Текст книги "100 рассказов о стыковке. Часть 2"

Автор книги: Владимир Сыромятников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 51 страниц)

Я вспомнил о том, как мой старый приятель Питер де Сельдинг, европейский корреспондент еженедельника «Спейс Ньюс», брал у меня интервью пару месяцев назад в подмосковном ЦУПе: стыковка в это время была уже у всех на слуху. Я вспомнил об этом еще и потому, что во время пресс–конференции мы снова повстречались с другим французом, Ф. Кастелом, который фотографировал меня тогда по заказу «Спейс Ньюс». Теперь он сказал, что обязательно отыщет давно опубликованное (по его сведениям) интервью с его фотографией, но так и не нашел, так как его просто не было. Еще через 9 месяцев, весной 1996 года, Питер де Сельдинг снова позвонил мне, сказав: давай оставим в покое политику и поговорим о технике. Я наговорил ему по телефону, что пришло тогда в голову. Новое интервью со старой фотографией быстро увидело свет и имело успех.

Зато мы с Кастелом хорошо провели время вечером следующего дня в астронавтической таверне Outpost недалеко от Спейс–Центра. Популярное в свое время место было полупустым; ни астронавтов, ни космонавтов там не оказалось, несмотря на событие со стыковкой мирового значения.

Перед этим я повстречал своего старого знакомого, А. Пятнецкого, фотографа и ветерана Спейс–Центра, который 20 лет назад снял меня с астронавтом Дж. Янгом в стыковочном тоннеле для журнала «Америка» и потом много фотографировал мою команду вместе с Дж. Уэйтом, теперь уже покойным. Дж. Янг, один из немногих ветеранов–астронавтов, сохранивший верность НАСА, во время стыковки присутствовал на почти пустом балконе для гостей, даже нового директора центра там почему?то не было. На этот раз Пятнецкому было гораздо интереснее сфотографировать меня с кэпкомом, который пригласил меня в главный зал управления полетом, доступ в который оставался очень ограниченным, не так, как в нашем ЦУПе. В промежутках между переговорами с экипажем он успел поговорить со мной о прошлом, настоящем и будущем астронавтики и космонавтики. Все находившиеся в зале, по нашей терминологии – «управленцы», были согласны: стыковка – это всегда сотрудничество.

Фотографии Пятнецкого на этот раз оказались невостребованными.

Дни совместного полета проскочили быстро. Настал день расстыковки, или un?D–day. Операцию запланировали на 5 часов утра, поэтому в ЦУП пришлось приехать затемно. Это был праздник 4 июля – День независимости США. Все прошло гладко, без приключений, почти буднично, если не считать дополнительного маневра, в прямом и переносном смысле.

Заранее планируя совместный полет, Семёнов с Рюминым задумали запечатлеть историческую картинку: американский Спейс Шаттл рядом с российским орбитальным «Миром». Чтобы это осуществить, имелась единственная возможность: сначала отстыковать корабль «Союз» и выполнить облет интернациональной связки, сфотографировав Спейс Шаттл в момент расстыковки. Как задумали, так и сделали. Это, конечно, потребовало дополнительных усилий и было связано с риском: всегда оставалась возможность не состыковаться и не вернуться на станцию. В связи с этим космонавты произвели даже консервацию космического дома, прибрались, насколько успели, после ухода гостей и выключили все лишнее, закрыв за собой двери.

Все прошло нормально, без дополнительных приключений. Космическая коллекция пополнялась уникальными фотографиями. Все же спрос на них не оказался очень высоким.

Все?таки банкет мы заслужили. В ЦУПе, в отдельной комнате собрались объединенная российско–американская группа управленцев, в которую пригласили нас, стыковщиков. Это было «парти» (party) по–настоящему космического масштаба в том смысле, что гуляли одновременно сразу на двух континентах. В обоих ЦУПах, разделенных многими тысячами километров, не просто пили шампанское, произнося тосты. Каждый тостующий подходил к телефону, включенному в режим телеконференции, по–нашему, на громкую связь, и все присутствующие и телеприсутствующие говорили и слушали, радовались и смеялись, вставляя реплики и ремарки.

Я снова вспомнил ЭПАС и сказал о том, что 20 лет спустя мы не просто состыковались на орбите и «разошлись, как в море корабли», а начали долгосрочное сотрудничество, кооперацию, совместную жизнь. Стыковка – это «женитьба в космосе». Мы дожили, мы доработали до этого времени через 20 лет.

Вечером состоялся праздничный фейерверк. Около нашей гостиницы, почти высотной для этого района одноэтажной Америки, собрались сотни людей и машин. Народ гудел. Мы отнесли это торжество на свой счет и тоже допоздна гуляли вокруг, залезали в пришвартованные лодки, мечтая о покорении новых вершин и открытии далеких земель.

Нам оставалось провести в Хьюстоне всего один день. Почему?то мы торопились. Основная консультативная группа уезжала на день позже. Последние строчки нашего протокола мы дописывали, когда до отлета самолета оставалось три с небольшим часа.

Я до сих пор не понимаю, зачем надо было так торопиться. Когда спохватились, было уже поздно менять все формальности и бумаги через Лос–Анджелес и Вашингтон.

Позади остались три года непрерывной напряженной работы, а в общей сложности, чтобы создать новый АПАС, ушло 20 лет. До 17 июля, даты стыковки «Союза» и «Аполлона», мы не дотянули только 20 дней. За 20 часов полета в Москву было что вспомнить и о чем подумать.

Похоже, до нас в Америке никому не было дела. Наверное, нас уж очень ждали дома.

4.22   Послеполетный период

Чтобы рассказать о делах двадцатилетней давности, я написал о после–ЭПАСовском периоде три рассказа: о том, как мы готовили послеполетный отчет, о полученных наградах и о книге «Союз» и «Аполлон», которую издали к первой годовщине полета. Все это как?то состоялось после начала июля 1995 года, и все было по–другому. Послеполетный отчет я не подписывал, его мне даже не показали. Звание заслуженного деятеля науки России, к которому меня представили через полгода, мне почему?то вручили не тогда, когда состоялось награждение, не в День космонавтики, 12 апреля 1996 года, в период, когда президент Ельцин активно проводил предвыборную кампанию и был особенно щедрым, раздавая обещания и награды всем причастным и непричастным, и не только за успехи высоко в космосе – астронавтам и космонавтам, но и избранным ученым–инженерам. Что касается книги, то эта глава, похоже, запоздала тоже. Зато вышла юбилейная книга о нашей «Энергии», обо всех свершениях нашего НПО, ныне РКК.

Все?таки стоит тоже рассказать обо всем подробнее.

В среду, 5 июля, наспех дописав последние строчки протокола и побросав свои пожитки в прокатный «Форд», мы помчались в аэропорт Хобби, чтобы вернуться в Москву. Дома нас уже ждали новые стыковочные дела: московская команда вовсю работала по «Мульти–Миру». Стыковочный модуль (СО) с двумя АПАСами и ЗИПовской солнечной батареей МСБ уже находился в КЦК, во Флориде, и туда уехала первая испытательная бригада, но в Подлипках предстояло завершить испытательные хвосты.

Конечно, мы решили отметить новую успешную миссию, а заодно и отпраздновать 20–летний юбилей ЭПАСа. Тогда, 20 лет назад, НПО «Энергия» тоже праздновало двойную победу: после стыковки «Союза» и «Аполлона» успешно завершился полет космонавтов на «Салюте-4». Тогда, в послеполетном соревновании, домашняя команда Семёнова переиграла международную команду Бушуева.

Мы, стыковщики, по определению, по степени участия больше примыкали к интернационалистам. Но участвовали в обоих торжествах. Теперь вся деятельность РКК «Энергия» объединилась в общую программу: «Союз» – «Мир» – «Спейс Шаттл». Однако праздника никакого не устроили. Руководство не захотело проводить никаких торжественных мероприятий, ни посвященных новому успеху российской космонавтики, ни связанных с двадцатилетним юбилеем достижения советской космонавтики.

Нет, праздник все?таки состоялся, внутреннее торжество, тот праздник, который всегда с тобой, даже больше чем по Хэменгуэю. Это был двойной праздник, торжество свершения, гордость за сделанное дело: за то, что удалось свершить 20 лет назад, тогда, в разгар противостояния двух социальных систем. Теперь, 20 лет спустя, гордость была за то, что удалось прийти вовремя в переломный момент перестройки, начать и завершить такое большое дело: соединить космонавтику и астронавтику, космонавтов и астронавтов, и похоже, надолго.

Мы, ветераны ЭПАСа, кто еще продолжал активно работать, попытались сделать что?нибудь необычное в связи с приближавшимся юбилеем. Л. Жаворонков, активный управленец ЦУПа, предложил Легостаеву расписать в небе слова и цифры: «Союз» и «Аполлон» 1975–1995 «Мир» и «Шаттл». На это требовались деньги, всего?то два–три десятка миллионов рублей. Нас никто не поддержал.

В конце концов, в пятницу, после работы, в моем кабинете мы скромно отметили день 20–летия нашей победы, а на следующий день, в субботу, 15 июля, собрались с Е. Духовским и В. Поделякиным у нас, на дачной «Орбите». С Владимиром мы не виделись очень давно, и эта встреча стала последней, он умер в октябре, не дожив года до 60–летия, завершив непростую земную орбиту. А тогда, в середине июля, мы даже поиграли в футбол на моем газоне, строили планы на будущее. Я отдал им рукопись, первую версию самого начала этой книги.

Я не улетел в Хьюстон ни на празднование ЭПАСа, ни на составление отчета. Российское космическое агентство направило туда своих представителей, В. Козырева и Е. Харитонова, 20 лет назад работавших в «Интеркосмосе». Позднее они и мои женщины, А. Ботвинко и М. Николаева, которые вместе с группой ЦУПовцев В. Благова оформляли отчет по стыковке Спейс Шаттла с «Миром», рассказали мне, что американцы отпраздновали юбилей активно и красочно. Перед отъездом Благов так и не сказал, кто вычеркнул мою фамилию из списка, да это было не так уж и важно.

Послеюбилейный понедельник 17 июля снова начался рано: в 7 часов 30 минут утра мы были уже в ЦУПе, чтобы участвовать в последней перестыковке «Кристалла» с осевого причала на боковой. После уже ставшей привычно–затяжной и томительной процедуры модуль оказался «на боку». Я проторчал в ЦУПе еще виток, чтобы дождаться результатов проверки герметичности. Стык, дырявый месяц назад, на этот раз оказался герметичным, – похоже, что?то действительно попало тогда между торцами стыковочных агрегатов. Наши дополнительные уплотнители, доставленные на «Атлантисе», оказались и на этот раз невостребованными.

В те дни мы ожидали также приезда американского экипажа, который готовился к следующему полету STS-74 в ноябре. Им предстояло выполнить гораздо больше стыковочных операций. Проведя оперативную подготовку, еще раз на этой репетиции мы осознали насколько непростой была предстоявшая осенняя миссия. Мне самому не пришлось участвовать в тренировке, так как я уехал на встречу по манипулятору ERA на фирму «Фоккер», командировка подписанная Семёновым с припиской «после перестыковки», давно лежала в кармане.

В самолете мои мысли были заняты проектом корабля–спасателя, которым стали заниматься в «Роквелле», во главе с Б. Брандтом, почти полностью переключившимся на новые проекты.

Договорившись с руководством и обещав быть на пуске и стыковке «Союза ТМ-22», намеченного на начало сентября, я начал оформлять отпуск на всю докторскую катушку, т. е. на 8 недель. «Это что?» – написал на проекте приказа Семенов. Я не стал спорить и переписал приказ на 6 недель, решив сдавать свои научные позиции и привилегии постепенно. Вопреки прогнозам консультантов, последний вариант прошел.

В середине августа мы со Светланой улетели в Китай, куда меня давно приглашали приехать прочитать несколько лекций. Неделя в Шанхае оказалась интересной и плодотворной.

Мой длительный осенний отпуск растянулся аж до начала ноября: я использовал его короткими отрезками. Много дел удалось сделать за те 6 отпускных и рабочих недель. Мне пришлось побывать в Азии – на востоке, в Европе -на западе, и даже два раза слетать в Америку. Всего не расскажешь, да и не надо, мне еще придется вспомнить и о Китае, о Париже и Страсбурге, и о консорциуме «Космическая регата», который возобновил свою активную работу по солнечным парусам той осенью 1995 года. Несколько слов надо все же сказать об одной очень короткой и необычной поездке в Калифорнию.

Неожиданно, почти в частном порядке «Роквелл», с одобрения НАСА, пригласил меня принять участие в церемонии, в связи с тем, что журнал «Popular Mechanic», ежегодно отмечающий выдающиеся достижения в технике, за 1995 год отметил нашу стыковку «Мир» – «Шаттл». Видимо, без русских отмечать это событие сочли неудобным. По американской традиции торжество сводилось к банкету, который провели на знаменитом океанском лайнере «Queen Mary». Люди «Роквелла» приняли меня радушно, поселив в гостинице неподалеку от последнего причала «Королевы Марии», доставив мне прямо в номер уже знакомое мне «токсидо».

Почему?то весь торжественный вечер я чувствовал себя не в своей тарелке, видимо потому, что жали лакированные туфли. Главный редактор «Популярной механики» вручал призы. Мы оказались последними среди награжденных. У меня оставалась надежда, что мне тоже достанется простенькая, но памятная стела, но она оказалась на троих. Правда, пообещали прислать сам журнал, но, видимо, забыли. На память остались лишь фотографии сборной интернациональной команды, со стелой в руках.

На следующий день, сдав «токсидо» и номер в «приморской» гостинице, я перебрался в милую мне «Эмбасси–свитс», где провел еще пару дней, разъезжая по Дауни на роквелловской машине, завершая последние дела. Домой пришлось лететь не привычным маршрутом «Дельты», а через Амстердам самолетом авиакомпании «КЛМ». Сидя в удобном кресле бизнес–класса, я размышлял о разных традициях и прикидывал, сколько они стоят. Получалось, что?то вроде моей годовой зарплаты.

В октябре, после того как мы похоронили В. Поделякина, совершенно неожиданно, как от пули, умер В. Волошин. За несколько дней до этого у него сильно заболело колено, и его даже положили в больницу. Неизвестно, как его лечили, но оторвавшийся тромб попал в самое сердце.

Мы похоронили Славу, нашего товарища и коллегу, и говорили последние слова. И никто не мог рассказать о жизни человека, даже так много собравшихся вместе близких ему людей, и никакие слова не смогли сравниться с жизнью и смертью ушедшего товарища. И все?таки надо было сказать о том, кем он был и что сделал, и что оставил после себя, потому что он был частью того, что осталось с нами. И надо было сказать о том, что его путь был непростым, и сам он был непростым человеком, потому что, на самом деле, нет простых людей, как бы ни внушали нам это, что мы были, есть и будем простые советские и постсоветские люди. И я не мог снова не вспомнить Э. Беликова, которому предложил взять Волошина заместителем, и какой действенный тандем они тогда составили. И, конечно, надо было вспомнить о его талантах руководителя и товарища, и о том, как жизнь сломала этот хороший дуэт, разорвала и разбросала его, а теперь смерть забрала одного из них навсегда. О чем я не сказал тогда, так это о том, почему не назначил Волошина начальником отдела после бегства Беликова. Я почему?то не стал также вспоминать о том, что за два месяца до смерти он все?таки съездил в Америку, в КЦК, первый и последний раз. Там он принял участие в подготовке МСБ к полету, а теперь до старта оставалось только два месяца. И этого действительно можно было не вспоминать.

Мы стояли с седыми непокрытыми головами, почти все – трудящиеся Страны Советов, а рядом новые русские, приехавшие на иномарках, хоронили их убиенного мафиози.

Только после второго полета Спейс Шаттла, уже в ноябре, заговорили о наградах за успешное завершение, вернее – за начало большого международного космического проекта. За прошедшие 20 лет я стал философски относиться к наградам и почти смирился с тем, что та Ленинская премия действительно осталась со мной «на всю оставшуюся жизнь». Мне, пожалуй, даже не хотелось, чтобы та уникальность оказалась нарушенной. Тем не менее оставаться совершенно безразличным к тому, что происходило вокруг нашего проекта, было невозможно, это стало бы противоестественным нашей человеческой природе. Кстати, больше волновалась за меня Т. Драгныш, сотрудничавшая в то время с разными газетами и журналами и писавшая много о космонавтах и о нас, технарях, вставая на защиту «униженных и оскорбленных». Она опубликовала много газетного материала в защиту экипажа ЭО-19 В. Дежурова и Г. Стрекалова, которых после полета оштрафовали на десять тысяч долларов каждого. Ведь космонавты выполнили очень сложную программу, завершив ее успешной стыковкой. Надо ли было придираться к их мелким ошибкам? Нет, нам этого, наверное, никогда не понять. В конце концов, Стрекалову штраф простили, только ему одному, но обида и горечь осталась, особенно у ветерана, для которого этот полет стал последним, перед уходом на «космическую» пенсию.

За меня Драгныш вступилась тоже не на шутку, публично задав руководству вопрос прямо в лоб на пресс–конференции в ЦУПе после стыковки «Союза ТМ». Меня в Голубом зале в тот момент не оказалось, я задержался на большом балконе, но мне тут же об этом рассказали, а позднее из магнитофонной записи я узнал обо всем в деталях.

Прошло еще 3 месяца, пока разнарядка о знаках и других наградах, наконец, докатилась до РКК «Энергия». Кого чем награждать, решал, конечно, коллектив, под руководством президента. Кто?то вспомнил, что звание заслуженного деятеля науки и техники было в Советском Союзе очень почетным, и меня, вместе с В. Легостаевым, В. Бранцом и Б. Соколовым, включили в список кандидатов. Когда весь список сформировали окончательно, позвонил Семёнов, это был очень редкий звонок, последний после 7 января 1993 года, когда, поздравляя меня с 60–летием, генеральный сказал, чтоб я не очень?то зазнавался. Наверное, поэтому я так хорошо их запомнил. На этот раз я оказался избавленным от нравоучений, так как находился в цехе, запал прошел, а второй раз звонить, видимо не захотелось. Чтобы соблюсти демократию, собрали НТС корпорации, на котором научно–техническая общественность одобряла награды. Списки были такими длинными, что, казалось, никто не забыт и ничто не забыто, в том числе, каждой сестре – по серьге, всем, кто активно участвовал в подготовке и пуске «Союзов» и Шаттлов. Кандидатов на это звание полагалось одобрить тайным голосованием, и я, как член совета, тоже голосовал. Когда объявили результаты голосования, выяснилось, что все кандидатуры прошли единогласно, только один человек проголосовал против Сыромятникова. Сидевший рядом Г. Дегтяренко сказал, что всегда кто?нибудь один такой найдется.

Мне было приятно, что все всё узнали: я голосовал за всех, может быть, только против себя самого.

Когда мы, стыковщики, осознали, что, кроме меня и Б. Чижикова, никого награждать не собирались, то решили написать протест. В кадры и Н. Зеленщикову ушел наш дополнительный список, включавший многих основных специалистов отделения, таких как Е. Бобров, И. Обманкин, и из смежных подразделений, которые внесли весомый вклад в общее дело. Пусть частично, но наш протест сработал: награды, пусть небольшие, получили В. Павлов, В. Беркут и А. Пуляткин.

Через месяц мы, будущие заслуженные деятели, по указанию нашего отдела кадров, сами собирали рекомендации настоящих российских академиков, таковы были правила, составленные еще при советской власти. Еще через два месяца стало известно, что в почетном российском звании осталась только наука, видимо, технику решили лишить научных заслуг.

Накануне Дня космонавтики на презентации книги «Дневник генерала Каманина» я встретил космонавта А. Сереброва, который вращался в кремлевском окружении и поэтому знал, что там, 12 апреля, собирались вручить награды. Действительно вручение состоялось, ордена из рук самого президента России получили Н. Зеленщиков, В. Рюмин, А. Борисенко и другие. Среди всех представленных на заслуженное научное звание оказались более заслуженные деятели, среди которых состоялся новоиспеченный филёвский генеральный Недайвода. Менее заслуженные остались ждать своих грамот еще несколько месяцев: Президенту вскоре стало не до нас, приближались выборы. После переизбрания обещания были забыты совсем.

Нет, надо признаться, мне пришлось все?таки прикоснуться к кремлевской церемонии награждения, причем – несколько неожиданным образом. Когда?то, в 60–е годы, на заре космонавтики, пели неплохую песню, в которой звучали такие слова: «… и глазами своих сыновей поглядим на другие планеты». Тридцать лет спустя я смог спеть по–другому: «…и глазами своих дочерей поглядим на другие… паркеты!» Действительно, моя дочь Катерина оказалась участницей награждения за стыковку Шаттла к «Миру». Ее пригласило Европейское космическое агентство (ЕКА), чтобы переводить европейскому космонавту. В результате я получил подробный отчет, а еще через пару месяцев – фотографию на память. Мы повесили этот фотодокумент, снятый в Георгиевском зале русской славы, у самого входа, рядом с плакеткой «there no place like home».

Вокруг нового проекта уже не было КГБ, чем занимались его преемники, мне пока не известно. Двадцать лет назад книгу «Союз» и «Аполлон» инициировал В. Поделякин, осенью его не стало. Похоже, никто не собирался написать подробно о новой международной космической миссии. Меня тоже никто не просил, не торопил и не дополнял, а написать о таком многодельном предприятии, об огромном международном космическом проекте одному человеку невозможно, его надо описывать с разных сторон, с разных уровней.

Мой рассказ не мог стать полным.

Нет, я не совсем прав: как раз в это время начали писать большую книгу. В плане подготовки к 50–летнему юбилею в РКК «Энергия» написали фундаментальный труд под редакцией нашего президента. Семёнов действительно уделил очень большое внимание этому изданию, сам правил, давал указания, его фамилия упоминалась там не один раз.

Вот и всё о том, что произошло ровно 20 лет спустя после событий июля 1975 года, новой эпохи мушкетеров бывшей советской космонавтики. Наверное, так же как в знаменитых романах Дюма, романтику и героизм нашей молодости сменили зрелость и прагматизм.