Текст книги "Янтарная сакма"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

По окончании вечерней службы архимандрит Успенского собора снял с себя торжественные одежды и натянул старую рваную рясу. Сверху накинул кожушок из козлиной шкуры, голову покрыл старым колпаком московского кроя. Только успел обрядиться, великий князь уже тут как тут, притвор храма снутри на засов запирает.

– Свечами богат? – спросил Иван Третий.

– Да ради твоего прихода, отец ты наш...

– Кресало взял? Топор?

– Всё взял.

– Пошли.

Спустились через широкий лаз в подпол, что под алтарём, где лежали в каменных саркофагах великие московские люди. Архимандрит хоть и мужик полноватый, но вельми крепкий. С таким и ходить под землю. Только его и посвятил Василий Тёмный, отец Ивана Васильевича Третьего, в тайны Успенского подземного схрона. Были ещё пра-прадедовы вологодские схроны, да, честно сказать, чтобы обойти тамошние ловушки, надо было помнить тайны поклонения древнему Богу Быку.

Архимандрит, не ведающий точного знака, где потайная дверь, принялся останавливаться возле каждой каменной колоды, креститься, да великий князь его ругательно шугнул:

– Буена куена! Ведь так до второго пришествия под землёй бродить будем!

Архимандрит Успенский нашёл наконец в земле подпола стальное ржавое кольцо, вздохнул, вынул из-под рясы короткий ломик, поддел кольцо. Вдвоём кое-как подняли окованную медью крышку потайного хода. Прошли сто шагов и оказались у замытой влагой двери, тоже – под стену, выложенную кирпичом. Только крест из прочных камней указывал, что дверь – вот она.

Архимандрит под хмурым взглядом великого князя достал из-за пояса топор, протянул князю. Иван Васильевич примерился и ударил обухом по нижнему выступу каменного креста. Камень согласно тронулся и углубился в стену. Ещё три раза Иван Васильевич бил по концевым камням креста, потом ударил по тому, что был третьим в перекладине, но не средним.

– Навались!

Великий князь и архимандрит навалились на крест. Заскрипело – и кирпичная дверь отошла вовнутрь.

Архимандрит зажёг новый толстый огарыш свечи. Они стояли на влажной земле четвёртого, самого малого, московского схрона, где лишь трое последних московских князей прятали добытые сокровища. Иван Третий взял с дубовой полки золотой кубок, что был преподнесён сурожскими купцами великому князю Дмитрию Донскому сразу после победы над Мамаем. Из того кубка пил сам Мамай, перед тем как бежать с Куликова поля, от Девичьего монастыря. Всегда бы им, татарам, так бегать!

– Кубок Мамая не трожь, – хрипло сказал архимандрит. – Память сие есть для потомков.

– Чего тогда трогать-то? Мне золота немедля надобно фунтов десять. А лучше, чтобы поболее.

– Сейчас. – Архимандрит протиснулся в тесном схроне мимо великого князя, обдав того запахом водки на чесноке.

Боялся ведь святой отец, а? Боялся идти под землю! Вот оно где древнее поверье: до сих пор люди с Севера говорят «Мосокава» – описание того, что имелось в том древнем таборе, когда люди к нему пробивались через огромные болота, дикие леса и сплошные оборонные засеки да через широкие реки. «Кладбище, соль, подземные молельни и чистая, святая вода» – вот что такое Мосокава.

А что ещё надобно путникам, когда они с кровью прорвались через Кавказ и движутся в края дикие, безлюдные, на вековечную новую жизнь? На улице Арбат до сих пор продают ячмень россыпью. Как и пять сотен лет назад. Название улицы так и переводится с тангутского – «чищеный ячмень россыпью». Подходи, покупай сколько надо. Это есть великий обычай табора, снисходительного ко всем: к сирым и убогим, к здоровым и богатым. Хошь, бери горсть ячменя, хошь – мешок али полную телегу. Зерно в питании человека и скота – первая вещь!

Архимандрит тем временем подлез под нижнюю полку, сильно резнулся затылком об неё, выругался непотребно и протянул оттуда, снизу, ко князю Ивану кожаный кошель. Иван Васильевич кошель схватил и выронил. И тоже ругнулся. Кошель, сам хоть и махонький, весил не меньше пуда!

Завязка на нём уже сгнила. Великий князь осторожно развёл края кошля. Архимандрит одной рукой тёр затылок, а другой рукой залез в кошель. Вытащил кулак, разжал. На ладони тускнели три монеты непонятного чекана, но золотые.

Сунув одну монету под пламя свечи, Иван Третий без труда прочёл чёткий арабский текст: «Тимур эмир Гураган».

– Тамерлановекие монеты. Откуда здесь?

– Дмитрий Иванович Донской, – со тщанием знатока блаженно произнёс архимандрит, – ежели что брал, то брал до крупинки.

– Подчистую, значит, грабил, – уточнил великий князь. – Это с нас грех сымает. Возвертаемся.

Особым ломиком, с загнутыми концами, великий князь уже из тоннеля притянул пласт кирпичной двери на себя, пока она не встала на место и кирпичи хитрого замка не выдвинулись в прежнее положение. Дырку от ломика архимандрит тут же замазал грязью, собранной прямо с пола. Затупил, значит, малый потайной схрон московских князей.

Иван Третий Васильевич знал ещё места трёх таких схронов под московскими холмами. Но это были личные великокняжеские клады. Архимандриту про них знать не надобно. Вот Василий настоящий, пока ещё тайный наследник, скоро про них узнает, когда сходит с отцом под землю. Жизнь, она такая. Клады в ней обязательно требуются.

Великий князь топал по хлюпающей грязи подземелья, смотрел на огонь толстой свечи, что нёс архимандрит, и до боли кусал губу. Наследник! Был бы и Дмитрий, внук, в наследниках – парень головастый и шустрый. Но не жить ему долее 15 годков на этом свете. Не великий князь так решил. То порешила его сноха, вдова помершего нечаянно старшего сына, Ивана, Еленка молдаванская, когда поддалась на уговоры великих бояр и пошла под ересь, жидовствующую на Руси. Теперь думать и писать надо – «звали Еленкой»... Два раза она пыталась отравить и его, Ивана Третьего. Власти бабе исхотелось. Регентшей сесть при сыне своём, Дмитрии. Нагляделась на иноземные паскудные нравы! Ну, здесь, на Московии – не Запад. Здесь – Восток. А Восток тёмен в своих нравах и обычаях...

– Чего бурчишь? – спросил Иван Третий у архимандрита.

– Молчу я, молчу, великий князь. Это ты всё бурчишь: «Змея, змея»... Змей здесь отродясь не водилось.

* * *

Через день, к вечеру, великий князь, одетый как простой гридень, в сопровождении одного только Шуйского, правда, вооружённого, будто целый отряд рейтаров, появился далеко от окраины Москвы. Зато у нужной кузни на каширской дороге, там, где стоит сельцо Булатниково.

Кузнец, сириец родом, десять лет назад бежал в Московию от родовой арабской мести. Заделался кузнецом – и вон, уже ждал великого князя. Запалил синий огонь в калильной печи, разложил на железной доске тёмные стальные приспособы. Того кузнеца вся округа звала русской кличкой «Колыван», а в песках Сирии его кликали Димитрием.

Великий князь Иван Васильевич бегунцов, честно сказать, не любил и гнал далее. А этого оставил, ибо он спас бегством всего одного своего мальца. Дочерей оставил арабам, а сынка спас. За его сынком и охотились кровожадные бедуины. Вон он, наследник Колывана, качает мехи у кузнечного горна. Взращённый на русском хлебе, нынче этот молодец чистейших арабских кровей, подкову делает калачом, а потом ломает пополам, а сейчас вежливо кланяется великому князю.

– Здравствуй, Махмуд, – ответил на поклон великий князь и повернулся к кузнецу. – Тебе, Димитрий, знакома эта монета?

Сириец взял монету величиной с гусиное яйцо, если на него глядеть одним глазом и в торец, провернул её в толстых пальцах:

– Знакома, великий княже. Венгерский золотой дукат.

– Да? Но ведь в Паннонии золота в землях вроде бы и нет.

– Воруют. А вернее всего, княже, там только ведут чекан сего изделия. Из чужого золота. Чтобы след потерялся.

– Значит, Димитрий, ты правду говоришь – воруют. Но ведь вор токмо что тот, кто первый начал, а? Другие уже не воры. Так? Ведь я – не вор сей монеты? А?

Махмуд хохотнул и качнул мехи так, что пламя из горна опалило крышу. Кузнец погрозил сыну кулаком, рёв огня тотчас стал тихим, он ещё раз провернул венгерский золотой дукат перед глазами:

– Вор, великий князь, – это и тот, кто прячет уворованное.

– Так, – Иван Васильевич покачал головой, огладил бороду. – Так ведь я подал тебе спрятанное, Дмитрий!

– Дак не ты же прятал.

– Ну, ты больно мудрёный мужик. Откуда набрался такой силы знания?

Кузнец Димитрий внимательно глянул на великого князя, оглянулся на сына.

– Я из последователей Али ибн Абу Талиба, четвёртого преемника пророка Мухаммеда, – чётко произнёс на арабском языке кузнец Димитрий. Прознал, что Иван московский арабский знает и уважает. – Когда бешеные Омейяниды взяли власть в халифате...

– Дальше я знаю. Давай лучше про золото.

– Великий княже! Три дня мне надобно, чтобы вырезать из дамасской сабельной стали чекан для обеих сторон сей монеты. А потом время станешь мерить ты. Весом золота либо количеством той монеты.

– Вес золота будет всего сто сорок фунтов, Димитрий. Тимура Гурагана золотые монеты пустишь на переплав.

– Пущу. Дело доброе. Эмир Тимур золото не разбавлял медью и серебром. Чистую получишь... венгерскую монету, княже. – Кузнец тут же завесил золотую венгерскую монету на малых весах, называемых апотечными. – Со ста сорока фунтов золота ты, великий княже, поимеешь...– он быстрым угольком начеркал неясную арабскую цифирь на доске... – четыреста восемьдесят восемь таких монет. Желаешь, изготовлю ровно пять сотен?

– Нет, Димитрий, у меня станется не воровской, а честный торг. Не с татарами, леший их погладь. Делай как надобно.

– Надобно тогда, для правды, вес той монеты подгонять под англицкий серебряный шиллинг... И там ещё малость золота останется...

– То, что останется, пустишь своему сыну на православный нательный крест. Парень заслужил. Твою веру я уважаю, ты с ней и уйдёшь по истечении времени. А сына... сына своего, Махмуда, изволь покрестить, кузнец Димитрий. Ему здесь жить и своих сыновей растить. Через неделю, когда привезёшь мне свои изделия, пойдём в главный храм Москвы, там и покрестим твоего сына. Крёстным отцом ему стану я. Так что назовёшь сына крещёным именем Иван. Согласный?

– На всё воля Аллаха, великий князь.

– У нас пока в силе воля великого князя... Так будешь на Москве через неделю? Или тебе долго надо творить монетный чекан?

– Через неделю, по воле великого князя, я буду на Москве...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

– Великий князь Иван Васильевич Третий направился гостить в удел к младшему брату, Юрию! – радовались московские люди.

– Айда кто куда! – звали в подлый и тайный жидовский шинок на Ярославском тракте, у реки Яузы.

Шинкарь с утра крестился на московские колокола, а ночью качался туда-сюда, долбя свой молитвенник. Люди видели, люди знают. Сволочь... Только вот выпить на шармака[52]52
  На шармака – бесплатно, на халяву.


[Закрыть], за полкопеечки, можно только у того шинкаря. Эх!

«Айда» кончилось прямо за бродом через реку Яузу. Там стоял конный отряд сотника Эрги Малая. Это если кликать его по-русски. Три сотни «Чёрных клобуков», перешедших из Черкесии на службу великого московского князя, носили чёрные папахи и чёрные бурки, а скакали на белых конях. При саблях, конечно, при кинжалах да при дальнобойных луках. «Чёрные клобуки» исполняли окрест Москвы охранные деяния.

Каракалпаки эти за прошлый год вырезали три шайки воров, а в этом году сшиблись с казанскими татарами, имевшими настроение раздербанить большой русский обоз, поднявшийся с низовий Волги и вёзший вяленую рыбу на московский торг. Чтобы не ходили доносные разговоры про судьбу тех пограбёжных татар, черкесы, как шептались на базаре, утопили татар в Москве-реке. Всю сотню. Так что за филёвским мостом воду брать пока было нельзя.

– Водку пить пошли? – мирно спросил московитов Эрги Малай. – Нэ хадите, пажалуста. Шинок гарит давно, один уголь теперь естем. Коган Ибан так велел: «Чтобы только уголь – гаварит, остался. Уголь – и тот в реку смыть! Вместе с жидовской костью»! Ха-ха-ха! Пачему нэ смешно?

Москвичи разом сказали: «ха!» и повернули от Яузы назад, в город. В городе дело всегда найдётся – забор на своей усадьбе поправить, в храм сходить, колодец почистить. Выпить тож. Копеечку за чарку! Едрить в твоё дышло! А чтобы нормально выпить, надо три чарочки! Три копеечки! А это ведь шесть курей! Дорого! Не наработаешь за три дня на один штоф водки! Пропало лето! Чтоб великому князю сесть в болото голой задницей на Ваге. Там, рассказывают, болота больно студёные... Ведь московские кабаки, все три, они княжеские! На московских людях бешеные деньги зарабатывает князь, чтобы ему в том болоте пиявки в гузно впились!

* * *

Иван Третий не велел гнать гонцов на Вагу, решил нежданым приездом обрадовать и младшего брата, Юрия, и того важского боярина, Ваньку Сумарокова, который именем великого московского князя нёс ответ за охрану архангельского побережья от наплыва разных кораблей.

За неожиданностью визита следила татарская конница из крещёных воинов. Они широкой дугой шли от Ильмень-озера повдоль реки Северная Двина. Кто попадался на пути, того гнали назад, в сторону Вологды. Сзади повозочный поезд великого князя прикрывали около тысячи русской конницы, да столько же пеших рейтар, усаженных на телеги. А по правому берегу Двины шли и русские, и татары – три тысячи конных служивых. Шли резво, быстро.

Вот уже какой год ходят к селу Архангельскому иноземные купецкие корабли. Больше всего англицкие и шведские. А это значит, во-первых, что из покупных товаров – леса, пеньки да прочего – иноземцы построят себе ещё больше кораблей. А во-вторых значит, что младший брат, Юрий Васильевич, свою казну собирает не только с датошных людей, как заведено по обычаю и удельному праву, но и имеет большой прибыток с государственных великокняжеских границ. И незнамо куда тот прибыток девает, с кем им делится! Отлупить бы Юрия-дурака розгами, да ведь у того у самого уже дети!

У города Холмогоры пришлось делать остановку. Брат Юрий всё же прознал про поезд великого князя Московского и бросился встречать. Великому князю подвели разубранного в боевую сбрую вятского битюга. Князь пересел из повозки на огромного коня и так, в седле, татарским обычаем, ждал приближения брата.

Брат Юрий Васильевич приближался тоже на коне. На татарской степной кобылке. За ним спешил конным ходом десяток русских охранных бердышан, как положено. А сразу за охраной скакало шестеро иноземцев – по крою платья видать.

Подскакали. Братец Юрий соскользнул из седла, встал на одно колено, склонил голову. Бердышане личной охраны удельного князя, тоже попрыгали из седел, упали головами в землю, скинув шапки. Только иноземцы даже не шевельнулись в сёдлах. Перекидывались словами, кто-то хихикал.

– Шуйский! – проревел великий князь. – А подай сюда Надёжу Черемиса!

Братец Юрий разом побелел лицом, похлеще бабы-блудодейки. Не вытерпел, повернулся к иноземцам, что-то крикнул шведским горловым слогом. Иноземцы задумались, потом расхохотались.

А перед великим князем Московским предстал Надёжа Черемис, огромный детина, в малиновой рубахе, чёрных штанах в плисовый подбор, в зелёных сапогах персидских – носы загнуты вверх. В правой руке Черемис легонько качал кривой арабский меч, тот, что к концу сильно расширяется, а у загиба, на самом конце, заужен в жало тонкого острия. «Крисом» тот меч кличут в русских пределах.

Братец Юрий лёг на землю, пополз на брюхе целовать сапог старшего брата.

– Раньше не мог догадаться? – грозно, невмоготу себе, проорал Иван Третий.

– Брат мой родный! То ведь есть иноземные купцы! Шум пойдёт!

– У меня в свидетелях пять тысяч войска. Каждый скажет, что московскому володетелю не один этот шпынь поклона не отдал. Черемис, хэйя!

Надёжа Черемис, мягко ступая, по очереди подходил к каждому иноземному купцу. Легко валил его вместе с конём на землю и в момент падения отрубал телу голову. Двое купцов стали было поворачивать коней. Но там, сзади, в ряд стояли хмурые великокняжеские бердышане, потряхивая огромными боевыми топорами. Солнце бегало, искрилось на отточенных лезвиях.

– О! – похвалился Надёжа Черемис, взяв в каждую руку за волосья но три иноземных головы. Он подошёл к Ивану Третьему, бросил головы князю под ноги.

Рассчитанным движением Иван Третий, не глядя, достал из кармана шубы золотой венгерский дублон, подал его Надёже. Черемис дублон схватил, облыбзал добрую княжью руку и пошёл втыкать арабский крис по рукоять в землю – чистить от преступной крови.

У братца Юрия в глазах замелькали тени, он почуял страх.

– Вставай, братец, давай хоть обнимемся за нежданную встречу! Как там мои племянники? Научились стрелять из детских луков, что я им послал прошлой зимой? – ласково, как ни в чём не бывало, спросил великий князь Московский.

Татары позади братца Юрия кидали на телеги тела казнённых иноземных купцов, успевая шарапнуть по ихним карманам.

– Научились, брат...– бормотал Юрий. – Пошто ты так?! Ведь теперя ни один корабль к сельцу Архангельскому не придёт!

– Пущай не приходит. Мне-то от их приходов какой прибыток? Мне, володетелю сих приморских земель, а?!

Младший брат великого князя махнул рукой, поднялся с земли, пошёл, сел на лошадь. За тот малый срок, что он здесь правил, малым флотом ходили сюда иноземные купцы, и он получил от них почти сто русских фунтов серебра! Тогда как годовой оброк и подворный сбор со всей Ваги не приносил и двадцати пяти фунтов. На эти деньги как жить на северских, стылых землях? И вот те нате – старший брат явился!

Юрий Васильевич от испуганного томления в голове и не вспомнил, что половину тайных сборов от иноземных купцов он совсем недавно втихоря отправил в Великий Новгород, доверенному купчишке киевского жида Схарии, осевшего в Новгороде якобы аж с 1570 года по новому исчислению лет, от которого и пошла по Московии зараза жидовской ереси. А за жидом стояла свирепая и на всё готовая Марфа-посадница.

* * *

Вечером в Холмогорах старший брат вразумлял младшего брата. Сидели в малой горенке. Иван Третий с удовольствием выпил шотландского самогона из ржаной отруби, сожрал десять полных ложек красной икры, пополам с белым рижским хлебом, мазаным жёлтым маслом холмогорских коров.

Позади Юрия сидел скотина Шуйский. Тоже ел всё, что и князь. Но успевал, гад, и саблей скрипеть. То вынет из ножен, то опять заткнёт.

– По удельному русскому праву, – толковал Юрию прописные истины великий князь, – всё, что приносит тебе удельная земля, то – твоё. А море не трогай! Моё оно, море. Сиречь, как и те корабли, что приплывают по этому морю. Рыбу морскую али тюленей, что на берег вытащат твои люди, бери себе.

– И ежели иноземный корабль какой вытащат твои люди на берег, то и корабль бери себе, – сказал сзади сволота Шуйский. – Со всей оснасткой и всем добром внутри.

Мысль Шуйский изрёк пограбёжную, но очень свежую. Юрий Васильевич внимательно глянул на старшего брата. Иван Третий тотчас кивнул на слова своего конюшего:

– Выбросит чей корабль на берег – волоки себе! А команду корабельную, капитана и прочих можешь отсылать ко мне, на Москву. Ибо нет у тебя права распоряжаться иноземными делами... Завтра мы сами, без тебя, проедем до села Архангельское. Поглядим да кое-что там уладим – наверное, так же, как Надёжа Черемис. Спать пошли!

* * *

Весть о том, что на побережье Белого моря добрались татары, рано поутру сорвала на крик весь приморский посёлок в сотню дворов. Бабы завыли, мужики похватали багры. Английский бриг, две датских шхуны да три же шведских купеческих «развала» выбрали якоря да чутка отдали рифы на парусах и завертелись в полосе прибоя, ожидая хозяев.

Иноземцев здесь всегда радовало, что в заливе подле села Архангельское дно мелкое, приливов и отливов нет. Корабли, специально построенные для каботажного, прибрежного плаванья, подходили к берегу на сто шагов, едва касаясь килями неопасного песчаного дна. Человек с берега мог запросто подойти к кораблям, вода ему доставала по пузо. Бывало, что так, наскоро, без лодок, приморские люди разгружали и нагружали суда. Неужели этот рай для иноземцев закончился?

Татары, числом больше тысячи конников, воем и посвистом обозначили своё прибытие. К удивлению местных мужиков, татары стали втыкать с южной стороны деревянного архангельского храма свои пики, к пикам привязывали коней и чинно, снявши малахаи, заходили в храм, крестясь.

Местный поп, услышавший татарский вой, положил поклон на икону Николая Угодника, спрятал под рясу литой линовальный крест, а взамен достал топор из-под алтаря. Татары же, войдя во храм, падали перед попом на колени, клали крестное знамение, как положено православным чином, и стукались башками о грубый пол. Встав, они целовали у попа руку, в коей зажат был топор, клали на алтарь деньги, украшения, кинжалы, даже кое-что из дорогой одёжи. И чинно покидали храм.

Последние татары отъехали от храма и сразу взяли в намёт на Холмогорский тракт. Из перекошенных дверей храма донёсся хриплый голос попа:

– Люди! Христиане! Помогите!

Поморы протолкнулись через узкую дверь в тесное церковное строение. Поп стоял на алтаре, ибо стоять больше было негде – всё пространство храма завалили татарские дары.

– Чего ж ты кричал? – удивился староста рыбарей.

– Кричал, чтобы про кирпич озаботились, христиане. Пора кирпичный храм возводить! Да поболее нынешнего! Раз в пять!

А с улицы заорали бабы:

– Великий князь едет Московский! Спасайтеся! Детей прячьте в погреба, молодух в лодки, лодки толкайте в море!

* * *

Шуйский с двумя бердышанами втащил в избу старосты удельного воеводу Ваньку Сумарокова. Того самого, что должен был исполнять надзор за удельными делами, а особливо беречь русскую границу по морскому берегу.

Великий князь сидел за деревянным столом и с немалым удовольствием тянул из фаянсового немецкого блюдечка горячий травяной настой, нежно оглаживающий брюшное нутро.

– Ванька, – разулыбался великий князь Московский, государь всея Руси, – а я, вишь, в гости к тебе пожаловал.

Ванька Сумароков как был брошен на пол, на четвереньки, так и стоял враскорячку, головы не подымая.

– Ванька! – совсем задушевно молвил Иван Васильевич. – Спасибо тебе от меня великое!

Староста поспешил долить в блюдечко Ивана Третьего ещё толику полезного настоя.

– Теперича, Ванька, собирай свою семью, сундуки и прочие животы свои. Поедешь со мной в Москву. И это, не забудь, Ванюша, свою казну, что собрал ты с пятидесяти шести иноземных кораблей, побывавших здесь, под твоим приглядом, за три лета...

– Один корабль, великий княже, имел пушки, так что он торговым не считается, – спешно подсказал староста архангельских рыбарей.

– Не суйся под руку. И военный корабль сюда приходил чего-то же брать. А? Покупал? Деньги платил?

Воевода Ванька Сумароков молчал. Сволочь и хитроумец – нынешний великий князь. Брата своего сюда, младшего, Юрия, в Архангельское, вишь ты, не взял. Не на кого теперь свалить вину за приём чужих кораблей. Брата своего кто же станет толкать на плаху? А с другой стороны, своих кораблей на Руси нет. Окромя чужих, кто же придёт?

– Своих кораблей на Руси нет, – темно, мутным голосом пробормотал воевода Сумароков. – Окромя чужих, некому заходить. Вот они и заходят. Воды набрать, хлеба, рыбца солёного... Вот за ту воду, за тот хлеб и платили иноземные купцы. Тебе сии деньги причитаются, великий князь. – Ванька Сумароков кое-как вывернул из кармана охабня[53]53
  Охабень – верхняя широкая одежда в виде кафтана с четырёхугольным меховым воротником и прорехами под рукавами.


[Закрыть] десять серебряных монет чешского чекана. Дотянулся до стола, высыпал серебро на скатёрку перед великим князем.

– Молодец! Деньги несёшь в казну! Целых десять талеров! – проорал Иван Третий и треснул по волосатой седой башке воеводу Сумарокова краем фаянсового блюдца, да так ловко, что рассёк кожу. Лицо воеводы немедля стала заливать кровь. – Тащите его на улицу, к людям!

На улице уже собрались все поморы, что были в селе. В стороне, на песчаном берегу, вытащенные до половины корпуса, чернели в прибойной волне шлюпки с иноземных кораблей. К толпе возле старостиного дома медленно шли шестеро иноземных капитанов, заранее снявши шляпы. Их уже оповестили о судьбе убиенных купцов.

Великий князь оглянулся на капитанов, когда про них шепнул Шуйский.

– Тела им отдай, Шуйский, пусть тела заберут.

– А головы?

– Сейчас же вбей колья здесь, на берегу, и пусть татары посадят на них те головы мордами в сторону моря! Намёк всем приезжим!

Иноземные гребцы со шлюпок, мараясь в крови, потащили безголовые купеческие тела по лодкам. Головы открытыми безумными глазами смотрели в даль Белого моря.