Текст книги "100 рассказов о стыковке. Часть 2"

Автор книги: Владимир Сыромятников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 51 страниц)

К этому времени мы уже достаточно далеко продвинулись в нашем расследовании, чтобы выступать так резко.

Во–первых, первые эксперименты резинщиков продемонстрировали, что капля урины, а проще говоря – мочи человеческого происхождения, попавшей в стык между резиной и металлом, постепенно, в течение нескольких суток вызывала деструкцию уплотнения, возможно, подобную той, что произошла в космосе. Аналогичное действие оказывали компоненты ракетного топлива, имеющие в отличие от щелочной урины кислотную природу.

Во–вторых, мы начали понимать, что атмосфера вокруг МКС в целом, внутренняя и наружная гигиена космической станции, мягко говоря, оставляла желать много лучшего.

Еще с конца 70–х я хорошо сохранил в памяти рассказы космонавтов, которые возвращались после первых по–настоящему длительных, многомесячных полетов на орбитальные станции «Салют». Они говорили, что довольно скоро после начала эксплуатации на орбите внутренняя атмосфера станции все больше напоминала им вокзал, причем ту его часть, которая располагалась рядом с общественным туалетом. Не забыл я также и то, что на наших стыковочных шпангоутах в переходном туннеле между кораблем и станцией нередко выпадала влага, причем иногда ее скапливалось так много, что воду приходилось собирать, используя весь наличный протирочный материал: полотенца и даже грязное белье.

Дело в том, что внутренняя металлическая поверхность шпангоута, образующая тоннель, ничем не защищена, она должна быть совсем «голой», так как образует часть поверхности приемного конуса, куда попадает штанга стыковочного механизма. При неблагоприятных термических условиях эта поверхность оказывалась холодной, а при высокой влажности атмосферы внутри станции эта поверхность начинает работать, как дополнительный влагосборник. Влага, эта техническая вода – в большой степени продукт жизнедеятельности космонавтов, особенно много выделяется ее при физических упражнениях, без которых, как известно, длительные полеты в космосе невозможны.

Собрав эту и другую информацию, я смог сначала представить себе вероятную картину того, как агрессивная влага могла попасть в стык, а при наличии микроскопической негерметичности проникнуть в наше уплотнение. Конечно, это было несколько вычурное предположение, но, в конечном итоге, наряду с более реальными вариантами оно позволило воспроизвести общую картину и осознать потенциальные опасности, с которыми требовалось считаться и, возможно, бороться в будущем. В этой связи особое беспокойство вызвали у нас средства и процедура личной гигиены космонавтов.

Туалет – это лицо любой человеческой обители. Справлять нужду в невесомости – это еще одна проблема, космического полета. Дополнительная проблема – куда девать естественные отходы. В космических и околокосмических кругах известно немало историй, связанных с этой деликатной темой.

Поначалу, при разработке своей первой пилотируемой программы «Меркурий», американцы недооценили серьезности задачи. В самых первых полетах, номинальная продолжительность которых исчислялась минутами, никаких приспособлений для того, чтобы справить малую нужду, не предусматривалось, не говоря уже о больших делах. Однако уже при подготовке к первой суборбитальной миссии А. Шепарда ракетные проблемы вылились в прямом и переносном смысле в малые земные, которые стерпеть было никак невозможно.

С другой стороны, вытаскивать астронавта, одетого в герметичный скафандр, из капсулы по малой нужде и терять время с риском нарваться на новые ракетно–космические неприятности, тоже не хотелось, руководители полетом рекомендовали решать местные проблемы на месте, мол, ничего страшного, с большими героями тоже случаются маленькие конфузы. Начиная с того первого исторического полета, мелкие происшествия, похоже, стали традицией. Правда, в заключительной фазе последнего полета капсулы «Меркурий» с астронавтом Купером, продолжавшегося трое суток, стали отказывать бортовые приборы, не выдержав испытания в теплой и влажной, к тому же химически активной среде. Хотя вторая пилотируемая программа «Джемини» с продолжительностью полетов до двух недель и оказалась весьма успешной, длительные полеты завершались порой в антисанитарных условиях. Ведь буквально все приходилось делать в очень тесной кабине двухместной капсулы: и работать, и есть, и спать, и снимать штаны, и делать еще многое другое, не покидая переднего сиденья космического автомобиля, размером в старенький «Фольксваген», и все это в течение 14 суток.

Для полетов на Луну американцы, конечно, обеспечили своим первым инопланетянам гораздо более комфортабельные условия, тем не менее космос обходился с земными пришельцами сурово. В отличие от полетов вокруг Земли вернуться домой с Луны было невозможно. Поэтому, на всякий случай, находясь в герметичном скафандре, астронавты носили специальную прорезиненную поддевку, чтобы не задохнуться в собственных многодневных испражнениях. Бог миловал отважных землян, до такого супериспытания дело не дошло, однако, как говорится, береженого Бог бережет. Все же нестандартный Э. Олдрин, как он сам рассказал в своей в целом скандальной книге, ему не удалось первым ступить на ночное светило, а быть лишь вторым после Н. Армстронга. Зато этот экстравагантный астронавт стал первым, кто описался на Луне в безвоздушном пространстве.

В отличие от пассажирских самолетов Спейс Шаттл не имеет достаточно большого сборника жидких отходов и он не приземляется с ними на посадочную полосу. Время от времени жидкая фаза отходов, можно сказать, космические помои, должны выбрасываться наружу, через специальное сопло они дренажируются в открытый космос. Это надо видеть – а мы просматривали специальные видео записи и делали это заинтересованно: мощная струя, как у здорового мерина в расцвете лет, била целенаправленно и ярко при свете Солнца. Конечно, такая по–американски деловая концепция упрощала утилизацию отходов в космосе и давала другие преимущества, но была рассчитана, в основном, на автономный полет с ограниченными операциями со сравнительно небольшими полезными грузами.

Когда Спейс Шаттл стал проводить до двух недель в состыкованной конфигурации в составе космической станции огромных размеров, появилась серьезная проблема.

С одной стороны, требовалось по–прежнему проводить дренаж жидких отходов, потому что космический туалет нашего СМ не был рассчитан на обслуживание всех челночных гостей в таком большом составе.

С другой стороны, появилась опасность космических поллюций, ведь на станции слишком много таких элементов и поверхностей, чувствительных к загрязнению. К ним относятся оптические поверхности, такие как чувствительные элементы датчиков и иллюминаторы, солнечные батареи и радиаторы, и, как выяснилось, стыковочные причалы.

Из истории средних веков известно, с какими проблемами столкнулись города, когда их население стало расти, а окружающее пространство уже было не в состоянии справляться с человеческими отходами естественным биологическим путем. Окружающая среда перестала перерабатывать отходы так, как это происходит в деревне, где земля воспринимает все в «безвыгребных» ямах, мусорных и компостных кучах. Помои через окно долбили городские улицы, превратив их в источники страшной заразы, которая привела к опустошительным эпидемиям. Только такие катастрофы заставили средневековые города перестроиться, и, в конце концов, появилась канализация и другие атрибуты современной цивилизации.

Выбросы жидких отходов в открытый космос я сравнил тогда с выплескиванием помоев через окно. Действительно, постепенное наращивание модулей МКС, строительство станции космического масштаба – это начало урбанизации космического пространства. Если прогнозы Циолковского и других корифеев науки недавнего прошлого когда?нибудь начнут сбываться и возникнут настоящие космические поселения, системы утилизации отходов будут спроектированы и построены с использованием самых высоких технологий. А пока американские инженеры, как могли, старались подогнать существующие системы Спейс Шаттла к новым условиям эксплуатации, к задачам сегодняшнего дня.

При обсуждении проблемы в Хьюстоне американские специалисты передали нам объемистый материал, в котором содержались результаты моделирования траекторий движения струи при сбросе жидких отходов относительно Спейс Шаттла. Моделирование проводилось с целью подтвердить, что эти отходы не встретятся снова с кораблем, облетевшим по орбите вокруг «шарика», это типичная задача баллистиков при оценке безопасности космических полетов. Непростая теория давала такое направление вектора скорости струи урины, которое исключало возможность повторного столкновения этой агрессивной жидкости со станцией. Все, может быть, заканчивалось бы не так уж и плохо, если бы не «четвертый закон Ньютона». Так мы, неотесанные студенты, называли нашу мужскую действительность, связанную с последней каплей, неизбежно попадавшей в наши штаны, какие бы меры тут ни принимались.

Тогда, 50 лет назад, я, конечно, не мог предположить, что мне придется на полном серьезе проводить необычные параллели с целью доказать, что помимо основной струи по краям сопла скапливались капли, к сожалению, далеко не одиночные, которые, отрываясь, двигались беспорядочно и попадали не только в штаны, но и на более чувствительные места. Действительно, отдельные и довольно крупные капли, превращавшиеся на ходу в снежные хлопья и не становившиеся от этого превращения менее зловредными, могли попадать куда угодно, а по закону вредности – в самые неподходящие места. Американцы из вежливости кивали, но помочь ничем не могли, это были узкие специалисты, не создававшие технику утилизации отходов. К тому же модернизировать такую систему на летавшей машине было бы очень сложной задачей.

До сих пор на американских модулях МКС практически нет туалета. Кое?что они делают в своем «Спейслэбе», но только для проведения медицинских исследований в космосе, а справлять настоящую нужду ходят к нам в СМ, в наш служебный модуль. Не бесплатно, конечно, не вывоз радиоактивных отходов в нашу Сибирь, но все же аналогия напрашивается. Справедливости ради надо сказать, что в космосе мы торгуем не только сырьем и не одними отходами.

Я завел речь об американских космических туалетах не случайно. Нам стало известно, что после проведения научных анализов астронавтической мочи в своей космической лаборатории они приносили ее в наш мочесборник, и тогда не обошлось без проливания.

Приближался пуск очередного «Прогресса». Как всегда, требовалось выдать заключение по всем предыдущим замечаниям, на этот раз в их число входило замечание по нашей резинке.

Требовалось сначала утвердить отчет о всей работе, проделанной в раках аварийной комиссии. Для меня дело осложнялось тем, что Ю. Семёнов, наш генеральный конструктор, назначил нам аудиенцию как раз в день моего отлета в Америку. Наряду с основной темой переговоров – обсуждением технических требований на еще одну пару стыковочных агрегатов, которые предполагалось изготовить в качестве дополнительного ЗИПа, – мы воспользовались встречей и провели совещание по статусу, состоянию дел по расследованию резинки. Естественно, я завел речь о сбросе жидких отходов, или «технической воды», как их называют американцы. Как раз после этого они и передали нам материал, в котором приведены результаты моделирования движения струи по орбите относительно станции. Это был объемистый и систематически изложенный документ.

Периодически американцы продолжали напоминать о себе, посылая нам запросы о статусе проводимого расследования через постоянно действующую комиссию по безопасности или во время наших стыковочных телеконов, которые мы проводили еженедельно.

Как упоминалось, не только урина, жидкость щелочной природы, но и кислотные жидкости, к которым относятся компоненты ракетного топлива не менее опасны для резины, а их следы были обнаружены в пакете с резиновой прокладкой, доставленной из космоса. Эти компоненты в избытке имеются в наружной атмосфере вокруг космической станции.

Прежде всего, и это неизбежно, остатки топлива сгоревшего и не полностью сгоревшего, вытекают из сопел самих реактивных двигателей, но не только. После дозаправки баков, расположенных на станции, топливом, при расстыковке корабля «Прогресс» из заправочных магистралей происходят выбросы топлива.

К этому вопросу, связанному с большой токсичностью топливных компонентов, неоднократно возвращались с тех пор, как, начиная с «Салюта-6», начали использовать эту систему. Однако каждое разбирательство заканчивалось выводом, что бесконечный космос все рассеет и все простит. До поры до времени так оно и было.

Когда накапливался подходящий материал, я снова собирал нашу комиссию на очередное заседание, чтобы обменяться информацией и мнениями. Периодически мне приходилось также докладывать о положении дел на штабе, в основном меня поддерживали, в первую очередь, материаловеды, и в то же время ощущалась настороженность ввиду того, что полной ясности не было.

Расследование продолжалось, оставалось провести так называемые имитационные испытания. Хотя ничего принципиально нового мы не ожидали, они принесли неожиданные результаты. Оказалось, что даже кратковременный предварительный нагрев резины до температуры 150–200 градусов Цельсия приводил к резкому повышению ее поверхностной активности и, как следствие, существенному увеличению последующего воздействия химических веществ, щелочей и кислот. Тогда я вспомнил еще об одной проблеме, которая очень беспокоила нас в течение последней пары лет.

Речь идет о воздействии на корабль повышенного скоростного напора. При запуске на космическую орбиту с помощью ракеты–носителя после сброса головного обтекателя полет продолжается в остаточной атмосфере. Несмотря на большую разряженность воздуха на высотах около 60 км, из?за высокой скорости, превышающей скорость звука в добрый десяток раз, на корабль и ракету все еще действует заметный скоростной напор воздуха, который и получил название остаточного и измеряется в килограммах на кв. см. Имеется определенная заинтересованность в более раннем сбросе головного обтекателя – при этом увеличивается вес полезного груза, выводимого носителем, кроме того, так называемые зоны падения ступеней ракеты могут также изменяться в благоприятную сторону. Эта тенденция обострилась с тех пор, как космодром Байконур оказался в независимом Казахстане.

Так вот, в результате оптимизации траекторий выведения уровень остаточного скоростного напора постепенно возрастал с 4 до 7, а затем и до 15 кг на кв. см. Соответственно росла и температура нагрева наружных элементов конструкции, и не пропорционально напору, а в квадратичной зависимости. Анализ показывал, что из всех элементов корабля наибольшую опасность представляют наши стыковочные агрегаты. Действительно, стыковочный механизм со штырем и стыковочный шпангоут с замками, с электро– и гидроразъемами ничем больше не защищены, кроме головного обтекателя, и после его сброса они, находясь в самой передней части, можно сказать, на острие полета, в первую голову подвержены воздействию скоростного напора. К элементам, подверженным и чувствительным к нагреву, относится и уплотнение стыка. Формально, в соответствии с техническими условиями, эта специальная силиконовая резина выдерживает нагрев до 150–200 градусов Цельсия. Примерно такую же температуру давали расчеты наших аэродинамиков, ответственных за оценки всех этих параметров.

Таким образом, мы находились где?то на пределе работоспособности материалов, и каждый раз, когда ко мне обращались с этим вопросом, я интуитивно противился этой оптимизации. Однако, идя навстречу корпоративным интересам и не имея на том уровне знаний 100–процентных аргументов «против», приходилось подписывать заключение к полету. Так продолжалось до последних испытаний нашей резины.

Имитационные испытания с воспроизведением всех возможных условий воздействия на резину принесли неожиданные результаты и, в конце концов, прояснили нам то, что произошло там, в космосе, при стыковке «Прогресса». Нам, конечно, никогда не узнать, что именно попало в стык нашего уплотнения, однако это не так уж и важно, была ли это урина, или ракетное топливо, или то и другое. Все равно надо принимать меры, чтобы исключить или, по крайней мере, уменьшить вероятность попадания этих агрессивных продуктов в стык. Самым важным для нас стало то, что мы поняли, распознали температурный фактор: нагрев из?за скоростного напора резко увеличивал восприимчивость резины к воздействию химически агрессивных веществ.

Таким образом, решая одну проблему путем оптимизации траекторий выведения кораблей на космическую орбиту, мы резко увеличивали вероятность возникновения аварийной ситуации, подобную той, которая произошла 26 ноября 2001 года.

Так я написал в меморандуме, который был отправлен заинтересованным подразделениям нашего КБ.

Так произошла и постепенно раскручивалась эта интересная и поучительная космическая история, которая растянулась почти на полгода.

Как повелось, в последние годы я время от времени заглядывал к Б. Чертоку, нашему легендарному ракетно–космическому патриарху, и рассказывал ему о текущих делах и о происшествии с резинкой, конечно. Он слушал меня, как всегда, с интересом и несколько раз говорил о том, что я обязательно должен об этом написать. Конечно, я и сам понимал, что эта космическая история достойна отдельного рассказа. Она должна остаться не только на страницах отчета аварийной комиссии, хранящегося лишь в нескольких экземплярах, и не только в памяти ее участников. Текущие служебные и другие дела не давали возможности выполнить эту задачу. Лишь уйдя летом в отпуск, я написал рассказ, который, как надеюсь, войдет во вторую часть моей книги «100 рассказов о стыковке и других приключениях в космосе и на Земле», там ему обязательно найдется место.

ЭПИЛОГ

ОГЛЯДЫВАЯСЬ НАЗАД:

ТАЛАНТ УЧЕНОГО, ПОЛИТИКА И КОНСТРУКТОРА

Я возвращался в Москву после короткой поездки в Лос–Анджелес в середине июля 1994 года. Как всегда, при таком перелете есть время почитать и попытаться поспать, чтобы скомпенсировать jet?leg, эти «реактивные ноги». Поездка была короткой, но насыщенной: наряду с проблемами предстоящей стыковки мне представилась первая и, может быть, последняя возможность побывать на играх Кубка мира по футболу. На этот раз игры чемпионата посетило много «новых русских» благодаря большим «баксам», почти научно «отмытым», и новым TV–героям этого метода – Коле и Лене Голубковым, и не только им. Нам, двум старым русским, тоже удалось побывать на полуфинале Бразилия – Швеция на стадионе «Роуз Боул» в Пасадене, что в 50 милях от нашего Дауни. Мы тоже проявили наш русский менталитет, находчивость, основанную на прежнем опыте старых фанатов. Выбранная стратегия восторжествовала: приехав к стадиону за 5 минут до начала матча, мы – моя дочь Катерина, я и мой старый друг, почти такой же фанатик–футболист, как я, купили 300–долларовые билеты почти «по дешевке», «всего» за 100 «баксов». Однако эта история не о футболе. В самолете, на этот раз забросив прессу, я весь полет читал только что вышедшую книгу «The making of Soviet scientist». С ее автором, академиком Сагдеевым, бывшим директором Института космических исследований (ИКИ), профессия и судьба сталкивали меня не раз в старом Союзе и теперь в США. Он, без сомнения, гениально делал (the making) карьеру советского ученого в течение всей жизни.

Он окончил школу в Казани в том же году, что и я – в Подлипках. Мы оба проявили способности к точным наукам, любили шахматы и футбол. Сагдеев выбрал физику и в 1950 году поступил в МГУ. В книге было написано так: «Only physics makes sense» (только физика имеет смысл). В те годы физики были действительно научной элитой. Ученики Л. Ландау, в число которых попал Сагдеев, становились элитой среди физиков. Окончив университет и женившись на дочке профессора физики, он работал среди элитной группы И. Курчатова, отца атомной бомбы, а затем под руководством академиков Арцимовича и Леонтовича, подготовив и защитив кандидатскую диссертацию. Затем последовал еще один трамплин – новосибирский. Мое поколение ученых хорошо помнит этот сибирский Академгородок, созданный Хрущевым по инициативе академиков М. Лаврентьева и А. Будкера. Там Сагдеев стал специалистом по управляемой термоядерной реакции, самой модной в то время. Решение этой проблемы сулило безграничный источник энергии для человечества. Однако вскоре «наступление» резко замедлилось, и, в конце концов, зашло в тупик, захлебнулось.

В конце 60–х новоиспеченный сибирский академик возвращается в Москву. Нельзя сказать, что в начале 70–х космические исследования находились на подъеме. «Золотой век» космических полетов закончился вместе с полетом на Луну в декабре 1972 года. Однако начинался этап длительных орбитальных полетов и международного сотрудничества, стартовал АПАС. Президент АН СССР М. Келдыш помог Сагдееву попасть в космическую плазму, выдвинув его в директора ИКИ. Институт космических исследований стал окном не только в Европу, но и в Америку для нашей техники, можно сказать, нашей «крышей». Надо сказать, молодой директор хорошо руководил наукой, помогая нам, технарям, и закончил свою карьеру, чуть перевалив за вершину успеха, после полета знаменитого зонда «Вега» к далекой и необычной комете Галлея. В те годы, после начала перестройки, многие лидеры космического масштаба, в том числе Сагдеев, становятся очень активными в двух экстремальных, на первый взгляд несовместимых, областях: в «звездных войнах» и всеобщем разоружении, по М. Горбачеву. Перестройка дала новый толчок международным отношениям и придала им новые особенности. Во время таких саммитов советский академик познакомился с Сьюзан Эйзенхауэр – внучкой легендарного американского главнокомандующего Второй мировой войны, а позднее, Президента США.

Когда гениальный кубинец X. Капабланка, легендарный шахматный король, женился на дочери Форда, он сказал, что это была его лучшая «партия». Когда я поздравил Сагдеева с женитьбой на Сьюзан, он сказал мне примечательные слова: «Вот сейчас много говорят о совместном полете русских и американцев на Марс, а ведь это стоит многие десятки миллиардов долларов. А тут бесплатно».

Тогда я приехал в ИКИ попросить поддержки в создании солнечного паруса. Нам требовалось совсем немного денег, а даже больше нужна была научно–политическая поддержка среди космической общественности СССР и США. В ответ Сагдеев познакомил меня с каким?то членом очередной американской делегации, посещавшей ИКИ. Выслушав мой почти фантастический рассказ, старый человек неожиданно спросил, не могу ли я организовать машину, чтобы довезти его до гостиницы принять лекарство.

Следующая встреча состоялась летом 1993 года. Наша делегация в очеэедной раз работала по интеграции международной станции МКС в Вашингтоне. Молодожены Сьюзан и Роальд пригласили нас в воскресенье в свое недавно купленное загородное поместье. Это была во всех отношениях замечательная поездка, начиная от дороги через красивейшие лесные места штата Мериленд. Хозяйка была великолепна, а хозяин сам приготовил нам настоящий татарский плов. Было много всяких напитков, и каждый развлекался, как хотел. Мы даже поиграли в футбол, правда, без академика. Вместе с нами на дачу пригласили гостей из штаб–квартиры НАСА, и ему приходилось прогуливать важных русских и американцев по очереди по дорожкам огромного парка. На этот раз я заговорил о Гагарине, которому в 1994 году исполнилось бы 60 лет, и предложил объединить усилия, чтобы отметить этот юбилей каким?нибудь необычным проектом, например, запустить солнечный парус с портретом первого космонавта планеты Земля. Сказав, что Гагарин – это, может быть, единственное настоящее, что у нас осталось, Сагдеев представил меня Дж. Эбби, будущему директору Центра в Хьюстоне, с которым мне приходилось взаимодействовать еще по ЭПАСу. Только физика имеет смысл!

Читая книгу, я по–настоящему прочувствовал всю гениальность этого человека, его удивительное научно–политическое чутье и точно рассчитанные сверхшахматные комбинации. Мы с ним – одногодки, казалось, лишь на месяц старше, а какая большая разница, хотя почти вместе поступали в университет.

Размышляя о прошлом, я оглядывался на свою жизнь и карьеру. Мне снова вспомнился далекий 50–й год, мое неумелое поступление в МГУ, почти рутинная учеба на приборном факультете МВТУ и обычное инженерное начало. Нет, не обычное! Ведь оно начиналось в ОКБ-1 и совпало с бурным развитием сначала ракетной, а затем космической техники под руководством истинно русского гения С. П. Королева.

Без этого начала, без изнурительного, почти «рабоче–крестьянского» труда многих таких, как я, в течение всех этих 40 с лишним лет, без заложенного нами фундамента не было бы уникальных компонентов, конструкций и систем, из которых складывалась будущая космическая техника. Не было бы ни первых орбитальных станций, ни «Союза» – «Аполлона», ни «Мира» – «Шаттла», ни даже «Беги», и, уж наверняка, не было бы солнечного паруса.

Только конструирование имеет смысл.

В целом я оказался «поздним» человеком, мое становление было медленным и постепенным. Это проявлялось во многом: в знании жизни, в умении разбираться в людях, позднее – в умении руководить. Я никогда резко не менял направление своей деятельности, а лишь шаг за шагом расширял ее сферу: от узлов к агрегатам, а затем к системам и, наконец, к проектам космических аппаратов. Мой путь – это ярко выраженное делание самого себя и своего дела постепенно. У меня никогда не было покровителя, сильного человека, помогавшего сделать карьеру. Наоборот, несколько раз оказывалось так, что человек, положивший на меня глаз, уходил из жизни или со сцены. Самому мне тоже не хватало каких?то человеческих качеств, которые смогли заинтересовать других. Иногда не хватало просто удачи. В наше время карьеру часто делали другим путем, другие люди, с другими качествами.

Я далеко не всегда следовал указке. Двигаясь в общем направлении и оставаясь человеком своего времени, я искал и находил свой путь. Не родившись бунтарем, я никогда не был и послушником, на свой страх и риск предпринимал действия, которые не раз подводили к грани дозволенного. Риск не превращался в авантюру, а несколько раз давал неожиданные, удивительные результаты.

Природа не дала мне сильного характера. Этот недостаток отчасти компенсировался другими качествами, а упорство и постоянная практическая работа, нацеленная на конечный результат, необходимость заставить себя и своих подчиненных сделать это во что бы то ни стало воспитали характер, закалили его.

Где?то я проявлял слабину, где?то мне не хватало решимости. Могу заверить, что слабость всегда оборачивалась потерями, всегда оборачивалась против меня и против моего дела.

В целом, мне грех жаловаться на судьбу. Мать и отец дали мне хорошую голову, здоровое честолюбие и упорство развить свои способности. Судьба привела меня к Королеву, гению космического века. Под его руководством мы делали то, что стало самым большим достижением в технике, в инженерии, стало явлением нашего времени. И, наконец, у меня хватило решимости и работоспособности написать эту книгу о своей жизни, о сделанных делах и своих товарищах. А мысль рождается на бумаге, так же как конструкция.

Только конструирование имеет смысл.

ТЕКУЩИЕ СОБЫТИЯ:

ТЕАТР ОДНОГО ПОКОЛЕНИЯ?

Когда размышляешь о текущем времени, на ум приходят разные исторические аналогии. Однако я не хочу пускаться в глобальные рассуждения.

Иногда мне кажется, что космос стал самой высокой сценой, на которой разворачивались триумфы и драмы, трагедии и фарсы пилотируемой космонавтики. В этом смысле судьба привела меня в труппу, которая в течение нескольких десятилетий разыгрывала множество беспрецедентных спектаклей. Я не был главным режиссером, но мне тоже пришлось ставить отдельные сцены и даже спектакли и играть в них ведущие роли.

Театр, как известно, начинается с вешалки. Однако хорошему театру прежде всего нужны настоящий режиссер и талантливые актеры. Театры рождает и двигает время. В жизни и на сцене появляются герои своего времени. Наш главный режиссер был гениальным человеком. Чудом вернувшись к жизни, он угадал свое время. Десять лет труппа под его руководством набирала силу, следующие десять лет стали расцветом уникального театра, во всех его слагаемых и проявлениях. Смерть лидера, период разброда не смогли погубить общего дела. Театр расцвел, постепенно под руководством новых режиссеров пришла пора зрелости. Команда профессионалов могла делать на самой высокой сцене почти все.

Многие земные театры переживали периоды расцвета и упадка. Не избежал этого и космический театр. Время брало свое, один за другим уходили артисты. Но не это оказалось самым главным: другое время – другие песни. Театр терял зрителей, новые ценности стали привлекать новых людей, а политиков вовсе перестало интересовать искусство.

В пятницу, 1 марта 1995 года, как обычно, в 10 часов утра, собрался наш «малый» ученый совет. В тот раз совет собрался на необычное заседание. Мы встретились, чтобы отметить нестандартный день рождения своего председателя Чертока, живого патриарха ракетной и космической техники. Дело в том, что, несмотря на все высокие научные и академические звания, Борису Евсеевичу не пришлось защищать ни одной диссертации. В конце 1990 года вышла первая книга воспоминаний Чертока «Ракеты и люди». Её?то и решили представить в виде научного доклада на комиссии ученого совета.

Накануне мне позвонил Л. И. Алексеев, зампред совета, и, сказав о повестке дня, попросил выступить в качестве первого официального оппонента на этой необычной защите. Не сразу уловив всю глубину плодотворной идеи ученого, я, проснувшись рано утром и заглянув в книгу, набросал план будущего выступления.

Когда мы собрались, заседание открыл, как и было задумано, Алексеев, который объявил о процедуре, и только тогда я окончательно понял, что задумал настоящий ученый.

Нет, это был и необычный совет, и необычный день рождения, и необычная защита.

Пока наш тоже вечный ученый секретарь Георгий Александрович Степан, еще один ветеран РКТ, в соответствии с процедурой докладывал анкетные данные, а затем предоставил слово для доклада самому имениннику, мне удалось быстро перестроиться и набросать новый план.

«Уважаемые члены ученого совета, – как полагается, начал я свое выступление: – Мне выпала необычная миссия выступить оппонентом на защите своего учителя. Когда Борис Евсеевич 39 лет назад принимал меня на работу, мне в голову не могло придти, что придется дожить до такого дня и до такого события. Заглянув в положение ВАК, я обнаружил, что инструкция этого не запрещает.