Текст книги "Янтарная сакма"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Боярин Данило Щеня, получивший высокое назначение – передовой полк, в начале греческого месяца июня встал в двух переходах от города Белгорода. Четыреста стрельцов при двадцати пушках – оно, конечно, сила большая, но великий государь не дал Щене конного дворянского ополчения. А без конницы артиллерия в степи, что комар на лбу – прихлопнут разом! Не собралась ещё сборная армия воевать.

Со дня на день, так предупреждали воеводу Щеню доводчики из Польской земли, пойдёт за Дон огромная сила, две с половиной тысячи драгун и улан пана Гандамира. Ибо те казаки, что подписали договорной лист с Радагором за печатью великого государя, на ту печать плюнули. Вот так: «Тьфу!» И отправились со своими родственниками, татарами да калмыками, грабить прикаспийские города. Сомнут теперь поляки русский передовой полк и на пушки не глянут!

Данило Щеня велел стрельцам огородиться телегами, во все стороны расставить пушки и глядеть в оба. Посередине куреня ему поставили шатёр, и он до вечера лежал в шатре, мучаясь разными мыслями. Ведь передовой полк он на то и передовой, чтобы его первым и сбили.

К вечеру за шатровым пологом послышался грубый голос, видать, там ругался человек, много куривший вредной травы никоцианы.

– Воеводу мне подавай! – орал голос. – Воеводу бачить желаю!

Данило Щеня скатился с походной перины, крикнул наружу: – Хай войдёт!

В шатёр ввалился сам себя шире, будто немецкая пивная бочка, явный казак немалых чинов:

– Пан воевода! Будь по здорову! Я казачий полковник Секач! Дай мене тэбя обняти! – Данилу обхватили две огромные руки и сжали так, что не выдохнуть.

Данило всё же выдохнул:

– Царскую водку пьёшь?

Объятия полковника тут же рассупонились, он оставил Данилу стоять у входа в шатёр, в три шага оказавшись у походного стола, сам определился с водочной бутылью и налил себе полковша царской водки монастырской выделки. Данило запоздало крикнул гридням, чтобы несли в шатёр чего поесть. А на походе чего поесть? Так, свиные копчёные окорока, рыба вяленая, стерлядь да пироги ржаные с курицей.

Данило только плеснул себе в маленький походный серебряный стаканчик, как у шатра кто-то резво остановил упряжную лошадь, быстро прочёл молитву. Гридень подсунулся под полог, доложил:

– Отец Паисий к тебе, воевода. Настоятель Белгородского монастыря.

Святой отец, не тоньше казацкого полковника, вошедши благословил «вкушающих пищу» и тут же получил в руки серебряный стаканчик с водкой. Повертел его в руках, сомневаться не стал, отставил стаканчик в сторону и плеснул себе водки в большой ковш.

Выпил, крякнул, поискал глазами чего постного.

Данила Щеня тут совсем развеселился:

– Мы на походе, святой отец, по законам матери нашей церкви, постного не держим. Только мясное тебе угощение!

Гридень занёс в шатёр пяток куриц, жаренных на вертеле. Отец Паисий перекрестил куриц, разломил одну и утешился, поедая куски белого мяса. Прожевал, сказал напористо:

– Что же это деется, а, воевода? Тебя второй день город ждёт, а ты, будто набедокуривший малец, в степи спрятался. Немедля выступай к городу Белгороду!

– Обожди, святой отец, не путай государеву диспозицию. Лучше скажи нам – кавалерия пана Гандамира за Дон отошла?

– После обеда отошла вся! Весёлые пошли, задиристые!

– Ну, тогда и нам пора! Сейчас мы примем ещё по единой чаре за победу русского оружия и пойдём в степь! – сипло рыкнул казачий полковник.

Воеводу Щеню разобрал смех. Священник тянет его в город, а казачий полковник неизвестного куреня – прямо в степь!

– Давай командуй мигом! – Полковник опорожнил ещё полковша, утёр усы. – Вели, чтобы половина твоего войска с тобою во главе шла под Белгород, прямо ночью. По ночи прохладно будет идти, да и батюшка тебя проводит по нужным дорогам. А вторую половину своего войска доверь своему самому сметливому сотнику, он пойдёт со мной. При десяти пушках пойдём, как весной договаривались!

– Карагачев! – крикнул через полог шатра Данило Щеня. – Подымай своих стрельцов. И пушкарей подымай. Негаданная работа у нас образовалась!

* * *

Почти две тысячи лёгких улан пана Гандамира да почти восемь сотен тяжёлых драгун, одетых в медные кирасы на груди, да в медных же касках, прошли длинной лавой через город Обоянь к Дону. Переправились тремя бродами через Дон и тремя потоками вышли к Кривой балке, встречая на пути брошенные казачьи городки. Пан Гандамир велел те городки поджигать, да саманные избушки не брались огнём. Ну и нёс с ними: если казаки, и правда, пошли угоном на Каспийское море, то половина хозяев этих хатёнок уже не вернётся.

Уже под утро у Донца, крупного притока Дона, передовой объезд обнаружил старика, ставившего крапивную сеть поперёк малой протоки. Старика выволокли на берег:

– Кому крестишься? – спросил старика пожилой драгун, дравшийся ещё с русскими полками при начале правления Ивана Третьего.

– А кому попадётся, – ответил старик. – Бывает, что и кусту.

Драгун перетянул старика плёткой, ещё спросил:

– А куда казаки подевались? Неужто нас испугались, утекли, побросав и скот, и семьи?

Драгунский офицер знал, что спрашивать. В донских протоках, на всём огромном степном пространстве между Доном и Волгой имелись такие затинные места, куда можно армию спрятать. А бабы, дети да старики, да скот казацкий – все они найдут укрывище в глиняных пещерах – дикий народ.

Старик говорил тихо, как будто трухлявому пеньку сказку рассказывал:

– Казаки пошли угоном на Каспий. С калмыками. А скот ихний и семьи – тута, недалеко. В пещерах да в ложбинах...

Не врал старик. Значит, можно себе земельку прихватывать.

Пан Гандамир, выехав на крутояр Донца да поглядев оттуда в сторону могучей Волги, подумал, что если набрать по югу Польши ещё пару тысяч кавалеристов, то можно считать, что эта земля, от Белгорода до самой Волги, войдёт в его княжество. А народ – пусть и православный – всегда вылазит сразу, едва где-то князь сядет и в колокол звякнет...

Пан Гандамир махнул рукой, чтобы рыбака отпустили. Лодку его, правда, пару раз стукнули топором по днищу, чтоб затопла. Но старик вытащил из камышей камышовый же плот, лёг на него, заработал руками и ветхую плавучую посудину скоро понесло вниз по Донцу.

Под утро над рекой голоса хорошо слышны. Драгун, выпоровший старика, в досаде крикнул ему вслед:

– Чтоб ты утоп, казацкая морда!

– Утонуть можно и в земле, польский клоп! К обеду тебя в ней и утопят!

К пану Гандамиру подскакал улан из тылового охранения. Говорил через слово,.так торопился:

– Стрельцы... две сотни... при десяти пушках... уже на Кривой балке!

Пан Гандамир лениво отмахнул: «Походный порядок!»

* * *

Драгуны развернулись и пошли ровной лентой обратно на Кривую балку. А по краям драгунской линии, забирая в стороны, носились уланы.

Пан Гандамир из глубокой низины увидел на трёх возвышенностях Кривой балки десять русских пушек, фитили у пушкарей дымились. По обе стороны пушечного строя суетились стрельцы, пытались встать поровнее, чтобы удержать при выстреле тяжёлые старинные пищали.

Ну, вот же русские дурни! Не подумали, а куда им отступать, куда бежать? Позади, в двух верстах, широченный Дон, и броды через него отсюда далеко! А десять захваченных пушек – это хороший повод похвастаться перед королём Александром своим неожиданным походом.

– Уланы – в охват флангов, драгуны – за мной! Бить будем москалей прямо в лоб! – скомандовал пан Гандамир, вынул саблю и пришпорил своего коня.

Конь рванулся и вынес пана Гандамира на возвышенность впереди драгунской лавы. Ни пушки, ни пищали не отозвались выстрелами на атаку драгун. А все польские конники увидели, как, уже поднявшись на косогор Кривой балки, пан Гандамир хотел круто завернуть коня, да тот скользнул по глине и завалился на бок, под жерла пушек.

Те, что выскочили сразу за польским князем наверх, просто ошалели. За русскими пушками стояли восемь казацких конных полков! Тут же застучали выстрелы казацких ружей. Русские пушки наконец дали по три залпа, да и стрельцы опростали дула пищалей.

Вся конница пана Гандамира, заваливаясь на крутых склонах огромной Кривой балки, просто скатилась назад, на колючую траву степи. Позади них вдруг раздался свирепый и дикий вой: «Алллалала!» Не меньше трёх тысяч татар и калмыков начали от Донца сходиться в дугу с тыла поляков. Полетели одиночные стрелы, потом стрелы тучами стали закрывать солнце.

– Ты вели своим пока не стрелять из пушек да пищалей, – сказал сотскому Карагачеву казачий полковник Секач. – Пущай поберегут заряды. Надо и нашей родне нонче малость заработать...

Поляки выскальзывали из седел, сбрасывали пояса с саблями, тянули руки вверх...

* * *

Через два дня шатёр воеводе Даниле Щене расстарались поставить на высотке, прямо напротив главных ворот Белгорода. Пушкой со стены не достать шатёр, но всё же неуютно.

Люди с низких, саманных стен города что-то весёлое кричали воеводе. Он вышел глянуть на боевой набор города и ухмыльнулся. С этой стороны против русских торчало восемнадцать пушек, но пять из них были корабельными, для осадного боя не пригодными. А остальные тоже – так себе, старые пушки, времён польского короля Казимира.

Сбоку, из-за речки, на своём тарантасе подкатил к шатру отец Паисий:

– Чего ждёшь, воевода? Чего мнёшься? Не видишь, горожане наши тебя зовут в город войти? У них пироги в печах перетомились!

– Иди в шатёр, там тебе гридень нальёт, чего потребуешь.

Утро случилось пасмурное, туманное. Данило Щеня чаще смотрел не на город, а туда, назад, где река Дон. Не видать русских стрельцов. Неужто побили их гандамировские драгуны? Тогда всё! Это же надо, а? С двумя сотнями стрельцов идти брать укреплённый город! Сейчас драгуны налетят с тылу, превратят в кашу и воеводу, и его пушки, и его стрельцов. Ну, воевода, не жди государева гнева, лучше сразу сам вешайся!

Из-за широченного шатра послышался конский топот. Гридни, что жарили сбоку от шатра барана, даже не крикнули. Прямо на Данилу Щеню выехал казачий полковник Секач, едва не вывалился из седла:

– Шо-то у мэнэ брюхо прихватило, воевода. Вели ковшичек водки той, крепкой подать, а?

Подъехала повозка. С неё два казака сбросили под ноги воеводы разодетого в красное поляка. Поляк как упал на землю, так и остался лежать, согнувшись. Данило Щеня тут же узнал пана Гандамира. Спросил грозно:

– Били его, что ли?

– Стрела татарская у него в спине, – буркнул казак.

– Так чего сюда привезли? Вон, на краю войскового построения стоит малый шатёр. Там лекарь, туда его волоките!

Пана Гандамира снова повалили на повозку, тронулись на край русского войска.

Подъехал белый лицом сотник Карагачев. Правая рука на перевязи из татарской шали.

– Ну? – спросил Воевода Щеня.

– Треть поляков, благословясь, ухайдокали.

– А остальные где?

Тут из шатра вышагнул казачий полковник Секач. Поднёс Щене и сотнику Карагачеву по ковшичку водки, тут же, у костра, отрезал им по куску баранины с вертела:

– А остальных ляхов далеко в степь угнали. Родственников наших больно много тебе помочь решило. Вот в расчёт за то поможение мы и поквитались с ляхами. Правда, оружие ляхов себе забрали, а одёжу и коней – ляд с ними! Помогать надо родственникам-то! Выпили, а? За победу русского оружия!

Данило Щеня подневольно выпил царской водки, заел горячей бараниной. Сообразил всё же спросить сотника Карагачева:

– А твой отряд где? Где артиллерия?

– Позади едут. К обеду поспеют, – его стало клонить с седла, рана в руке, видать, всё же случилась нешуточная.

Гридни из обслуги подскочили вовремя, придержали сотского.

– Волоките и его к лекарю. А то лекарь каждый час интересуется – скоро ли война?

Что-то в городе стало не так. Солнце поднялось уже высоко, туман рассеялся, притащились пушкари, ходившие с Карагачевым, привезли на длинных телегах пушки, лафеты катились на привязи. Стрельцы, вот же блуд их забери, все как один, приехали на низеньких татарских конях. «Войско пешего строя» называется! Но что-то не так.

– А где твои казаки, пане полковник Секач? – крикнул в лицо полковнику Секачу воевода Данило Щеня.

– А шо, не слышно тебе, как они в городе неверных лупят? – Полковник отрезал дамасским тонким кинжалом переднюю ногу барана и вернулся в шатёр, к бочонку с водкой.

Воевода Щеня ворвался в шатёр сразу за ним, заорал:

– А моему войску что прикажешь делать, а?!

– Хай пока отдохнут, отобедают. Город, пан воевода, он никуда не убежит. Так что завтра по раннему утру и ты в город войдёшь под своими знамёнами. Як побэдитель. Мы с отцом Паисием так и решили, да и русские горожане нас поддержали... Им тоже пограбить трэба инородцев. Вот лучше на, возьми, выпей...

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Данило Щеня и Михайло Степанович Шуйский встретились под Смоленском, куда воевода Данило придвинулся от Белгорода ускоренным маршем, реквизировав у поляков все повозки и лошадей. В Белгороде остались стоять гарнизоном двести стрельцов да малораненные казаки обещались помочь, ежели что.

Не успел Щеня. Гетман литвинский Константин Острожский, уже сел на город Смоленск и за какую-то неделю значительно укрепил его стены, подвёз продовольствие и припасы. Всех русских из города выгнали в чистое поле – подальше от еды, поближе к работе. За стенами остались одни только польские вояки. Город затворился.

– А что говорят доглядчики, сколько ещё полков польских да литвинских подходят к границам? Собираются ли они стать в оборону или пойдут нас атаковать? – спросил Данило.

Дьяк Военного приказа, имевший дело со шпиками и с допросами населения, покачал головой, потянул:

– Не ведаю...

– Ну, ступай, ведай, – отмахнулся от него Данило Щеня.

Когда дьяк покинул шатёр, Михайло Степанович Шуйский звезданул плёткой по скамейке:

– «Не знаю». «Не ведаю»... Совсем варёные у тебя люди!

– Варёные, – согласился Данило. – Ты бы мне лучше Николу Моребеда привёз. Он эти места знает.

– Я тебе и Николу привёз и тут, недалеко, под Ельней, оставил сорок тысяч дворянского ополчения. Вот указ великого государя, возьмёшь их под свою руку.

Данило Щеня положил государев указ на стол, не развернув. Откинул полог шатра, выглянул наружу. Шатёр стоял в версте от Смоленска, а перед самым городом бродили толпы горожан – очищали, старинный ров, наваливали вал против русской конницы...

Дворянское ополчение под его команду выделили... Эхма! Данило знал, как воюет дворянское ополчение. Только кто дрогнет, так все и бегут. Нужна самая что ни на есть подлая задумка, чтобы ударить разом и всю оборону литвин поломать! А вот что там у них позади первой линии обороны? Позади Смоленска? Поляки встали? Можно и увязнуть на пару лет, гоняясь вокруг города за поляками.

Михайло Степанович Шуйский всё выглядывал из шатра, кого-то поджидал.

– Торопишься или как? – спросил Шуйского Данило Щеня. – Обедать что, не сядем?

– Давай быстро по стаканчику, и я поеду. Вон мои охранные стрельцы уже гоношатся, меня ищут.

Выпили без радости, просто так.

– А ты теперь куда? – спросил Щеня, наливая по второй.

Михайло Степанович выпил и вторую, что-то пожевал, ответил раздумчиво:

– А меня государь послал на самое гиблое место: держать линию Великие Луки – Себеж. Там, видать, немецкие полки литвинам на подмогу встанут, да, говорят, даны проснулись, войны захотели. Ну, прощевай!

Шуйскому подвели коня, он помчался в сторону Велижа, по старой купеческой дороге. За ним вытягивались на лёгких конях татары данияровского набора, потом пошли тяжёлые кони охранной сотни русского дворянского ополчения.

В шатёр теперь мог зайти и Никола Моребед. Зашёл. Спросил:

– Чего закручинился, боярин?

– Смоленск одним ударом не взять. Шуйский привёл дворянское ополчение, да оставил его у Ельни, на случай литвинской атаки с любого места ихней границы. Вполне грамотно поставил, но у меня – приказ не Ельню оборонять, а брать Смоленск! А нынче у литвин командует гетман Острожский, у того характер совсем русский. Скомандует атаку, сомнёт моих двести стрельцов и попрёт на Москву. Вот ежели бы...

– Вот ежели бы кто позади полков гетмана Острожского двинулся по Днепру на Киев, – подсказал Никола Моребед. – Да с визгом, криком, с пограбёжем и пожарами, так?

Данило Щеня крикнул страже в шатёр никого не пускать. Поманил Николу за стол, налил из бочонка густого вина:

– Говори!

– А чего говорить, ты и так знаешь. Атаман Секач – при великой власти. У него почти три тысячи казачьего войска... Гоняет за Белгородом, по степям... крымчаков ждёт. Они ему обещали прийти с тремя тысячами конных. Придут, конечно, не три, придут пять тысяч... – Никола выпил крепкое италийское вино, выдохнул воздух.

А Данило Щеня уже рвал замок на железном сундуке, проворачивал на крышке потайные запоры. На пол из сундука полетели тяжёлые сурядные[122]122
  Сурядный – чистый.


[Закрыть] мешки, шитые для крепости из трёх пластов грубой ткани.

– Пять, восемь... десять! – считал Данило Щеня. – Здесь венгерским золотом две тысячи монет! Седлай коня, бери кого хочешь и через три дня чтоб передал эти мешки лично полковнику Секачу! Пускай казаки да крымчаки идут валом повдоль Днепра, до самого Киева! Обожди! Киев, это строго накажи Секачу, Киев не трогать! Вокруг города пущай резвятся, а на Великий город даже глаз не запускают. Мы Киев когда – то без боя сдали, без боя должны и вернуть. Наказ государя! А что окрест пограбить, то им найдётся. Православных они и так не тронут, а за католические храмы я молиться не обязан!

– А бумагу мне к полковнику? – спросил Моребед.

– На грабёж? Не токмо что я, сам великий государь такую бумагу не даст. Ты и так полковника Секача наклонишь... Давай!

Через полчаса сотня лично отобранных конников Николы Моребеда скрылась за клубами пыли по торной дороге на Белгород.

Данило Щеня теперь в одиночестве выпил большую кружку вина, свистнул. Сторожевому стрельцу, просунувшему голову в шатёр, и сказал:

– Потихоньку созови ко мне десятских. Пушкарей – в первую очередь!

Поздним вечером, оставив во тьме гореть костры, а свой шатёр – нагло торчать супротив главных ворот Смоленска, заставив бегать меж ними десяток нарочных, изображая воинскую суету, малое стрелецкое войско Данило Щени быстрым маршем отступило к городу Ельне...

* * *

Кошевой атаман Секач с сомнением посмотрел на десять мешков с золотом. Подопнул три. Зазвенело чистым золотым монетным звоном.

Казаки взяли городок Изюм, что за Белгородом, на пути крымчаков. Но кошевой атаман, на случай, в центральном большом доме ночевать не стал, остановился на краю городка, в маленьком домике. Сунул мешки в бочонок из-под водки, крикнул хлопцев, чтобы упрятали бочонок в полковничью телегу.

– Благодарствую! – сказал теперь полковник Секач, искоса поглядывая на Николу Моребеда. – Ужинать останешься или сразу поедешь назад?

– Пока не расскажу, за что тебе великий московский государь отсыпал такую прорву денег, никуда не поеду! – ответил мирным голосом Моребед. – Вели мою охранную сотню накормить, каждому по чарке водки. Да коней чтоб не обидели. Пусть насыплют им зерна.

– А ты кто такой?! – наконец проснулся казак в толстом полковнике. – Я тебя первый раз вижу, бумагу от Москвы ты не привёз, значит, иди-ка ты парень отсель, а?

– Ты меня в десятый раз видишь, полковник! – голос у Николы подсел, не голос стал, а бычий хрип. – Когда ты той осенью под государевы деньги, мною данные, да под личную роспись, порубал полтысячи беглых от Москвы, да полторы тысячи продал калмыкам, ты мне в верности кланялся и даже до донских бродов проводил. Когда я литвинскую конницу князя Гандамира на Косую балку заманил, ты с той засады поимел булаву кошевого атамана! Сейчас, ежели меня послушаешь и пойдёшь скорым набегом до Киева, великий государь Московский тебе отдаст булаву гетмана Острожского. Сообразил, бычья башка?

– О! – заорал полковник Секач. – Свету в горенке мало! Не признав бо я тэбе, пан Никола! Звиняй менэ, старого! Эй, хлопцы, таскай сюды, шо у нас есть для дорого гостя!

* * *

Рано утром гетман Константин Острожский долго водил подзорной трубой по пустому полю, стоя на самой высокой башне Смоленска. Ушли русские! Сбежали! Его подстолий, правая рука гетмана, нетерпеливо говорил:

– Пане гетман! У москалей пушки! Они с ними идут в день всего по двадцать вёрст! Вели выслать вдогон конницу. Порубаем всех. Слава будет!

– Ты русских видел, ты русских знаешь? Они у татар сто лет учились против нас воевать.

– Это как же так?

– А вот так. Идут они, пятятся потихоньку, а ты за ними с сабелькой наголо да задрав штаны, торопишься...

– А задрав – зачем?

– А мешают торопиться... И вот ты их догнал, вот ты их сейчас и порубаешь. И тут с обоих флангов заходят на тебя полков по десять конницы и позади тебя – тоже конница. Татарская. И вот тут штаны тебе уже вовсе не нужны. Ничего тебе не нужно.

– Это почему? – обиделся подстолий.

– А на што штаны телу без головы? ... Вели выслать в стороны по десятку улан, пусть проскачут к Ельне вёрст на десять. Да мне кого-нибудь словят, языкастого...

* * *

К вечеру того же дня уланы привели к гетману двоих калик перехожих. Русских, в драных одёжах, старых и немощных. Оказалось, идут они через Смоленск на Киев поклониться Святой Софии и возле неё упокоиться.

Гетман велел подстолию, чтобы принёс католическое распятие. Калика, тот, что ещё хорошо видел да языки знал, покачал головой:

– Нет, пан добродний. Мы на Смоленском соборе кресты православные видим, запах ладана отсюда чуем. Мы в ту сторону помолимся. А католическую приправу с крестом убери, она нам душу чернит. – Калики встали на колени, точно повернувшись в сторону Смоленского собора, начали креститься.

Гетман вынул из сапога плётку, саданул по спине старика помоложе:

– Запорю насмерть, схизматы чёртовы, ежели тотчас не скажете мне, сколько войска у Данилы Щени!

Старец, кому крепко досталось плёткой, поднялся с колен, печальными глазами посмотрел на гетмана Острожского:

– Счёта мы не знаем, но на привалах слышали, что под городом Ельней у русского воеводы Щени начинает собираться понемногу дворянское ополчение... Самое никудышное. Может, к осени наберут тысяч десять. Двадцать тысяч на Руси нынче не прокормить... Видишь, мы уже побираемся и умирать идём?

– На тех ополченцев смотреть смешно. У них всё оружие – дедовское да копья времён Батыя. Кони под ними крестьянские, – вмешался слепой старец. – А пушки у воеводы есть, мы их встретили вчерась. – Слепец, не переставая креститься, попросил: – Великий пан! Дай копеечку! Два дня не ели!

Тут вмешался гетманский подстолий:

– А чего же вы позавчера, у своих, у русских, не попросили копеечку? Или хлеба? Мимо же шли?

Слепой старик дождался, пока на звоннице Смоленского православного собора ударит первый колокол. Последний раз перекрестился, тяжело охая встал, потом хмуро ответил подстолию:

– У них у самих жрать нечего... Всё окрест разорено. Война... Пойдём мы, пане гетман. Нам Киев надо увидеть по обету, чтобы благоверно помереть.

Гетман Константин Острожский радостно саданул плёткой по голенищу своего сапога, быстро прошёл через сени, в дом. Подстолий сунул в котомку слепому старику несколько медных монет и тоже скрылся в сенях.

Калики перехожие вышли со двора и повернули в сторону от собора, на край города.

– Больно саданул сволочь Острожский? – спросил слепец, доставая монеты и совершенно зрячим образом их пересчитывая.

– Больно не больно, а дело наше, Никола, сделано. Обманули злыдней. Пора бы и корчму найти.

– Этот гетман самый злейший наш вражина. И самый опытный. Он, верно, тоже послал в наши пределы каких-нибудь нищих. Или беглых. Считать нонче умеют все!

* * *

Два «польских купца» и шестеро «цыган» под утро на телегах вернулись от Ельни и доложили пану гетману, что двести стрельцов Данило Щени и двадцать пушек с припасами (а припасов-то на пять выстрелов), остановки в Ельне не сделали, пошли далее, к малому городку Дорогобужу.

– Там река есть, – пояснил один из «купцов». – То ли Сельня, то ли Ведрошь. А в трёх верстах от неё течёт другая река, не знаю, как называется. Вот они, русские, там и обустраиваются, меж двух рек. Ополчение сборное...

– Кони под вояками старые, умученные, крестьянские кони, – встрял старый цыган. – Кормятся от поля, траву жрут прямо с корнем...

– Один наш человек, литвин – прислужник у дворянина. Велел передать, что ополчения собрано всего чуть больше десяти тысяч дворян, ибо по деревням да сёлам больше зерна на прокорм нет...

Шпиги литвинские получили по русской полтине каждый и ушли, довольные.

Гетман распорядился подстолию:

– Писца мне!

В ранний час, когда солнце показало свой край над городом, по письменному приказу пять с половиной тысяч литвинского войска да с ними полторы тысячи конницы двумя колоннами двинулись на Дорогобуж. Везли немецкие и шведские пушки, сорок штук, да десять орудий сняли со стен города.

В самом Смоленске гарнизонной стражи, вместе с пушкарями, осталось триста местных ополченцев. К обеду к воротам города примчался гонец от Киева, свалился у запертых ворот Смоленска. Ему влили в рот жидовской водки, спросили, чего он так торопится?

– Окрест Киева двадцать тысяч казаков и казанских татар! Где гетман? Пускай поворачивает войска на Киев!

С западной стены города сбежал пушкарь, глаза выпученные:

– Казаки!

Неспешно вкруг Смоленска двигались казаки вперемешку с татарскими лучниками. На главном православном соборе города вдруг забили, заиграли все колокола разом. В той несметной и жуткой лаве, что обтекала город, половина конников сняла шапки, стала креститься. Татары вынули луки и послали по пять стрел в город.

* * *

Через неделю в Европе стало известно, что на Митковом поле, у реки Ведрошь, сорок тысяч русских войск за полтора часа лишили короля Александра самого сильного войска, а заодно оставили литвинскую армию и без гетмана Острожского...

Потом победители двинулись на Литву, к пограничным городам. Казачьи полки и крымская конница переправились через Днепр и встали у города Новгород-Волынский. За ними остался вокруг Киева угольно-кровавый след. Польша пискнула и на сейме перестали орать.

А коней крестьянских под ополченцами никто так и не видел! Кони были рослые, сытые. И ополченцы тоже рослые, сытые, при крепких пиках и острых саблях. И сильно злые. «Против такого войска воевать – себе грыжу наживать», – передавали потом по литвинским да польским землям последние слова гетмана Острожского.