Текст книги "Янтарная сакма"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

– Ногаи донесли мне, что был ты, Ивашка Московский, у моего брата, у крымского хана. Зачем ездил? Меня дразнишь, да? – Казанский хан сидел на своём троне, увезённом из города Бухары ещё внуком Чингисхана, самим Бату-ханом, почти двести лет назад.

Перед троном стоял Иван Третий, великий князь Московский. А попробуй не стоять перед древним персидским троном! На нём ещё цари русов сидели, когда держали под собой Персию и Византию! А этот, который сидит сейчас там, наверху, и бормочет по-своему, он кто? Так, грелка для великого трона...

– Мен сен баламыс ба, айналайн... Казани Коган[45]45
  «Я тебя хорошо понимаю, казанский князь» (тангут.).


[Закрыть].

– Ты, Ивашка Московский, говори по-русски! Иначе мой толмач зря деньги станет получать.

– А чего тут говорить? Вот. – Иван Третий рассупонил польский кунтуш[46]46
  Кунтуш – верхняя мужская или женская одежда с отрезной приталенной спинкой и небольшими сборками и отворотами на рукавах.


[Закрыть], достал свёрнутую шкуру сайгака с арабскими письменами и сунул назад себя, зная, что ханский толмач там.

Толмач живо и вслух прочёл грамоту крымского хана. Особливо выделил голосом, что четвёртая, любимая, жена Великого султана вот-вот родит и нужно ей делать подарок.

Услышав про роды султанской жены, казанский хан, родом сам от внука бухарского эмира и кыргизской бабы, соскочил с трона и пробежал вокруг Ивана Третьего:

– Мне, вперёд Крыма, почему не дал знать о такой счастливой вести?

– Ну, потому, что ты бы на Москву навалился, стал денег требовать на подарок мимо дани.

– Собачий хвост!

Иван Третий, великий князь Московский, переступил с ноги на ногу. Они, татары, от малого умишка думают, что это очень обидно, когда тебя называют «Хвост собаки». А это просто весёлая подначка арабов, дразнящих тех, кто пашет землю в одиночку. Собака всегда бежит впереди своего хозяина, виляя хвостом. Ибо понятно, что впереди может выскочить волк или, не приведи бог, татарин. Тогда верный сторож гавкнет, а пахарь тут же достанет топор или боевой лук.

Казанский хан вдруг остановил свой бег вокруг Ивана Третьего:

– А почему на колени не встал? Башку сейчас рубить тебе буду!

– Руби. Тогда не узнаешь, почему тебе не надо тратить деньги на подарок, великому султану. Менгли-Гирей потратит, а ты сохранишь.

– Почему это я не стану тратить деньги на подарок великому султану?

– Выкинула плод султанская жена... Праздника в Константинополе не случится.

– Радуешься, да? Ивашка ты московский! Радуешься, что не прирастают Магомедовы силы людями?

– Бабы – не люди, – скучно ответил Иван Третий. – Бабы они инструмент человека. Так и в Коране написано. И в Библиях.

– А? – Казанский хан толкнул своего толмача.

– Джарайт балкала! – тут же подтвердил толмач, зная наверняка, что хан евонный ни Корана, ни Библии не читал. – Правильно тебе говорит Иван Третий, московский князь.

– Езжай тогда домой, Ивашка московский. Там мои люди тебя ждут. Им денег дай. Они знают сколько.

– А нет денег на Москве. – Иван Третий уже дошёл до двери. – Все деньги у крымского хана. Ты сам слышал бумагу, сие подтверждающую. К зиме дань соберём да тебе принесём, тогда наши деньги сочтёшь. А пока нищие мы, хвосты собаки. – Иван Третий толкнул двери так, что обе высоченные половинки с грохотом резнулись об стены дворца.

Жди зиму! Уже из бараньих шкур, собранных великим князем, пошито три тысячи тёплых шубеек да три тысячи шапок, да в сапоги шерстяные укладки. Жди зимы, Казань-город...

* * *

Вечером, через день после возвращения Ивана Третьего из долгого и тяготного пути, за Бусыгой Колодиным и за Проней пришёл сам княжий конюший.

– Пошли. Зовёт.

Шуйский держал на псковских купцов справедливую обиду. Он просил у них ведро кизлярки, а получил лишь баклажку глиняную на треть ведра. Остальное было на всякий случай подальше припрятано. Боярин это чуял, оттого и злился.

В сумерках княжей палаты сидели окромя князя Ивана Васильевича Третьего те три монаха – не монаха, но трое крепких книгочеев в монашеских одеяниях. Проня Смолянов никак не верил, что у монахов могут быть такие кулаки, будто пудовые гири. И руки у них, от плечей до локтей, что конские ляжки. Такой рукой можно мечом полдня махать и не устать. Проня монахов побаивался, в глаза им не глядел.

Стол для пиров сиротливо стоял у самой стены.

– С завтрашнего утра, псковские, вы никуда гулять не выйдете. Вот вам три учителя и месяц сроку. Чтобы знали всё, что учителя вам накажут! Да так знали, чтобы из уст отлетало... Вчерась был у меня гонец от тверского князя. Так тот чуть ли не в приказ велит мне вернуть ему либо тетрадь Афанасия Никитина, либо десять гривен, что тот Афанасий занял под своё имя у него. Да с жидовским привеском в двенадцать гривен! Чего мне делать? С вас взять двадцать две гривны? С сирых неучей?

– Мы отдадим ему, тверскому, великий княже, сами отдадим, – заполошился Проня. – Вот сходим в Индии и отдадим.

– Ладно. Тогда ты, Шуйский, раз купчины в отдаче денег добровольны, когда будешь к имям в конюший двор ходить, сабельку-то сымай с пояса. Но! Без плётки всё же не ходи!

– Не буду ходить без плётки, – заулыбался боярин Шуйский.

Великий князь вдруг замолчал, вроде и дышать перестал. Подпёр голову левой рукой, да так и застыл. Пригорюнился. Бусыга Колодин с удивлением заметил, что точно так же сидит и шурин его, Проня. Всегда дразнит великого князя, дубина стоеросовая! Мало того, Проня вдруг решился потревожить думу великого князя:

– О чём горюешь, великий князь, Иван Васильевич? Может, тебе помочь надобно? Так мы... это...

– Печалуюсь я от того, купчины псковские, что сидят у меня на посольском дворе да за крепкой оградой литвинские послы. Приехали дочь мою, Елену Ивановну, единственную мою отраду, просить замуж за круля литвинского, Александра... И к тому моя думушка клонится, что дочь свою единственную, я за того круля литвинского отдам! Потому что иной возможности задрать Литву да Польшу у меня нет.

– Ка-ак «задрать»? – изумился Проня Смолянов.

– Как медведь задирает. Обычно. – Великий князь поднял голову. В глазах блестели такие искры, что ими можно было запал у ружья подпалить.

Проня Смолянов сообразил свою оплошность, тут же бухнулся со скамьи в ноги московского государя. Иван Третий незлобно пнул Проню, велел сесть на место.

– Шуйский! Ты там крикни, пусть гридни стол накроют. Посумерничаем и спать пойдём. – Великий князь вдруг поднялся со стула. – А чтобы вам, купцы, жилось веселее, так я вам свою тайну открою! Встречу имел я с крымским ханом...

– Чтобы крымский хан за Афанасия Никитина эмира Трабзона наказал? – осведомился совсем оживший Проня Смолянов.

– Да нет, – глаза у великого князя странно, по-волчьи сверкнули. – Помнишь, там, у Пскова, бражничали, когда войну отменили? Запродал я ваши жизни и весь ваш город Псков крымскому хану. Ежели через два лета вы, купцы дорогие, не вернётесь из Индий да с дорогим товаром или с золотом, то оно вот как станется: Псков навечно сядет под крымского баскака.

С вашими родителями, жёнами и детьми. С соседями, друзьями и недругами. Хе-хе!

Гридни стали стучать по столу деревянными тарелями, кто-то принёс сальные свечи, зажёг. Но светлее не стало. Вроде даже и потемнело... Ибо врать Иван Третий Васильевич умел очень убедительно. Оттого и смог за время своего володения прирезать к Руси ещё столько земель, сколько у ней было, когда он народился. Русский был князь, он всё резал без особых слов. И земли, и людей.

Шуйского, который всё посмеивался в бороду, шепнули вдруг от двери. Он подошёл туда, что-то послушал. Весело выругался. Сел за стол, глянул на Ивана Васильевича, на поникших псковских купцов, проорал стольному гридню:

– А ты всё же нам выпить подай. Повод нашёлся!

– Ась? – повернулся к конюшему великий князь.

– Литвинские послы пошли на попятный ход. Иосиф Волоцкий в полдень приехал, им души тут же загнул – через плечо до задницы.

– Побольше несите выпить, эй там! – крикнул гридням Иван Васильевич.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Три недели, что послы литвинские сидели в посольской усадьбе за крепким забором, с ними говорил только боярин Данило Щеня.

Сначала ругались о пограничных спорах: кто кого зарезал да за что. Резались на границе Руси и Литвы только бродячие шайки, да купцы, защищавшие свой товар. Про то Москва ещё с покойным королём Казимиром решила, что каждый своих резальщиков выдаёт другому. Десять раз так приговаривали на сходах, но на границе порядка так и не имелось. Ну, вот, нынче порешили, что пусть государи сами казнят своих воров.

– А как же нам быть с верой вашей принцессы? – на последнем сходе послов взял слово примас католиков Литвы и Польши. – Она, по древнему магдебургскому праву, должна принять нашу святую католическую веру! Жена короля не имеет права быть иноверицей!

Этот был тот подлый вопрос, собственно, из-за которого литвинские послы и сидели на Москве. Его в грамотах не прописывали, поелику прописать такой пункт брачного договора значило тут же поставить вопрос ребром: «Кто кого станет бить и воевать? И в той войне изначально кто будет прав?»

Данило Щеня, боярин, уже три раза бывший в большом полку третьим воеводой, а после этого спора с послами, ясно понимающий, что быть ему теперь уже вторым воеводой, а чуть подалее и первым, если великому князю угодит, тут, после этого вопроса, засопел. Потому как вопрос этот сам великий князь Иван Васильевич уже решил. И решил зверски православный храм на литвинщине ставить для его дочери! Нет храма – нет и невесты у короля Александра!

А ежели Елене не быть невестой и женой, тогда вертать назад королю Александру жидовский займ, сотворённый под честное слово папы римского. Десять тысяч золотых венгерских дукатов занял молодой король Александр у жидов, исключительно на войну с московитами и не извещая об этом сейм. А победит король Александр Москву да пограбит, тогда будет чем отдавать долг. Другого способа крупно и как бы честно задрать Москву у него нет. Жениться надо на православной невесте. За веру потом и задираться... Правда, жиды-кредиторы выставили ещё условие королю, что свои синагоги на Московии поставят за свой счёт. Да пусть хоть в каждой деревне ставят за свой счёт. И шинок, и синагогу. Королю Александру эту жидовскую затею брать в раздумье невместно. Он светский владыка. Религия же бродит во тьме среди чёрного пахотного люда – пусть её...

Ответ насчёт веры королевской невесты должен был давать литвинским послам Гавриил, настоятель Волоцкого монастыря. Его со дня на день ждали с приездом. Чего это вдруг вывалил Даниле главный переговорный вопрос этот чумной и тощий католический поп?

Данило Щеня посмотрел на молчащего литвинского посла Станислава Нарбутовича:

– Начали нас задирать, что ли?

– Этот вопрос – дело сакральное, не в моей компетенции, – быстро ответил Нарбутович, щеголяя латинскими словами. – Твоего ответа, видишь, ждёт примас католикос. Не я.

Великий князь запретил Даниле касаться церковных сущностей, могущих возникнуть в разговоре. Но тут вопрос поставили так, что личного посыльника великого князя, а значит, и его самого, государя всея Руси, обидели. Потому Данило Щеня резко развернулся в сторону папского посланника и ответил:

– Сначала, примас католикус, она дочь великого государя нашего, а потом уже, во вторую очередь, после свадебки, жена вашего короля.

Дьяки, сидевшие за спиной Данило Щени, ухмыльнулись в бороды и застрочили на листах ответ молодого боярина...

* * *

Что дьяки зачали ухмыляться на совсем не посольские слова выскочки Данило Щени, увидал через тайную щель в соседней комнате боярин Иван Юрьевич Патрикеев, воевода большого полка и второй по силе влияния на Москве человек после великого князя.

Ворочать большим передовым полком означало ого-го какой вес! Вот двадцать лет назад воевода Семён Бельский, которого теперь кличут Иудой, в резне при городке Корчеве взял да и повернул большой полк боком. Литвины это знали и ударили по русским и в лоб, и в тыл. Много русских тогда полегло, а много и полонено было. А Иуда после той резни очутился в Литве, при дворе короля Казимира и при жирном кормлении на дарёных ему русских городах и вежах...

Теперь вот большой полк повелением великого князя так и остался стоять между Псковом и Великим Новгородом. Сторожевые полки левой и правой руки развели широко в стороны. Полк левой руки неожиданно ушёл к самой литвинской границе, аж под городок Себеж, а полк правой руки встал у Старой Русы. Что значило для новгородцев оборону, а не нападение. Но вот зачем засадный полк великий князь погнал встать не на позадках, как обычно, а поперёд большого полка, в двух переходах от Великого Новгорода? Зачем на Ильмень-озеро ушли сибирские татары?

В Переговорной палате опять густо заговорили. Литвины расшумелись так, что стали стучать сапогами.

Иван Юрьевич Патрикеев припал глазом к смотровой щели секретного чулана. Пусть постучат. Договор у него с литвинами был тайный, что если станут стучать сапогами об пол, то он немедля появится в переговорной палате, помогать литвинам... Подождут. Не свадьбу справляют...

Чего это его тревожило посейчас? А! Засадный полк великий князь велел отвести почти к самому Великому Новгороду.

Вот сие есть загадка. Расположение засадного полка подскажет новгородцам, что великий князь, их... прикрывает! От кого прикрывает? Получается, что прикрывает от... Москвы?!

А командует нынче засадным полком вон тот малородный выскочка, Данило Щеня! А ведь этого выскочку надо бы прикончить, ась?

* * *

Об этом позавчера ещё думали пять высокородных бояр во главе с ним, с Иваном Юрьевичем Патрикеевым, укрывшись в монастыре на Тихвинке, у Зосимы – митрополита Московского и всех земель. Он, Патрикеев, да великие бояре Ряполовский, Стрешнев, Бельский – сын Иуды, Собакин, да Михайло Воротынский – вот кто правил Русью! А не «Божьей милостью государь всея Руси».

– Пора бы начать надвижение новых уставов на Москву, – темно сказал тогда боярин Ряполовский. – Пора ведь? И Марфа-посадница того ждёт, и силы, за ней стоящие... Их бесить не надо.

– Митрополит Зосима должен прийти, он скажет, – так же смутно ответил воевода Собакин и поморщился. У него вдруг стали открываться старые раны на спине, он их двадцать лет назад получил, когда бежал от стен Казани. Собакин положил нынче тайком большой вклад в Тихвинский монастырь и по весне будет в него перебираться с полным постригом, на покой.

– Не надо бы поспешать, – с одышкой выдал свою мысль боярин Стрешнев. – Своего мы добились. Дмитрий, сын Ленки, молдаванской сучки, уже ходит в великих князьях и громогласится на площадях тоже как «государь всея Руси»... На той стороне просят нас пока руками не рыпать и копытами не бить... – Стрешнев имел способность говорить с насмешкой.

– Меня, бояре... – вдруг совсем строго, как командовал, произнёс тогда Иван Юрьевич Патрикеев, – весьма заботит, что на половине Руси уже звучит по храмам и монастырям иная молитва, заместо «Отче наш». Там изменен уже канон моления и Великий пост не блюдётся в полную силу. Так только, словесами постятся. И порядок церковных праздников изменен. А государю нашему – хоть бы хучь! Ведь о том ему доклады, поди, несут, тот же игумен Волоцкий целую тетрадь бумаги извёл противу нововеры. А...

– Погоди, – перебил его Бельский-сын. – Тут я вот что скажу. Иван-князь назвал это тихое изменение в уставах «ересью жидовствующей» и велел ту ересь остановить. Но как остановишь то, что народом приемлется? Иван-князь, видать, понял, что если пошёл один раз у нас на поводу, огласил наследником своего внука Дмитрия, то далее ему сопротивления иметь не следует. Даже в поправке в вероисповедании... Сомнут.

– Да не сомнут, – выдохнул боярин Стрешнев. – Отравят или убьют.

– Что ж, Иван-князь неделю назад об том говорил, – вскинулся тут старик Ряполовский. – На сороковинах по сыну высказал мне душевную правду. О князе Иване Лукомском да о Матвее Поляке, толмаче литвинском, говорил...

Сидящие тогда как-то осели плечами. А он, Иван Юрьевич Патрикеев, вдруг почуял, как онемели почки, а потом погорячели, и из них вот-вот прыснет через уд моча.

Князь Иван Лукомский, перебежчик в Литву, да литвинский толмач Матвей Поляк два года тому назад, по заказу ещё живого польского короля Казимира, добровольно согласились отравить Ивана Третьего. Их тогда поймали, пытали русским обычаем и казнили площадно и страшно. А по уговорённой затее, после отравления великого князя Московского, на престол сел бы его младший брат, Юрий Васильевич. Ну, тот сердцем слаб, душою неширок – посидел бы на престоле до семилетия юного Дмитрия, сына Ленки-молдаванки и... тоже бы помре. А Софью, вторую жену Ивана, подлую толстуху византийского рода, да ребенков её, сгноили бы в дальнем монастыре... Впрочем, Иван-князь и сам сообразил упечь Софью в монастырь.

Надо бы кончать напрочь с этим великим князем, с Иваном Третьим. Много на себя власти берёт... Эх, отравили бы его тогда! Хороша была задумка, да у недоумка.

– Говори быстрее, чего тебе сказал князь Иван?! – крикнул тогда Патрикеев на боярина Стрешнева.

– Сказал мне великий князь Московский Иван Васильевич, что знает, когда умрёт и как.

Иван Юрьевич Патрикеев на те слова плюнул, выругался матерно и поспешил вон из кельи, в нужной чулан. А в дверях столкнулся с митрополитом Зосимой. Зосима имел лик бледный, прошипел только:

– Гонец к нам, тайный, из Новгорода. В монастырях Новгородской земли велено великим князем Московским вести перепись насельников. Поимённую...

Боярин Стрешнев, услышав такую весть, хохотнул:

– Иван-князь погодно ведёт такую перепись. По всей земле. Ловит, кто скрывается от подушной подати да от воинского служения. Чего тут опасного?

– То тут опасное, что Господин Великий Новгород, со времён Батыевой переписи при Александре Невском, не давал разрешения вносить в список монахов! – Зосима вытер лоб большим рушником, по концам которого вязаны были кружевной работой четырёхконечные кресты.

– Времена нонче не Батыевы! Много хуже! – откликнулся на то боярин Стрешнев.

– Это точно! – Патрикеев вернулся из нужного чулана. – Нонче времена совсем самодержавные. Гибельные!

Ивана Юрьевича Патрикеева за последнее время совсем избесили его сотоварищи по великому заговору противу Ивана-князя. Только и знают, что в словах увёртываться! А ведь когда надумали ломать власть на Москве и в её пределах, все говорили ладно и прямо.

Ясно, как божий день, куда вёл своё володение Иван-князь. В свою единоличную сторону. С боярами перестал совет держать, второй раз женился на иноземной принцессе, хоть и с православным уклоном веры. Послов засылает не по обычаю. Вон недавно послал аж к императору Максимилиану. Испания, она за тридевять земель, да за тридесять рек. Воевать её, что ли? Царём всея Руси хотел себя повенчать, под невиданную со времён династии Сасанидов имперскую корону Ас Сур Бани Баалов! И ведь повенчал! Сам себя повенчал на царство! В Успенском соборе, гад этакий. Великие бояре на то венчание не пошли всем кланом! И отписали окружным иноземным государям, что того венчания не приемлют дабы иноземцы его тоже не принимали. Так почто же нынче великие бояре и митрополит трусят?

– Во исполнение нашей веры и обычаев, – заговорил Патрикеев и тут же поймал себя на мысли о том, что и сам говорит обиняками. – Не надо бы суетно... – Иван Юрьевич вдруг замолчал.

Сидящие перед ним начальные головы древних боярских родов прекрасно знали, что после падения Ивана-князя и обретения нововерия на Руси боярин Патрикеев станет как бы первым среди равных. Но с руками коротенькими, не как у великого князя Московского. И под приглядом Сейма или выборной Думы (или как там назовут то собрание горлопанов, желающих и себе оторвать хоть кусок власти). Примеры Польши и Литвинской земли ясно говорили, что сейм или рада либо боярский совет не дают государству силы. Сто человек – стосилие – это как стобожие: не знаешь кому молиться. И почнёшь воровать. Плакать за Русь, но воровать...

– Не знаешь что сказать, – озлился митрополит Зосима, – так и не говори! Я скажу. – Он поднялся, стукнул посохом об каменный пол. – А скажу я правду. Попомните ещё меня. Эта перепись, затеянная Иваном-князем, нас до добра не доведёт. А вот Ивана-князя – того доведёт. До добра, какое ему похочется. Так мне ещё месяц назад сказала Марфа-посадница! А её глас вельми многозначен и мудр... Велеть церковное вино принести или без благословления от меня поедете?

После упоминания Марфы в келье стало вдруг душно. Баба эта, вдова казнённого новгородского посадника, затеяла сей заговор противу власти Москвы, взяв у жидов европейских немалые деньги. На них она сейчас мёд-пиво пьёт, сынов своих в бояры вывела и личную стражу в тысячу мечников держит. А вот их, бояр русских, в темень заговора заволокла. Заманила хитрая баба великих бояр деньгами воровскими, жидовскими! И те деньги они, великие бояре, получили уже наперёд. От жадности или по скудоумию. Э-э-э-эх!

Бояре встали, тишком пошли из кельи наружу, на воздух.