Текст книги "Семья"
Автор книги: Владимир Рублев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
3
Но Валентин в этот вечер к Тамаре не пришел: возвратившись домой, он застал там сына Комлева – Геннадия и его товарища Аркадия Зыкина.
Петр Григорьевич, захмелев от вина и радости, весь вечер поучал молодежь, невзирая на протесты жены Феоктисты Ивановны, которая с разрумянившимся лицом то и дело бегала от стола на кухню.
– Пожалел бы ты ребят-то хоть, неугомонный... Устали они с дороги, а ты разговорился... Вы кушайте, кушайте, не смотрите на него. Он совсем опьянел сегодня... – говорила старушка, устанавливая на стол дымящуюся тарелку пельменей. – Налей-ка еще вина ребятам-то.
– Ничего, мать, молодым послушать полезно, – отвечал Петр Григорьевич, наполняя рюмки и расставляя их на столе. – Я, может, к тому же на них в обиде... Легко вам ныне достается все в жизни... Вот вы уже начальники, командовать надо мной будете, а ведь вы же мои сыны... Ну, смотри же, Геннадий, плохо будешь командовать, так и знай, по-отцовски ремешком проучу и из дому выгоню. – Он любовно поглядел на могучего, словно молодой дубок, сына. – Не хочу, чтобы ты позорил семью Комлевых. Наша фамилия – старая шахтерская. Еще моего отца дед рубал уголек у Ашихмина... Здоровый детина, рассказывают, был... Была такая профессия «саночник», он около десятка лет волочил в забое «санки». Только потом дозволено было ему идти в забойщики... А сейчас... Ну вот он, – Петр Григорьевич кивнул на Валентина, – через месяц будет самостоятельно врубмашиной управлять, не кайлом махать, а врубмашину поведет... Эх, хотел бы я сейчас на ваше место да какие дела бы творил!
Часов до одиннадцати текла беседа. Затем Аркадий незаметно подтолкнул Геннадия и кивнул на дверь. Тот, скосив глаза на отца, молча мотнул головой и встал из-за стола.
Увидев, что сын с Аркадием куда-то собираются. Петр Григорьевич встревожился:
– Куда вы?
– На улицу... По поселку пройдемся...
– Ладно, идите, надо мне уже и спать укладываться. – И легко пошел в спальню.
Феоктиста Ивановна, прибирая со стола, тихонько вздохнула:
– Вы уж долго-то не ходите, Геннадий...
– Ладно, мама...
– Мы быстро...
Во дворе их со всех сторон охватила темень ночи. Ярко мерцали далекие огоньки звезд, воздух был недвижим. Временами слышался легкий шум от шахты, где и ночами не прекращалась добыча, угля.
– Знаешь что – не пойдем сегодня к ней, – неожиданно остановился Аркадий. – Я боюсь, Генка, боюсь, что она меня может плохо встретить, и тогда я себе нигде места не найду. Давай лучше посидим на скамейке.
– Ладно. Только ты не бойся встречи с Тамарой. Если она любит и ждет тебя, встреча будет хорошей.
– Если любит и ждет... – задумчиво повторил Аркадий. – Какое все же хорошее чувство дано человеку – любовь... Эх, Генка, вот любила бы меня Тамара по-настоящему, я больше ничего и не желал бы...
– Сомневаюсь, чтобы ты смог прожить лишь Тамариной любовью. В пустыню бы вас... с такими мыслями... Или в четыре стены отгородить от людей на всю жизнь...
Аркадий рассмеялся:
– Острота номер один... А вообще-то ты прав, я уже составил себе мнение, что ты просто женоненавистник... – Аркадий озорно подтолкнул Гену. – Признайся, не переносишь ты, когда люди любят и женятся?
– Ну вот еще, – серьезно ответил Генка. – Я стою за хорошую семью... Но такую семью, где любовь – не обывательская, а безо всяких там ревностей и других приложений и помогает полнее жить в обществе.
– Общие фразы все это, Генка, – вздохнул Аркадий. – Любить – это значит ревновать, а ревность – понятие не общественное, – он усмехнулся. – Почему, думаешь, ревнивый человек крепче любит?
– Э, ты не туда полез... Ревновать... Ревновать – значит подозревать человека, не доверять ему... А какая же, к черту, любовь будет без доверия? Верить в чистоту человека – главное в любви... Вот ты – можешь довериться Тамаре?
– Не знаю... Но люблю ее сильно...
– Ерунда это, а не любовь... Такой любви вам не хватит и на месяц. А что же вы будете делать остальные триста или пятьсот месяцев в жизни?
Скрипнула калитка. Вошел Валентин. Он подошел, сел рядом и, закуривая, сказал:
– Вы что же сидите здесь? В клубе, наверное, танцы.
– Не хочется... Решили пофилософствовать, – рассмеялся Геннадий. – Мы с Аркадием о любви все говорим.
– О любви? Что же, говорить о ней можно... А в действительности любовь гораздо сложнее.
– Да-а... – вздохнул Аркадий.
Гена рассмеялся:
– Ты все о Тамаре вздыхаешь.
Валентин встал.
– Ну что ж, мне пора отдыхать.
– Подожди-ка, Валентин... – вдруг вспомнил Аркадий. – Ты знаешь Тамару Клубенцову? Она на шахте в бухгалтерии работает.
– Тамару? Знаю... Она моей жене двоюродная сестра.
– Ну-у! Вот это здорово! Что же ты об этом не сказал? – обрадовался Аркадий и тоже поднялся со скамьи.
– Не спрашивали, вот и не рассказывал, – улыбнулся Валентин. – А вообще-то я ее сегодня видел. С Тачинским, это здешний главный инженер. Мне кажется, что они дружат и серьезно.
– Что?! Неужели Тамара?.. – Аркадий не договорил, какое-то мгновенье постоял в оцепенении, затем молча пошел от товарищей по темной улице. Гена вскочил:
– Извини, Валентин... Ты сказал ему такое, что... – и быстро зашагал за Аркадием. Догнав его, он медленно молча пошел рядом, потом положил руку на плечо друга.
– Знаю, что не надо говорить в такие моменты ничего, – тихо сказал он. – Но ты должен понять, что это – не главное в жизни, это ерунда, на которую надо проще смотреть...
Аркадий остановился.
– Прости, Генка... – почти прошептал он. – Но я хочу побыть сейчас один.
И вот уже его невысокая фигура растаяла, растворилась в смутной темноте. Он пошел в ту сторону, где глухо вздыхала сонная река.
* * *
...Ивана Павловича Клубенцова вызвал управляющий трестом «Шахтинскуголь» Батурин. Ничего в этом необычного не было, начальники и главные инженеры шахт часто бывали у Батурина. Но сегодняшний вызов насторожил Клубенцова. Началось с того, что Батурин повел разговор, казалось бы, совсем о посторонних вещах, не имеющих никакого отношения к делам на шахте: о семье Ивана Павловича, о перспективах развития дальних шахт, о боевитости в работе, все еще присущей старым кадрам, но пожалел, что кое-кто не выдерживает нагрузки, старается уйти в сторону от новых требований жизни и, конечно, приходится с горечью отмечать, что перспектив личного роста у такого человека уже нет. А без перспектив все равно что идти вслепую: обязательно забредешь в сторону от главной дороги. Вот, к примеру, Худорев.
«Все ясно, – подумал Иван Павлович. – Придется ехать на ельнинскую шахту».
Когда Батурин сделал паузу, Иван Павлович встал. Поймав на себе удивленный взгляд управляющего трестом, Клубенцов развел руками:
– Как говорится, Илья Фомич, все ясно... Насколько я понял вас, мне нужно ехать в Ельное?
Батурин рассмеялся:
– Ну и чутье у тебя, Иван Павлович... Значит, согласен?
– Конечно... Если бы на другую шахту – еще подумал бы, а Ельное... Я там работу начинал, все там знакомо.
Батурин встал и протянул руку:
– Ну, с повышением!
– Как с повышением?! Разве...
– Ага, не все, выходит, угадал? Поедешь туда начальником шахты. С комбинатом вопрос уже согласован. Худорев отстал, пусть поучится здесь, в Шахтинске, на низовой работе... Зайди, кстати, в горком партии, там тебе кое-что расскажут о результатах проверки деятельности, вернее, бездеятельности Худорева. Урок можно извлечь полезный...
Несколько дней Иван Павлович сдавал дела, готовясь к отъезду, был занят, что называется, по горло, и не удивительно, что он попросту забыл о своем обещании Валентину – поговорить с Галиной и Ниной Павловной... Не знал Клубенцов, что Валентина уже нет в Шахтинске...
4
Весь вечер в комнате было необычно тихо, и эта настороженная тишина каждую минуту напоминала о том, что произошло. Пока составлялись последние отчеты, заполнялись различные формы, можно было на какие-то короткие мгновенья забыть об отсутствии человека, ставшего очень родным и близким.
Но вот заполнен последний лист, работа окончена, и взгляды матери и дочери на мгновенье встретились. Только на одно мгновенье, но Нина Павловна уловила в глазах Галины что-то до жалости растерянное и виноватое.
– Ну, доченька, руки-то опускать не надо... – едва сдерживая горечь, что вдруг подступила к горлу, заговорила она, садясь рядом с дочерью. После гибели Александра и смерти мужа Нина Павловна с почти болезненной привязанностью относилась к дочери и дорого бы отдала за то, чтобы ее жизнь всегда была спокойной.
– Мама... Ну, разве можно так? – всхлипнула Галина, прижавшись к матери.
– Крепись, дочка... Может, одумается еще он.
Но и дочь, и мать знали, что это не те слова, они просто растерялись после отъезда Валентина, ведь в их тихой жизни это было большим и тяжелым событием. Однако Нина Павловна знала, что она обязана поддержать, успокоить дочь, дать ей силы, чтобы этот удар не явился для нее роковым. Уж она-то, мать, знала, как тонко, чрезвычайно тонко у дочери восприятие.
– Ложись-ка лучше спать, – только и нашлась сказать Нина Павловна. А сама сомкнула глаза лишь перед утром, все думая, как помочь дочери.
В это утро Галина была на дежурстве в школе. Она сидела в учительской, листая журналы и ожидая, когда начнут подходить будущие первоклассники.
– Здравствуйте, Галина Васильевна! – неожиданно, заставив ее вздрогнуть, послышалось от дверей. Это был Бурнаков. Как всегда свежий, чисто выбритый, он мягким шагом прошел к столу, с призывной улыбкой глядя на нее. Галина в смущении отвернулась, кивнув головой.
– Вы очень бледная сегодня, Галина Васильевна, – подошел к ней Бурнаков. – Впрочем, я все знаю... Он уехал, да?
Случайно встретив Валентина с чемоданом в день отъезда на автостанции, Бурнаков по хмурому, сосредоточенному выражению лица Астанина понял, что тому предстоит не очень приятная поездка. Вот он садится на машину. Ага, в Ельное... Увидев сейчас бледное, осунувшееся лицо Галины, Борис Владимирович понял: это ссора.
Галина почти испуганно вскинула взгляд на Бурнакова: откуда ему известно это?
А Борис Владимирович уже заговорил то грустно и печально, то горячо, с жаром о том, что Валентин не достоин ее, что он просто груб, для него какая-то девчонка, вроде той, фотографию которой он отдал, ближе, дороже Галины и о нем грустить не надо, это жизнь, а в жизни найдется хороший человек и для нее, он будет до малейших желаний понимать ее, а она его...
Галина растерянно слушала Бурнакова, не перебивая, не делая попытку протестовать, она просто не могла понять, зачем он все это говорит.
Но когда на ее плечо осторожно, словно невзначай, легла рука Бурнакова, она, вздрогнув, вскочила. Теперь их глаза встретились: ее – рассерженные, его – умоляющие, грустные...
– Что все это значит? – нахмурилась она.
– Я... люблю вас, Галина... – потупился Борис Владимирович и неожиданно горячо зашептал, схватив ее за плечи и жарко глядя в глаза: – Люблю уже давно, а вы... вы увлеклись этим... мужланом, вы не видите, как тяжело мне.
Галина рванулась от него и встала, тяжело дыша, возле этажерки с книгами.
– Все? – дрожащим голосом спросила она, смело выдерживая взгляд увлажненных глаз Бурнакова. Лишь сейчас она поняла, к чему клонит он разговор, и в ней вспыхнуло чувство, почти граничащее с отвращением.
– Садитесь! – она указала ему на стул. Бурнаков удивленно пожал плечами, но покорно сел. Ее презрительный взгляд словно приковал его к месту, – Эх, вы, успокоитель... Я ведь не девчонка, я кое-что в жизни понимаю... Что вам надо от меня?
Бурнаков вспыхнул и вскочил:
– Галина Васильевна, я же от всей души.
– Подождите... – в ее больших глазах проблеснула насмешка. – Нельзя считать другого человека глупее себя... Ведь... Но... Ой!.. – Галина вдруг побледнела и ухватилась рукой за стену. Бурнаков подбежал к ней.
– Что с вами?
Она нахмурилась, тихо отвела его руки, прошла к дивану и села, ничего не говоря. И вдруг неожиданно для Бурнакова она улыбнулась, улыбнулась виновато, но не Бурнакову, а кому-то третьему, которого еще не было в этой комнате, но в то же время он был здесь. Галина ясно слышала его первые удары под сердцем... Он уже живет! Ее ребенок... Галина словно забылась. Она вся ушла в себя.
– Галя, но я...
– Оставьте, Бурнаков! Не надо... Ведь вы ничего, ничего не понимаете.
А вечером, полная неприятных впечатлений дня, все чаще думая о Валентине, выждав, когда уйдет в свою комнату мать, горько расплакалась. Как все же мало она знала эту самую жизнь, почему отец с матерью так старательно оберегали ее, Галину, от всего резкого, но жизненного?
Наплакавшись, Галина уснула... Ночью она внезапно проснулась: под сердцем опять пошевелился он, ее ребенок...
– Ну, тише, тише. Ишь ты какой драчун... – улыбаясь, говорила она, словно он был рядом на подушке. Однако подушка была пуста. «А Валентин?» – беспокойно подумала Галина и тут все вспомнила... Так и проспала она эту ночь на мокрой от горьких слез подушке.
5
Книги, схемы, чертежи... И всюду – врубовая машина. Вот уже несколько дней по заданиям Петра Григорьевича Комлева занят Валентин изучением этой машины. Уходя на работу, Петр Григорьевич разъяснял ему, на что обратить особое внимание, и Валентин долгими часами не выходил из дому, вникая во все, что имело отношение к врубовке.
Сегодня с утра он также засел за книги. Задание Петра Григорьевича давалось почему-то удивительно легко, вероятно, Валентин уже «вработался», представление о взаимосвязи узлов машины было уже не таким абстрактным. Многие непонятные положения все больше и яснее раскрывались ему, и это радовало, окрыляло.
Полдень. Валентин решил прогуляться и вышел на улицу. Жара вмиг оплела его, и он побрел к реке.
На песчаном плесе реки с визгом и смехом булькались в воде девчата. Он прошел совсем недалеко от них, углубляясь по тропке в лес. И почему-то вдруг навеялось воспоминание детства...
Небольшое село Свердловской области. Старые, серые избы раскинулись на отлогом песчаном берегу тихой, полноводной реки. Хорошо уединиться на ее берегу и, забравшись в прибрежные кусты, наблюдать за плавным, величественным течением воды. По утрам, когда над лугами еще висели легкие клочья белого тумана, река была пустынна и тиха. Где-то вдали гулко, едва слышно тарахтели почтовые катера. В селе ревели коровы: пришло время выгонять их на «поскотину».
Вокруг же, нарастая с каждой минутой, слышался веселый гомон речных чаек, береговых куликов, синиц, которыми прибрежные кусты были богаты.
Мимо, вниз по течению, проплывали лодки с заспанными ребятами. В носовой части лодок выставлялось по доброму десятку удилищ: ребята ехали на рыбалку.
Валентин любил все, что его окружало: реку, ребят, плывущих на лодках, прибрежный лес. Но ему не нравилось, когда мешали его одиночеству, нарушали плавный, словно течение этой реки, ход мыслей.
Позднее, когда жаркое солнце поднималось все выше и окрестность охватывала звенящая летняя тишина, Валентин медленно возвращался в село. Он шел среди малахитовых прибрежных лугов, обильно напоенных росой. Густые запахи земли, настоянные на горячем, обильном истечении, исходящем от душистых медуниц, и терпкий, характерный запах атласно-белых ромашек охватывали Валентина, учащая биение сердца. Он останавливался, безмолвно замирал где-то в середине широкого луга. И в эти долгие минуты ему очень хотелось, чтобы рядом была она – Валерия Васильевна, учитель географии. Девушка весной окончила институт и преподавала первый год. Темпераментная, бойкая она внесла в класс столько оживления, горячей энергии, что ученики ее сразу полюбили. И трудно было догадаться ей, что среди учеников есть один такой, сердцу которого она мила не только как учительница.
А Валентин ночами беспокойно ворочался в постели: перед глазами вставала Валерия Васильевна – не учительница, а темноглазая, смеющаяся девушка, от случайного взгляда которой по сердцу пробегала теплая волна.
Перед зимними каникулами в портфеле Валерии Васильевны оказались стихи. Строгая, с нахмуренными бровями, стояла Валерия Васильевна перед классом и спрашивала, показывая ребятам лист бумаги:
– Кто писал это?
Никто не понял, о чем шла речь.
– А что это такое? – спросила, насмелившись, одна девушка.
– Я хотела наедине поговорить с тем, кто писал это, – усмехнувшись, сказала Валерия Васильевна. – Но он, оказался, не из храбрых. Тогда я скажу всем. Может быть, вы узнаете сами. Здесь стихи... Мне на память...
– Стихи? Кто же может их написать? – Все, не сговариваясь, повернулись почему-то в сторону Валентина, ведь все знали, что в школе он один пишет стихи.
С этого дня Валентин так же остро, как раньше, любил, стал ненавидеть молодую учительницу.
А в знойное лето, перед самым уходом в армию, он встретился с Валерией Васильевной один на один. Это было днем на песчаном плесе реки. Все вокруг было истомлено жарой, даже бревенчатые стены таежных домов были горячи сухим жаром. Валентин вместе с другими получил повестку и вечером должен был выехать на станцию. Он пошел проститься с рекой, с любимыми лугами, с могучими кедрами и беспокойными чайками, которые даже в жару кружили над самой поверхностью реки, словно забирая те остатки прохлады, которые еще сохранила теплая желтая вода.
– Валентин!
Он нахмурился, он не хотел бы видеть в эти часы Валерию Васильевну. А она бежала, как девчонка, к нему по лугу, и один раз ему даже показалось, как сверкнули на бегу ее коленки.
– Ты уходишь в армию? – едва переводя дыхание, быстро заговорила она, беря его руку. Они были уже одного роста – так вытянулся за эти годы Валентин.
– Да... Ухожу...
А ее рука жгла его ладонь, и ему почему-то стало нестерпимо душно. Она пошла впереди лугом к реке, безмолвная и тихая, а в его сердце вырастало что-то нежное, когда он, идя следом, смотрел на пушистые, легкие волосы Валерии Васильевны.
– А ведь я люблю тебя, Валентин... – вдруг обернулась она, и Валентин оказался с ней лицом к лицу. Он, вероятно, побледнел, потому что Валерия Васильевна грустно усмехнулась. – Все эти годы я наблюдала за тобой, ты мне все больше нравился, но я не могла открыто сказать тебе об этом, ты догадываешься, почему... Я старше тебя, но не это останавливало меня... Ты – мой ученик, и разве простили бы мне такое? А теперь другое дело, скоро ты уйдешь туда, далеко, где сейчас многие, так знай же правду.
Но он молчал, ему казалось странным все это, и Валерия Васильевна поняла его. Лицо ее, которое он привык всегда видеть веселым, потускнело, она отпустила его руку и медленно пошла обратно. И вдруг обернулась, подбежала к нему и совсем неумело, но горячо поцеловала его в губы...
И больше он ее не видел...
Воспоминание резко оборвалось: разбрызгивая воду, на берег выскочила и бросилась к нему Зина.
– Валентин!
Зина, запыхавшаяся, радостная, была совсем рядом, он бессознательно отметил, как, по ее упругим гладким икрам крупными струйками стекает вода.
– Вы... к Ефиму приехали в гости? Да? – застыла возле него Зина.
«Какая у нее... смелая фигура», – неожиданно подумал он, отводя глаза.
– Нет, я совсем приехал... На шахте работаю... А где Ефим?
– Ефим? – и вдруг повернулась и побежала к реке, бросив на ходу:
– Я оденусь... Подождите меня...
Когда Зина возвратилась, он повторил вопрос:
– Где Ефим?
– Он в первую смену эту неделю... Вечером будет дома...
– Я в это время буду в шахте. Кем он работает?
– Навалоотбойщиком... А вы серьезно к нам сюда совсем приехали, да?
– А разве в это трудно поверить? – с легкой иронией посмотрел он на Зину.
Она ничего не сказала, как-то странно отвела глаза и пожала плечами.
– Купаться будем? – вдруг предложил Валентин.
– Ага... – радостно мотнула головой Зина и первой побежала на плес.
6
Ночью разразилась гроза. Захлопали калитки и ставни окон, застучали железные крыши домов, засвистел ветер. Откуда-то издалека накатывался гром, вспыхивали слабые зарницы.
Тамара проснулась от этого гудящего шума и в одной рубашке подошла к окну. Хозяин с женой еще с вечера ушли на гулянье к родичам, дом был пуст, и от этого стало страшно... Девушка прижалась лицом к стеклу рамы и старалась разобрать, что творится на улице. Внезапно ослепительно, совсем рядом, над соседними крышами черную ткань неба разорвала молния. Тамара отпрянула от окна и бросилась в кровать. По крыше дома со страшным грохотом прокатился гром. Прокатился и умчался дальше в сторону. С шумом хлынул ливень. Теперь гремела железная крыша да вспыхивали окна от далеких разрядов. Временами ветер доносил слабые раскаты грома, но сейчас он уже был не страшен... Тамара села в постели. Разбушевавшаяся стихия напомнила ей, что она одна, одна во всем огромном доме. И не только в доме. И не только в поселке... Нет у нее человека, который пришел бы в этот полночный час, прижал бы ее к себе, испуганную, замирающую.
Нет такого человека... Марк? Нет, он становится день ото дня все больше ненавистен ей, и особенно с той минуты, когда она узнала, что приехал Аркадий. Казалось бы – чего проще – выйти навстречу Аркадию, сказать, что он жив в ее сердце, что она не находит себе покоя... Но то, что случилось между ней и Марком, черной тенью вставало перед девушкой, закрывая малейшую надежду на возвращенье Аркадия.
Тамара подошла к окну и, глядя в поблекшую темноту, задумалась. По стеклу тоскливо били запоздалые капли. Да, видно, все кончено: Аркадию она не нужна, прошла неделя, как он приехал, а все еще не зашел. Да и кому она нужна, кому? Марк... Но рассудок гневно восстал, едва это имя вспомнилось. Можно ли любить его, когда рядом каждый день, каждый час будешь чувствовать тоскливый взгляд той, у которой крадут счастье. В памяти всплыло бледное, увядающее лицо Татьяны Константиновны. Нет, нет – только не это...
Даже пусть не обращать на нее вниманья, не видеть ее горя. Но разве она, Тамара, будет счастлива с Марком? Вряд ли... Его она не любит, нет... А без любви счастье не построить. Но что ж делать? Отдаться судьбе и покорно ждать своей участи месяц, два, год. Нет, еще не все потеряно. Надо уезжать отсюда, надо со слезами на глазах попросить отца, чтобы ее перевели в город... Ведь он же – отец, неужели не поймет, как ей сейчас трудно?
...За окном вставал рассвет. Мгла редела по-летнему быстро. Всходило солнце. Едва его первые лучи упали на лес, на дома, меж трепетных листьев пробежал легкий ветерок, словно вестник нарождающегося дня: там, где он пробегал, все оживало... Начиналось утро.
Тамара, словно зачарованная, смотрела на это чудесное превращение ночи в утро. Недавнее чувство одиночества уже исчезло. На смену пришло безмолвное любованье встающим новым утром... Таков уж был ее характер: казалось, и на краю пропасти, глядя вниз, она могла думать не о том, чем грозит ей эта обрывистая пропасть, а сколько страшной красоты заключает в себе она...
А утро пылало все сильней и сильней. Над копром и терриконом, над безмолвными, словно вымершими, домами поселка к сонной реке тянулась туманная дымка. А там, над рекой, она падала к «Каменной чаше», словно кутая скалу в легкий газовый платок.
И взволнованному сердцу Тамары вдруг захотелось как можно скорее встретиться с Аркадием... Девушка, мурлыча веселую песенку, бросилась торопливо умываться и одеваться... «Пойду к нему, если он не может... И добьюсь своего. Не может он не любить меня, я все, все ему отдам, но он будет мой... А Марк?»
Громкий стук в двери... Кто так рано?
Тамара отомкнула крючок и замерла: на пороге стоял отец.
– Не ждала? Ну, не плачь, не плачь... – неумело успокаивал Иван Павлович всхлипывающую на его плече дочь. – Давай-ка я лучше умоюсь.
И только когда отец сел завтракать, Тамара догадалась спросить:
– Папа, ты ко мне или по делам?
Иван Павлович хитро сощурился:
– А как ты думаешь?
– Ну, как... конечно, ко мне.
– Не угадала... Шахту вашу буду принимать... Худорева к нам переводят помощником главного инженера.
– Папка! Ой, правда?! – бросилась снова к нему Тамара.
– Правда, правда, дочка.
