Текст книги "100 рассказов о стыковке. Часть 2"

Автор книги: Владимир Сыромятников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 51 страниц)

Первый вопрос, который мне задавали опытные люди: какая для меня по счету эта попытка. «Первая? У тебя нет никаких шансов, это же все очень дефицитные места, а значит – длинная очередь, многие стоят по десять лет».

Что делать, застой в науке тоже опережал практику, а порой держался крепче, чем в других областях. Средний возраст академиков в те годы перевалил за 70. Как предсказывали, так и получилось. Меня утешали: ты набрал больше 20 голосов, это очень хороший результат. В следующий раз должно быть лучше.

Я уже не помню всех, кто оказался избранным по отделению механики и процессов управления в том 1990 году. Из сохранившихся в памяти назову моего старшего товарища Г. Северина, разработчика космических скафандров и других уникальных систем, главного конструктора из плеяды С. Королёва. От ЦНИИМаша избрали Г. Чернявского, в прошлом заместителя генерального конструктора спутников связи. В том году в головном институте он отвечал за распределение финансирования в космической отрасли и смежных областях.

Скажу честно, я не очень расстроился и не переживал из?за этого неуспеха, а был подготовлен к нему и не ожидал другого исхода. Мне также нисколько не жаль затраченного времени и усилий, не принесших конечного результата. Академическая кампания расширила мой кругозор, дополнительно научила разбираться в людях, в различных человеческих институтах, познать ценности различных целей, роль личностей в истории науки и техники.

Наконец, тезисы моего доклада и личное резюме, изложенное в сжатой, лаконичной форме, помогли самосознанию и самоутверждению. Какая разница, время настоящих храмов, наверное, прошло. В год выборов в АН СССР меня, по представлению Дж. Харфорда, избрали членом AIAA. Через пару лет Американский аэрокосмический институт продвинул меня на следующий уровень – associated fellow.

В начале 1995 года, незадолго до стыковки Спейс Шаттла с ОК «Мир», AIAA удостоил меня еще одного почетного звания, избрав в действительные члены fellow. Я оказался первым русским после Седова, конечно, которого AIAA продвинул так далеко в своей иерархии. Несмотря на всю занятость подготовкой к стыковке, мне удалось выкроить время и побывать на двухдневной церемонии в Вашингтоне, с многочисленными речами, фотографиями и традиционным банкетом. На память остались фотографии. Первый раз в жизни я выступал в полной торжественной форме – черном смокинге, с бабочкой (так называемом – toxido), – взятом напрокат за 150 долларов моим американским приятелем.

Эта академическая история чуть не получила своего продолжения в середине 1995 года.

За прошедшие пять лет много воды утекло, произошло очень много событий глобального и местного значения. АН СССР, как и весь Союз, распалась. Российская АН (РАН), как самый большой обломок прежнего храма, как?то продолжала свою деятельность. Наряду с РАН все остальные обиженные российские ученые организовали добрую дюжину других академий, во всех мыслимых и немыслимых областях, в том числе Академию космонавтики. Не сразу, но все же я стал ее действительным членом. К этому времени я уже был членом–корреспондентом Международной академии астронавтики, а еще через пару лет – академиком.

После стыковки Спейс Шаттла с ОС «Мир» в конце лета Б. Черток сказал мне о том, что, вроде бы, началась кампания по выдвижению кандидатов в РАН, и что у меня должны быть большие шансы быть избранным на этот раз. После этого он сам решил поговорить с Ю. Семёновым. Как я заранее предвидел, из трех предложенных кандидатур наш президент, в конце концов, согласился с выдвижением В. Легостаева, сказал, что, может быть, В. Бранца, и возразил против меня. Справедливости ради надо сказать, что он не стал выдвигать и свою кандидатуру в академики. Престижность этого звания ушла в далекое прошлое.

Все вновь созданные российские академии находились в начальной стадии своего развития, переходной период затянулся ввиду почти полного отсутствия финансирования. Главная Российская академия – РАН – все же продолжала получать что?то от государства, хотя ее положение стало несравнимым с тем, которое занимало это государство в государстве при советской власти. Осенью 1995 года Президиум РАН отменил не только выборы новых академиков, но также решил не проводить традиционного годичного собрания. Последних средств перестало хватать на оставшихся старых академиков и на их съезды. Академия сомкнула свои ряды.

3.25   CNN, космонавтика и коммерция

На днях мне позвонил мой хороший приятель, космонавт Георгий Гречко, – Жора, как зовут его друзья, да и просто знакомые, подчеркивая этим сразу несколько примечательных моментов. Во–первых, имя Жора нравится ему самому. Во–вторых, это имя действительно соответствует его запоминающемуся образу, его имиджу. В–третьих, и сразу, в–четвертых, есть в Жоре что?то одесское и одновременно коммерческо–романтическое. Но речь в данном случае не об этом, не о космонавте Жоре Гречко, речь о сегодняшнем коммерческом периоде нашей космонавтики.

Если конкретно, Георгий предложил мне выступить перед интернациональной камерой ТВ компании CNN, которая, как известно, 24 часа в сутки вещает на весь мир, а в наши дни много рассказывает о том, что творится здесь, у нас в стране. Вообще?то Жора обычно любит выступать сам, и это он, надо сказать, делает мастерски – я это говорю это без шуток. Наоборот, выступая, он сам очень умело шутит, но только по–русски. Жора вообще?то ко мне прибегает как к НЗ, то есть как к неприкосновенному запасу, только в случае крайней нужды. У него у самого вторая жена – английская переводчица. Но тут не тот случай. Короче, надо говорить сразу в эфир, по–английски.

У меня же это – старая болезнь: все началось, когда старший сын пошел в спецшколу № 6, и, чтобы не отстать от сына, от жизни и от школы, взялся я за английские книги. А тут вскоре интернациональная программа «Союз» – «Аполлон» подоспела со стыковкой на орбите, а мы с американцами – сначала стыковались здесь, на Земле, ну и без английского нам, конечно, никак было не договориться. Официально это называлось или языковым барьером, или лингвистической несовместимостью, когда как, в зависимости от ситуации, с какой стороны баррикад посмотреть.

Короче, таким путем оказался я в студии CNN, поблуждав немного по интернациональному кварталу Кутузовского проспекта, тому, что напротив гостиницы с зарубежным названием «Украина». Пришлось даже дважды обращаться к милиционерам. Не люблю я это дело, и не напрасно. Первый из них, наверное, тоже одессит, ответил на вопрос вопросом, даже двумя, – спросил, а зачем это мне и что у меня в сумке. «Не бойся, – ответил я уклончиво, – не бомба». На самом деле в сумке находилась модель АПАС-89. Второй милиционер вопросов задавать не стал, но дорогу показал.

Студия CNN неожиданно напомнила мне коренную московскую коммуналку, но современную, компьютеризированную, и, конечно, видео – видимо–невидимо. Студия?то разместилась в жилом доме на третьем этаже, это не то что в здании, – рядом с телевизионной башней. Экономит CNN, подсказывала обстановка.

В студии CNN, как и положено в коммуналке, хозяев или пришлых было по несколько в каждой комнате. Но все они, похоже, знали друг друга. Меня же быстро признала Кира Гришкофф, с которой был назначен «апойнтмент» по телефону. Предложив кофе, от которого я почему?то отказался, она сразу сопроводила и передала меня в руки космического корреспондента Тома Монтьера и исчезла, появившись только через час, когда я уже покидал телекоммуналку: современно – профессиональное разделение труда (!).

Без всякой интродукции Том Монтьер приступил к записи, не задав никаких вступительных вопросов типа, кто я и откуда взялся. Может быть, так было задумано, стратегически и тактически. Первый вопрос, как говорят русские, – с места в карьер: серьезно ли Советы собираются продать орбитальную станцию «Мир». Первой реакцией был мой короткий ответ: вопрос поставлен некорректно. Потом, не выпуская из рук любимой модели (чтобы не потерять уверенности, наверное), я стал зачем?то долго объяснять – почему. А потому, что один «Мир» продать нельзя, для этого надо продать добрую часть нашего наземного мира, с его космическими заводами и фабриками, даже с институтом питания Академии наук, с Центром управления и заграничным Байконуром. Пожалуй, на счет Института питания я несколько преувеличил, а остальное – истинная правда, как есть. Даже вспомнил, и что называется, ввернул странно звучащее у нас слово «лоджистикс», что в американской армии означает все виды снабжения.

Что касается рекламы АПАС-89, то она у меня в тот раз, похоже, не получилась. Для такой глобальной компании, как CNN, он показался слишком мелким, да еще в масштабе 1:50.

Только на рассвете следующего дня мне пришла в голову, как показалось самому, блестящая идея, я даже вздрогнул и проснулся, такое бывает. Ведь вечером с собой в машине была же у меня орбитальная станция «Мир», правда, бумажная, изображенная на календаре 1991 года. Зато сработанная с настоящей фотографии, снятой другим моим приятелем, Сашей Серебровым, и безукоризненно напечатанная в Финляндии. Надо было предложить Тому купить у меня этот бумажный «Мир», не за миллионы, конечно, но уж точно – за доллары. Вот это было бы серьезно, это был бы настоящий бизнес.

«Хорошая мысля приходит опосля». Семьдесят лет назад после гражданской разрухи стали говорить: «учитесь торговать», – так и не научились, не позволили нам, а если оглядеться да собраться с духом, так ведь есть – чем.

Еще день спустя оказалось, что все эти варианты были слишком примитивны и вообще неправильны. Когда история о «мировой сделке века» стала известна одному настоящему профессионалу, он надо мной посмеялся. Этот бизнесмен – Тони Зара – торговал сразу на два мира, а может быть, – на три или даже на четыре. Его маленькая Мальта, это он мне еще раньше рассказывал, испокон веков затерялась где?то между арабским и европейским мирами. А сегодня нашлась и черпает из своих тысячелетних истоков самое лучшее, из обоих миров, стыкуя их между собой, добавил бы я. Стыковка – это всегда событие и кооперация! С легкой руки Христофора Колумба и международной коммерции, подключился Новый Свет, а с другой стороны – японский мир подоспел и остальной дальний Восток приобщается.

Но это, так сказать, глобально. Насчет нашего частного бизнеса Тони Зара сказал, не задумываясь: орбитальный «Мир» надо было продавать сразу, пока не разобрались, что к чему. А когда бы выяснились детали, главное, что его нужно непрерывно снабжать и всячески поддерживать, обеспечивать тот самый «лоджистикс», вот тут?то и начался бы настоящий бизнес. Вот тогда бы и развернулись.

Свой кофе в тот вечер в студии CNN я все?таки выпил, заметив, что американцы в этом деле знают толк. Получилось, правда, не очень вежливо, потому что очень некстати вспомнил о том, что говорил мне в Германии один немец. Его самого не помню, а те слова не забыл: пить кофе – это американцы умеют лучше всего. Откровенно, я и тогда был с ним не согласен, американцев?то знал хорошо, недаром несколько десятков раз пересекал океан туда и обратно. Но что?то все?таки в душе заронилось, ревность – может быть, вот и вырвалось после нового общения.

За кофе, между прочим, выяснилось, что интервью CNN не оплачивает вовсе. Говорят – и так почетно высказаться на весь мир. Точь–в-точь, как при социализме, что?что, а это нам хорошо известно. Опять же, на заре советской власти большевики учили брать все хорошее от капитализма, у Америки. Капитализм, похоже, все эти годы тоже не дремал, научился кой–чему у нас, и даже быстрее, но – не самому хорошему.

Одним словом, экономит CNN!

Следующим вечером я, конечно, хотел увидеть и услышать свое мировое вещание. Сразу несколько обстоятельств помешали этому. Говорил же мне Учитель, зачем приводить несколько причин, почему не получилось. Достаточно назвать одну, первую и главную. По старой привычке, почему?то хотелось каждый раз приводить несколько, для пущей убедительности, что ли. Так вот: во–первых, я опоздал к 8 p. m.; во–вторых, мой старый телевизор не всегда настраивается на дециметры; в–третьих, когда он настраивался, сигнал все равно слишком был слабым, чтобы одновременно и слышать, и видеть. Говорят, мала мощность московского ретранслятора: всего 300 ватт.

Тут уж, похоже, экономят на CNN!

Ноябрь 1991 года

3.26   500 лет спустя: под солнечным парусом к «Новому Свету»

 
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом…
 

М. Лермонтов

Прежде чем рассказать о том, что произошло 20 лет спустя после стыковки КК «Союз» и «Аполлон», надо описать события, связанные с самым необычным, почти фантастическим космическим проектом конца XX века. Так получилось, что мне привелось стать в нем всем: организатором и финансистом, главным конструктором, и даже руководителем полета. Не все удалось осуществить из того, что было задумано и спроектировано. Однако то, что удалось совершить практически на глазах всего мира, ставит этот проект в особое положение. Он оказался совершенно нестандартным во всех аспектах: организационном и финансовом, техническом и научном, и даже социально–политическом. В этом проекте мы впервые приблизились к тому, чтобы осуществить идеи и мечты основоположников и корифеев российской и мировой космонавтики. С другой стороны, работа над проектом, его реализация ярко отражали состояние разработки космической техники в мире, ее возможности и бюрократизм системы, косность мировых космических агентств и стоящих над ними правительств, их незаинтересованность в поисках новых нестандартных путей развития, и даже коррупцию в комитетах и комиссиях.

Это стало ясно гораздо позже. А в апреле 1989 года, когда неутомимый «сыщик» и генератор идей В. Кошелев притащил «в клюве» информацию о всемирном конкурсе, объявленном в конце предыдущего года в ознаменование 500–летия откpытия Амеpики. мы знали о солнечных парусах совсем мало. Юбилейная президентская комиссия США единогласным решением, одобренным конгрессом, объявила о всемирном конкурсе. Идея казалась действительно блестящей: 500 лет назад Колумб открыл Америку под парусами своих каравелл, 500 лет спустя современная цивилизация могла продемонстрировать научно–технический прогресс всего человечества и совершить невиданный доселе полет под солнечным парусом к Луне и планетам. По замыслу предполагалось, что в 1992 году три космических парусника под именами каравелл Христофора Колумба: «Нинья», «Пинта» и «Санта Мария» – от всех трех континентов, внесших свой вклад в великое открытие – от Европы, Азии и Америки, стартуют с высокой околоземной орбиты и медленно, но непрерывно разгоняясь, достигнут Луны, а может быть, полетят дальше, к Марсу.

Организаторы так сформулировали основные задачи проекта:

· проверить концепцию солнечных парусов;

· расширить горизонты космических исследований во всем мире;

· способствовать научным и техническим достижениям;

· способствовать осознанию необходимости завоевания и освоения космоса;

· привлечь к проекту как можно больше молодежи.

На самом деле, не только это. Как стало ясно вскоре, мы были способны открыть еще один настоящий «Новый Свет» для всего человечества.

Проект, выдвинутый в США, получивший название «Космическая регата», действительно стал отражением нашего времени, самого конца XX космического века. К сожалению, проект не стал свершением, не поднял американскую нацию на новую, еще более высокую ступень, как поднял ее 30 лет назад президент Джон Кеннеди, полет не стал триумфом человеческого ума и духа, высоких идей и технологий. Полет не стал тем, чем явился полет Нила Армстронга и его товарищей на «Аполлоне-11», за которым наблюдала вся Америка и почти весь остальной мир. Если проанализировать глубже, взглянуть изнутри, то в проекте «Космическая регата» отразились многие характерные черты нашего времени, в первую очередь, особенности развития космонавтики и астронавтики на данном этапе. Провал проекта в целом, невыполнение задуманной идеи отразили многое из того, что присуще текущему этапу. Иногда кажется, что мы просто попали не на тот виток спирали. Похоже, не то зодиакальное созвездие в этот момент встало, под таким знаком Колумб тоже никогда не открыл бы Новый Свет или не смог бы вернуться назад. Мы открыли свой Новый Свет в малом модельном масштабе, и мы вернулись. Вернулись, чтобы начать новый виток или оставить память о себе, о своих делах, пусть не на века, пусть до следующего витка спирали.

Я недаром заговорил о спирали, и речь идет не только об аналогиях. Именно по спирали могут и должны разгоняться космические корабли под давлением солнечного света. Если вывести их на околоземную орбиту и поднять очень большие паруса, то при умелой навигации можно слетать на Луну и дальше, к планетам Солнечной системы, и снова вернуться к Земле. Основная техническая проблема заключается в том, что необходимо поднять, развернуть на орбите паруса площадью в несколько гектар, требуется сделать эти паруса очень–очень легкими, и нужна уникальная навигация: требуется правильно управлять этими огромными тонкими полотнищами, то подставляя их Солнцу, то идя к нему нужным галсом. Создатель Вселенной поскупился на силу светового давления. Оно слишком маленькое, почти ничтожное, и на земных расстояниях не превышает одного миллиграмма на квадратный метр поверхности. Никто, ничья технология не приблизилась пока к созданию космических солнечно–парусных каравелл. С другой стороны, космическая техника, совершив столько удивительных достижений, создала хорошие предпосылки для осуществления этой идеи. Основоположники, теоретики космонавтики, ставшие ее классиками, Ф. Цандер и К. Циолковский, предложили, обосновали и предрекли солнечные паруса. В принципе, реально создать настолько легкий солнечный корабль с достаточно большими парусами, чтобы он разгонялся с ускорением в 1 миллиметр в секунду. При таком ускорении можно преодолеть земное притяжение и вырваться в околосолнечное пространство всего за несколько месяцев.

В США предпринималось несколько попыток создать корабли с солнечными парусами. В 1977–1978 годах проект полета к комете Галлея под парусом обошелся НАСА в 4 миллиона долларов. Известный специалист Л. Фридман в книге «Солнечные паруса и межзвездные путешествия» цитирует У. Леймана, технического директора проекта, который говорил: «Солнечные паруса всегда привлекали лучших людей, повсюду – в НАСА, в промышленности и в университетах».

По удивительному совпадению, почти как предзнаменование, мне привелось встретить Л. Фридмана в Москве на выставке по космической архитектуре в начале июня 1989 года. Он подарил мне свою книгу, надписав на ней почти по–русски: «Владимир С. Хорошое счастье… Я надеюсь вместе мы иследоваем на планеты».

К сожалению, в нас уже не чувствовалось настоящего энтузиазма. Зато из книги я узнал немало интересного и уж, конечно, почерпнул много хороших терминов на английском языке, которые оказались очень кстати. Его деятельность как организатора и президента Планетного общества была, видимо, направлена на решение более глобальных проблем, но он продолжал следить за развитием нашего проекта, и его комментарии появились в большой прессе.

Казалось, на этот раз пора солнечных парусов пришла, и эта научно–техническая проблема не устоит перед натиском гигантов космической техники, ведь за командами–участниками конкурса просматривались крупнейшие корпорации Америки, Европы и Азии.

Многие писатели из области научной фантастики ярко описали будущие полеты космических кораблей, гонимых солнечным ветром. Самый яркий из них, Артур Кларк, нарисовал даже картину гонки, регату таких кораблей, предсказал соревнование русского и американца в борьбе за первое место. Наверное, на это рассчитывали организаторы конкурса: на трудность, уникальность задачи с технической точки зрения, на то, что проект находился на грани достижимого, даже при использовании самой современной технологии, на символичность проекта, достойного великого открытия 500–летнегo прошлого, и, наконец, на насущную потребность дать современной астронавтике достойные цели в виде новых маяков, соответствующих фундаментальным идеям основоположников космонавтики, великих фантастов прошлого и творцов настоящего.

С. Королев был основоположником практической космонавтики. Известно, что он тоже благосклонно относился к парусному космоплаванию: напутствуя А. Леонова перед первым выходом в открытый космос, он сказал: «Пусть солнечный ветер дует тебе в спину там, наверху».

Конкурс объявили в самом конце 1988 года. От имени Юбилейного комитета руководитель проекта Клаус Хайс написал воззвание к народам и странам, а специалисты Американского института аэронавтики и астронавтики (AIAA) подготовили Request for Proposal -RfP (Требования к предложениям – ТкП).

Надо сказать несколько слов о К. Хайсе. В 70–е годы этот австрийский ученый с экономическим уклоном привлек внимание НАСА своими работами по обоснованию космических транспортных систем многоразового использования, и его пригласили работать в США. Необузданно–генераторная натура этого человека толкнула его в новое «космическое пространство». Когда позже мы встретились и даже подружились, мне думается, я понял его сильную сторону, которая часто соответствовала «текущему моменту». Он был способен найти актуальное звено в бурном, иногда мутном океане современной науки и технологии, со всеми их хитросплетениями, с политикой, с разными формами государственного и другого финансирования, а затем тянуть эту цепь, пока на другом конце не появится что?нибудь настоящее, действенное. К К. Хайсу относились по–разному, многие понимали, что за ним нет мощных структур или существенных ассигнований, некоторые даже считали его мыльным пузырем. Однако на космических форумах, таких как конгрессы МАФ, в различных комитетах и ассоциациях с ним встречались, его слушали и обсуждали возможные планы и проекты деятели разного масштаба. Но официальные, государственные организации, прежде всего НАСА и руководители крупных аэрокосмических компаний, в этих встречах старались не участвовать. Ведущую роль К. Хайса в организации работ по созданию солнечных парусов не признавали французы, которые объединили энтузиастов в Европе под названием Группа U3P (Union pour la Promotion de la Photonique Propulsion (Союз развития фотонных двигателей), однако об этом – позже.

Профессионалы AIAA очень грамотно составили RfP (ТкП), включив в них как технические, так и организационно–экономические требования к техническим предложениям (ТП). Я могу об этом судить авторитетно, потому что меньше чем через год, летом и осенью 1989 года мне пришлось детально работать по этим ТкП, руководить моими товарищами и, разрабатывая наши ТП, писать их самому на русском и английском языках.

Эта работа началась позже, первые 4 месяца ушло на то, чтобы RfP попало к нам в НПО «Энергия», альма–матер советской космической техники.

Срок подачи заявок истекал в начале мая, и у нас оставалось буквально несколько дней на то, чтобы определиться организационно, составить необходимые документы, подать заявку на участие в конкурсе и успеть переправить эти бумаги через океан. Тогда, на 4 м году перестройки, началась организация малых предприятий и кооперативов. Комсомол поддерживал создание молодежных центров – МЦ. Наш МЦ «Энергия», во главе с его директором А. Михеевым, очень предприимчивым молодым человеком, разместившийся в здании общественных организаций парткома, завкома и Комитета ВЛКСМ, начал заниматься мелкой коммерческой деятельностью.

Новый проект мирового масштаба и уникального научно–технического содержания ему тоже очень понравился. Директор МЦ с удовольствием согласился приютить нас, техническое руководство проекта, включая ветеранов, под своим молодежным крылом.

Мы оперативно составили заявку, а я уговорил своего хорошего приятеля, космонавта Г. Гречко, который в начале мая улетал в очередную командировку в Америку, взять документы с собой. Как позже выяснилось, Георгий перестраховался и передал наше послание советским дипломатам в Вашингтоне, насколько мне известно, эта депеша так и не дошла до адресата, видимо, согласование заняло больше времени, чем предполагалось, а жить советской власти оставалось немногим больше года. Как учил опыт космонавтики, техника, орбитальные и земные операции требовали дублирования, обычная почта, хотя и медленно, все же работала: с некоторым запозданием и мы, в конце концов, оказались зарегистрированными в Юбилейном комитете.

С этого времени, с конца апреля 1989 года, на все последующие годы моя жизнь оказалась связанной с этим космическим солнечно–парусным проектом. С большей или меньшей интенсивностью, с некоторыми перерывами и с периодами очень большой активности, мобилизации всех сил, работа продвигалась вперед. Мы работали от этапа к этапу: от организации и проектирования, от переговоров и дипломатических зигзагов к детальной разработке и изготовлению. Наконец, вся эта деятельность привела нас к запуску в космос, эксперименту на орбите.

Обо всем том, что было сделано за эти годы, рассказать невозможно, да этого и не требуется. Я попытаюсь сказать о главном и примечательном, потому что иначе никто не узнает о том, каким путем удалось осуществить то, о чем мечтали корифеи теоретической космонавтики и что привело в восторг одних и вызвало возмущение других в конце зимы 1993 года.

Сначала, уже в мае 1989 года, мы создали небольшую группу из числа энтузиастов и приступили к проектированию. С самого начала нам стало ясно, что для решения задачи, для проектирования солнечного парусного корабля (СПК) необходимо привлечь специалистов разного профиля. Формально в рамках МЦ объединилась группа инженеров из нескольких подразделений НПО «Энергия» и ряда других предприятий – наших традиционных смежников, В эту группу вошли ОКБ МЭИ (связисты московского энергетического института), ВНИИ электромеханики, компьютерная организация ЭЛАС из Зеленограда, гироскописты Саратовского «Корпуса», сибирские электромеханики из Томска, управленцы ЦУПа, кабельщики ВНИИ КП, космические связисты Инмарсата. Работа по проектированию СПК началась.

В целом мы проявили энтузиазм и предприимчивость. Однако главная наша сила на этом этапе заключалась все?таки в умении выдвинуть правильную концепцию, которая соответствовала поставленной задаче и оставалась реальной. Мне до сих пор представляется, что наша бригада блестяще выполнила этот мозговой штурм – спроектировала солнечный парусный корабль, способный летать на орбите, разгоняться, и тормозиться, и выполнять другие уникальные операции.

Основная идея, заложенная в СПК заключалась в использовании центробежных сил для того, чтобы выполнять сразу несколько основных функций: развертывать пленочные полотнища, поддерживать их форму и, наконец, управлять положением, ориентацией всего корабля с развернутыми огромными парусами.

Космический парусник состоял из двух пленочных дисков, которые вращались в противоположные стороны относительно центрального вала. К этому центральному валу прикреплялся приборный контейнер с солнечными батареями, солнечным и звездным датчиками, другими элементами, обеспечивавшими навигацию и управление, развороты СПК и его ориентацию. Если обнулить общий кинетический момент вращающейся системы, то есть уравнять кинетический момент двух дисков, то такая пара, спаренный гироскоп, обладает замечательными свойствами. Разворачивая один диск относительно другого, можно заставить систему вращаться вокруг поперечной оси. Замечательно то, что чем больше момент инерции диска, тем больше его кинетический момент, и в то же время – больше гироскопический момент, заставляющий вращаться, прецессировать систему. Таким образом, основополагающая идея, дававшая возможность управлять гигантским парусом, заключалась еще в том, что центральный вал разбили на две части и соединили их шарниром. Качания шарнира на небольшие углы давало возможность на самом деле, а не только теоретически, поворачивать вектор кинетического момента, генерируя гироскопический момент, заставлявший весь корабль поворачиваться вокруг поперечной оси. Несмотря на микронную толщину «парусины» – пластиковой алюминизированной пленки, – момент инерции почти 200–метрового диска был огромным, чтобы его поворачивать, требовались гигантские управляющие моменты. Прелесть выбранной концепции как раз и заключалась в том, что с ростом момента инерции парусника одновременно увеличивался кинетический момент вращающихся пленочных дисков и, соответственно, возрастал гироскопический управляющий момент.

Второе достоинство предложенной концепции заключалось в том, что управление не требовало реактивной системы, а следовательно – расхода рабочего тела. Более эффективной системы в весовом отношении и других важнейших аспектах представить почти невозможно. «Безрасходная» система как нельзя лучше подходила для корабля, для которого весовые характеристики имели первостепенное значение. Таким образом, СПК не требовал топлива ни для того, чтобы разгоняться в космосе, ни для того, чтобы ориентироваться в пространстве.

В хвостовой части корабля закрепляли лунную капсулу, которую планировали отстрелить на подлете к ночному светилу. Это также требовалось сделать в соответствии с ТкП.

Многие части и подсистемы СПК, принципы и решения, были действительно оригинальными, новаторскими. Основная причина, заставлявшая нас ввести сразу несколько новых систем, заключалась в том, что требовалось уложиться в жесткий весовой лимит. Мы не могли превысить 500–килограммовый рубеж, иначе наш парусник не преодолел бы земное притяжение и не ушел бы в дальний космос.

Несмотря на то что решение всех этих задач имело важное значение, центральной проблемой являлась конструкция самого солнечного паруса: как сначала сшить гигантское полотнище, затем сложить его, уместив в небольшой летный контейнер, а в конце развернуть его в космосе. Именно над этим ломали головы конструкторы во всех странах и континентах.

В решении этой центральной проблемы мы также пошли по рациональному пути, разрезав свой круглый парус на сектора, сложили их в узкие полосы и намотали на катушки. Все катушки разложили на едином барабане, соединив их кинематически для синхронного вращения при развертывании.

Через три с половиной года этот принцип и созданная на его основе конструкция 20–метровой модели была успешно испытана на космической орбите.

Наш СПК получился эффективным и красивым, я стал называть его «солнечным кораблем», «солнечником» или «солар–крафт» – на английский манер, подобно «спейс–крафт» – космическому кораблю. Он смотрелся, этот «солар–крафт», значит, он должен летать. То, что он еще не взлетел, не его вина и не наша.