Текст книги "Семья"
Автор книги: Владимир Рублев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
5
Проснувшись утром и вспомнив попойку у Горлянкина, Марк Александрович брезгливо скривил губы: пожалуй, не нужно было связываться с этим громилой. Хорошо хоть, что все произошло без свидетелей...
Подумав об этом, Марк Александрович успокоился. Он больше всего не любил огласки и в то же время знал, что совершит любое мерзкое дело, если только не будет свидетелей и если это нужно для достижения цели... Да, да, он знал, что угрызения совести не будут мучать его, и втайне очень гордился своим хладнокровием.
«Ну-с, колесо закрутилось, – довольно подумал Марк Александрович, спрыгивая с кровати и, одеваясь. – Остальное совершится уже без моего участия. Я даже смогу вместе со всеми возмутиться открыто, когда станет известно о конфликте между Зыкиным и Горлянкиным... И приму в этом деле сторону Зыкина...» Мысль эта была настолько неожиданной и увлекательной, что Марк Александрович от души расхохотался.
Однако надо было торопиться на шахту, часы показывали уже половину восьмого. И вновь суровым и замкнутым стало лицо Тачинского... Опять шахта, опять Клубенцов, Шалин и иже с ними... И вдруг Тачинский замер... Нет, нет, это стоит проверить. Да, да. Что, если войти в доверие к Шалину, незаметно подчинить его своему влиянию и настроить против Клубенцова? По всем признакам, он простоват, этот Семен Платонович... И все же для начала надо прикинуться раскаявшимся, немного обиженным, но обязательно раскаявшимся... Ну, и, конечно, жаждущим работать честно, не жалея сил. Шалин это и оценит, они, парторги, любят, когда человек живет интересами производства.
Потому-то Тачинский и оказался первым из посетителей, которых принял в этот день Шалин. Марк Александрович решил, что лучше будет, если он с первых же слов создаст видимость разговора начистоту.
– Я хочу поговорить с вами открыто, – сказал он, едва усевшись в кресло. – Семен Платонович, это может звучать странно, однако я понял, что должен выбрать что-то одно из двух: либо уволиться с шахты, либо активно включиться в работу... Лично я предпочел бы последнее, ибо это отвечает и моим интересам. Но как я могу включиться в активную работу? Вот первый вопрос, в разрешении которого я бы насмелился попросить вашей помощи...
«Кажется, удачное начало», – подумал Тачинский, отметив, как потеплел настороженный взгляд Шалина.
– Было бы желание активно работать, а помочь этому мы всегда сможем, – безо всякого раздумья тепло произнес Семен Платонович. – Хорошо, что вы начинаете одумываться, Марк Александрович. А то, знаете, нелестное мнение создалось было о вас. Вам ни на минуту нельзя забывать, что вы главный инженер. Это горняки должны чувствовать на каждом шагу... Поверьте мне, сейчас они этого не чувствуют.
– Если рабочие не чувствуют, что я главный инженер, вина, пожалуй, не моя, – хмуро сказал Тачинский. – Клубенцов с первых шагов противопоставил себя мне и... смог добиться того, что почти все рабочие именно его стали поддерживать... Вижу, что он – хороший организатор, но зачем же подставлять под удар другого?
– Каким образом? – удивился Шалин.
– Разве поддержка рабочих, которые приходили к нему с различными предложениями и рассказами о способах своей работы, не есть противопоставление мне? Они приходили раньше и ко мне, я им указывал не раз, что не на эти мелочи надо обращать внимание, когда шахта в прорыве, что надо искать что-то такое, чтобы результаты сказались сразу. А Клубенцов пригрел их, дал им волю и свое разрешение: дерзайте, я не против.
– Но он же правильно поступил! Все эти мелочи, как вы говорите, и помогли шахте за короткое время улучшить работу. Это – не мелочи, это – новаторство наших горняков, Марк Александрович... Вы же знаете, что успех приходит тогда, когда в труде появляется стремление к творчеству, к инициативе. Иван Павлович и поощрял горняков к этому. Так ведь?
– Теперь-то я знаю, что так... – неохотно согласился Тачинский. – Однако раньше я этого недоучел, а Иван Павлович сыграл на этом, чтобы перетянуть рабочих на свою сторону.
– Так, по-вашему, он не должен был делать этого? И только для того, чтобы не пострадал ваш авторитет? Ну уж... извините, Марк Александрович, но здесь припахивает карьеризмом, ни больше ни меньше. – Шалин порывисто вышел из-за стола. – Коммунисты поступают только так, как поступил Клубенцов...
Тачинский тоже встал. Он вдруг понял, что сказал лишнее, и от этого его красивое полное лицо сморщилось в страдальчески-виноватой и чуть-чуть заискивающей улыбке.
– Может быть, я не так выразил свою мысль? – торопливо сказал он. – Вы только не подумайте, Семен Платонович, что-нибудь плохое... Я сказал это от чистого сердца, не раздумывая...
– Вот именно, от чистого сердца... – как-то странно усмехнувшись, сказал Шалин. Последовала неловкая пауза.
– Ну, а еще чем... противопоставил себя Клубенцов? – снова заговорил Шалин.
– Видите ли... – подумав, ответил Тачинский. – Я снова рискую быть неправильно понятым вами...
– Постараюсь понять правильно, – с усилием улыбнулся Шалин.
– Нет, – замялся Марк Александрович и решительно добавил: – Я лучше об этом буду молчать.
– Ну что ж... Вам видней... – словно потеряв интерес к разговору, равнодушно согласился парторг, а заметив, что Тачинский собирается уходить, продолжал:
– Если буду нужен – приходите. Но о возможности улучшения своей работы подумайте. Обязательно подумайте.
– Хорошо, – торопливо бросил Тачинский, а выйдя из кабинета, плотно сжал зубы от гневного возбужденья. Ему казалось, что сейчас произошло что-то страшное, что парторг узнал все сокровенное, что есть в его душе, и молчаливо взял себе на заметку, чтобы при случае – и, конечно, в ближайшее время – воспользоваться этим...
6
Чем-то насторожил Шалина против себя этот красивый и, кажется, неглупый инженер. «Плохо мы еще знаем своих работников», – досадливо поморщился парторг после ухода Тачинского.
Семену Платоновичу захотелось поговорить о нем с Клубенцовым.
Он вышел, но в коридоре встретил Тамару и задержался.
– Здравствуй, Тамара... Что-то долго я тебя не видел... В отпуске была?
– Ага... К маме, в Шахтинск ездила...
– Марк Александрович скучал здесь без тебя. Хмурый такой ходит, – пошутил Семен Платонович и на этом хотел закончить разговор.
Тамара вспыхнула, отвернулась, и это не укрылось от глаз Шалина.
– К нему сейчас идешь? – спросил он, почуяв неладное.
– Нет... – Тамара мгновенье о чем-то подумала и неожиданно сказала: – Я с ним уже не живу.
– Не живешь?! Почему? – искренне удивился Шалин. – Давай-ка зайдем ко мне, поговорим спокойно...
Тамара молча подчинилась его просьбе.
– Что же у вас произошло?.. Расскажи, – усаживаясь за стол, с интересом спросил парторг.
Тамара опустила глаза и, усмехнувшись, вызывающе сказала:
– Неужели вам интересно копаться в нашей личной жизни? Это должно быть не совсем приятно.
Семен Платонович не ответил на ее слова и на какое-то мгновенье замер в раздумье. Но вот он поднялся из-за стола, включил свет и лишь тогда повернулся к ней, очень красивой, с неестественно блестящими глазами.
– М-да... Это нехорошо. А что говорит Иван Павлович? Ты не зайдешь сейчас к нему?
Тамара поняла, что разговор окончен.
– До свиданья, – сказала она и вышла.
– До свиданья... – не заметив, что сказал это уже после того, как Тамара вышла, произнес парторг.
Он снова направился к начальнику шахты, на ходу обдумывая только что происшедшее. «Красивая дочь у Ивана Павловича, – мелькнуло у него в голове. – Но какое легкомысленное отношение к жизни! Неужели ее так в семье воспитали? Но... Что тогда за семья должна быть у Ивана Павловича? Нет, тут что-то не так...»
Клубенцов с маркшейдером Зотовым, длинноволосым пожилым мужчиной, склонились над геологической картой. Иван Павлович мельком взглянул на вошедшего, кивнул головой, дескать, садись, и снова устремил все внимание на карту, хмыкая и хмуря седые брови, не удовлетворенный, видимо, результатами обследования. Шалин, внимательно наблюдая за ним, вдруг подумал: «А он ведь почти дома не бывает, ни на час не оставляет шахту... Вероятно, так и есть – воспитанием Тамары он не занимался...»
Клубенцов, словно угадывая, что парторг думает сейчас о нем, оторвался от карты и озабоченно спросил:
– Срочное у тебя дело, Семен Платонович?
– Нет, можно подождать.
– Сейчас я Зотова отпущу... Пятый горизонт думаем расширить, да только не получается что-то: под реку пласт уходит, воды много будет... Впрочем, ладно, Зотов, иди... Все равно с комбинатом это дело надо согласовывать.
А когда Зотов, не торопясь, свернул карты в трубочку и вышел, Клубенцов нажал кнопку электрического звонка. Вошла секретарь.
– Вызовите, пожалуйста, шофера. Скажите, что поедем в Шахтинск.
– Надолго? – спросил Шалин, предчувствуя, что разговор о Тачинском не состоится.
– К ночи приеду. Управляющий трестом вызывает на совещание...
– Это хорошо, – обрадовался Шалин. – Решите же вы там, наконец, этот вопрос с Тачинским... Кстати, дело об обвале где сейчас находится?
– В тресте. Корниенко руками на меня замахал, когда я принес ему выводы комиссии, что Тачинский виновен в обвале и должен понести наказание.
– Корниенко? – усмехнулся Шалин.
– Да, Корниенко... – подтвердил, закуривая, Клубенцов. – Представь себе, он и слушать не хочет, чтобы кто-то из руководителей нес ответственность за обвалы. Предлагает покончить дело Тачинского здесь же, на шахте, «не выметая сора из избы».
– Мое мнение совсем обратное... Я сейчас говорил с Тачинским, и создается впечатление, что наш главный инженер не так прост и прямодушен, как показалось мне сначала. Думаю, что неплохо поставить перед ним вопрос прямо: или работать, как требует настоящий момент, или вообще не мешать нам...
– Ладно, я :подумаю, – как-то сразу подхватил Клубенцов, и парторг понял, что Иван Павлович уже размышлял об этом.
– Теперь сугубо личный вопрос, Иван Павлович... – Семен Платонович улыбнулся: – Когда вы начнете отдыхать по-настоящему?
– Это что – по партийной линии или по личной? – рассмеялся Клубенцов.
– По всем линиям.
Оба посмотрели друг другу в глаза и враз отвернулись, словно устыдившись чересчур откровенной теплоты взглядов.
– Ну, об этом сейчас не время думать... – грубовато сказал Клубенцов, начав неизвестно зачем перебирать на столе листки.
– Сейчас самое время об этом и подумать, – ответил Шалин тоном, по которому начальник шахты догадался, что парторг вкладывает в свои слова серьезный смысл и так просто не отступится. Это задело Клубенцова, который не любил, чтобы за него решали его дела и заботы.
– Давай-ка, Семен Платонович, решим все наши другие дела, когда будет посвободнее, – наморщив лоб, сказал он и встал. – Мне сейчас в Шахтинск ехать.
– Хорошо, – тоже вставая, сказал Шалин, почувствовав нотки отчужденности в голосе начальника шахты.
7
В шахтерском клубе шли занятия драматического кружка. До болезни Аркадий частенько бывал здесь, в клубе, на занятиях драматической группы. Он не без успеха выступал перед шахтерами. Алексей Иванович Каренин, руководитель драмкружка, сказал как-то ему:
– А вам бы стоило серьезно заняться работой над собой... Хорошие у вас данные.
Аркадий смущенно отмахнулся от похвалы, но втайне решил уделять драмкружку еще больше времени.
Болезнь прервала занятия. Сегодня Аркадий с трепетом подходил к клубу, окна которого были ярко освещены. Как всегда перед началом занятий, в фойе танцевала почти вся молодежь поселка.
Разве отнимешь, у молодежи, особенно у девчат, эту настойчивую способность искать и находить любую причину для того, чтобы пронестись в паре по залу, возбужденно дыша от быстроты движений и беззаботного счастья?
– Аркадий!
Это Тамара. Она окликнула его в тот момент, когда он уже брался за дверную ручку.
– Ух! Устала тебя догонять! – порывисто дыша и смеясь, подбежала она к нему. – Ты в клуб? А зачем? Почему не пришел встречать меня? Ну, ладно, ладно... Я не сержусь.
Он хотел сказать, что видел ее с Горлянкиным и потому не подошел, но неожиданно решил, что ничего этого говорить не нужно.
Она воровато огляделась, затем быстро притянула его к себе и поцеловала в щеку.
– Не надо, – хмуро отстранился Аркадий.
В сумерках он видел ее улыбающееся лицо, и ему почему-то стало грустно. Не от души она все делает. И этот поцелуй, и те, что были при их прежних встречах, – все это не от чистого сердца. Как будто Тамара играла роль в пьесе, по которой нужно было поцеловать его.
– Что с тобой?
Тамара взяла его руку в свою и тревожно, ищуще заглянула в глаза. Затем отвернулась.
– Ну что ж... прости... – тихо сказала она.
– Не то, все это не то, Тамара, – раздраженно заговорил вдруг Аркадий и, сильно взяв ее за плечи, повернул к себе. – Нет в тебе любви ко мне. Прежней, чистой, хорошей... Ушла она... А я не могу играть в чувства, я хочу одного, чтобы ты любила меня всем сердцем, чтобы я чувствовал твою любовь. Не могу я так, понимаешь, не могу!
Тамара освободилась из его рук, повернулась и медленно пошла от клуба. Не пройдя и пяти метров, она обернулась.
– Пусть будет по-твоему, – еле слышно сказала она, – я знаю, что не заслуживаю твоего уважения, знаю, что ты изменил свое отношение ко мне после... болезни, но что поделаешь? Насильно мил не будешь. Прощай...
И пошла в холодную вечернюю темень. Вот уже и шагов ее не стало слышно... Аркадий рванулся было за ней, но потом махнул рукой. Пусть будет так. Может, все это к лучшему... Но на сердце оживала тяжелая обида на себя, на нее, на всю свою неудачную жизнь. Кто мог ответить ему: где его счастье, куда повернут тропы их жизней? А как хотелось, чтобы они слились в одну дорогу, как хотелось настоящего счастья, о котором хорошо и волнующе пишут в книгах, но которое ускользает от него. Смутная, нервная, беспокойная жизнь шла у него сейчас. И все это от Тамары.
Аркадий направился в клуб.
– Живем вместе, а видимся в клубе, – сказал Геннадий, когда Зыкин разыскал его среди молодежи. – На работу скоро выходишь?
– Скоро... На комиссии уже был.
Аркадий сел рядом с Геннадием и окинул взглядом присутствующих.
– К празднику пьесу готовите? – спросил он. – Все роли уже, конечно, розданы.
– А ты будешь участвовать? – обрадовался Геннадий. – Я скажу Алексею Ивановичу, он часто вспоминает тебя.
– Не надо. Нет желания играть, – с усмешкой отвернулся Аркадий и вздрогнул: к ним через весь зал шла Ася.
– Она... тоже играет? – кивнул он на нее Генке.
– Она в хоровом занимается... Голос у нее, Аркашка, серебряный. Представь себе, многие ребята просто влюбились в Асю.
– А она... дружит с кем-нибудь?
– Ну, что ты, – Геннадий рассмеялся. – Она ни на кого и внимания не обращает.
– Здравствуй, Аркадий!
Ася несмело подала ему руку и села рядом. Белое, словно вымытое в молоке, лицо ее разрумянилось, а взгляд, устремленный на Аркадия, был так откровенно счастлив, что Геннадий подумал: «Ого! Да здесь что-то серьезное намечается. Когда же это они? Ну, дружище, сегодня дома задам тебе жару за то, что скрытничаешь».
– Геннадий, вас зачем-то Каренин спрашивает, – сказала Ася, обращаясь к нему, а глаза ее ясно говорили: «Никто тебя и не спрашивает, но ты нам мешаешь. Понял?»
Геннадий только хмыкнул от удовольствия: «Боевая девчонка... Эта Аркадия в три минуты окрутит... И хорошо сделает...». Он поднялся и пошел в библиотеку.
– На занятия? – спросила Ася, и в ее голосе Аркадий услышал: «Как я рада, что встретила тебя».
«Может быть, с ней я и был бы счастлив по-настоящему, если бы полюбил ее», – неожиданно подумал Аркадий, но от этого стало еще грустнее: он знал, что после Тамары едва ли сможет дружить по-настоящему с любой из девушек.
– Нет... Я просто так, по старой памяти зашел, – ответил он, а сам, окинув взглядом ее приятное свежее лицо, продолжал думать: «Нужно ли мне сейчас отталкивать ее? Пожалуй... пусть будет, как будет».
– Извините меня, Аркадий, – покраснев, сказала Ася и опустила глаза. – Я слышала несколько слов из вашего разговора с Тамарой. Правда это, или мне так кажется, что вы с ней не будете жить? По вашим словам, я так подумала.
Аркадий молчал, не зная, что ответить. Его неприятно поразило, что их разговор с Тамарой слышала Ася.
– Я не подошла бы к вам, если бы не это, – продолжала уже смелее она. – Не подошла бы... никогда... Но мне больно, когда вижу, что вы мучаетесь.
Последние слова она произнесла еле слышным шепотом, и что-то теплое народилось в сердце Аркадия. Да, она любит его, а разве не любви, чистой и горячей, хотелось ему?
– Ты хорошая, Ася... – прошептал Аркадий и признательно взглянул в ее печальные глаза, в которых мгновенно промелькнули искорки радости.
– Ты хорошая, – повторил он. – Тот, кто тебя полюбит, будет, наверно, очень счастлив.
Подошел высокий парень, которого Аркадий не знал. Одет он был, несмотря на осень, в светлый костюм, украинскую вышитую рубашку, блестящие желтые ботинки. Черный, словно смоляной жесткий чуб выбивался из-под светлой фуражки. Парень был недурен собой.
– Я не помешал вам? – спросил он, подавая руку сначала Асе, потом Аркадию.
– Может быть, и нет, – нахмурилась Ася.
– Но наш уговор, Асенька...
– Нет, Костя, мне не хочется танцевать, – отвернулась Ася.
– В нашем хоровом участвует, – сказала она, когда Костя растерянно отошел от них. – Я обещала потанцевать с ним как-то раз, он с тех пор на каждых танцах приглашает.
– Хороший парень... – задумчиво произнес Аркадий, и что-то похожее на ревность шевельнулось в его сердце. Он вздохнул и поднялся.
– Мне пора домой...
Ася тоже встала.
– Мне... можно проводить тебя? – больше глазами, чем губами сказала она.
– А почему бы и нет? – улыбнулся Аркадий, не желая обидеть девушку. – Только вот, как Костя? Он ничего вам не скажет?
– Глупости... – вспыхнула Ася. – Он просто товарищ...
...Когда Геннадий возвратился из библиотеки, он не нашел их ни в фойе, ни в комнатах, где шли занятия кружков, ни около клуба. Он в раздумье постоял на клубном крыльце и уже собирался возвратиться в фойе, как вдруг уловил приглушенные голоса, донесшиеся в темноте со стороны аллеи. Женский голос был так знаком ему, что Геннадий вздрогнул и, не раздумывая, направился туда.
8
Ефим вырос перед ней, едва Тамара в задумчивости свернула в темную аллею.
– Здравствуйте, Тамара Ивановна, – сказал он, надвигаясь на опешившую женщину.
«Что ему нужно?» – тревожно подумала она, услышав хриплый голос Ефима, и невольно отступила назад.
– Я вас давно уже заприметил, – ласково заговорил Ефим, загораживая ей дорогу к клубу. – Еще когда вы с начальником участка стояли. Вы что, знакомы с ним?
– Да, да... – все больше тревожась, быстро ответила она, напряженно думая: «Что бы все это значило? Неужели Горлянкин подстерегал? Но зачем?».
И, неожиданно разозлившись, почти крикнула:
– Что вам от меня надо?
– Прежде всего, чтобы вы потише говорили, Тамара Ивановна, – беспокойно оглянулся Ефим. – Неровен час, услышит кто-нибудь, подумает, что здесь не любовь, а ругня какая-то.
– Любовь?! Ну вот что, Горлянкин, – сказала она, уже не в силах сдерживать презрение к нему. – Я с вами даже говорить не хочу о чем-то похожем на любовь, а не то, что иметь эту самую любовь. Я поняла вас, кажется, правильно, поймите теперь и вы меня...
Тамара шагнула вперед, но Ефим зорко сторожил каждое ее движение. В одно мгновенье он притянул ее к себе, до боли стиснув ее руки за спиной.
– К чему прикидываться? – снова хрипло шепнул он на ухо, обдавая ее винным перегаром. – Я все знаю, мне рассказали... Вы мне тоже очень нравитесь... Еще с самого начала, как вы приехали, подумывал о вас, да боялся. А теперь вижу – напрасно.
– Что вам нужно? – задыхаясь, крикнула Тамара, чувствуя, что Ефим медленно опускает ее на землю. – Пустите, я закричу! Слышишь, хам?
– Не пущу... – тяжело дыша, шептал Ефим, но вдруг его руки ослабли, он выпустил ее так быстро, что Тамара лишь с усилием смогла удержаться на ногах.
– Позабавиться захотел, Горлянкин? – сказал кто-то рядом. Этот-то человек и помешал Ефиму. Тамара узнала его: это был Геннадий Комлев.
– Пойдем, Тамара, – кивнул ей Геннадий. – Пусть он приведет себя в порядок.
Но Ефим в один прыжок очутился перед ними.
– Ничего не выйдет! – мрачно заговорил он, сжимая кулаки. Теперь, когда они вышли из-за кустов аллеи, лица стали различимы благодаря слабому свету от электрической лампочки у дверей клуба. И Тамара уловила, как сверкнули глаза Ефима.
– Что тебе нужно, Горлянкин? – нахмурился Геннадий, и Тамара ощутила, держась за его руку, как напружинились его мускулы.
– Пусть она останется! Мне надо с ней поговорить.
– Тебе с ней не о чем говорить. А если все же такое желание есть – завтра днем выбери время. Марш с дороги!
И опять его мускулы налились каменной твердостью.
Ефим молча застыл на одном месте. Вероятно, в этот момент он лихорадочно решал: отступиться или же...
Опять что-то сверкнуло, но теперь у Тамары уже не было времени подумать об этом: Геннадий, охнув, отбросил ее от себя в сторону, и она дико закричала, скорее предчувствуя, чем поняв, что в руке Ефима сверкнул нож.
Пришла в себя она уже возле клуба. Вокруг теснились люди. Геннадий что-то говорил Шалину, размахивая правой рукой. На другой руке, выше локтя, алела повязка. Значит, он жив.
Она почувствовала удивительную легкость во всем теле, и ей захотелось спать, спать, спать.
