Текст книги "Семья"
Автор книги: Владимир Рублев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
20
И к Геннадию Комлеву пришла любовь... В тот вечер, когда друзья пришли в клуб, надеясь встретить Тамару, и когда Аркадий, встретившись с ней, ушел из клуба, Геннадий остался один. Потому ли, что он был выше всех почти на голову, или еще по каким-то причинам, только Геннадий всякий раз, взглянув на белокурую девушку в сером строгом костюме, замечал ее ответный любопытный взгляд. От этого ему стало даже как-то не по себе. Так и стоял он, украдкой бросая взгляды на девушку, пока не прозвенел звонок. И лишь тут Геннадий вспомнил, что билеты они с Аркадием не купили. Он бросился к кассе – билетов не было.
...Вскоре зал опустел, лишь девушка в сером костюме, тревожно поглядывая на дверь, кого-то ждала.
Прозвенел второй звонок. Девушка вышла на улицу, но вскоре возвратилась. Геннадий вздохнул, направился к выходу. На душе было неспокойно: или оттого, что не пришлось посмотреть картину, или еще от чего.
Выйдя на крыльцо, он остановился и закурил.
– Вам билета не досталось?
Сердце радостно дрогнуло: рядом, вопросительно посматривая на него, стояла все та же девушка в сером костюме.
– Да...
– Мой папа не пришел, и я могу отдать вам его билет.
– Благодарю...
– Только вы со мной рядом не садитесь, а то еще могут подумать... разное...
– Хорошо...
Но все места были заняты, пустовало лишь место рядом с девушкой. Геннадий остановился около, еще раз оглядывая зал, но в этот момент погас свет, и кругом зашумели: «Садитесь! Садитесь!»
– Садитесь, – тихо потянула его за рукав девушка...
Так без слов просидели весь сеанс. А когда зажегся свет, они вместе со всеми встали и, неожиданно взглянув друг другу в глаза, улыбнулись... Потом девушка затерялась в толпе выходящих людей, но сердце Геннадия часто стучало в груди. Казалось, произошло что-то значительное, но что, никак не угадывалось... А в глазах, как живой, стоял образ белокурой девушки.
Где ее встретить еще раз? Он почти каждый вечер стал посещать кино, но девушка не появлялась... Спросить, кто она, откуда, было не у кого.
Прошла неделя. Теперь встреча с девушкой казалась Геннадию далеким, приятным сном, не более. И воспоминание об этом сне уходило все дальше в глубину памяти.
Но вчера, проходя по улице мимо дома парторга, Геннадий неожиданно остановился. Ему показалось, что у окна только что сидела незнакомка... Зайти? Если Семен Платонович дома, можно найти деловой разговор.
Шалина дома не было. Геннадия встретила старушка, вероятно, мать парторга.
– Проходите, но только Семена дома нет, а когда он придет – неизвестно.
– Ну хорошо, я зайду после... – ответил Геннадий, задерживаясь и ожидая, не выйдет ли кто из комнаты.
...Весь день на сердце было и радостно, и беспокойно. Радостно оттого, что теперь он знал: девушка здесь, и он вот-вот должен ее встретить. Но тут же рождалось беспокойство: а что дальше?
Вечером друзья ушли к реке. С ними была и Тамара. Она за последнее время сильно изменилась: взгляд еще более потемневших глаз стал серьезней, черты красивого лица построжали. Посматривая на нее, похорошевшую, довольную своим счастьем, Геннадий украдкой вздыхал. Он тоже мог быть счастливым, если бы встретил ту девушку.
От реки потянуло свежестью. Становилось все темнее. Тамара с Аркадием сидели на перевернутой лодке и о чем-то тихо разговаривали. Они счастливы... И тут, первый раз за время своей дружбы с Аркадием, Геннадий почувствовал, что он здесь лишний, и от этого стало обидно.
– Ну, до свидания... Я пошел домой.
– Я скоро тоже приду, – ответил Аркадий.
«Я скоро приду», – повторил мысленно Геннадий его слова, шагая к дому. Аркадий даже не задержал его, не пригласил побыть еще с ними... Как все же любовь эгоистична... Возможно, они и правы... Если бы я встретил ту белокурую девушку, разве нужен был бы мне третий человек, пусть даже и близкий друг? Не знаю... Наверное, при первых встречах он был бы лишним, ну, а потом... – потом пожалуйста.
Зачем делать секрет из своего чувства? А девушку эту я должен встретить... Неужели это дочь парторга? Но разве не все равно? Она хороша... Таких я еще не встречал.
21
Сегодня воскресенье... Чем заняться? День с утра был погожий: тихий, солнечный, сверкающий всеми оттенками августовских красок, небо удивительно высокое и чисто-синее. Идти никуда не хотелось. Уединение, прежде приятное сердцу, начинало надоедать Валентину. Он и сам не мог понять, почему это произошло... Возможно, потому, что в коллективе у него появились друзья и товарищи, в среде которых уединение не было в почете. С утра сегодня молодежь снова выехала за реку, на «Каменную чашу», там намечались спортивные состязания.
Валентин вчера отказался от приглашения Саньки принять участие в соревнованиях.
Но сегодня ему внезапно захотелось быть вместе со всеми, захотелось отбросить всю тяжесть своих раздумий и те оковы одиночества, которые он нес добровольно вот уже несколько месяцев. В сердце уже созрело решение поехать за реку, когда в комнату вошел Петр Григорьевич Комлев. Окинув спокойным взглядом комнату, он уселся на диван и закурил.
– Скучаешь, Валентин?
– Скучаю, – признался он. – Что-то на сердце нехорошо.
– А ты бы поехал к ребятам, оно бы, сердце-то, и перестало болеть. Это верное лекарство от скуки, когда чем-то занят. Неправильная сейчас у тебя жизнь.
– Я чувствую это, Петр Григорьевич.
Валентину было легко разговаривать с Комлевым. Спокойствие, вера в себя, отеческая чуткость старого горняка – все это заставляло Валентина тянуться к Петру Григорьевичу, искать более частого общения с ним.
Петр Григорьевич чувствовал это, охотно бывал у Валентина: этот задумчивый молодой человек нравился ему.
– Сторонишься ты людей, парень. Вижу я это, – Петр Григорьевич сожалеюще посмотрел на Валентина. – На мой взгляд, если тебе трудно, горе есть какое или на сердце неспокойно – иди к людям, они помогут тебе... Конечно, не к каждому человеку пойти надо. Иной и сам о своей жизни не задумывается, тоже не знает, зачем он живет... Понимаешь, как в жизни получается: родится человек, подрастет, начнет самостоятельно жить, а спроси у него, зачем он живет, он не скажет. Потому, что цели себе он в жизни достойной не выбрал, пустил свою жизнь на самотек. Вот если бы каждый цель своей жизни наметил, призадумался бы, достойна ли она его, человека, вот тогда бы много дурного в жизни нашей не было. Большой человек был писатель Максим Горький, знаешь, как он человеку место в жизни определил? Человек – это звучит гордо... Я так понимаю, что гордиться должен человек своим званием, отбрасывать от себя всю грязь, проходить по жизни так, чтобы светло кругом было.
Валентин изумленно глядел на старого горняка. Он никогда бы не подумал, что Комлев, всю жизнь проведший здесь, в этом захолустном шахтерском поселке, аккуратно спускающийся каждый день в забой и, казалось, больше ни о чем в жизни и не думавший, как о своей работе и семейном благе, – этот Комлев говорит слова, достойные большой души, слова, прекрасные по смыслу и удивительно поэтичные и красивые... Вот он каков, рабочий человек! В мелких, будничных делах своих день за днем, в сумятице недель, похожих друг на друга, он несет в душе прекрасные мечты, терпеливо, шаг за шагом, строит по ним свою жизнь и учит этому других.
Весь остаток дня Валентин находился в состоянии духовного подъема. В нем росла уверенность, что он нашел свое место в жизни и что это место именно здесь, рядом с Петром Григорьевичем, Санькой, Аркадием и Генкой и многими другими рабочими. Он поехал за реку, бродил с Санькой несколько часов в окрестностях «Каменной чаши», затем с гурьбой присоединившихся ребят и девчат вышли на песчаный плес реки, и, торопливо раздевшись, бросились усталые, потные, но довольные в теплую, ласковую воду... Еще раньше, когда проходили мимо гуляющих по берегу реки отдыхающих в тени леса шахтеров, Валентин внимательно и в то же время с большой приязнью вглядывался в их лица. После разговора с Петром Григорьевичем он смотрел на них новыми глазами.
Состояние необыкновенного подъема, когда ко всему относишься дружелюбнее, душевней, когда не хочешь замечать в людях их слабостей и недостатков, а стремишься быть с ними ласковым, радуясь, что они живут рядом, такие хорошие и веселые, продолжалось у Валентина и на другой день. Астанин впервые после отъезда из Шахтинска был таким. Он увидел мир совсем в другом свете. Душа его жила вчерашними глубоко запавшими словами Комлева.
...Подошел Санька.
– Нам сегодня 5-й горизонт подрубать... – недовольно проговорил он.
– Это хорошо! – обрадовался Валентин.
– Что же тут хорошего? – обиделся Санька. – Это же самое гнилое место на шахте. Кровля там, как песок, кругом вода сочится...
– Но раньше там кто-то работал?
– Комлев... Он теперь на комбайне, вот нам с тобой и придется самостоятельно рубить... Хорошо бы еще на старом месте, где мы с Петром Григорьевичем работали, когда учились.
– А я, Санька, с удовольствием пойду... Мы должны учиться работать так, как он... Что же мы с тобой за люди, если будем выбирать, где лучше работать... Эх, Санька, не понимаешь ты кое-чего в жизни.
– Я все понимаю... Понимаю, что достанется нам с тобой на орехи на 5-ом горизонте, – недовольно проворчал паренек, но скоро убежал в ламповую получать «огарки», как он шутя окрестил шахтерские аккумуляторные лампы.
А 5-й горизонт и в самом деле был очень трудный на шахте. В полутьме по стенам забоя тяжело сочилась холодная вода, время от времени от кровли отваливалась и падала порода, рассыпаясь и издавая неприятный шелестящий звук. Валентин, когда шел смотреть дорогу для врубмашины, ясно услышал, как где-то поблизости резко треснуло крепление.
– Да-а... – философски промолвил Санька, внимательно приглядываясь к забою, и замолчал. Позднее, когда установили врубмашину, он вдруг весело крикнул:
– А давай рубанем сегодня больше Комлева... Ей-богу, лопнет кое-кто от зависти... Мы еще докажем, на что способны!
Больше, чем Комлев, им подрубить не удалось: кровля была слабая, приходилось ждать, пока крепильщики закрепят ее за врубмашиной. Однако Санька не унывал.
– Я думал, что здесь и впрямь опасно работать, а оказывается... – что «оказывается», он не закончил и пошел впереди по штреку, лихо насвистывая мотив бодрой песенки.
У выхода встретились с Комлевым.
Петр Григорьевич деловито осведомился:
– На пятом работали? Ну и как успехи?
– Неважные, – выскочил вперед Санька. – До вашей выработки даже не дотянули, а обещали вас перекрыть.
– Где обещали, перед кем?
– Как где? Между собой уговорились... – Санька украдкой взглянул на Валентина, можно ли это говорить, но, заметив улыбку старшего товарища, осмелел: – Вы только нам в своем секрете расскажите, как вы подрубаете лаву, а мы через пару дней, вот увидите, все ваши рекорды побьем.
– Горяч, горяч ты, Санька... Ну, да ничего не поделаешь, придется «секрет» вам раскрыть... Вот помоемся в бане, отдохнем малость, ты и приходи к нам домой... Там я вам с Валентином все и расскажу.
Петр Григорьевич говорил серьезно, но глаза его ласково смеялись.
22
Встреча была неожиданной... Валентин сразу узнал литсотрудника промышленного отдела редакции Желтянова. Костя Желтянов стоял и о чем-то громко разговаривал с Шалиным, делая в то же время пометки в блокноте. Вот он оторвался от блокнота, взглянул внимательно на проходящих мимо грязных, потных шахтеров, остановил взгляд на Валентине, но, видимо, не узнал его, чумазого от угольной пили. Мгновенье Валентин раздумывал, подходить или нет, а сердце его стучало часто и взволнованно: появление Желтянова напомнило ему, что там, в городе Шахтинске, все осталось на своих местах и что его отъезд, конечно, мало кого тронул, а верней всего, остался незамеченным. От этого на миг стало горько и Валентин решил незаметно пройти мимо. Это не удалось. Едва он поравнялся с Желтяновым, тот удивленно вцепился в рукав спецовки Валентина и вскрикнул:
– Астанин?! – Ты?! – и, поборов удивленье, спокойнее продолжал: – Вот не думал встретить тебя здесь и в таком виде. – Желтянов покосился на грязную спецовку Астанина. – А ведь Колесов тебя по всему Шахтинску, как говорится, разыскивает: место освободилось вакантное, знаешь Васючкова – такой рыжий, высокий – так он уволился, в Донбасс поехал... Ну, все, Астанин, можешь брать здесь расчет, уж если я тебя разыскал. Я расскажу Алексею Ильичу, где ты, он тебя выцарапает из шахты, будь спокоен... Так что с тебя магарыч причитается с первой редакционной получки.
Валентину польстило, что Колесов, оказывается, помнит о нем. Но еще большее волненье вызвала весть, что в редакции есть, наконец, вакантное место, и это место редактор прочит ему, Валентину.
– Ну, как там, в Шахтинске? – сдерживая волненье, спросил он Костю.
– Да ничего, все, вроде, по-прежнему, – ответил Костя и повернулся к Шалину: – Кого же посоветуете вы мне? Мне из молодых надо, сами знаете: районная комсомольская конференция готовится...
Валентин немного обиделся на Костю за невнимание, но тут же подумал, что Желтянов, конечно, ничего не сообщит ему из того, что его больше всего интересует. В самом деле, промышленный отдел о школах не пишет, И Костя вряд ли знает Галину.
Торопливо подошел Санька.
– Идем быстрей в баню, а то опоздаем к Петру Григорьевичу. Помнишь, он обещал «секрет» свой рассказать? Чтобы не передумал...
– Подожди-ка, Окунев, – окликнул Саньку Шалин. – Разговор о тебе как раз идет... Вот товарищ из редакции, побеседуйте с ним, он о тебе писать в газету будет.
– Ну, нет, – совсем по-мальчишески замахал руками Санька. – Я не хочу, чтобы обо мне писали.
Но вскоре он сдался на уговоры Кости, все же настойчиво выговорив себе льготное условие: прежде всего он пойдет помоется в бане.
Валентин тихо отошел от них. Ну вот, можно ехать и в Шахтинск, Колесов, вероятно, ждет его, В Шахтинск, в Шахтинск...
Словно старый, забытый сон, вспомнились широкие улицы Шахтинска, здание редакции, школа, в которой работает Галина, стройная елочка, что росла возле дома Жарченко, и многое, многое другое. Он уже был близок и дорог Валентину этот город, там живет Галина... Рада ли будет она его приезду, как встретит, да и встретит ли? Ведь она так хотела, чтобы он работал в редакции, и вот это время пришло, его приглашают туда. Сядет он за стол рыжего Васючкова, рядом телефоны, городской и трестовский, и будет делать то, чем с утра и до позднего вечера заняты все сотрудники редакции: информации, статьи, зарисовки, корреспонденции. В день сдачи материалов ответственному секретарю редакции он так же, Как все, будет ходить озабоченный, нервно названивать кому-нибудь из работников треста, задержавшему присылку статьи, уточнять еще раз фамилии, имена, факты в подготовленных материалах.
И неожиданно Валентин поймал себя на мысли, что, в сущности, он уже далек сейчас от всего этого, его не волнует, не затрагивает редакционная работа, как было в первые месяцы после приезда в Шахтинск. Теперь ближе, понятней и, пожалуй, дороже ему настоящее: длинные подземные коридоры шахты, всегда увлекающий процесс подрубки лавы, когда всем сердцем стремишься быстрее, быстрее подрубить ее – сейчас придет бригада Касимова, чтобы начать выемку угля. Они, касимовцы, всегда косо посматривают на врубмашиниста, если он почему-либо задержится с подрубкой. Привык, втянулся Валентин в свою работу, и, конечно, желания менять ее на другую нет никакого.
Но там, в Шахтинске, Галина... Да, да, об этом нельзя не помнить... «Почему бы ей не приехать сюда?! – вдруг подумал Валентин, и это почти взбудоражило его. – Как я не подумал об этом раньше?! Ну как можно было не подумать?! Она прекрасно может работать и в здешней поселковой школе... Ах, да... Бурнаков... Вспоминая теперь о Бурнакове и Галине, Валентин как-то по-другому начал смотреть на их отношения, он был все более уверен, что Галина не пошла навстречу желаниям Бурнакова, иначе все было бы совсем по-другому: они бы, конечно, поженились, не такая Галина, чтобы играть в «свободную» любовь. И все же Валентин чувствовал себя и сейчас оскорбленным Галиной.
«А в Шахтинск я не поеду, – решил Валентин, выходя из бани и шагая по поселку домой. – Не смогу я сейчас работать в редакции, это ясно... Пусть другого ищут... Писать им, конечно, буду иногда, вот этот очерк, что сейчас делаю, пошлю на просмотр Алексею Ильичу, а работать... Нет, не выйдет...»
Вечером к Валентину пришел Санька. Осторожно потрогав листы, исписанные Валентином, он с уважением заметил:
– Много ты уже написал. И все это о нашей шахте, да?
– Все о нашей... И о тебе есть, – улыбнулся Валентин, но тут же нахмурился. – Знаний, знаний, Санька, культуры слова мне не хватает... – Валентин отодвинул стул и, засовывая бумагу в ящик, вздохнул: – Учиться надо. Осенью пойду в институт... Многого еще мы в жизни не знаем, Санька... Эх, многого... Ну что ж, пойдем к Петру Григорьевичу?
– Подожди... – Санька пристально посмотрел на Валентина. – Я хочу спросить у тебя... Вот когда пишут о людях в газетах, то с ними обязательно договариваются?
– О чем? – заинтересовался Валентин. И Санька рассказал... Оказывается, Желтянов взял с него заранее слово, что он, Санька, будет согласен с тем, что о нем появится в газете. Желтянов объяснил, что биография у Саньки очень уж обычная, придется кое в чем разукрасить ее... Саньку озадачило такое предложение, но Желтянов уверил, что без этого никто из газетчиков не обходится.
– И ты согласился? – вскочил Валентин.
Санька пожал плечами.
– Я промолчал. Обо мне в газете первый раз пишут, я же не знал, какие есть правила.
– Какие к черту правила! – вспылил Валентин, но, заметив, как потускнела Санькина физиономия, уже спокойнее продолжал:
– Не понял он тебя, потому и биография серой показалась ему... Эх, шельмец... Делец он, а не газетчик.
– Я его в другой раз выставлю с шахты, – неожиданно пообещал Санька. Брови его решительно сдвинулись к переносице, губы упрямо оттопырились. Валентин взглянул на него и не мог удержать улыбки: этот нахохленный воинственный вид никак не вязался с мягкими чертами Санькиного лица.
– Идем-ка лучше Петра Григорьевича послушаем, – засмеялся Валентин. – Выставлять с шахты корреспондента нельзя, это несерьезно. И для врубмашиниста непростительно.
Петр Григорьевич что-то старательно чертил на белом ватмане. Он едва заметно кивнул друзьям, когда они вошли в комнату. Вот он быстро придвинул к себе тетрадный листок, что-то подсчитал там, шевеля губами, осторожно наклонился опять над ватманом и вписал туда какую-то цифру. И лишь после этого обернулся к пришедшим.
– Рановато пожаловали... Я еще не все подсчитал.
– А это что такое? – с любопытством склонился над ватманом Санька.
– Это... Ишь ты, шустрый какой, – в уголках рта старого горняка обозначилась и сразу же исчезла улыбка. – Врубовку новую выдумываю... с двумя барами... Понял?
Санька недоверчиво блеснул глазами: шутка?
– Врубовка, брат ты мой, должна обязательно быть, – серьезно продолжал Петр Григорьевич. – Сижу вот, кумекаю и вижу, что не ошибся.
Теперь уже и Валентин удивился: Петр Григорьевич, который редко брался за карандаш, мечтает создать новую врубовку?!
Все трое склонились над расчерченным листом ватмана. Петр Григорьевич, не торопясь, пояснял.
– Подождите, подождите, Петр Григорьевич! – вдруг встрепенулся Валентин. – А ведь можно еще и до изготовления такой машины два раза подрубать пласт! Можно так?
Петр Григорьевич энергично ударил рукой по столу:
– Молодцы, ребята, разгадали-таки, зачем я вас позвал. Рассказываю вам, а сам думаю: поймут они, к чему клоню, или нет?
Оказывается, Петр Григорьевич уже несколько дней производил двойную подрубку лавы, а вчера посоветовался с Шалиным и решил обучить своему новому методу бывших учеников. И Валентин, и Санька охотно согласились на это.
– Но как это раньше никто не додумался до такого простого дела? – удивился Валентин. : – Все знали, что бар врубовки часто заклинивается, да и навалоотбойщикам работы стало бы меньше.
– Плохо думали, значит, – отвел глаза Петр Григорьевич.
А прощаясь, напутствовал товарищей:
– Давайте-ка, завтра и приступайте к двойному врубу, ребята. Я с начальником участка переговорю.
Так и началось новое, значительное в жизни Валентина.
Время теперь летело незаметно, и вместе с днями напряженной работы, занявшей все мысли Валентина, уходили куда-то прочь болезненные раздумья над своей судьбой, от которых он никак не мог отделаться.
Однажды в шахтном сквере он снова встретился с Желтяновым.
– Специально приехал тебя поздравить, – улыбался Костя, показывая статью «Творческая инициатива горняков», напечатанную в областной газете. В статье рассказывалось об испытании метода Комлева врубмашинистом Астаниным и помощником Окуневым. – И еще вот что... Алексей Ильич просил тебя приезжать, он уже, образно говоря, приказ о зачислении тебя в редакцию заготовил.
А когда Костя услышал, что Валентин не хочет ехать в Шахтинск, находя, что в Ельном лучше, Желтянов от удивления не нашелся, что сказать.
– Писать я вам иногда буду, а работать – нет, не поеду. – И с улыбкой глядя на ошеломленного Костю, добавил: – Так и передай Алексею Ильичу, пусть не обижается.
– Но это же... глупо, наконец! – опомнился Костя. – Для тебя же лучше делают, а ты... Слушай, брось выбрыкиваться, как телка бабушки Дуни, бери расчет и – на машину.
– Всего доброго, Костя, – подал руку Валентин, поняв, что Желтянову трудно уяснить, что удерживает Астанина в Ельном.
