Текст книги "Семья"

Автор книги: Владимир Рублев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

7

В начале августа в руководстве шахты произошли большие изменения. Худорев был снят с работы и переведен в город, начальником шахты назначили Ивана Павловича Клубенцова. Тачинский, временно исполняющий обязанности главного инженера шахты, утверждался приказом комбината в этой должности. Со дня на день ждали приезда нового парторга, хотя толком никто не знал, откуда и когда он приедет... Поговаривали, что парторгом будет один из секретарей райкома и что он сейчас инструктируется в области.

Каково же было всеобщее изумление, когда узнали, что парторгом рекомендован Семен Платонович Шалин. Семена Платоновича знали все горняки поселка; немногим более трех лет назад он работал на шахте горным мастером и был партгруппоргом участка. Потом уехал учиться в областную партийную школу.

– Слыхал? Семен Платонович у нас парторгом будет!

– Слышал... Ну теперь кое-кому туговато придется...

– Этот никому не даст засидеться на одном месте. Помнишь, как он на своем участке воевал? Худореву сколько крови попортил, покоя ни минуты не давал... Ну, а теперь он сам начальник...

– Может, стал начальником и затихнет? – осторожно вставлял кто-то.

– Семен Платонович?! Ты, наверное, его не знаешь, если так говоришь.

– Встречаться, конечно, не приходилось.

Такие разговоры слышались в последнее время на шахте. Горняки перебрасывались фразами о новом парторге в раскомандировочной, при спуске в шахту, при подъеме на поверхность.

Иван Павлович, уже принявший управление шахтой, с интересом прислушивался к этим разговорам. Шалина он не знал. Что же это за человек, если, еще не появившись здесь, он возбуждал столько разговоров о себе? Да и не только любопытство испытывал новый начальник шахты при мысли о Шалине. Парторг – политический руководитель, основная партийная фигура на шахте. Каким окажется Шалин? Судить по разговорам о деловых качествах человека нельзя, лучше всего увидеть его в деле... Но Шалин не спешил появляться на шахте... Так прошло несколько дней...

Однажды, когда Иван Павлович обедал дома, в комнату не спеша вошел невысокий мужчина. Остановившись в дверях, он как-то весело и в то же время пристально посмотрел на Клубенцова.

– Можно?

– Пожалуйста...

– Шалин...

– Ну, наконец-то! – обрадовался, приподнимаясь, Иван Павлович. – А мы уже потеряли надежду на ваш приезд... Садитесь...

– Задержался в тресте.

– Сегодня приехали?

– Нет, вчера утром... Решил присмотреться, прежде чем объявлять о своем появлении. А то вдруг окажется, что шахта еле-еле дышит и придется незаметно убегать обратно, так чтоб народ не видел... – улыбнулся Шалин...

– Ну и как же, присмотрелись?

– Присмотрелся... Шахта, конечно, и действительно, еле-еле дышит, а вот убегать не хочется... – рассмеялся Шалин.

– Ну что ж, пойдемте на шахту? Я ведь тоже здесь человек новый, – встал Иван Павлович.

– Слышал... Ну, а я-то не совсем новый...

Во время этого короткого разговора Иван Павлович разглядел Шалина. Ему было около сорока лет, но прищуренные глаза с лучиками морщин на висках и тонкий, резкого рисунка рот заметно старили его. Глаза у Шалина были какого-то неопределенного цвета. Одет он был в серый с коричневой полоской шевиотовый костюм.

– Значит, говорите, шахта еле-еле дышит... – обратился Иван Павлович к Шалину, когда они шли по улице поселка на шахту. – У вас уже, наверное, намечено, что нужно осуществить в первую очередь?

Шалин с каким-то жадным любопытством смотрел кругом, словно забыв про собеседника, и это невнимание задело Клубенцова.

– Да, да... – как-то странно невпопад ответил Шалин, все еще приглядываясь кругом. Несколько шагов прошли молча. И неожиданно Шалин заговорил сам.

– Красивый все же наш поселок... Курорт, а не шахта! – восхищенно качнул он головой.

– На курорте отдыхают, а нас послали сюда работать, – иронически заметил Клубенцов.

– Что же – будем работать, – быстро откликнулся Шалин. – А с чего начать... пока не знаю... Кроме партийного собрания, еще не могу предложить ничего... Трудное положение... Но тем интересней будет работа.

Что-то почти радостное прозвучало в словах Шалина, и Клубенцов недовольно поморщился: не любил он, когда о серьезных делах говорят с наивной приподнятостью. Ребячий пафос тут не поможет, нужно быстрое вмешательство, нужны, прежде всего, строго продуманные действия. Да да – строго продуманные...

– На раздумье много времени нам не отпущено, – продолжал между тем Шалин и с неожиданной твердостью добавил: – Логика вещей подсказывает, что в таких случаях надо поднимать весь коллектив, всех рабочих, и всякое гнильцо, что здесь накопилось, надо перемять, прочистить.

«Вот ты какой! – с любопытством скосил глаза Клубенцов. – Интересно в деле тебя увидеть», – а вслух лишь сказал:

– Да, в жизни работы много... Обидно то, что Худорев – мой бывший учитель... Я ведь у него начинал техником работу. Привык он на мускулы горняка надеяться, а сейчас не 1935-й год – механизмы, машины решают дело. Мускульной силе есть предел, не бесконечна же она. Значит, один выход – упорно внедрять горные машины. Не вышло раз, сорвалось – подумай да снова начинай. А Худорев комбайн «Донбасс» держал на поверхности. Не подходит, говорит, геологическая карта шахты.

Перед самой шахтой их догнала Тамара.

– Папа, ты сегодня задержись на работе, я иду в кино, – сказала она, и темные глаза ее, весело блеснув, на мгновенье задержались на Шалине. Она чему-то улыбнулась и быстро прошла вперед.

– Дочь?

– Дочь... – сразу помрачнел Клубенцов, вспомнив дошедшие до него слухи о связи дочери и Тачинского. Он уже не однажды хотел поговорить об этом с Тамарой, но в решительные моменты как-то совестился разговора, приходя к мысли, что связь дочери с Тачинским – ее чисто женское дело, в которое как-то просто неудобно ввязываться.

– Моя Нина уже институт кончает, – тепло отозвался Шалин, но Иван Павлович, чувствуя, что разговор зайдет сейчас о детях, и боясь этого, торопливо перебил парторга:

– Дела еще не принимали?

– Дела? – Семен Платонович с любопытством глянул на Клубенцова. – Сегодня приму...

Поспешность, с которой Клубенцов перевел разговор, не ускользнула от его внимания. «Не хочет, наверно, чтобы я был вхож в его личную жизнь», – решил Шалин и тоже замолчал. Так молча и прошли оставшиеся метров двадцать до шахтоуправления и так же неловко, молча, с каким-то досадливым чувством разошлись по кабинетам.

8

Клубный зал был полон народу, когда друзья вошли в него. Как обычно, горняки пришли посмотреть кино со своими семьями.

Остановились у дверей. Аркадий, оглядев толпу, не нашел Тамары и подтолкнул Геннадия:

– Ты не видишь ее?

– Нет... – а сам скосил глаза в сторону группы девушек, которые коротали время в оживленных разговорах и смехе. Среди них заметно выделялась удивительно белокурая девушка в строгом палевого цвета костюме. «Не здешняя», – решил Геннадий, отводя взгляд.

Аркадий увидел в это время входящую в дверь Тамару и сжал руку Геннадию.

– Пришла...

Тамара прошла мимо, совсем рядом, не замечая их, но вдруг, славна повинуясь невидимой силе, оглянулась, увидела друзей и растерянно замерла на месте, опустив голову. Так и стояла она в трех шагах, родная и близкая, смущенная и взволнованная, и Аркадий рванулся к ней...

– Тамара... – губы шептали почти беззвучно, но девушка услышала, подняла голову и посмотрела на него. Сколько было в этом взгляде робкого призыва, тоски и печали, сколько нежности излучал он.

– Здравствуй... – опомнился первым Аркадий и подошел к ней.

– Аркадий... пойдем, пойдем... на улицу... – прошептала Тамара, борясь с желанием сейчас же, при всех, броситься к нему на шею и расплакаться счастливыми слезами.

Они вышли из клуба, никого не замечая. Все, что волновало их до этого, все печали и радости, пережитые ими за те месяцы, когда они были разлучены, отлетели прочь. Сейчас было одно: они снова вместе.

– Тамара...

– Милый мой... Аркаша.

Звездная ночь была сегодня удивительно хороша. Теплая, трепетная, пьянящая...

* * *

Тачинский остро переживал неприязнь Тамары, хотя до встречи с нею он не представлял себе, что женщина может овладеть всеми помыслами мужчины. Его личная жизнь с Татьяной Константиновной была очень спокойной и необременительной для него.

Главным принципом в отношении Тачинского к Татьяне Константиновне было: «Жена – прежде всего женщина».

Шли годы, менялись места работы, изменялась жизнь, но взгляды Тачинского на семью не менялись. Он никак не мог себе представить, вернее, даже не пытался это сделать, что жена – это первый и лучший друг в жизни. Снисходительную улыбку вызывали у него книги, в которых рассказывалось о большой дружбе, лежащей в основе семьи...

«Все это, конечно, агитация... – думал он. – А от книг до жизни – десятки лет...».

Разошелся с женой он так же проста, как и жил

Правда, недавно произошел случай, о котором Тачинский не любил и даже боялся вспоминать... Татьяна Константиновна готовилась стать матерью. Когда она сообщила об этом мужу, он ничего не сказал, но на сердце лег неприятный осадок. Детей Тачинский не любил. К тому же он чувствовал, что разрыв с Татьяной Константиновной – дело ближайших месяцев: даже за личиной показного равнодушия он не мог скрыть неприязни к ней. А если они разойдутся, и у Тани будет ребенок, ему придется платить одну четвертую часть зарплаты. Марк Александрович стал горячо убеждать жену сделать аборт, но она запротестовала: «Нет, нет! Я хочу ребенка!». Видя, что с женой не договоришься, Тачинский быстро завел близкое знакомство с местным хирургом...

А спустя полмесяца Тачинский ушел от жены и поселился в одном из вновь выстроенных домов. Ушел. даже не предупредив об этом жену, считая, что объяснения излишни, так как он перед ней ни в чем не чувствовал себя обязанным.

Неприятно было лишь людское мнение. Он даже реже стал спускаться в шахту, чтобы не встречаться с людьми. И получилось, так, что ни он, ни, тем более, Худорев, не стали знать подробностей подземной жизни шахты, и добыча угля неуклонно, катастрофически поползла вниз... В довершенье всего, этот роман с Тамарой...

...Не удивился Тачинский поэтому, когда на третий день после приезда Шалина парторг и новый начальник шахты вошли в его кабинет.

«Сейчас будет предъявлен ультиматум», – подумал он, здороваясь с начальством.

– Марк Александрович, жалобы поступают от горняков: не видят вас внизу, в забоях... – усаживаясь, сразу же начал Шалин. – Я даже удивился: вы же, насколько мне помнится, раньше из шахты не выходили... Ну да ладно, это вопрос не главный. Давайте-ка все вместе обсудим, как проведем наше первое партсобрание... Мы тут с Иваном Павловичем кое-что уже надумали. Но без вашего участия здесь не обойтись.

Потом все спустились в шахту. Остановились в забое, где работал врубмашинист Комлев. Опытным глазом Иван Павлович сразу определил: перед ним мастер угля. По равному гуденью машины угадывалось, что ее хозяин – опытный горняк и знает цену механизму... Неожиданно машина смолкла.

– Что такое?

Комлев, улыбаясь чумазым лицом, вытирая руки о тряпку, подошел ближе:

– Ради такого случая решил потерять минуту-две. Здравствуйте, Иван Павлович!

– Постой-ка, постой-ка... Комлев?! Так ты все еще рубишь уголь! А я считал, что ты уже и дорогу на шахту забыл.

– У горняка лучшая дорога – на шахту. Как же я ее забуду? – рассмеялся Комлев. – Пока не выгоняют, работаю.

– Ну, нет, тебя не выгонять, тебя на руках носить надо. Замечательно работаешь! Нормы полторы даешь?

– Бывает, что и по две, но это редкость. Разве будешь рубить, когда навалоотбойщики не успевают, а про транспортников и говорить нечего, – он нахмурился. – Толку мало в моей работе.

Когда поднялись на поверхность, Клубенцов вздохнул:

– Который раз уже спускаюсь вниз, а привыкнуть к шахте не могу. Плохи дела в лавах... – и он внимательно посмотрел на Тачинского, молчавшего почти все время. – Как думаете, Марк Александрович, чего же не достает? Не знаете? Да все дело в том, что горняка вы не уважаете, не даете ему самого главного, для чего он и пришел в шахту: возможности трудиться... Почему же на организацию его работы вы смотрите, как на что-то будничное, надоедливое? Слышали, что Комлев сказал? А у этого... молодого... Калачева разве не существенные претензии к вам? Так дело не пойдет, это имейте в виду.

Тачинский, нахмурившись, стал смотреть в сторону, а при первой возможности и совсем отстал от начальника шахты и Шалина.

«Быстрые вы очень... – усмехнулся он, рассеянно шагая к шахтоуправлению. – Посмотрим, какие из вас будут руководители. Критиковать – легче всего...»

Тачинский вскинул глаза и удивленно остановился: он был у крыльца бухгалтерии.

Метнул взгляд на окно, заметил, как дрогнула там занавеска, постоял в раздумье и повернул обратно.... И снова потекли невеселые мысли, в которых все чаще появлялась Тамара. Возможно, она и любит его, иначе не позволила бы взять себя в ту ночь... Но зачем же тогда мучает его, зачем?

Но вдруг он вздрогнул: по дорожке навстречу шла Тамара. Рядом, с ней – начальник внутришахтного транспорта, этот... как его... Зыкин... Они шли и о чем-то тихо разговаривали... О чем? Да это нетрудно было заметить по нежному, ласковому взгляду девушки и по смущенному виду Зыкина.

Тачинский, сам не замечая, что делает, быстро свернул с дорожки в сторону и, зайдя за кусты акаций, опустился на траву.

В окне бухгалтерии опять опустилась приподнятая было занавеска.

9

– Давай, давай, не церемонься, горе луковое... Я теперь сам хозяин в доме. – Ефим почти силой усадил Валентина за стол и крикнул:

– Зинка! Налей-ка нам супу... – и опять повернулся к Валентину. – Упекли моего батю, черти... Суд был показательный в клубе, народу сбежалось... Все припомнили: и кулак-то он бывший, и подхалимов любил, наряды ложные оформлял, лес сплавлял и всякой прочей ерунды понаписали... А все потому, что кое-кому не по нутру пришелся.

Зина безмолвно поставила тарелку перед Ефимом, он довольно крякнул и на мгновенье умолк, помешивая ложкой суп. Поднеся ложку ко рту, долго дул на нее, прежде чем отхлебнуть. Потом недовольно скривился и властно бросил через плечо:

– Соли!

«В отца пошел, его замашки, – усмехнулся Валентин. – В хороших семьях, пожалуй, вперед гостю подают обед, а тут приучены наоборот – своему владыке...»

– Ешь давай, – покосился на него Ефим, когда сестра поставила на стол еще одну тарелку с супом.

– Спасибо, Ефим, не хочу... – мотнул головой Валентин.

Он ждал, что Ефим возмутится его отказом и станет упрашивать, но тот, с трудом пережевывая хлеб, едва выдавил:

– Не хошь, как хошь... Хороший суп наварила сегодня Зинка.

Опорожнив тарелку, икнул и шумно отпыхнулся.

– Говорил я тебе, горе луковое, сразу – оставайся здесь. Не захотел, а теперь сызнова все начинать будешь. Зинка, кашу тащи! Видишь, как я ловко устроился? Две-три тысячи в месяц отдай – и не греши... – он облизнул жирные губы. – Домишко от бати по наследству, считай, уже получил. Крепко пришлепали ему. Когда-то он вернется... Теперь бабу в дом надо... Вот оно как обертывается, чуешь? – Ефим довольно хохотнул. – Да и тебе здесь не мешает бабенкой обзавестись, а? Ты Зинку... – и прикусил язык: сестра несла кашу. Когда она молча вышла, наклонился к Валентину и зашептал, мотнув головой в ее сторону

– Давай-ка, горе луковое, действуй. Комнату вам выделю, живите себе.

– Не стоит... – отвернулся, чтобы не рассмеяться в лицо хозяину, Валентин.

– А что тебе еще надо? – загорячился Ефим. – Жена из нее ладная выйдет, помяни меня, горе луковое.

Валентин почему-то вдруг вспомнил темные мокрые плавки Зины и ее полные икры и, покраснев, встал:

– Идти надо...

– Ну, нет! – вскочил Ефим и крикнул в дверь:

– Зинка!

Она появилась и вопросительно застыла на пороге-

– Давай-ка налей... Хотя, я сам... – и не успел Валентин опомниться, как Ефим уже вернулся из кухни с бутылкой водки.

– Брось, Ефим! Я пить не буду, – с внезапной злостью заговорил Валентин. – Ты, как вижу, алкоголиком уже стал.

– Ничего, ничего, – смеялся Ефим, откупоривая бутылку. – Она для здоровья не вредна, горе луковое.

– Куда же вы торопитесь? – неожиданно вступила в разговор Зина, и в ее робко поднятых глазах вдруг запрыгали шаловливые огоньки. Валентин смутился от этого взгляда.

– Ну, ладно, – решился он и добавил: – Только водки пить ни глотка не буду!

– Я и один справлюсь, – ухмыльнулся Ефим. – Вам с Зинкой воды налью, чтобы чокаться.

Вскоре Ефим так опьянел, что едва ворочал языком. Но упорно подливал и подливал себе водки, пока, наконец, не захрапел тут же, за столом. Зина уложила его на лавку, притащив подушку и одеяло.

– Ну вот... – сказала она, садясь на лавке очень близко к Валентину и во взгляде ее, торжествующем, радостном, было что-то такое призывное, что он смущенно отвел глаза.

– Ты... не рад? – совсем рядом шепотом спросила она, он ощутил на шее ее жаркое дыханье. – Но что я могу сделать, Валентин? – она несмело повернула его лицо к себе, и в глазах ее была такая мольба, что он не противился, когда горячие губы ее коснулись его губ.... «Что я делаю?!» – вдруг пронеслось в голове, он попытался встать, но Зина крепко прижала его к себе. – Ох! – вдруг вздохнула она, склоняясь к его груди.

– Хороший мой... – прошептала она, и руки ее обвились вокруг его шеи, всей тяжестью тела она тянула его все ниже и ниже... Но когда она, коснувшись пола, ослабила руки, он огромным усилием воли оторвался от нее и бросился в дверь, на улице, чувствуя, что еще секунда – и потеряет самообладание.

10

Уже с первого знакомства с шахтой Иван Павлович увидел, что трудностей впереди, хоть отбавляй... В старых, отработанных лавах он натыкался на полузаваленные испорченные механизмы, которые с успехом можно было после ремонта пустить в ход. Действующие врубмашины, электровозы, насосы, воздушное хозяйство были настолько изношены неправильной эксплуатацией, что становилось ясно: в один прекрасный день наступит расплата за все это.

Но самым существенным недостатком было то, о чем он сказал недавно Тачинскому.

Однажды Клубенцов столкнулся в шахте с таким положением.

Группа электрослесарей с утра была отправлена на ремонт электровоза, который новый начальник шахты случайно разыскал в тупике в выработанной лаве. Клубенцов более часа обследовал электровоз и пришел к выводу, что машина может служить еще бог знает сколько времени, если подремонтировать ее.

Получив задание, три электрослесаря ушли в шахту. Часа через два пришел туда и Клубенцов. Электрослесари мирно лежали возле электровоза и о чем-то разговаривали.

– В чем дело? – удивленно спросил Клубенцов, видя, что к работе они еще не приступали.

Они вскочили, переглядываясь друг с другом.

– Мы сейчас начнем... – нехотя ответил один из них, самый старший из слесарей – Устьянцев, мужчина с резкими, угловатыми чертами лица и злыми, цепкими глазами. В первое мгновенье Клубенцов хотел дать волю своему гневу, но он знал: окриком ничего не возьмешь. Они примутся, конечно, за работу сейчас же, но разве ему нужна их работа только сейчас?

– Ну, ладно, ребята. Давайте я вспомню с вами старину, – сказал миролюбиво Иван Павлович и, забрав у одного из слесарей ключи, полез под машину. Электровоз он очень хорошо знал, так как начинал свою шахтерскую жизнь с поста начальника подземного транспорта. Он ожидал, что слесари примутся за работу вслед за ним. Но этого не случилось. Они все трое молча сидели на земле. Прошло несколько минут, когда Устьянцев вдруг вскочил и порывисто подошел к электровозу.

– Товарищ начальник? – позвал он. Клубенцов вылез из-под машины.

– Вы, начальник, мы подчиненные, – резко сказал Устьянцев, забирая ключи из рук Клубенцова. – Работать обязаны мы, а не вы... Учить нас тоже не надо, мы умеем сами.

– Умеете? – рассмеялся Клубенцов. – А мне подумалось, что так, как следует, не умеете.

– Мы умеем... по-разному умеем, – все так же хмуро ответил Устьянцев и вдруг спросил:

– А кому, скажите, нужна наша работа? Ведь отремонтируем мы машину, а толку с этого что? Через неделю ее снова в тупик загонят.

Клубенцов нахмурился.

– Ну что ж, я понял вас, товарищ Устьянцев, так, кажется, ваша фамилия? Что можно сказать? Дать вам слово, что сейчас на шахте все будет хорошо, я не могу... Сказать, что больше впустую работать не будем – тоже еще не уверен. Но одно могу сказать: все это зависит не только от меня, но и от вас, от ваших усилий. Один начальник – будь он самым хорошим человеком – ничего еще не сделает, если ему не помогут. Так ведь? А принимать вашу работу приду сам, так и знайте. Если будут недоделки, взыщу строго... Поняли?

– Ну, тут и понимать-то нечего... – ответил Устьянцев и вдруг рассмеялся:

– Ну вот, на свою голову наговорил я... Приходите сюда к обеду, будет готов электровоз.

– К обеду? – переспросил Клубенцов, зная, что здесь работы хватит на добрую смену.

– Раньше, пожалуй, не сделать... А вообще-то попытаемся...

И электровоз был отремонтирован к обеду.

Иван Павлович разыскал Шалина.

К концу смены в раскомандировках всех участков и на видных местах в шахтоуправлении появились листки-молнии, рассказывающие об успехе группы слесарей.

Клубенцов решил не останавливаться на этом. Он приплел в бухгалтерию:

– Татьяна Константиновна, выпишите премии Устьянцеву и тем, кто с ним сегодня работал, – попросил он Яшукову.

Татьяна Константиновна удивленно посмотрела на начальника шахты.

– Но... у нас же еще нет, Иван Павлович, директорского фонда... – напомнила она. – А с других статей нельзя списывать.

– Знаю... В счет моей зарплаты выпишите.

Яшукова изумленно глянула на Клубенцова.

– Из вашей зарплаты?! Но ведь...

– Выписывайте, выписывайте... – нетерпеливо перебил ее Клубенцов. – Дело такое, что нужно.

Едва за начальником шахты захлопнулась дверь, Татьяна Константиновна обернулась к Тамаре, уткнувшейся в какие-то подсчеты.

– Неужели он из своей зарплаты выдаст им премии?

– Наверное... – кивнула головой Тамара. Она знала, что отца не остановишь, если он что задумал.

В половине пятого вся первая смена, только что вернувшаяся из забоев, собралась в раскомандировке. Неизвестно какими путями слух о премиях группе Устьянцева быстро распространился среди горняков. И усталые, чумазые от угольной пыли и пота горняки весело перекидывались шутками, терпеливо ожидая прихода начальства. Когда был зачитан приказ начальника шахты о премировании бригады Устьянцева, к столу подошел Устьянцев.

– Спасибо, Иван Павлович! – с большой теплотой пожал руку начальника шахты Устьянцев. – За то, что цените нашу работу и нас самих, сердечное вам спасибо.

– Сам себя благодари, Устьянцев, – улыбнулся Иван Павлович. – Ты трудился, твоя и заслуга.

А Устьянцев повернулся к горнякам и неожиданно заговорил:

– Вот, товарищи... – он на миг остановился. Клубенцов глянул на Шалина, думая, что тот попросил Устьянцева выступить, но Семен Платонович также вопросительно смотрел на начальника шахты.

– Не мастер я говорить, – махнул рукой Устьянцев. – А все же так скажу... Работать теперь буду, как полагается, по-настоящему, по-горняцки.

И под горячие аплодисменты горняков быстро пошел на место.

Семен Платонович, когда пошел домой на обед, с легкой завистью подумал, что не он, парторг, а Клубенцов смог найти подход к сердцам горняков. «Хороший он, сильный человек, – думал Шалин. – А вот никак мы с ним еще по-настоящему не сойдемся. Энергии, видно, у него столько, что он все сам стремится сделать. Хорошо это или плохо?»

– Семен Платонович!

Было неожиданным, что его быстро догоняет не кто иной, как Клубенцов.

– Ты, понимаешь, забыл с тобой об одном деле поговорить, – подходя, торопливо заговорил начальник шахты. – Хватился, а тебя – нет, говорят только-только на обед ушел.

Было уже далеко за полдень, жара спала, и так вольно и свободно дышалось, что Шалин и Клубенцов, не сговариваясь, замедлили шаги.

– Тяжелое положение с крепежным лесом создается, – сказал, наконец, Клубенцов. – Худорев, видно, не контролировал расход его, и плановый лимит вот-вот кончится... Не хочется залезать в долг к государству, вот и думаю, что можно сделать, чтобы выправить положение.

Семен Платонович догадался, что Клубенцов обращается к нему за поддержкой. «Странно, Иван Павлович, просишь ты о помощи-то, – мысленно обратился он к Клубенцову. – Ты прямо, прямо скажи».

А вслух сказал:

– Если расходовать лес сверх лимита, это ударит по себестоимости угля. И так у нас уголек-то дорогой. А что же иначе сделать? – И, что-то прикинув в уме, равнодушно сказал:

– Повторно использовать надо крепеж. Отработанных лав у нас много, и лесу там пропадает ни за что порядочно.

Клубенцов враз остановился.

– Но это... это же действительно верно! – воскликнул он. – Как я не додумался? Ну, спасибо, Семен Платонович... Выручил ты меня. И как выручил.

– А за что же спасибо-то? – прямо в глаза Клубенцову взглянул Шалин. – Я ведь не вам услугу-то оказал, а государству... – И усмехнулся. – А с государством мы как-нибудь рассчитаемся, я у него в неоплатном долгу.

– Это верно, конечно, – помрачнел Клубенцов. – Да только что-то не вижу этого расчета, Семен Платонович.

– Семен Платонович, вас можно на минутку?

Наперерез им быстро шел Устьянцев.

– Мне бы посоветоваться с вами надо, – скупо улыбнулся он. – Вы уж простите, Иван Павлович.

– Ничего, ничего... – сказал Клубенцов, но то, что Устьянцев решил посоветоваться с Шалиным, как-то задело его.

Иван Павлович вспыльчив, но долго сердиться не может. И сейчас он уже не уходит, а краем уха слушает разговор Шалина с Устьянцевым. Он слышит, что они говорят о личных планах слесарей, и догадывается, что группа Устьянцева прочитала, наверное, во вчерашней газете выступление донецких шахтеров.

– Ну что ж, продолжим разговор, Иван Павлович, – заговорил Шалин, когда они снова пошли вместе. – И закончим его сегодня, чтобы уже никогда не возвращаться.

– Какой ты все же нетерпеливый и упрямый, Семен Платонович, – миролюбиво отмахивается Клубенцов. – Обязательно тебе надо к какой-то точке подойти... Ну, погорячился я, так ты же поймешь.

– Я понял. Но в таком случае и ты должен понять меня... – Шалин искоса глянул на Клубенцова. – Неужели ты думаешь, что сможешь один из прорыва шахту вытащить, что это тебе под силу? Тогда надо разогнать всех инженеров, парторга отправить на участок погрузки – работать.

– Ну, это ты ерунду городишь, Семен Платонович.

– Не ерунду, а так получается, – усмехнулся Шалин. – Ко мне уже два инженера приходили, не нравится им твоя македонщина.

Шалин ждал, что Иван Павлович обидится, но Клубенцов лишь тихо сказал:

– Не люблю я тех, кто плохо работает. Деньги народные исправно получают за инженерский диплом, а на шахте – от и до... И в деле-то они так себе, как телята. Ты, вижу, в работу вцепишься крепко, перед тобой я виноват, а их или заставлю уважать труд, или...

– Или?

– Ну что ты пристал? – неожиданно засмеялся Иван Павлович. – Видишь, дочка тебя уже встречает? Ну, приходи быстрей на шахту.

И пошел независимой, легкой походкой к своему дому.

«Как-то придется мне сработаться с этим егозистым и ершистым человеком? А понять нам друг друга надо, обязательно надо», – подумал Семен Платонович, наблюдая, как шагает по улице Клубенцов.