Текст книги "100 рассказов о стыковке. Часть 2"

Автор книги: Владимир Сыромятников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 51 страниц)

4.8   20 лет спустя: осень 1993 года

Всю осень и начало зимы 1973 года моя стыковочная команда провела в Хьюстоне, испытывая АПАС-75; позже я назвал этот период золотой осенью. Тогда все наши мысли и действия были направлены на решение главной задачи: подготовить стыковку «Союза» и «Аполлона». Прошло 20 лет, перед нами снова стала задача отработать новый АПАС-89, подготовить стыковку американского Спейс Шаттла с российской станцией «Мир». Многое изменилось с тех пор. Огромные изменения произошли в России за это время. Социализм ушел в прошлое со всеми его преимуществами и недостатками, достоинствами и издержками, добром и гнусностью. Теперь многие стали заботиться только о себе. Остальным пришлось перестраиваться и тоже думать, как и что делать. Двадцать лет назад вокруг нас было очень много людей: как наблюдателей, так и помощников. Теперь число обеих категорий сократилось. Мы должны были сами заботиться о себе. Мне и моим товарищам требовалось начать с организации новой лаборатории и первого интернационального офиса НАСА в НПО «Энергия», других хозяйственных дел, включая ремонт помещений, и даже подъездов и туалетов.

Как и год назад при подготовке к испытаниям на стенде «Конус», мы составили и выпустили два приказа: первый – по организации работ, и еще один – по образованию стыковочной лаборатории и офиса. Кто?то сочтет это преувеличением, но эти меры оказались среди важнейших, определявших успех проекта на все последующие годы. Одному Богу было известно, каких трудов стоило мне и моим товарищам пробить дополнительное помещение. Важным было даже то, что эти несколько комнат располагались вблизи других подразделений нашего отделения. Удобство подъезда и планировки хорошо вписывались в планы предстоящей деятельности. Пришлось использовать все свои связи и авторитет, трясти значимостью программы и сорить чужими деньгами, чтобы добиться цели.

Надо отметить, что я как был, так и оставался только техническим руководителем с единственной обязанностью сделать дело, «шоб було», безо всяких прав, без копейки денег, без транспорта, и даже без права распоряжаться собой и своими людьми. Мы продолжали работать по законам социализма, а реальная жизнь диктовала новые правила, а чаще – беззаконие. Двадцать лет назад мы жили двойной жизнью, 20 лет спустя наша жизнь перестроилась, во многом стала другой. Ее основой по–прежнему оставалась работа, которая оценивалась прежними, социалистическими мерками. Капитализм варился где?то там, наверху, в пока невидимых и недоступных сферах.

Будущую лабораторию наметили разместить в комнате под № 173 на первом этаже, офис – в блоке из трех комнат под № 373 на третьем этаже, расположенных в самой старой части нашего здания, построенного еще в середине 30–х годов. Тогда в нем работали конструкторы НИИ-58 главного сталинского пушкаря генерал–полковника Грабина. После присоединения в 1959 году НИИ-58 к Королеву подразделения ОКБ-1, унаследовавшие инженерный корпус, стали вторым производством, перешли на вторые роли. Главные, а затем генеральные конструкторы занимали первую территорию, руководящие позиции. В наследство от старых времен и хозяев остались изрядно обшарпанные парадный подъезд и мраморная лестница, которая вела на третий этаж, в наш будущий офис.

Двадцать лет назад нам приходилось вести двойную жизнь и общаться с заморскими коллегами через дупло. Мы вступали в новую эру нашей жизни. Наша новая лаборатория и офис стали почти открытым плацдармом на когда?то сверхсекретной территории. Мы учились работать по–новому и сами строили новое здание нашего будущего.

Поначалу мое руководство всячески противилось этой перестройке: во–первых, они не хотели допускать иностранцев в это старое помещение с остатками прежней роскоши. Но, похоже, не это было главным. Наша настойчивость, деловая позиция победили. «А, делайте, что хотите», – в конце концов, махнул рукой В. Легостаев. Когда генеральный директор уже подписал приказ, оказалось, что до полной победы было еще далеко: наши военные заказчики, которые занимали комнаты под № 373, заняли глухую оборону и под всяческими предлогами затягивали передислокацию, хотя мы подыскали им подходящие позиции для планомерного отхода. Все?таки гражданские подразделения оказались на этот раз сильнее.

После первого оперативного успеха нам очень помогли строители, которые, под руководством главного архитектора предприятия Хухрова, обеспечивали все строительные и ремонтные работы. Финансировалась вся эта деятельность уже за счет средств, полученных от контракта с фирмой «Роквелл». Должен еще раз вспомнить добрым словом Хухрова, к сожалению, он вскоре умер.

Я посчитал уместным остановиться на всех этих деталях для того, чтобы еще раз подчеркнуть, как нелегко давалось новое, как трудно порой доставались высокие технологии и реализовывались указы и приказы президентов, важнейшие межгосударственные проекты. В конце концов, все решали люди простые исполнители, профессионалы. Все?таки, в очередной раз игра стоила свеч: мы въехали в новое просторное и светлое помещение, подновился парадный подъезд, для себя и многих наших соседей, а еще более широкий круг людей получили чистые туалеты.

Новому офису действительно было суждено сыграть выдающуюся роль при реализации проекта, в организации всей совместной, внешней и внутренней деятельности. Офис стал настоящим штабом, руководящим центром совместных работ. В общей сложности за восемнадцать месяцев мы провели там более 30 больших и малых встреч с нашими американскими коллегами из фирмы «Роквелл» и из НАСА. В перерывах между встречами там практически постоянно находился представитель «Роквелла». На дверях комнат под номером 373 появилась табличка Rockwell International. Постаревшие шутники, воспитанные на кратком курсе ВКП(б), прозвали эту организацию 373–м Интернационалом.

По какой?то причине «Роквелл» потерял вскоре свою интернациональную приставку. Мне же порой было не до шуток с этим первым в нашем КБ организованным «интернационалом». Время от времени мое руководство дергало меня за то, что мы развели на территории режимного предприятия иностранщину. Меня спасало, главным образом, то, что мы старались не допускать нарушений заведенного порядка приема иностранных делегаций: готовили и согласовывали все программы приема, которые утверждались генеральным директором, а после образования ракетно–космической корпорации (РКК) – ее президентом; таков был порядок: все, что касалось заграницы, утверждалось им лично.

Приходилось сносить эти и другие упреки ради дела. Сейчас даже трудно себе представить, как мы смогли бы провернуть всю запланированную и незапланированную работу, решить все проблемы, преодолеть многочисленные препятствия, будучи разобщенными, если бы американцы находились далеко за океаном, и даже просто близко за забором – в мытищинском НИЦ. Дозвониться в Мытищи порой было даже труднее, чем в Хьюстон или в Калифорнию. Комнаты под номером 373, наш «373–й Интернационал», служили нам не только офисом для проведения международных переговоров. Вскоре мы там поместили свой первый центр компьютерной сети, который создали на основе электронного оборудования, полученного по контракту. Хотя и с опозданием на полгода, к нам стала поступать вычислительная техника, а затем приехали настоящие американские специалисты Ф. Москаль и А. Свейн. Они вместе с сотрудниками нашего вычислительного центра и с моими ребятами во главе с А. Зайцевым первыми на предприятии сначала спроектировали, а затем проложили специальную кабельную линию, установили и подключили компьютеры, о которых еще пару лет назад мы не могли и мечтать.

Все?таки игра стоила свеч! Внизу, на первом этаже, в комнате № 173 впервые за все годы работы образовалась наша стыковочная лаборатория. В центре большой сдвоенной комнаты мы разместили наш малый комплексный стенд (КС). Большой КС по–прежнему находился в КИСе, где система стыковки являлась частью электрически действующего комплексного стенда – наземного космического корабля. На страницах этой книги мне уже приходилось рассказывать о КИСе, и о КСах кораблей и станций, о нашем участии в этих комплексных испытаниях. Для нового проекта нам действительно стал необходим этот малый КС. Дело в том, что на этот раз большой КС нашей системы находился слишком далеко, за океаном а его еще предстояло собрать из российских и американских частей. Даже название этому КС дали заморское – «брассборд» – brassboard (дословно – железная доска). Как нам поведали американцы, это название имело свою предысторию. Мне еще придется вернуться к нему, а сейчас рассказ не об этом.

Все оборудование для американского комплекта, которому присвоили № 2, авионика и наземка уже начали изготавливать на нашем заводе, его предстояло отправить за океан в середине января 1994 года. Однако, чтобы ехать в Америку, сначала требовалось испытать систему у себя. В этом состояла первая задача новой лаборатории, цель создания малой КС–системы.

Расширив новую входную дверь, мы затащили АПАС под № 1 американской модификации в комнату № 173 и стали по частям собирать остальные элементы системы.

Туда же, в новую лабораторию, переехал наш андрогинный первенец – АПАС-75, который почти 20 лет простоял в моем кабинете, удивляя его многочисленных посетителей и большое руководство во время редких визитов. Наверное, с годами мой кабинет–лаборатория все больше превращался в офис. Там накопилось огромное количество бумаг, мой большой архив, который продолжал расти и по мере разработки этого и других проектов, в нем почти не оставалось места для железа. Сначала вывезли робототехнику, теперь настала очередь стыковочного агрегата. В рамках общей ремонтной компании нам также удалось обновить помещение, в котором располагалось отделение, провести небольшую реконструкцию нашего «штаба», разместив там дополнительную компьютерную и связную технику. Несколько месяцев спустя туда провели прямой НАСАвский телефонно–факсимильный канал, и мы наладили еженедельные телефонные конференции с Хьюстоном и другими центрами НАСА.

Чтобы сказал профессор К. Бушуев, технический директор ЭПАСа, если бы можно было ему показать это все наяву. Нет, он бы не поверил.

Завершив реконструкцию лабораторной базы и проведя первые успешные испытания КС–системы стыковки, мы снова стали собираться в дорогу. Сводная команда стыковщиков, включая конструкторов, электромехаников и автоматчиков, направилась в Дауни на фирму «Роквелл», чтобы на месте уточнить последние детали, согласовать последовательность действия по сборке и испытаниям «брассборда».

Мой маршрут оказался более сложным: НАСА пригласило меня посетить Хьюстон. Там, в Центре Джонсона, предстояло проинспектировать серию тренажеров, которые планировалось модернизировать, и использовать при отработке операций по сближению и стыковке Спейс Шаттла с ОС «Мир», а также для тренировок будущих экипажей. Этот короткий визит оказался для меня очень полезным. Моими гидами стали С. МакКланг, в субботу вечером встретивший меня в аэропорту, и С. Нэгель, астронавт, летавший на Спейс Шаттле и принимавший участие во встречах в Москве.

Мне снова, как и 20 лет назад, предоставили возможность самому «полетать», осуществить рандеву и стыковку на основном тренажере. Правда, на сей раз не удалось выиграть никакого пари, Тома Стаффорда рядом не оказалось. Тем не менее мне удалось удивить бывалых методистов: промах при механическом контакте их Орбитера с нашей станцией оказался совсем небольшим.

Главная цель была достигнута: теперь я хорошо понимал, как управлять стыковкой стотонного Орбитера. В памяти остался интерьер кабины, расположение органов управления, включая наш пульт, телевизионный и компьютерный мониторы. Этот интерьер дополнялся видом через задние иллюминаторы, обращенные на отсек полезного груза с установленным в нем шлюзом с нашим АПАС-89, и через верхние иллюминаторы, над головой – с изображением приближавшейся станции «Мир». Все – почти как на самом деле, почти как в космосе. До полета оставалось чуть более 600 дней.

Уже вечером в понедельник я вылетел в Калифорнию.

Еще не закончилась встреча на фирме «Роквелл», а Легостаев, прибывший в США с большой группой специалистов–разработчиков МКС «Альфа», снова вызвал меня в Хьюстон.

Пробыв в Хьюстоне в очередной раз всего несколько дней, я вылетел в Москву, чтобы завершить подготовку к так называемому preliminary design review (PDR) – предварительному рассмотрению конструкции, по–американски традиционно важному и популярному этапу на длинном пути проектирования космических конструкций. Это ревю было знакомо нам, разработчикам стыковки «Союза» и «Аполлона» еще с далеких 70–х годов. Теперь оно приобретало для нас новый смысл. Нас ревизовали, дотошно проверяли роквелловские и НАСАвские инженеры, «что, где и когда», всё рассматривалось детально, ведь мы подрядились поставлять систему для самого Шаттла, все было ох как всерьез.

Завершался 1993 год, который оказался до предела насыщенным событиями как внутри нашего НПО «Энергия», так и за его пределами. С одной стороны, год принес большие успехи нашему делу, которому продолжали преданно и профессионально служить я и мои товарищи и еще много таких же наших подразделений, а еще больше – на других предприятиях начавшего разваливаться ВПК. Вокруг нас, совсем рядом происходили коренные экономические преобразования, политические страсти и битвы, как концентрированная экономическая революция с обнищанием народа и с начавшейся выступать наружу роскошью новых русских, весь этот пир во время чумы. Апофеозом этих событий стал октябрьский расстрел российского Белого дома, его первого парламента, из боевых танков, прямой наводкой 100–миллиметровых пушек, на глазах у всего народа и у всего мира.

Мне еще придется вернуться к этим трагическим дням.

4.9   МКС «Перестройка»

В конце 1991 года, после шести лет речей и дискуссий, политических и национальных конфликтов наша российская перестройка закончилась распадом Советского Союза. В 1992 году, после многолетних поисков и проектирования, после многочисленных наземных и космических экспериментов, затратив около 10 миллиардов долларов, НАСА решилось перестроить проект Международной космической станции «Фридом». Таким образом, они тоже решились на космическую перестройку. Можно провести параллели между этими событиями.

Так называемая холодная война закончилась. Новая Россия, унаследовавшая большую часть потенциала советской космической техники, выразила готовность к свободной международной кооперации, образно говоря, к строительству свободы как на Земле, так и в космосе. Можно сказать, перестройка свободы началась, а название «Фридом» потеряло свой первоначальный смысл. По разным причинам программа МКС действительно нуждалась в перестройке, начиная от названия – символа всего предприятия. Прежняя идея устарела, однако нового названия сразу придумать не удалось. В стране, в мире и в космосе началась глобальная перестройка. Работы по перепроектированию МКС начались в 1993 году. Они развертывались с нарастающей активностью. На время переходного периода проекту решили присвоить нейтральное название «Альфа», первой буквы одного из древнейших алфавитов человечества.

Где?то уже в 1994 году до нас дошли слухи о том, что НАСА объявило конкурс на новое название для глобального международного проекта, который вовсю разрабатывался в новой кооперации. Сейчас точно не помню, но когда кто?то спросил меня насчет нового названия, немного подумав, я в полушутку, вполусерьез ответил: «Перестройка», Международная космическая станция «Перестройка». С одной стороны, это русское слово широко известно во всем мире, его понимают и воспринимают все. С другой стороны, популярное слово действительно отражало многие процессы, которые происходили не только в нашей стране, но и в мире, не только на Земле, но и в космосе, в космонавтике и астронавтике. Обе ветви исследования и освоения вселенной человеческой цивилизацией начали перестраиваться в поисках новых путей, резервов и потенциалов.

Так же как в первом совместном проекте «Мир» – «Шаттл», в новом глобальном проекте стыковке отводилась связующая роль. Средства стыковки в прямом смысле объединяли космонавтику и астронавтику. Мы с нашими американскими коллегами уже активно работали и по этому новому проекту. Моим ближайшим коллегой в НАСА стал Д. Хамилтон, который начинал молодым инженером под руководством Д. Уэйда во времена «Союза» – «Аполлона». Мы быстро нашли общий язык, обнаружив взаимопонимание по многим взглядам на проблемы и на жизнь.

В феврале 1995 года в Москве, работая над протоколом, я упомянул о моем перестроечном названии. Дэвид среагировал мгновенно: так это же «another good Irish name» [Еще одно хорошее ирландское имя (англ)], так он называл любое понравившееся ему имя. Составляя раздел протокола, относящийся к новому проекту, Дэвид назвал его «ISS Perestroyka» [ISS – МКС (Международная космическая станция)]. Вернувшись в Хьюстон, Хамилтон направил официальное предложение в штаб–квартиру НАСА в Вашингтоне и даже получил ответ, в котором председатель специального комитета благодарил нас за инициативу и обещал рассмотреть интересное предложение. На этом, конечно, история и закончилась. Но не совсем. Мне не раз приходилось пользоваться этим образным названием – в выступлениях, в лекциях и даже в тостах за международное сотрудничество в космосе. Единственный раз, когда я не решиился объявить этот девиз, случился во время официального интервью в Центре управления полетом в Хьюстоне после первой стыковки «Шаттла» к «Миру» 29 июня 1995 года. Слишком официальным казалось мне выступление, слишком широко оно транслировалось. И все?таки, наверное, зря!

В новом проекте МКС стыковка снова оказалась связующим звеном. Компоненты будущей станции, пришедшие из космонавтики и астронавтики, требовалось связать между собой: «Мир» – «Шаттл» и «Мир» – НАСА. За основу средств стыковки для будущей станции решили снова взять ставший уже легендарным АПАС. Он не требовал перестройки, а усовершенствованная андрогинная конфигурация оказалась готовой для использования в новой глобальной программе.

Несколько лет спустя мне пришлось читать краткие лекции по МКС. Начиная с истории и самых общих положений, я прежде всего обращал внимание слушателей на то, что конфигурация и компоненты новой станции выросли на основе двух своих несостоявшихся предшественниц: это «Фридом» – свободный мир и «Мир-2» – мир социализма, канувший в Лету. Последняя из них, а частично и первая, унаследовали многое из продолжавшего летать «Мира». Такой интегральный подход был естественным и значительно упростил переработку проекта. Будущая МКС фактически разделилась на два сегмента – российский и остальных стран. Внутри каждого сегмента новые партнеры сохранили в целом свой конструктивный и операционный подход. В целом – потому что пришлось искать и находить компромиссы, идти на уступки. Прежде всего, требовалось летать на общей международной орбите. Здесь американцам деваться было некуда, им пришлось наклониться на наше наклонение – 51,6°. Российские ракеты летать с обычным для Шаттла наклонением 28,0° не могли.

При совместном проектировании стали хорошо видны преимущества обоих подходов и их ограничения. Прежде всего, надо отметить, что российские модули – это автономные аппараты, обеспечивающие себя всем необходимым в полете. Это оказалось особенно важным на первом этапе развертывания МКС. С другой стороны, Спейс Шаттл не может летать в космосе больше двух недель. Возвращаясь, он не может оставить экипаж на орбите просто так, без шлюпок. Пока корабля–спасателя не создали, единственным таким средством оставался «Союз», способный находиться в космосе полгода, а может быть, и дольше. Зато у Шаттла свои преимущества: природа Орбитера двойственна – наряду с огромным грузом (туда и обратно он – инструмент. Благодаря исключительным возможностям в маневрировании и другом управлении, благодаря дистанционно управляемому манипулятору и отработанной технике работы астронавтов в открытом космосе, Орбитер стал главным инструментом сборки МКС. Пожалуй, единственно, что не мог Шаттл доставлять на МКС, так это топливо. И здесь незаменимыми стали «Прогрессы». У нашего грузовика своя двойственная природа: на «Мире» и на МКС – он еще и буксир на орбите. Реактивные двигатели корабля, пристыкованного к станции, многократно включаются тогда, когда надо поддержать высоту орбиты.

Наряду с жилыми и лабораторными отсеками на Шаттле предстояло доставить на МКС основную ферму, киль станции 100–метровой длины, секцию за секцией. Эта ферма во многом определила новую космическую архитектуру, отличавшую ее от предыдущих сооружений. Роль большой фермы, которая появилась впервые в проекте «Фридом», а затем на «Мире-2», заключается в том, чтобы разнести панели солнечных батарей (СБ) и радиаторы. Только так оказалось возможным обеспечить высокую энергетику новой станции. Суммарная площадь СБ – почти 400 кв. м (на «Мире» – около 200 кв. м). Ферма позволила не только увеличить размеры батарей, появилась возможность поворачивать СБ вокруг двух осей так, чтобы они постоянно ориентировались на Солнце. Суммарная электрическая мощность должна достигнуть почти 100 кВт, что станет решением одной из самых актуальных проблем на станции. Так как большая часть электрической энергии в космосе, как, впрочем, и на Земле, преобразуется в тепло, его требуется сбрасывать. Для этого необходимы радиаторы, площадь которых тоже возросла почти до 100 кв. м.

В целом, вот такое футбольное поле на орбите. Со своей электростанцией и кондиционером, связью и управлением, механизацией и транспортом, общим весом около четырехсот тонн.

Все это предстояло спроектировать и испытать вначале на Земле, затем запустить в космос и собрать на орбите, а затем эксплуатировать в течение 15 лет. Сверхзадача для самой интернациональной команды высококвалифицированных специалистов в самых разных разделах науки и инженерии!

Проект – достойный рубежа тысячелетий.

Основная часть контракта, заключенного между НАСА и РКА, определяла участие российских предприятий в тех разделах работ, в которых американцы оказались заинтересованными. В контракт вошли работы по стыковке, оснащение Спейс Шаттлов и модулей. Но это только половина истории, причем меньшая ее часть. Перестроенную МКС «Альфа» составили из двух больших частей, названных сегментами, российского и американского, точнее остального мира. Остальной мир – это Канада, европейские страны, объединенные под эгидой ЕКА, и Япония. РКА и НАСА договорились также создать еще один модуль с почти таинственным названием ФГБ, который занял, можно сказать, особое организационно–политическое место в проекте. Это требует пояснения.

Функционально–грузовой блок (ФГБ) фактически унаследовал свое название от тех времен, когда в ЦКБМ (ОКБ-52) генерального конструктора В. Челомея разрабатывались орбитальная пилотируемая станция (ОПС) «Алмаз» и транспортный корабль снабжения (ТКС). В те годы эти модули конструировались в филевском КБ «Салют», а изготавливались на заводе имени Хруничева (ЗИХ). В 1993 году на базе этих предприятий организовался Центр Хруничева. В 1994 году Центр получил заказ на создание этого модуля, самого первого для МКС «Альфа». Причем этот модуль, в отличие от остального российского сегмента, не являлся собственностью российской стороны. Его даже не включили в общий контракт между НАСА с РКА. В целом, его создавали российские специалисты на деньги фирмы «Боинг». Поэтому американцы считали его американским, а наши – по–прежнему российским.

За этой запутанной организацией стояли различные политические соображения и маневрирования. В частности, НАСА не скрывало, что они не хотели целиком полагаться на РКК «Энергия» и зависеть от корпорации, руководимой жестким, несговорчивым президентом.

Без дипломатии в таком глобальном международном проекте обойтись было, по–видимому, невозможно.

Модуль ФГБ оборудовали тремя причалами: задний осевой – андрогинный (в пассивном исполнении), второй – боковой, тоже пассивный, с приемным конусом, а третий – передний осевой, так называемый гибридный. О гибриде, задуманном почти 20 лет назад, будет рассказано детально. На нем, находившемся на стыке двух больших сегментов, сошлось сразу несколько проблем. Выяснилось, что этот и еще несколько стыков подвержены повышенным нагрузкам. Эти требования удалось выполнить, создав упомянутые гибридные конструкции.

В целом, мы получали задания от своего, и не только от своего, руководства и стали работать еще на одного смежника и тоже совсем за бесплатно. Сначала предполагалось, что будет заключен отдельный, стыковочный контракт с Центром Хруничева и мы будем получать какой?то, хотя бы небольшой, процент от сделки. Я дал задание своему экономисту Р. Вороновой составить проекты исходных документов и готовиться к новой экономической политике, к нэпу 90–х годов. Руководство вовремя спохватилось и спустило этот порыв на тормозах. За нами оставили подготовку плана–графика (ПГ) и других исходных данных и, как всегда, всю основную работу: инженерные и неинженерные заботы.

Казалось, пора уже начинать смеяться. Однако кругом было не до смеха.

Сзади к ФГБ стыковался служебный модуль (СМ), базовый для российского сегмента. Задний причал СМ, так же как на его аналоге – базовом блоке «Мира», предназначался для стыковки «Союзов» и «Прогрессов». Наряду с двумя осевыми причалами его оснастили двумя боковыми гибридными агрегатами, предназначенными для стыковки других модулей. Предполагалось, что один из них, размещенный сверху, получивший название научно–энергетической платформы (НЭП), представлял собой силовую ферму для размещения выносных элементов конструкции, прежде всего солнечных батарей и тепловых радиаторов. Другой, нижний, боковой причал предназначался для стыковки так называемого универсального стыковочного модуля (УСМ). Этот модуль, в соответствии с названием, должен был стать и стыковочным, и универсальным: на нем предполагалось разместить ни мало ни много, а еще 5 стыковочных агрегатов разного типа, для того чтобы можно стыковать корабли и буквально облепить его другими модулями со всех сторон.

Всего для российского сегмента МКС спроектировали более дюжины модулей, не считая транспортных кораблей. Чтобы обеспечить всю эту сборку на орбите, набралось почти полсотни стыковочных агрегатов разного типа. Было над чем работать стыковщикам, куда приложить свои знания и силы.

Наряду с системами стыковки мы по–прежнему обеспечивали создание традиционных электромеханических систем для всех компонентов российского сегмента, модулей и кораблей. Они обеспечивали перестыковку, наведение остронаправленной антенны. В дополнение к ним появилась еще одна большая система, которую создавали вместе с Европой, с ЕКА. В процессе космической перестройки манипулятор ERA с «Мира-2» перекочевал в российский сегмент МКС «Альфа». Мы сумели быстро перестроиться и стали интегрировать эту систему в новой конфигурации. В этом проекте, в его технике и организации, во взаимоотношениях с европейскими партнерами тоже было много примечательного.

Еще в середине 80–х, на начальных этапах разработки МКС «Фридом» НАСА, опираясь на канадские фирмы, а также при участии европейских стран и Японии, приступили к разработке робототехнического комплекса, который должен был стать, я бы сказал, почти фантастическим образом будущей деятельности человечества в космосе. В те годы мне попалась обзорная статья об этом разделе проекта «Фридом». Как следовало из обзора, предполагалось создать компьютеризированно–роботизированный комплекс, который задумали, чтобы избавить астронавтов от рутинной работы: компьютер – в части приема, хранения и обработки информации, а роботы – для физической работы, начиная от уборки космического дома и кончая лаборантскими обязанностями при экспериментах внутри станции, а также при строительстве, ремонте и обслуживании за бортом, в открытом космосе. Предполагалось истратить большую долю средств, отпущенных на создание МКС, на разработку этой большой интегрированной системы. В США и Канаде, в Европе и Японии организовали лаборатории, в которых начали работать над созданием подсистем и компонентов. Сколько истратили средств на эту деятельность, подсчитать трудно. Целенаправленность этих работ оказалась, к сожалению, слабой. В инженерном Центре ЕКА – в ЕСТЕКе, в Голландии, мне довелось ознакомиться с одной из таких лабораторий. Там установили хорошее оборудование и работали квалифицированные специалисты. На научных конференциях представлялось много докладов, выпускались многотомные технические отчеты. Но за 10 лет слетало в космос очень немногое.

Когда в начале 90–х годов начался новый виток развития робототехники, канадское агентство и фирмы, используя опыт по манипулятору Шаттла и задел предыдущего этапа, продолжили разработку манипуляторов для МКС «Альфа». Они увидели в европейцах, работавших по ERA, конкурентов и предприняли ряд контрдействий, пытаясь также распространить свое влияние на российский сегмент. Состоялось несколько встреч в США, Европе и Канаде. В декабре 1994 года провели совещание у нас в Москве, на котором Европа при поддержке России отстояла свои права.

Однако следует отметить, что в целом наше руководство не проявляло особой заинтересованности в развитии робототехники. С другой стороны, надо отдать должное европейцам–разработчикам манипулятора ERA. Используя многолетний задел работ для «Гермеса» и прекрасную базу промышленной робототехники, они разработали хороший проект. В него заложили много технических достижений, создав хорошие потенциальные возможности. На МКС «Альфа» должен работать не просто манипулятор. Благодаря симметричному схвату и большим размерам, достигающим 12 метров, «рука» способна обслуживать протяженное пространство и даже превращаться в «ногу». Манипулятор чем?то похож на обезьяну, умеющую лазать по деревьям, его рука работает, как и у нашего предка. Вдоль станции расставлены так называемые базовые точки, на которые манипулятор может опираться, по которым ERA сможет не только шагать, но и получать энергию, а также обеспечиваться программой. Чтобы увеличить мобильность космического крана, решили создать специальную тележку, которую конструировал для нас ВНИИтрансмаш. В 60–е и 70–е годы они создали знаменитый луноход, а в 80–е работали вместе с нами над манипулятором для «Бурана». На тележке космонавт, находясь за бортом станции, мог работать почти как заправский крановщик на Земле.