Текст книги "Янтарная сакма"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

В княжеской конюшне гридни вбили в землю колья, четыре штуки, завели туда молодую кобылицу, трёх месяцев отроду, привязали ей ноги к тем кольям. Она стала жалобно звать свою мать. Пришлось заводить и кобылу-мать. Мастер принёс список с египетского папируса и бадейку с жёлтой краской.

Молоденькая кобылица имела нежный, слегка коричневый цвет шерсти. Вот по той шерсти Бусыга и стал малевать полосы, сообразуясь с рисунком. Мастер присел рядом, направляя руку Бусыги.

– Тут, в краске, смотри, купец, растёртое золото. Ты уж краску-то береги, ладно? – успел ещё сказать Мастер.

Но какая сволочь надела путы большой кобыле на передние ноги, а про задние ноги забыла? Наплевала та сволочь, значит, на судьбу всей великой индийской затеи? Мать-кобылица, возмущённая, что её дочь непотребно мажут, повернулась задом к красителям и крепко лягнула их обеими задними ногами.

Бусыга получил подковой по правому плечу, Мастер – по голове. Не будь в конюшне дремлющего от скуки Шуйского, великий князь удавился бы с горя: ведь забила б кобыла за свою дочь зело нужных для Руси людей! Шуйский заметил, что кобыла отплясывает коваными копытами на валяющихся без памяти Бусыге и Мастере, заорал в голос и рубанул саблей по её шее.

– Врачей сюда! – заорал Шуйский. – Всех! – и пошёл раскатывать конюхов и кого попало русским площадным разгоном.

Тут и сам великий князь объявился. Услышал ор там, где его быть не должно. И вслед за боярином Шуйским такого укуба[67]67
  Наказание (араб.).


[Закрыть] наобещал подручным конюхам, что те порскнули из ворот княжьего дворца, аки бегемоты, разевая рты и топоча ногами по дощатой мостовой.

* * *

Только через месяц отошли от болезни Бусыга и Мастер живописи.

В середине греческого месяца августа посадили Бусыгу Колодина да Проню Смолянина в большой обоз. Главным распорядителем того обоза, до города Казани, Иван Третий назначил старшего книжника. Но не сказал псковским купцам, что старшим тот книжник будет до самого возвращения купцов в Москву из дальних и неведомых земель. Или до полного их невозвращения.

Провожать обоз Иван Васильевич не вышел. Велел сказать купцам, что у него собралось негаданно ганзейское посольство.

Посольство, и правда, приехало негаданно. Но оно может и подождать. Ибо сказано в преданиях глубокой старины: «Тот силен, кто не повален». А чтобы не повалили тебя, надо дубом казаться, а не ивушкой плакучей...

Утянулся обоз. Ворота схлопнулись. Тогда государь крикнул во двор:

– Шуйский! Проводил купеческий обоз? Ганзу заводи! Послов! И, слышь, Шуйский? Тот под меня трон поставь, который с птицами золочёными!

Шуйский, кинувшийся было бежать, тут же остановился, услышав про трон. Потряс руками возле головы, захохотал и побежал исполнять.

Иван Васильевич, крестясь на Николая Угодника, сам себе дал обет, и шёпотом:

– Меньше пятидесяти тысяч гривен с них не возьму! Вот те крест, Никола!

* * *

Ганзейское посольство расселось по лавке, что стояла повдоль длинной, безоконной стены. Великий князь осторожно сел на старый византийский трон с павлинами. Хитрые московские кузнецы тонкими золотыми ниточками расправили птицам огромные хвосты и крылья, и так, на ниточках, те хвосты и крылья держались. Весьма почётно всё это тронное убранство гляделось со стороны послов.

Пошто ганзейские послы приехали – вестимо. Слава богу, про измену веры дочери великого князя, а ныне супруги литвинского короля Александра, разговору не будет. Не хочет Ганза знать чужих мыслей о молении разным богам. И про полный разгром питейных заведений во Пскове и в Новгороде разговора тоже не будет. Ганзейцы сами понимают – воровали. Без ведома великого князя вели торг своими хмельными напитками, а русским у себя такой торг вести запрещали. Что и есть прямое воровство... Ганзейцы, они хитрые и пока выжидают. И ясно чего выжидают – очередного удара Москвы. Куда тот удар Москва направит после полного разграбления Великого Новгорода, хотят узнать. Хорошо, успокоим, что пока по ним бить не станем.

Иван Васильевич отмахнул послам рукой – начинать. И началось! Да не про то, что надо!

– Великий князь Московский Иван Васильевич! – произнёс ганзейский посол. – Пошто смоленского воеводу Ольгерда ты обидел?

Вот тебе на! Для Ганзы тот воевода Смоленский, как для медведя – комар. На Смоленске уже давно другой литвинский воевода сидит, а про Ольгерда и думать забыли. Но ответим, как спрошено:

– Он первый напал, аки огромный волк, на мой маленький городишко Псков.

Посольская свита зашумела: Псков превосходил вчетверо Смоленск.

– Неправду говоришь, великий княже! – возвысил голос посол.

– Иди в ганзейский город Любич, там тебе подтвердят! Ганзейские полки встали в оборонь перед Псковом, когда подлый Ольгерд нападал, они и подтвердят, что я один там, без войска обретался! И даже без шелома! В одной тюбетейке! – Великий князь в бешенстве вдруг задел крыло левого павлина.

Птица скрипнула механизмом, повернула на посла голову и ту свою голову вздёрнула! И хрипнула.

Хрипнул и посол. Со страху, видать.

– Кра-кра, – повторила хрип огромная, в рост посла, золотая птица.

Со скамейки, где сидели посольские, срочно решили помочь своему послу войти в себя. Раздался голос, теряющий букву «ры»:

– Как же ты там один был, великий княже, когда там твои татагы гезали наших литвин?

– Татары – не мои, – сурово оборвал жидовского евнуха Иван Третий. – Это я татарам служу и дань даю! Они чего похотят, то и делают!

– Так, так, – торопливо согласился посол. – Но наши доглядчики видели, что татары тебе кланялись. Это как понять?

– А так и понимай. Я для рядовых воинов великого казанского хана... дай Боже ему долго жить... я там второй человек. Хоть и данник. Почему бы им, простым воинам, да мне, великому князю, не отдать поклон? Татары – люди смирные, тихие, верующие...

– Ври, да не столько! – раздалось от посольской скамьи.

– Сейчас сюда татар крикну, – ухмыльнулся великий князь. – Сам убедишься!

– Не надо татар сюда кричать! – воспротивился тут же ганзейский посол. – Так поговорим. Безоружно.

– Кра-кра-а-а-а... – снова затянула птица павлин.

Шуйский, стоявший сзади трона, дёрнул её маленько за хвост. Птица замолчала.

– Давай тогда второй вопрос! – развеселился великий князь. – Птица, вишь, недовольство показывает подлым смоленским воеводой Ольгердом!

– На Смоленской земле упокоен твой людишка Афанаська Никитин, – начал второй вопрос посол. – Нам известно, что вёз он с собой тетрадь с записями. Та тетрадь есть наш... – тут посол запутался среди русских, татарских и польских слов.

– Есть ваш хабар, – подсказал Иван Третий. – Это добро у нас! Шуйский!

Из-за трона вышел Шуйский в ослепительно белом камзоле венецианского пошива, в красных сапогах бухарской выделки, при золотом арабском поясе, на котором висели две сабли. Ножны сабель аж сияли от разноцветного блеска дорогих каменьев. На животе пояс держала огромная позолоченная бляха с выбитой на ней восьмиконечной звездой с серебряными лучами. Светлые волосья княжьего конюшего венчала московского покроя малиновая шапка с ухарским изломом. На шапке, как герб, распластался золотой сокол, падающий клювом вниз.

Глядя на пышный наряд Шуйского, Иван Васильевич стал соображать, что недаром всё же ганзейцы пригнали послов. Точнее, послов пригнали не ганзейцы. Не по желанию своих купеческих старшин пришли на Москву ганзейские послы. А по желанию той шайки, что вертит и королём Александром, и папой римским, и половиной европейских королей. Она, видать, уже видит Москву погромленной, так спешит спасти самое богатое, что есть на Москве. И для неё, значит, для жидовского кагала, самое богатое – тетрадь тверского купчины Афанасия Никитина. Вот тебе, великий князь, верное свидетельство, что ты не зря ради похода псковских купцов в индийские пределы принародно наделал огромных долгов!

Чего там расшумелись ганзейцы, засуетились возле Шуйского? А! Ясно! Особливо задел посольских людей кинжал смоленского воеводы пана Ольгерда, косо висевший у левого плеча Шуйского. Но тут уж шуми – не шуми, а это военная добыча. И она помещена на камзоле на почётном месте – у сердца.

– Тетрадь неси, – велел великий князь.

Шуйский сделал низкий поклон и вышел из Приёмной палаты. Посольские разом затихли. Не ждали, что дорогая тетрадь так легко им достанется.

Шуйский тотчас вернулся. В руках его трепалась тетрадочка в осьмушку листа, видать, что свежей работы. Шуйский передал её великому князю, тот протянул сокровище послу ганзейскому. Посол тотчас отмахнулся от сей тетради:

– Опять обман, великий князь? Та тетрадь шесть лет писалась купчишкой Афанаськой, должна быть вся в грязи и в жире, как и всё у вас, русов. А ты что за чистое новьё нам суёшь? Подделку?

– Сую? Послать бы вас через могилу да на ту сторону Земли! Я вам сую?

Тут же со скамьи поднялся самый старый посол, видать, что из русских, смоленских людей. Низко поклонился, сказал мирным голосом:

– Великий княже! Не гневись. Но посол наш правду молвит. Есть люди, что видели ту тетрадь у Афанаськи Никитина в руках. Точно – засаленную, обтрёпанную, грязную...

– Тебе – отвечу. – Великий князь подвинулся на троне, нарочно задел крылья правого павлина. Тот только скрипнул механизмом да внутри его что-то стало щёлкать. – Но сначала надобно тебе, по нашему обычаю, освежиться. Шуйский!

Шуйский, бряцая своей боевой сбруей, на миг пропал в соседней горнице и тут же появился, неся большой ковш. По палате пошёл тонкий запах заморского вина. Шуйский с поклоном поднёс старому русскому ганзейцу черпальный ковш в четверть ведра.

– Великий князь Московский тебе лично подносит сие вино!

Старый русский вымахнул полный ковш через три глотка. Утёр бороду, низко поклонился. У его соседей по скамье задёргались кадыки. А Шуйский, подлец этакий, уже подносил старому русскому второй золочёный ковш вина...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Подождав, когда опорожнится второй ковш, Иван Васильевич принял поклон старого русского, живущего теперь у ганзейцев, и продолжил говорить:

– Так вот в чём дело-то, посол ганзейский, – повторил Иван Третий. – Ведь когда Афанасий Никитин в ту Индию пошёл, он занял у тверского князька Тишки Романеева десять гривен серебром. Чтобы на те гривны приобресть товары для торга в Индиях. И, как мы все здесь сидящие ведаем, не вернулся Афанасий в родную Тверь... Значит, что должок за ним остался перед тверским удельным князем. Посему, дабы пресечь всяческие раздоры, велел я передать ту засаленную тетрадь Тишке. Как бы в счёт долга. Я бы себе оставил тетрадь купца Афанасия, да где же я десять гривен сейчас возьму? Мы всем Московским княжеством теперь в долг живём. Да... Конечно, упирался удельный тверской князь, да куда от меня денешься? Принял он ту тетрадь и долг Афанасия Никитина в десять гривен погасил честным словом под святым крестом! Ты это видал, Шуйский? Перекрестись, что сам видел!

Шуйский немедля повернулся в красный угол палаты, к иконам, истово начал класть кресты на себя и на иконы.

– Мы же сделали список с той тетради, – продолжал великий князь. – Вот тот список, у тебя, посол. А теперь – верни!

Посол ганзейский дёрнулся было, но список вернул. Великий князь осторожно положил тетрадь возле себя, на сиденье древнего трона Палеологов.

– Ибо когда мы дали эту тетрадь книгочеям нашим, греческим, то оказалось, по их словам, что тетради сей не десять гривен цена, а пятьдесят тысяч!

– Это как надобно понимать? – Посол сделал шаг назад, притопнул ногой.

– А так и понимай. Я тетрадь Афанасия вам, послы, отдам. Но! За пятьдесят тысяч гривен, кои ваши государи...

– Не дадут!.. Ты при деньгах! Ты Новгород пограбил и от Европы кус оторвал! – заорали посольские чуть ли не в один голос.

– Ну да, конечно... Пограбил... Скажете тоже... Свой город и пограбил? Ну-ну. Господин Великий Новгород мне три года дань не платил, вот я ту дань и забрал. И татарам отдал. Как положено. Хотите проверить мои слова? Так я сейчас напишу вам охранную грамоту, и поезжайте в Казань. Там спросите...

Иван Васильевич знал, что предлагал. Жиды в Казань и палец не сунут. Казанцы люто ненавидели пейсатых менял. Уж чего-чего, а в справедливости татары казанские толк понимали... Иван Васильевич заорал, перекрывая крик послов:

– Пятьдесят тысяч гривен! Ну, займёте на три года! Под мою роспись и под мою великую княжескую печать!

В том списке с тетради кое-что было не вписано из оригинала. Про золото, про драгоценные камни, про путь через Китай... Отчего бы и не отдать тот список? Да под займ?

– Под сорок процентов годовых – тогда займём! – прошишликал кто-то из посольских.

– Под жидовский процент? Хорошо! Я подпишу и такой договор! Вот вам крест! – сказал государь, но не перекрестился. Такие деньги самому нужны, зачем отдавать? – Ну! Конец переговорам?

– Нет! – Посол отирал со лба пот, хотя в палате стояла такая прохлада, что можно и в шубе усидеть. – Нам теперь как будущим заимодавцам интересно узнать, с каким товаром ты, великий князь, собираешь караван в землю Син?

Иван Третий глянул на Шуйского.

– В Китай! – пояснил Шуйский.

– Не но тайной ли тетради Афанаськи Никитина пойдут твои купцы в землю Син? – настаивал на ответе посол.

– Не по тайной тетради! – наложил на себя крест Иван Третий. – Афанасий через землю синскую проходил и там видел полное отсутствие торговли. Одна мелкая мена там, в Сине... Глину меняют на песок, песок – на глину. Сам прочтёшь об этой нищей земле в той тетради!

– Ой, неверно отвечаешь послам, великий князь! Чего повезут твои купцы в страну Син?

– Чего с меня спрос вести, когда вы всё знаете? – нахмурился Иван Третий. – Караван везёт в страну Син воск и янтарь. Может, что и продадут мои купцы. С янтаря датского и отдам вам долг.

– С Катая денег не возьмёшь, гешефт там – мизег, – опять прорезался шепелявый голос с конца лавки.

– «Катая, катая», – передразнил Иван Третий тот евнуховский напев. – Мизер? Возьму – не возьму, дело моё. Шуйский, завершай но обычаю приём ганзейских купцов!

Шуйский поклонился, вышел в большие двери. Тотчас те двери распахнулись на обе стороны, в зал затекли ровным шагом двадцать рынд[68]68
  Рында – оруженосец-телохранитель при великих князьях и царях России XVI—XVII веков.


[Закрыть] в белых кафтанах, с топориками на плечах. Меж ними строгим шагом прошла на середину зала Еленка-молдаванка. Она вела за руку разодетого в меха мальчонку, Дмитрия-Соправителя, у которого на голове сидела махонькая золочёная шапочка, точная копия великокняжеской шапки для парадных выходов. Еленка-молдаванка глянула мимо глаз великого князя Московского, повернулась сама и повернула Дмитрия-Соправителя в сторону сидящих ганзейских послов. Послы шумно поднялись со скамьи, стали кланяться, весело говорить потребные словеса.

Шуйский под тот шумок опять очутился позади старого византийского трона. Договорить хвалебные речи послы не успели. Теперь правый павлин вдруг дёрнулся, отчаянно скрипнул и сделал грозный замах крыльями. Внутри механической птицы всё клокотало и тренькало. Потом он хрипло проорал, вроде как выругался. И поддёрнул головой. Вроде: «Пошли вон!»

Под скамейкой ганзейских купцов явственно зажурчало – там, где сидел евнух без буквы «р» в говоре.

– А крикнуть сюда холопов с тряпкой! – развеселился Иван Васильевич. – Птица вызверилась на всех присутствующих!

Рындовый конвой тут же окружил орущего с испугу Соправителя, побелевшую Ленку-молдаванку и вытеснил их из палаты.

– Пошли, пошли! – заторопил и ганзейских послов боярин Шуйский, соскочил с позадков трона, с явным и настоящим испугом оглядываясь на огромную золотую птицу, резво ворочающую головой. – Не дай бог взлетит, всех заклюёт на хрен!

* * *

На сотне повозок, под охраной полка рейтар ганзейцы мигом привезли деньги. Клейма на брусках стояли Габсбургского торгового дома. Ганзейцы перезаняли серебро у венгров, стакнувшихся с южными германцами в захвате земель. Ну, теперь кто кого обскачет. На венгерскую кочевую жадность да на расчётливых германцев великий князь Московский и держал мысль. Денег те страны, теперь стакнувшиеся, могли дать и в пять раз больше. С тайной надеждой, что за должок обкарнают и половину земель у Руси...

Великий князь ещё кое на что рассчитывал. И ждал гонца из Литвы, где по всей стране шастали московские шпики и тиуны...

* * *

Гонец из-под Смоленска, из сельца Ярцево, что стояло на московской стороне литвинской границы, наконец прибыл. Весёлый, краснорожий, видать, выпивший.

– Ну? – спросил великий князь.

– Тверской князь три дня назад, на самой заре, хотел пересечь пограничье и рвануть в Литву!

– Не ушёл?

– Как можно, великий государь? Завернули махом! Тащится назад. Никола Кресало, псковской воевода, со своим полком показывает ему обратный путь, Данияровские татары подгоняют сзади.

– Шуйский! – заорал великий князь. – Подь сюды!

Боярин Шуйский тотчас появился в княжей горнице.

– Уехали из Казани наши купцы? – грозно спросил великий князь.

– Уехали! Как и велено тобой, великий князь, уехали две недели назад. Поди, сейчас уже через Челябу идут... Нет теперь у нас интересов в Казани. Окромя одного, зимнего.

– Понял? – дёрнул гонца за ухо Иван Третий. – Понял, о чём в выпившем виде надо болтать на торжищах возле Литвы?

– Понять-то понял, великий княже... – Гонец был Чувашии, хитрых и настырных кровей. – Да только вот на сухой язык что я болтану? Не поверят сухому языку.

Тут же взбесившийся Шуйский сообщил гонцу бранным словом кто он есть. Не глядя на ухмылку великого князя, конюший отвязал с пояса богато вышитый кошель с серебром, ополовинил его, русскую мелочь сунул в карман кафтана, а горсть серебряных арабских динариев вместе с кошлем кинул гонцу. На кошле золотом был шит личный знак боярина Шуйского.

Чувашии поймал кошель, поклонился на три стороны большим русским уставным поклоном и пошёл в дверям. Прикрывая снаружи те двери, он твёрдо сказал:

– Болтану так, что половина литвин побежит обратно к себе, а половина – под сутану папы римского!

– Брысь! – шикнул в спину гонца Шуйский. – Только заведи мне такую мельницу! Сгною!

Гонец, уже в коридоре, хохотнул.

– Сильно выпивший, – вздохнул великий князь. – Так ведь служба гонцова такая... Лучше ты, Шуйский, скажи, кто с моим послом Матвейкой Сушиным пойдёт... врать на Литве про наши каверзы? Кого решил пеньком подставить?

– Дьяк Варнаварец пойдёт...

Иван Васильевич остро глянул на Шуйского, отвернулся к иконам.

Ганзейское особое посольство, доставившие немалые деньги московскому князю, по обычаю провожал особый посол великого князя. Там, в ганзейском городе Любиче, он, Матвейка Сущин, передаст грамоту, что великий князь Иван Васильевич деньги получил сполна и роспись поставил. Злость задумки отправить вместе с посольством крепкого человека для воровского дела придумал Шуйский. Ганзейцы Литву не минуют при своём пути из Москвы. А Варнаварец, грамотный и головастый сумеет там столько худого и злого наболтать, что литвинцы заполошатся и загоношатся. Чего и надобно.

* * *

Варнаварец в Смоленске по кабакам показывал выпивающим литвинцам побои на спине и раны на руках, сам в усмерть пьяный, и орал всем, что он, дьяк Посольского приказа, прилюдно был бит конюшим Шуйским до полусмерти, а потом выгнан за границу. Чтобы великий князь, мол, его, избитого, не увидел. А он, дьяк Варнаварец, к этим московским зверям больше не вернётся.

– Пусть люди смоленские да литовские знают, – орал в пьяные слёзы Варнаварец, – что по весне сотвориться на Смоленске то же, что сотворила Москва с Великим Новгородом! Придёт на Смоленск московский поток и разграбление! И татары придут!

– Чьи татары придут? – тихо спросил Варнаварца просто одетый шляхтич, но с дорогой саблей на поясе.

– Данияровские! – плакал Варнаварец. – Крымчаки по весне пойдут ногаев бить. А великий князь Московский сюда сам поведёт полки. Возле Казани оставит только полк Данилы Щени, а на Оке, под Москвой, никого не оставит. Вся рать пойдёт на Литву... Под то нашествие Иван-князь и занимает деньги у кого ни попадя...

Шляхтич велел крикнуть захваченного поутру и тоже пьяного московского гонца. Тот будто запутался в дорогах и попал на литовскую сторону. У него нашли богато вышитый кошель с серебром и всем известной печатью боярина Шуйского.

– Этого пьянчугу знаешь? – спросил у гонца шляхтич, толкая ногой лежащего на грязном полу Варнаварца.

– Дьяк Посольского приказа Варнаварец. Великий князь на него гнев изволил наложить. Вместе с полсотней плетей. Ворует княжеские бумаги, сволочь, – хмуро и похмельно ответил гонец, отводя глаза от храпящего на полу Варнаварца. – И иноземцам продаёт. А деньги пропивает.

Шляхтич, а то был пан Заболоцкий, самый сильный у польского короля человек, поднёс кошель Шуйского к самому носу гонца:

– А про этот кошель ты что скажешь, украл? У боярина Шуйского?

Гонец вздохнул, мутно глянул на кошель, попросил:

– Чарку поднеси, пан, всё скажу. Похмельный я, голова болит...

* * *

К вечеру и Варнаварец, и московский гонец сидели в подвале смоленского замка. На них литвины уже поутру послали в Москву обычный запрос на выкуп. Трое литвинских почтовых людей у московской границы разделились. Один так и пошёл на север, на Москву, а два других свернули на реку Дон поднимать к весне казаков, понизовую вольницу – грабить московские пределы. А с Дона те особые гонцы должны были подняться на Казань и предупредить казанского хана, что по весне все Ивановы полки, да с новыми воеводами (старые по подвалам ждут казни), пойдут воевать Литву. Путь на Москву станет свободен! Прийдёт пора Москву булгачить крепко и навечно!