Текст книги "Семья"
Автор книги: Владимир Рублев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
23
– Так это вы и есть, дочь Ивана Павловича Клубенцова? – спросил Тачинский, едва они вышли от Худорева. Он неотступно, словно изучая, глядел на нее сбоку, ощущая, как им овладевает что-то необычно радостное, связанное с появлением этой чудесной девушки.
– А вам-то что за интерес? – насмешливо оборвала его Тамара, но он и не думал обижаться на нее. Он беспричинно рассмеялся и сказал:
– У вас ведь нет квартиры, правда?
– Вам поручили решить этот вопрос, вы и занимайтесь им, – все так же задиристо ответила Тамара.
– Ну что же... У меня есть хорошие знакомые, я порекомендую им вас, меня они хорошо знают.
– Мне все равно...
– Я провожу вас после того, как вы оформите свои дела в бухгалтерии, а вечером, если разрешите, навещу, узнаю, как вы устроились. Хорошо?
Тамара ничего не сказала, она лишь посмотрела на Тачинского взглядом, в котором он прочитал: «Что ж, я не против... Ну и пройдоха вы, коль так скоро напрашиваетесь в поклонники».
Он улыбнулся самым невинным образом, что должно было означать и да, и нет, и сказал:
– Скучно вам после города здесь покажется. – А, помедлив, добавил: – Если сами не найдете себе развлечения и если о вас не позаботятся друзья...
– Вы помощник главного инженера? – перевела разговор Тамара.
– Фактически сейчас – главный инженер, потому что уже несколько месяцев исполняю обязанности главного.
– Что ж, понятно... – неопределенно сказала Тамара, и Тачинский внимательно посмотрел на нее, так и не поняв, зачем она это спросила.
– Ну, вот и бухгалтерия, – указал рукой Тачинский на небольшое здание на шахтном дворе. – Если хотите, я могу вас проводить.
– Нет, нет, я смогу сделать все сама. А позднее, если не трудно, зайдите за мной, я посмотрю квартиру.
И вот Тачинский снова входит в кабинет Худорева. Но теперь это уж не тот корректный человек, который совсем недавно был так любезен. Марк Александрович чем-то рассержен, если судить по прищуренным глазам и крепко сжатому рту. Впрочем, Худорев и по другим мельчайшим приметам, известным ему одному, знал, что Марк Александрович не в духе.
– Что такое, Марк Александрович? – отвислые щеки Худорева слегка колыхнулись и застыли неподвижно.
– К чертовой матери... Надоело мне вожжаться, выражаясь вашим языком, с этим Комлевым. Он опять чуть ли не революцию устроил с этим комбайном на разнарядке...
– Опять просит в свою лаву? И говорит, что начальник шахты с главным инженером и главным механиком сознательно не хотят осваивать эту машину? Так?
Тачинский с явным любопытством глянул в маленькие глаза Худорева:
– А вы... собственно... уже все знаете? Вам кто-то доложил?
– Горком партии доложил!.. – с какой-то тайной радостью, что удивил, а дальше еще больше удивит Тачинского, тихо сказал Худорев.
Тачинский опешил,
– Как?! Это... уже известно там?
– Нет, не это, и все же это... – порывшись в столе, Худорев протянул главному инженеру бумажку: – Читайте!
«При этом препровождаю к вам заявление коммуниста Комлева. Разберитесь на месте. Секретарь вашей парторганизации мною в известность поставлен. Инструктор горкома партии Н. Чариков».
Тачинский торопливо прочитал заявление Комлева, затем еще раз пробежал глазами наиболее интересные для него выдержки и молча закурил, что-то соображая.
– Уж ежели горком вмешался, то каша заварилась не на шутку, – произнес Худорев, вытянув свои короткопалые руки на столе и разглядывая их. – Может, попробовать еще нам с этим проклятым комбайном, Марк Александрович, а? Дать его Комлеву, пусть повозится, а потом спросить с него, как следует...
– Что же получится, если мы спросим, даже накажем его? – пожал плечами Тачинский. – Добыча от этого не увеличится. И так плетемся в хвосте, бьют на каждом совещании. А если комбайн спустить в лаву, наломаем дров, будут ездить комиссии одна за другой, а кто отвечать будет? Комлев? Нет, мы с вами, Анатолий Федорович!
– Прав ты, пожалуй... – в раздумье сказал Худорев.
– Можно, конечно, попробовать... – остро глянул на начальника шахты Тачинский. – Смотрите, вам этот вопрос решать...
– А я и решу... – вдруг вскочил Худорев. – Да, да, решу! Я уже решил... Не разрешу спускать комбайн в лаву... Вот мое решение...
– Но в горком надо же писать о принятых мерах, неужели вы не знаете, Анатолий Федорович?
Худорев как-то сразу, потускнел.
– Да, да... Писать... Вы не напишите, Марк Александрович? – почти жалобно взглянул он на Тачинского.
Тот пожал плечами:
– Вам больше поверят, вы – человек заслуженный, старейший начальник шахты в бассейне.... А я...
Худорев вздохнул:
– Давайте вместе, а я подпишу... А вообще-то, ты этим делом там внизу руководил, когда пробовали комбайн, как ты думаешь – правда, что его нельзя у нас пускать?
– Но вы же видели, как было дело... Пять минут работает, день стоит...
– Да, да... помню... Эх, придется писать...
Вдвоем они составили ответ в горком партии, Худорев подписался, а спустя полчаса Марк Александрович, закрыв дверь своего кабинета на ключ, писал новое письмо, но уже в трест «Шахтинскуголь».
«Мне кажется, что комбайн при определенных усилиях можно было бы освоить, а усилия эти сводятся к следующему...»
Он начал перечислять причины, мешающие работе комбайна, и как-то так получилось, что во всем оказались виновны или начальник шахты, или главный механик, или машинист комбайна. «Несколько резковато», – подумал Марк Александрович и добрых десять минут выправлял письмо, выбирая более лойяльные по отношению к начальнику шахты выражения, а закончив, облегченно вздохнул: «Пусть-ка теперь, старый черт, порасхлебывает. Пока догадается, чьих это рук дело, наедут комиссии, затрещат его бока, а там – кого трест назначит начальником шахты?»
И все же у него не хватило смелости отправить в трест письмо. Он долго думал и, наконец, написал докладную, в которой не было даже упоминания имени Худорева, но зато велась яростная атака на главного механика шахты Лихарева. Так или иначе, Марк Александрович снимал с себя львиную долю вины за то, что комбайн «Донбасс» оказался выкинутым на поверхность...
Едва он запечатал конверт, как в дверь постучали. Он торопливо подошел прислушался. Все было тихо. Тогда он открыл дверь и радостно улыбнулся: перед ним стояла Тамара.
– Ах, это вы, Тамара... Проходите, я сейчас, закончу вот только дела.
– Что же вы не соизволили зайти за мной в бухгалтерию? – капризно спросила Тамара, не проходя в дверь. – В наказанье за это я не хочу входить в ваш кабинет...
– Ну что ж, вызов принимаю... Постараюсь в будущем быть более внимательным к вам...
Вскоре они уже шли по улице поселка, ведя все такой же легкий, задиристый разговор.
24
– Так ты говоришь, женщины в штыки встретили твое желание пойти в шахту? – улыбнулся Иван Павлович. – Этого можно было ожидать.
Они стояли возле террикона, здесь Валентин отыскал, наконец, Ивана Павловича, руководившего установкой какого-то нового приспособления. Толстый стальной трос, туго протянутый с верхушки террикона, был накрепко вдет в чугунную, почти полностью вкопанную в землю плиту. Вот трос ослаб и тяжело лег недвижимой змеей на терриконе.
– Я наверх сейчас, ты подожди... – сказал Иван Павлович. – Впрочем... подъеду я к вам, там и поговорим всем семейством... Идет?
Валентин кивнул головой и пошел по мокрой траве напрямик к городу. Он шел и думал, что все в жизни значительно сложнее, чем кажется на первый взгляд. Как же суметь жить так, как живут некоторые, всегда уравновешенные люди? Ведь вот знает он, Валентин, что Иван Павлович приедет, и дело примет совсем другой оборот, а все же что-то тревожное, беспокойное легло на сердце. Да... не могут еще они с Галиной найти то общее во взглядах, понятиях, привычках, что лежит в основе любой хорошей, дружной семьи. А найти его надо, иначе трудной будет их жизнь.
Валентин шагал, сам того не замечая, по мокрой после дождя, скользкой тропке рядом с дорогой и думал, думал, думал... Опомнился он уже на окраине города, когда мимо с грохотом промчалась, обгоняя его, грузовая машина.
«Да, да, надо домой, ждать Ивана Павловича,» – вспомнил он, рассеянно оглядывая пасмурную улицу.
Впереди, шагах в двадцати, быстро шли двое. Оба – и мужчина, и женщина – с портфелями. Нагоняя их, Валентин почувствовал острое беспокойство. Женщина со смехом что-то рассказывала мужчине, который осторожно, но уверенно вел ее под руку. Вот она сбоку посмотрела на спутника, и Валентина кольнуло. Галина!
У подъезда одного из домов мужчина остановился и, смеясь, попытался увлечь за собой в двери Галину. Она тихонько ударила его по руке, что-то сказала, оба звонко рассмеялись. Но больше всего Валентина поразил ее взгляд, нежный, благодарный, какой даже ему она дарила в редкие минуты. Сейчас они были уже так близко, почти рядом, что он без труда узнал мужчину... Бурнаков! Так вот он каков, этот вздыхатель!
Бурнаков, прощаясь, необычно долго задержал ее пальцы в своей руке и зашел в подъезд. Она помахала ему рукой, затем радостная, веселая вышла на бульвар и, оглянувшись, вдруг заметила Валентина.
– Валентин!.. – робко позвала она, когда Валентин прошел мимо, не взглянув на нее.
Он шел теперь, не обходя луж, разбрызгивая грязную воду, и редкие прохожие недоуменно оглядывались на этого невысокого, плотного парня: «Не сумасшедший ли?»
Дверь квартиры была на замке, он долго искал в потайном месте ключ, а найдя, заторопился открыть замок до прихода Галины, ему почему-то обязательно захотелось быть в квартире раньше ее. Да, да, – раньше, но никак не одновременно!
Вбежал в комнату, вдруг опомнился: а что же дальше? Как быть? Но ответа не успел найти: торопливо вошла Галина.
– Ну, оправдывайся... – хрипло заговорил он, глядя в сторону. Она встала у двери, тихая и строгая, и лишь подрагивающие губы выдавали бурю в ее душе. Повисло тягостное, нервное молчанье.
– Эх, ты... – громким шепотом, тяжело дыша, сказала, наконец, она, и эта фраза взорвала Валентина.
– Что я? Ты о себе подумай! Да, да – о себе! Так может поступить, знаешь кто? Или ты этого не понимаешь?
– Да, да, я поняла тебя, я знаю, на что ты намекаешь... А ты... ты честный человек, – тихо и нервно проговорила Галина и протянула к нему руку. – На... Возьми, честный человек, свою любовницу!
На ладони лежала помятая фотокарточка Зины... Это было настолько неожиданно, что Валентин изумленно замер, не отводя глаз от фото.
– Думаешь, не знаю, кто она? – усмехнулась Галина. – Разгадала... Потому-то ты и поехал сначала в Ельное с ее братом. Эх, ты!
И столько гневной убежденности было в ее голосе, что Валентин вдруг понял: Бурнаков умело использовал то, чему он не придал значения... А она, Галина, поддалась на хитрую уловку, и едва ли он сможет ее разубедить. Да и нужно ли?.. И Валентин медленно прошел мимо жены, унося резкую тяжесть беззвучного мужского горя...
25
Июньское утро... Кругом уже все просыпается, но еще настолько тихо, что слышно, как от дальних водоразборных колонок несется приглушенный звон ведер; ветра нет, но в воздухе свежо, и солнце, такое золотисто-яркое и ласковое, уже вырвалось из-за дальнего леска, распустило лучи по земле, и засверкали огоньки на траве в капельках утренней росы; запахи густо ударяют в голову, отрезвляют ото сна: хочется жадно смотреть на степь и перелески, на терриконы и ажурные копры шахт, плавающие в синей дымке, на светлые, блестящие окна, бесконечные строения города.
Аркадий приостановился перед воротами шахтного двора, оглянулся назад и безмолвно замер: так близок был ему раскинувшийся величественный индустриальный пейзаж города. Он знал этот город с детских лет, мог даже ночью наугад отыскать калитку любого дома, без ошибки сказать, когда выросла вон та улица или каждый из этих домов. Но сейчас Аркадий не просто любовался родным городом: он смотрел на него новым взглядом, взглядом хозяина-труженика. Это ощущение возникло тогда, когда Аркадий с внезапной ясностью понял, что он уже не студент, а горный техник и что это утро – первое трудовое утро в его жизни. Осознав это, Аркадий счастливо, взволнованно улыбнулся и громко сказал:
– Хорошо!
И тут же с опаской огляделся, не слышал ли кто, и, сразу посерьезнев, зашагал к белому зданию шахтоуправления.
Главный инженер шахты Иван Павлович Клубенцов встретил Аркадия приветливо.
– Выпускник? Значит, техником пожелал стать? Молодец! Только заранее предупреждаю, у нас тебе больше достанется работы, чем на некоторых других шахтах, народ до работы здесь злой и цепкий...
– Что же, тем лучше...
– О, да ты, брат, отличник! – обрадовался инженер, просматривая диплом Аркадия. – Куда же мы тебя направим?
– Направляйте туда, где потруднее...
– Где потруднее, там у нас опытные люди руководят... Хотя, есть, да, да, есть работа у нас, где твои знания очень пригодятся. Но не спеши... Ознакомься с шахтой, побудь сегодня на разнарядке, приглядись к шахтерам. А где второй техник? Ко мне по приказу треста два человека должны быть направлены. – Иван Павлович открыл ящик стола, достал оттуда лист приказа, – Комлев его фамилия...
– Я его знаю... Ему дали отпуск. Мамаша заболела у него... в Ельном. Но он обещал быть здесь в срок.
– В Ельном? Там дочь сейчас моя, работает... Тоже техникум окончила. – Клубенцов встал и прошелся по кабинету. Аркадию захотелось сказать, что он и Тамару знает, что они были хорошими друзьями, но подумал, как бы Иван Павлович не принял это за навязчивость, и промолчал.
В кабинет один за другим входили руководители участков, инженеры и техники. Сидевшие люди тихо переговаривались, поглядывая на главного инженера, который в это время обсуждал график со своим помощником, инженером Беляковым.
Наконец Иван Павлович оторвался от графика и обвел спокойным взглядом присутствующих.
– Неблагополучно на участке Мехового... Рассказывайте, Меховой.
Поднялся коренастый, крепкий мужчина.
Он смущенно огляделся кругом, словно ища сочувствия, но лица присутствующих выражали лишь суровое внимание, и Меховой, кашлянув, начал говорить неожиданно высоким голосом:
– За смену вчера мы недодали двадцать тонн... Причина, конечно, ясная: не смогли в лаве замкнуть цикл. Простоял комбайн.
– Кто виноват? – сухо спросил главный инженер.
– Виновник... прежде всего, я... А потом машинист комбайна Назаров... Дал на режущую часть перегруз, и цепь бара не выдержала... Но мы сегодня долг покроем.
– А если бы вчера все было хорошо, сегодня эти двадцать тонн пошли бы как сверхплановые... Садитесь...
Меховой неохотно сел, было видно, что ему хочется еще что-нибудь сказать, чтобы все поверили: недостача двадцати тонн угля – простая случайность, сегодня же положение будет выправлено. Но Иван Павлович, взглянув в сторону Аркадия, продолжал:
– О транспорте я говорить не хочу, там работают так, что мне даже стыдно за вас, товарищ Кудрявцев... Я за вас просил начальника шахты, Кудрявцев, чтобы перевели из десятников в начальники вместо уехавшего на курсы Васильева. Я надеялся, думал, Кудрявцев не подведет, он же у нас был лучший машинист, почетный шахтер и все прочее... Теперь вижу, не справиться вам дальше... Да, кстати, вот перед вами новый начальник подземного транспорта, – он указал в сторону Аркадия, который, покраснев под любопытными взглядами шахтеров, смущенно встал. – Товарищ молодой, практического опыта у него мало, прошу помогать. Садись, Зыкин.
Аркадий сел. Сердце гулко билось. Он никак не думал, что ему сразу же доверят руководить участком, да еще таким ответственным. Шахта не была для Аркадия чем-то новым. Выросший здесь, в шахтерском городе, он хорошо знал, что быть начальником участка – трудное дело. Потому-то на этой работе в большинстве своем трудились сильные, волевые люди, от способностей и усилий которых во многом зависела добыча угля. Аркадий никак не мог сравнить себя с ними, он всегда думал и знал, что они, с их опытом, умением руководить людьми, выше, несравненно выше его. «Надо поговорить с главным инженером, пусть в заместители начальника участка пока назначит», – промелькнуло в голове. Конечно же, надо приглядеться, людей узнать, а потом он не откажется, трудностей он не боится.
Едва совещание закончилось, Аркадий подошел к главному инженеру и путано, сбиваясь, объяснил ему свою просьбу.
– Твой отец, кажется, был шахтером, Зыкин? – остро посмотрел на Аркадия Иван Павлович. – Если не ошибаюсь, начальником участка до войны работал, так? Шахты тебе знакомы? Людей нашей горняцкой породы ты знаешь? Знаешь! Знания у тебя есть – отличник... И при всем этом ты отказываешься работать начальником участка? Поверить трудно. Иди-ка, подумай, но помни: лучше сразу по горло трудностей хватить, – а они будут у тебя, – чем маленькими шажками добираться до цели. Этому, милый мой, сама жизнь учит... Помочь, конечно, мы тебе все поможем, но очень-то на помощь не надейся, сам, сам распутывай все... А сейчас давай с Кудрявцевым вниз, он тебе все расскажет.
Так началась трудовая жизнь Аркадия Зыкина.
26
С утра до позднего вечера сидела Тамара над папками, равнодушно производя сложные расчеты, перекидываясь малозначащими фразами с помощником главного бухгалтера Татьяной Константиновной Яшуковой.
Лишь к вечеру девушка оживала. Едва кончался рабочий день, она торопливо засовывала в коричневый шкаф папки и говорила Татьяне Константиновне:
– Ну, я пойду, Татьяна Константиновна.
– Иди, Тамара, иди, – отрываясь от бумаг, отвечала женщина, понимающе поглядывая на спешившую девушку.
А когда Тамара уходила, Татьяна Константиновна приближалась к окну и, глядя на удаляющуюся по дороге от шахты фигуру девушки, сокрушенно вздыхала... Да и как ей было не вздыхать: инженер Тачинский лишь полгода назад был ее мужем... Был...
А Тамара торопливо добегала до квартиры, ужинала, переодевалась и выходила на улицу. Перед окнами домика был небольшой огороженный штакетником палисадник. В глубине его, в густых зарослях боярышника, под старой березой, Тамара садилась на скамейку и, раскрыв книгу начинала читать. Но едва скрипела калитка палисадника, она беспокойно оглядывалась...
Тачинский пришел сегодня, как обычно, в сумерках, когда все вокруг начало таять в надвигающейся темноте, а на небе зажглись чистые-чистые звезды.
– Извини, задержался... На шахте опять неполадки... Пятый день недодаем угля... Пришлось опять поругаться... – говорил инженер, пожимая руку девушки и усаживаясь рядом...
Тамара недовольно отвернулась.
– Какое мне дело до твоих неполадок и ругани... Я уже часа два жду тебя... Почему ты в последнее время невнимателен ко мне?
Тачинский усмехнулся.
– По-моему, это пустой разговор, Тамара... Ты говорила мне об этом вчера и позавчера, но я же не в силах изменить в этом отношении что-либо. Сама понимаешь, что работа есть работа, и не всегда мы вольны изменять ее объем, – он шутливо вздохнул. – Вот доживем :до коммунизма, тогда, даю честное слово, все вечера будут твои. А сейчас... Кто не работает, тот не ест, знаешь это? Тут поневоле будешь работать.
Он настойчиво привлек девушку к себе, она недовольно повела плечами:
– Оставь, пожалуйста...
Наступило неловкое молчание.
– Да, я вижу, что твоего доверия еще не заслужил, – криво усмехнулся Тачинский. – И все же, желаешь ты верить этому или нет, я люблю тебя... И люблю, наверное, крепко...
Что-то печальное прозвучало в его словах. Да, человеку, видно, действительно не до шуток. Признание было неожиданным для Тамары, она только и нашлась сказать:
– А я не верю тебе, что любишь...
– Почему?
– Так... Ты говоришь, что любишь, а когда любят, все дела бросают ради того, кого любят... Вот тогда и есть настоящая любовь... .
– Выходит так, что мне нужно бросить все дела?
– Не знаю.... Я этого не говорю...
– Но ты же сейчас сказала?
– Глупости... И вообще, мне этот разговор не нравится. Когда человек много рассуждает о любви, значит, у него ее нет.
Она сердито отодвинулась от Марка, давая знать, что ей обидно за весь этот неприятный разговор. В глубине же души ее разбирало любопытство: что будет дальше? Как поведет себя Марк? Если он пойдет ей навстречу, значит, она сумеет со временем взять его в руки, заставит исполнять все малейшие ее желания – и тогда... О, тогда ей многие будут завидовать!
– Ничего, ничего не пойму, – Марк Александрович облокотился на спинку скамейки и задумчиво продолжал. – Ты все, все перепутала в моей жизни. Мне 32 года, я не юноша... Однако поступаю, как сумасбродный юнец... Конечно, в мои годы так не влюбляются, но что поделаешь, если нас свела судьба? И всё же надо приходить к чему-то определенному: или одно, или другое, или да, или нет, Я больше не могу так, это мне тяжело... Не могу...
Тамара подумала, что он сейчас уйдет, оставит ее одну; ему будет больно, а ей... Ей... тоже немножко. Она уже привыкла к нему, к его сдержанной, но временами бурно прорывающейся страсти. Без него будет пусто. И потом он, пожалуй, и впрямь любит ее..,
– Ну, извини,.. Я должен пойти, – поднялся Марк Александрович.
– Подожди... – Но с места не сдвинулась, а словно оцепенела.
– Подожди... – повторила она. – Посиди...
– Нет... Нового у нас ничего быть не может, а если будет так, как было, не стоит оставаться... И вообще...
– А если будет... новое? – тихо спросила Тамара и спохватилась, но было уже поздно: Марк Александрович, словно ждал этих слов, схватил ее, поднял и понес куда-то, безвольную и обессиленную страстными поцелуями.
Весь следующий день она была молчалива, лишь перед концом работы спросила Татьяну Константиновну:
– Вы знаете Тачинского?
– Знаю... – тихо ответила Татьяна Константиновна; затем, словно решившись, добавила: – Это был... мой муж.
– Что?!
– Муж...
– А сейчас, а сейчас... – вдруг задохнулась побледневшая девушка. Но тут же быстро овладела собой. «Вот как оно все получается, – лихорадочно мелькнула, мысль. – Неужели эта женщина действительно была его женой?»
– Что ж, сейчас он мне чужой... – делая вид, что не заметила, как осунулось лицо Тамары, ответила Татьяна Константиновна. – Мы с ним не живем... Уже полгода не живем... И, пожалуй, уже никогда не будем...
– Так я... пойду... – поспешно сказала Тамара, не глядя в глаза Татьяне Константиновне.
– Да, да, иди... – согласилась та.
А когда Тамара ушла, она тихо подошла к окну и стояла там до тех пор, пока стройная фигура спешащей девушки не скрылась за поворотом дороги.
