания перед каждым полетом.

Американский Спейс Шаттл не являлся исключением, может быть, к нему это относилось даже в большей мере, чем к другим кораблям. Орбитеры подвергались не только предполетным испытаниям, на них проводились проверки многоразового корабля между двумя очередными полетами. Все Спейс Шаттлы подвергались и подвергаются такого рода испытаниям.

Весной 1995 года на «Атлантис» впервые установили внешний шлюз с нашей системой стыковки, которая у американцев получила название Система стыковки Орбитера (ССО). Перед тем как осуществить стыковку «Атлантиса» к «Миру» – миссию STS-74, которую запланировали на июнь, надо было все как следует проверить здесь, на полигоне в КЦК. К тому же речь шла не только об одиночной миссии, за ней планировалась целая серия полетов, растянутых на три, а может быть, и на четыре года. Поэтому требовалось не только проверить одну бортовую систему, следовало отработать методику наземных испытаний на последующие этапы, на годы. При наземных испытаниях использовалась, функционировала не только бортовая аппаратура, – как правило, работало также многочисленное наземное оборудование: пульты, кабели, приспособления, даже ответный стыковочный агрегат – пассивный АПАС для контрольной стыковки. С одной стороны, все эти системы и оборудование взаимодействовали с остальными системами Орбитера, с другой – с огромным наземным контрольно–испытательным и управляющим комплексом, включая Центр управления запуском, расположенном здесь, на мысе, в КЦК и в Центре управления полетами в Хьюстоне, в КЦД.

На предыдущих этапах мы провели много испытаний, сначала у нас в Подлипках, в РКК «Энергия», затем в Дауни, в «Роквелле». Там в космическом отделении фирмы, на «брассборде», на интегральной инженерной модели очень многое удалось проверить и даже исправить. Однако все?таки это была не окончательная, не летная конфигурация, «не до самого конца»: важное оборудование отсутствовало – например, летная авионика и кабели. Кроме того, до сих пор не подключался другой «конец» управляющего контура, те самые наземные центры, со всей их многочисленной аппаратурой и службами. Но не только это, – не проверялась также стыковка нашей системы компьютером и программным обеспечением. Не проверялась другая часть программного обеспечения: человеческие программы, методики и процедуры. Все основные работы в КЦК выполнялись американским персоналом, который до этого не имел опыта по обслуживанию и испытанию нашей системы. Все это делалось впервые по методическим документам, которые еще не опробовались здесь. Требовалось проверить все, а в заключение произвести последнюю чистку и смазку, все от начала и до конца, до самого конца.

Отсюда название этих испытаний.

Мы, небольшая испытательная команда, прибыли в КЦК 22 марта 1995 года.

После январской эпопеи с ремонтом АПАСа многое здесь, на мысе, у американского порога космической орбиты, мне было уже знакомо. Знал я и многих людей, с которыми работали тогда, теплой флоридской зимой, и с которыми предстояло теперь провести заключительные испытания. Остальные члены бригады прибыли сюда впервые. Они – это Е. Елисеев, наш главный телеметрист А. Пуляткин и главный пиротехник В. Беркут. Все они уже накопили большой опыт совместных работ с американцами во время испытаний «брассборда» на «Роквелле». Этот опыт очень пригодился здесь на конечном, завершающем этапе.

Мне показалось, что у американских коллег на этот раз не было того радушия, неподдельного гостеприимства, какое они выражали нам в январе. Может быть, тогда для них и для нас все здесь было впервые, а эмоции выражались открыто, без обычной сдержанности. Мой кабинет оказался уже занятым новым хозяином, который получил его по наследству от меня и предыдущего хозяина вместе с любезной и старательной секретаршей Ли, и он даже в шутку благодарил меня за такое богатое наследство. В гостинице никто не приготовил цветов, как в прошлый раз, а сама Сюзен Хелман стала держаться в стороне, как будто кто?то с ней провел воспитательную работу, как когда?то это делалось с нами во времена ЭПАСа.

Рабочая обстановка была нормальной, деловой, и снова наши коллеги нам хорошо помогли быстро войти в нужный режим и включиться в испытательный процесс.

К этому времени внешний шлюз с нашим АПАСом наверху и авионикой под полом стоял в отсеке полезного груза, а сам «Атлантис» находился в испытательном корпусе, облепленный со всех сторон фермами обслуживания. Американский системный подход чувствовался во всем, начиная с мероприятий по обеспечению чистоты. В отличие от наших белых халатов сборочного цеха, которыми мы лишь прикрывали свой «срам», всем, кто входил в главный зал, выдавали полный комплект защитного обмундирования: комбинезон cover?all, чепчик, «онучи», перчатки, все это вбирало в себя человека целиком, со всеми его потрохами. Когда несколько дней спустя нам с Елисеевым позволили посетить кабину Орбитера, в дополнение к обычной «форме» нам выдали «балдахины», из которых торчал лишь один нос. На память остались фотографии, чем?то напоминавшие кадры из научной фантастики.

В основном мы работали на подходе к отсеку полезного груза, над ним и вокруг него. Две огромные створки Орбитера, размером 17x5 метров каждая, были открыты, распахнуты и над ними возведены площадки обслуживания, не очень?то удобные для работы. Мне подумалось тогда, что там, в космосе, в невесомости, даже в скафандрах, с краном–манипулятором работать было бы проще. Обслужить такую махину, как 100 тонный Орбитер, рассчитанный на функционирование в невесомости, действительно было очень непросто. Я еще раз убедился, как непросто обслуживать и испытывать космические конструкции на Земле. Нам пришлось также ознакомиться с тем, как «доставалась» многоразовость, чем приходилось платить за то, чтобы повторно летать в космос.

Мне стали понятны многие детали, из чего складывалась высокая стоимость программы Спейс Шаттлов.

Освоение космического корабля нового поколения давалось нелегко.

Как и в январе, мы снова работали, взаимодействуя сразу с тремя группами специалистов: фирмы «Локхид», основного исполнителя межполетного «процессинга», «Роквелла» – головной фирмы по Орбитеру и НАСА – хозяина КЦК, системщика космического масштаба, объединявшего усилия всех остальных. НАСА само являлось исполнителем по таким глобальным разделам работ, как управление пуском и полетом со всеми разделами и этапами, включая наши испытания.

Работа велась в две смены, дневную и ночную. Так получалось, что светлое время чаще уходило на подготовку, а основные работы приходились на темное время, внутри?то все равно окон не было. По–видимому, работала другая, более весомая, экономическая причина: ночные и сверхурочные часы оплачивались с коэффициентом. Мы тоже оказались заинтересованными в таком режиме, мы не возражали. Маркс был прав, экономика первична, а сознание вторично; его последователи почему?то игнорировали эти человеческие стимулы.

Что помогало в организации сменных работ и по гибкому графику, так это отсутствие проблем с транспортом. Каждый имел здесь свой индивидуальный «шаттл», челнок, который доставлял его куда требовалось в любое время. Человек становился свободным в пространстве. Однако автомобиль загонял его в другую ловушку, он усиливал одиночество, индивидуализм американцев, несмотря на сотню лошадей, спрятанных под капотом.

Фирма «Роквелл» и на этот раз снабдила нас индивидуальными автомобилями, лишив нас печального одиночества. Мы жили и перемещались по старому принципу, как учили при социализме: вместе работали, вместе отдыхали. Мы жили в гостинице на самом берегу Атлантики, и члены команды вовсю пользовались этим соседством. Пока я по утрам писал, они перед работой успевали насладиться океаном сразу после восхода солнца.

В этот период я как раз заканчивал изложение «Ста рассказов…» на английском языке. Выбранный метод оказался удачным и полезным. Переведя первую страницу каждого рассказа и собрав их вместе, удалось представить книгу в виде отдельной брошюры, которая не только давала представление о том, что можно будет прочитать, но очень помогла в дальнейшей работе. И не только это. Работа над английской версией заставила взглянуть на рассказы по–новому, кое?что изменить, так чтобы заинтересовать читателя с самого начала. Это действительно помогало совершенствовать стиль, к тому же английский язык учил писать лаконично.

Мои американские секретарши очень помогали, они безотказно разбирали почти зашифрованную рукопись, и уж, конечно, исправляли «спеллинг» сами и при помощи компьютера. Работая с ними, я вспоминал, как печатали американские секретарши 20 лет назад: у каждой на отдельном столике лежал толстенный словарь, и время от времени, отрываясь от машинки, они сверяли правильность правописания. Совершенно грамотных у англоговорящих людей не было, это они говорили сами. Компьютеры очень продвинули и эту часть человеческой деятельности, они также сильно помогли нам, поздно вступившим в англоговорящий мир.

Еще один приятный момент связан с этой деятельностью. Наверное, не один я испытал нетерпение увидеть написанное в напечатанном виде, не говоря уже о реакции первого читателя. Любезные американки доставляли мне двойное удовольствие: превращали мои иероглифы в печатный текст с наклеенными желтенькими «липучками», с ремарками типа «это интересно», и даже «это удивительно».

От условий и образа нашей жизни на мысе, от воспоминаний надо снова вернуться к технике, которая готовились, чтобы доставить очередную бригаду землян туда, за границы земной жизни. Этой бригаде в свою очередь предстояло соединиться с другой интернациональной командой, которая уже жила и ждала там наверху, на орбите. Экипаж ЭО-19, девятнадцатой основной экспедиции, находился на станции «Мир» и готовился к заключительному этапу подготовки, к приему Спейс Шаттла. Им еще очень много предстояло сделать в космосе, но этого оказалось так много, что пришлось написать отдельный рассказ.