Текст книги "Янтарная сакма"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Русское дворянское ополчение раньше, бывало, как август месяц, рвалось с поля по домам. А тут – никто! Тяжелораненых увезли, а дворянские полки растеклись повдоль всей границы с Литвинщиной, между делом прихватив себе Чернигов и ещё с десяток городков и стали там обустраиваться на зимние квартиры.

– Русские свиньи! – демократично ораторствовал на сейме пан Заболоцкий. – Забыли, как надо культурно воевать! Зимовать они собрались! Будто татары расселись на нашей земле...

Король Александр стукнул по столу чугунным молотком по железному блюдцу. Сказал мрачно в наступившей тишине:

– Русские полки расселись уже на своей земле. Треть жителей нашей страны да с третью земли перекинулись под руку Ивана Третьего. Давай, пан Заболоцкий, иди, мани их обратно...

Сейм, больше сотни шляхтичей, зло заворчал на королевские слова. Король Александр выругался по-русски:

– Я чуть не из милости просил у вас дозволения дать мне построить маленький домашний храм своей жене Елене...

– Так схизматский же храм! – заорал вдруг депутат из города Львова. – Как можно?

– Ну, а ты тоже иди теперь, выгоняй казаков и татар из своих польских окраин... – Король поднялся со своего места в зале сейма, вышел в свою личную залу, умылся из кувшина и кивнул слуге, чтобы налил в хрустальную чешскую рюмочку сладкой наливки.

Слуга, пока наливал, шепнул королю, что к нему есть важное дело у самого Ушера, жида с прозвищем Левиг. Король Александр аж швырнул в слугу хрустальную рюмку и проорал в голос:

– Зови сюда эту лысую обезьяну!

Ни покою, ни отдыху! И днём, и ночью война! Елена, принцесс московит, в спальню не пускает и обещает наследника не рожать. Русские бабы, они и так могут... А тут ещё принёс чёрт Левита! Кредитор хренов! Начнёт сейчас возврата денег требовать... Молоток бы тот сюда, чугунный, да по башке ему... Денег, денег, денег!

– Ну что тебе надо, старый верблюд? – спросил Александр семенящего к столу лысого жида.

Тот промолчал, сел в огромное кресло и потонул в нём. Молча смотрел на короля маленькими крысиными глазками. Александр проорал прямо в те глазки:

– Денег у меня нет! Война! Не жди денег! Иди себе, а то пока дойдёшь, гетто закроют!

Жидов в Вильно, по опыту Чехии, Моравии и Саксонии, держали в гетто. Выпускали на улицы города только в первую стражу, по восходящему солнцу, а обратно жиды должны были войти через ворота гетто по списку ровно в шесть часов пополудня, ранним вечером. Кто не вошёл, изгонялся из города, без семьи, без имущества. Раньше, говорят, таким невозвращенцам вообще башки на месте рубили...

Левит протёр слезящиеся глаза, снова молча уставился на короля. Александр взял графинчик с настойкой, прямо из горлышка сделал три хороших глотка. Денег в Вильно, в вонючих жидовских бочках больше, чем в Литовщине блох. Прячут деньги – не найдёшь...

– Ми дегжали совэт и тот совэт решиль, что на московского блудня Ивана надо нападать за дэньги. Он должен пяти коголям Ойропы его двадцать тысяч старых г...гггивен. Посылай туда посольство. У Ивана денег нет, вернуть нечем. Значит, пять коголей собегут тебе агмию и на следующий год ты сможешь вегнуть назад все утегяные нынче земли... А если твоя жена, дочь московского Ивана, не пгинесёт наследника, или будет дочь, то мы в момент рождения младенца подложим вместо дочери – сына. У евгеев сыновей много – Левит положил перед королём мятую бумагу – список посольства в Москву.

Осатаневший король Александр прочёл список, коряво написанный латиницей, про себя ругнулся, но всё же спросил:

– А кто это «мы»? Что за «мы» распоряжаются в Европе?

Жид выкарабкался из кресла, засеменил к выходу, обернулся:

– Сионский Приорат, – и скрылся за дверью.

* * *

Посольство из трёх государств, Литвинского, Венгерского и Саксонского, Иван Васильевич решил принимать не в Москве, там вовсю расстраивали Кремль, ставили стену, возводили каменные государевы покои. Посольство он решил принимать в Калуге, как бы на походе, доказывая тем самым, что война только взяла разгон.

Да тут ещё великая беда приключилась: книжнику Николе Моребеду в Смоленске воткнули нож под левую лопатку. Он там занимался чисткой веры, вышвыривал католиков из бывших православных храмов.

– Католики Николу зарезали, – ответил на то известие великому государю Радагор, младший Книжник. – Больше некому. На Смоленск сейчас идёт казачий атаман Секач. – За Николу он вымоет улицы города поганой кровью.

– Не надо бы, а? – сказал Данило Щеня. – А то сорвутся... с гвоздя подлые паписты. У них земли мало, им собраться недолго.

Михайло Степанович Шуйский топнул ногой, лязгнул саблей об ножны:

– Пускай Секач идёт, и пускай Смоленск помоет.

– Доиграемся, пся крев, – мрачно ответил великий государь. – Литвины и так озверели. Собирают летучие отряды и тех русских, что к нам перешли законно, по клятвенной росписи, режут. А дома их жгут.

– Ну, зима минует, тогда я до Кракова дойду! – мрачно пообещал Шуйский. – Ох, дойду!

Великий государь велел к прибытию посольства в Калугу спешно, с одной лишь печью, поставить достройку к дому калужского воеводы – большую, высокую, чтобы все переговорщики там поместились. В старом кирпичном арсенале купеческие товары велели убрать и тоже спешно поставили одну кухонную печь, пробили узкие окна, из досок сделали перегородки, чтобы посольским можно было ночевать несуетно, по два человека в горенке. Калужане наотрез отказались пускать в свои дома католиков. После них что? Дом сжигать? Ведь дом в скверне пребудет!

Стрелецкий сотник подбежал к окну, выкрикнул:

– Едут... с-с-собаки!

* * *

В тесноте посольские в первый же день выложили Ивану Васильевичу три претензии, которые он должен удовлетворить, иначе... худо будет.

Первая претензия: наказать грозно своей дочери, чтобы немедленно переходила в латинскую веру!

Вторая претензия: все большие города – Белгород, Трубчевск, Клинцы, Чернигов, Смоленск и Невель – вернуть под державную руку короля Александра. Земли окрест городов, где живут предатели Литвинской земли, переметнувшиеся в Московское государство, пусть останутся под теми предателями.

Третья претензия: через месяц опосля подписания договоров и отбытия посольства вернуть долг в сто двадцать тысяч старых гривен и пятьдесят тысяч русскими рублями. Серебро доставить прямо в город Вильно.

У боярина Шуйского на эфесе сабли запрыгала рука. Данило Щеня притопнул ногой. Великий государь как пригорюнился, когда началось чтение претензий, так и остался сидеть, когда чтение кончилось. Все в большой горнице молчали.

Радагор скосил глаза и увидел, что Шуйский перемигнулся с толстым посольским из литвин. Вспомнил – это Нарбутович! Ай беньакша![123]123
  Лёгкие деньги получим (тюрк.).


[Закрыть] Можно будет заломать это посольство!

Великий государь откашлялся, что-то кашлять стал он часто в последний год, наконец заговорил:

– Если станете требовать, чтобы в бумагах было прописано «претензия», я с вами говорить не стану. Уйду.

– Станем писать «требование», – поднялся пан Собесский, молодой князь, но уже глава польского посольства.

Молодой, да дурной... Великий князь махнул на него рукой, поднялся, чтобы уходить.

Старый польский писарь, бывавший в десятках таких посольств, пробурчал:

– Пишу: «прошение». Годится?

Иван Васильевич кашлянул, сел и начал держать ответ:

– На первое ваше ко мне прошение отвечаю: дочь моя Елена по праву древнего супружеского обычая мне уже не принадлежит. Все её капризы должен исполнять её муж, сиречь король Александр! Пусть хоть плёткой загоняет в католичество, его право. Только вот Елена имеет за собой, по древнему нашему обычаю, возможность ухода к отцу со всем своим приданым, с деньгами и подарками от мужа и других лиц, и с наследником во чреве.

Русский дьяк, что в углу вёл скорописью содержание переговорных дел, хохотнул и сломал перо.

– За перо мне заплатишь полушку! – заорал на дьяка великий государь.

Дьяк лёг красным от смеха листом в кучу бумаг.

– На второе ко мне прошение отвечаю: старые русские города, что вы перечислили, взяты под мою державную руку, поелику то наши старые русские города и о том все летописи – и ваши, и наши – пишут с полной правдой.

В зале зашумели.

– Молчать! Трескоеды! – шумнул великий государь, обзывая всех посольских именным прозвищем саксонцев, у которых треска считалась самой дешёвой и вечной едой. – Мне нынче донесли, что моих людей, чьи дома и земли пока не отмечены пограничной линией и формально входят в вашу территорию, подлые воры убивают, а их дворы жгут! Неделю назад кошевой атаман Секач двинулся из польских земель с тремя тысячами казаков и пятью тысячами крымских татар в те мои земли по моему приглашению. Там он станет постоем на зиму, чтобы совершать охранные деяния.

Европейские послы соскочили со скамеек, на которых сидели:

– То нэможно! То нэможно!

– Моя земля! Кого хочу, того гостить зову! Ничего, погостят казаки в моей земле, вам же прибыток. Они платят ровно.

– Да, да, – скромно подтвердил Нарбутович. – Обрез от сабли по шее у них ровный...

– На третье ваше ко мне прошение, – возвысил голос великий государь, – отвечу так. Гривны занимала у европейских государей моя сноха Еленка молдаванская, регентша моего внука и бывшего Соправителя, сиречь внука Дмитрия. Сейчас их рядом со мной нет. Они за предательство и подлые дела пролив моего государства от власти отстранены, заперты в дальнем монастыре и скоро помре... С них и требуйте долг!

– Да там же твоей рукой подписано! В заёмной грамоте! – вскочил с места худой человек, по лицу вроде поляк. – Вот она, эта грамота! – он быстро достал из своего кошля бумагу, развернул, показал сидящим.

– Да, подписано. Под отпечатком пальца младенца Дмитрия подписано, что это его рука оставила отпечаток. Читай! Грамоте учен?

Вроде поляк, а нос длинный, толстый... Прочитал ясно: «Великий государь всея Руси руку приложил». И снова заорал:

– Внизу твоя подпись!

– Экий ты дурак! – врезался в разговор боярин Шуйский. – Ты погляди, где подпись Ивана Васильевича поставлена? Понизу отпечатка детского пальца. Это так наш государь подтвердил, что палец к грамоте приложил Дмитрий, а не сын пастуха! И всё! Государь несёт ответственность за чернильный отпечаток детского пальца, а за деньги он ответственности не несёт! Государи, если на себя берут обязательство, то подписывают своей рукой роспись сразу под текстом... А поверху договора ты читал?

Поляк или кто он там, ухватился за верх листа.

– Есть там упоминание, что великий государь Иван Васильевич те деньги занимает?

– «Великий государь всея Руси, великий князь Московский Дмитрий Иоаннович, в присутствии матери своей, великой княгини Елены Молдаванской, да в присутствии дьяка Дворцового приказа, да при послах немецких, литвинских...»

– Ну и где там я поверху прописан? – спросил великий государь. – Нигде! Так что денег я не занимал! В монастырь к Еленке молдаванской вас проводят, ежели требуется. Туда езды месяца три, да обратно столько же. Но она и сын её вроде уже помре...

– Вроде пока нет? – засомневался воевода Шуйский. – Но ежели оно тебе надо, то будут помре. Хоть через неделю...

Посольские притихли. Вот варвары же, а? Русские варвары, собаки свинские... Но как же теперь деньги получить? Ведь никак?

– Нам доподлинно известно, что ты всё войско супротив нас собирал на наши же деньги! – заорал поляк или кто он там был. – На наши деньги нас бил!

– Я вас, Панове, бил... – тут великий государь откашлялся, – на деньги, которые мне принесли города Псков, Новгород, Казань. Скоро мне принесут деньги мои города Белгород, Смоленск, Чернигов. Их я тоже пущу на войну.

– По вопросу о долге в старых гривнах станем потом заседать, великий государь, – поднялся Нарбутович. – А теперь там ещё остаток заёмных денег на пятьдесят тысяч русских рублей. Эти деньги когда можно получить?

Великий государь махнул рукой боярину Шуйскому, чтобы отвечал, а сам закашлялся и сел.

Михайло Степанович Шуйский поднялся, протянул руку. Писчий дьяк тотчас вложил ему пачку листов четвертичного размера.

– Этот займ в пятьдесят тысяч рублей, господа посольские, Московское княжество и великий государь не совершали. Это личные займы. И их надо, для доходчивости пояснения, поделить на два.

Двадцать пять тысяч рублей некий гражданин Великого Новгорода занял под скорое замужество знакомой вам Марфе Борецкой, вдове новгородского посадника. Замуж она собиралась за вашего литвинского князя Манасевича. Да тут негаданно Манасевич помре, и осталась Марфа Борецкая при большом долге её кредитору, именем Захарий Иванкович, а по-настоящему – жид Схария. А чтобы долг тот отработать, баба-дура поддалась уговорам жида и стала поднимать на Руси Великой войну противу государства и православной церкви. Войну ту мы остановили, а должок Марфы Борецкой так на ней и остался. Великий государь и наше великое княжество, повторяю, к тому долгу отношения не имеют. Частное лицо взяло деньги у частного лица... Хотите, так идите на Москву, там вам каждый встречный покажет её дом...

Поляк с длинным толстым носом вдруг спросил:

– А Захария Иванкович это может подтвердить?

– А вот это уже относится ко второй части долга, – скучно протянул боярин Шуйский. – Вторые двадцать пять тысяч рублей Захарий Иванкович, пока сидел у меня в тюремном замке... он их проел.

– За три месяца проел двадцать пять тысяч рублей? Врёшь ты, боярин! – заорал поляк.

– У тебя на руках бумаги с подписью жида Схарии. За каждый кусок хлеба там стоит его роспись...

Дьяк, что писал ход переговоров, наклонил лицо к бумаге. Это он мог хоть ногтем поставить любую подпись на любом документе. Великий государь Иван Васильевич Третий возле себя обалдуев не держал.

– Но как же так? – удивлялся поляк. – Почти по пятьсот рублей в день проедать? Короли так не едят! Желаю видеть Схарию немедленно!

– Немедленно не получится, – подпустил сожаления в голос боярин Шуйский. – Пока гонец отсюда домчит до Москвы, да пока кат Томило найдёт в Болоте нужное тебе тело, времени много уйдёт...

– Схария мёртв?

– Государственный преступник, гражданин Великого Новгорода тайным именем Схария, месяц назад казнён на Болоте. У тебя в бумагах всё есть, прочтёшь перед сном, – ответил Шуйский и сел.

– Нет, погоди! Ты что, боярин, думаешь, я поверю, что человек, а тем более такой скупец, как Схария, мог столоваться на пятьсот рублей в день? Ты украл эти деньги!

Боярин Шуйский глянул на великого государя. Иван Васильевич махнул рукой. Шуйский поднялся и веско произнёс:

– Прошу собравшихся учесть, что ел у меня в охраняемых хоромах не простой меняла, а великий человек!

– Кто? – поинтересовался Нарбутович.

– Схария был левой рукой при Навигаторе огромного, тайного и для всех европейских народов опасного ордена – Сионского Приората. Мы, конечно, от великого уважения его и кормили, как короля... А он наши счета подписывал!

Поднялся шум. Про эту организацию слышали. Поляк продрался к креслу, где заорал прямо в лицо великого государя:

– За смерть Схарии ты ответишь! После того как вернёшь нам деньги!

– Не хотите по-честному уладить спор? – спросил государь.

– Честно только крысы размножаются! – крикнул поляк.

– Это да, про крыс ты правильно сказал, – подтвердил Иван Васильевич и поднялся.

Шум прекратился.

– Послы идут к себе, там им от меня угощение будет, по итогам первого дня переговоров. Расходимся...

Посольские заторопились к выходу. С утра не ели и купить еду в Калуге негде! Хоть иди с топором на жилые дома!

Шуйский подмигнул Нарбутовичу и показал, в какую дверь ему одному пройти.

* * *

В столовой горнице калужского воеводы стоял накрытый стол. А на том столе... не хватало только что жареных соловьиных языков. Соловьи распевались во множестве клеток, висящих по стенам. Красиво распевались, заслушаешься. Но Иван Васильевич велел калужскому воеводе птичье пение остановить. Разговор предстоял непесенный.

Воевода калужский служил за столом виночерпием – разливал между тремя высокими людьми водки разные да и себя не забывал.

Иван Васильевич моргнул Михайле Степанычу Шуйскому сказать речь. Тот поднялся с серебряным ковшиком водки, пожелал здоровья пану Нарбутовичу, умнейшему человеку, и предложил с ним выпить из одного ковша – золотого, украшенного дорогими каменьями, да с картинами русских битв по ободу. Величайшая честь!

– Оно мне как-то невместно, – сказал Нарбутович, закусив водку горячими грибами, тушенными в сметане. – По первости всегда за царя пьют!

Вот где посол литвинский Нарбутович проскочил мимо языка своего. Царём обозвал великого князя!

– Дело поправимое! – рассмеялся Иван Васильевич. Перенял ковшичек, полный водки, у калужского воеводы, первым отпил три добрых глотка и протянул тот ковшик Нарбутовичу – допивать.

Нарбутович выпил водку, хотел ковшичек на стол поставить.

– Э-э-э! Нельзя! – прикрикнул великий государь. – Ковш идёт тебе в подарок от меня! Прячь себе в камзол! Забыл, как русские гуляют?

Пока Нарбутович ел разварного осётра и прихлёбывал уху из чашки, Михайло Степанович Шуйский сел напротив него, ласково сообщил:

– Ты не откладывай, присмотри себе поместье под Киевом. Там после наших казаков поместья, поди, подешевели?

– Есть там земля с садами да с пашнями. Пана Гандамира земля. – Нарбутович оторвался от осётра, вытер руки о полотенце. Понял: началась посольская работа.

– А сколько та земля стоит? – спросил Иван Васильевич, недавно сам подписавший бумагу об отпуске домой, в Польшу, без выкупа, калечного князя Гандамира: ноги у того после татарской стрелы не ходили.

– Ну, семья Гандамира просит, если в русских рублях, то три тысячи серебром. За пашню в три тысячи десятин, да за две тысячи пашенных крестьян. А усадьба сгорела – казаки постарались.

– Новую построишь. Главное дело – земля, – хохотнул Шуйский. – Денег на усадьбу ты от нас потом получишь.

Иван Васильевич сделал знак рукой воеводе калужскому:

– Вели прямо сейчас, тайно, из моей казны... Шуйский, иди! И ты тоже... Покажи, откуда вынуть три бочонка серебра и переложить в карету пана Нарбутовича.

Великий государь и посол от Литовщины Нарбутович остались одни. Нарбутович, хоть и выпивший, мысль держал:

– Великий государь! Всем там, в Европе, наплевать насчёт личного долга какому-то жиду в пятьдесят тысяч рублей! То дело и дьявол не разберёт! – Нарбутович перекрестился. – Но как же насчёт долга Еленки молдаванской и твоего бывшего Соправителя – Дмитрия? Все государи в Европе знают, и при том их особые послы присутствовали, что деньги в Европах занимал ты сам! Тут-то как быть?

– А очень просто, – ответил Иван Васильевич. – Моих земель в ваших краях ещё много осталось. И на тех землях живут мои люди. Мне всегда, стало быть, нужен повод, чем Европу задирать!

– Стало быть, опять война?

– Опять. Давай выпьем.

– Давай, великий государь. Теперь всё мне ясно. Отчего бы и не выпить? Только война, она денег требует. А у тебя денег-то и нет – разведка доносит. Как будешь воевать?

– А займу! Пока есть где занять!

* * *

В бывшем купеческом лабазе послы увидели длинный стол под льняной скатёркой да бегающих вокруг стола гридней. Посольские расселись, кто где смог. Не ели с утра, в брюхах урчало. Гридни быстро расставили перед каждым но оловянной тарелке и исчезли из зала.

Ждали, ждали... Ни гридней, ни еды...

Поляк, злой и красный, выскочил в узкий коридор, поймал парня, таскавшего по спальным каморкам перины и подушки:

– Где наша еда?

– На тарелках, – ответил парень. – Благословлением государя Ивана Васильевича...

* * *

А вернувшийся к утру в посольский дом краснорожий, с утра уже выпивший, Нарбутович принёс с собой указ великого государя Ивана Васильевича, чтобы послам ехать назад. Посольство отменяется до лучших времён, ибо великий государь заболел мелким кашлем.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

– Вон там начинается старая дорога паломников из Китая в Тибет, – Тихон-мерген показал Бусыге ложбину между двумя невысокими горными хребтами.

На огромную долину, где русские купцы остановились со своим караваном, слева, если брать от севера, выходил торный путь. По нему и сейчас шли чьи-то два каравана, лошади, верблюды. Паломники из Китая, Монголии и даже от Байкала, шли в Тибет, несли туда свои подарки и просящие молитвы. Кто хотел вымолить ребёнка, кто побольше скота, кто от старой жены избавиться. Стоянка здесь, на равнине перед крутым подъёмом на тибетское плато, была обязательной. Не потому, что так велели Боги, а потому, что надо было запастись топливом.

Проня бегал вдоль отверстий в земле, шахтных ям. На три версты тянулись эти ямы. Иногда вдруг в отверстии появлялась черноволосая голова, выставляла перед собой чёрный от угля мешок. Угольные это были ямы, в них сидели китайцы и долбили чёрный камень. К такому добытчику кидалось сразу несколько людей из других караванов, они отталкивали Проню, потом и друг друга. Совали чумазому копателю две китайские металлические монеты с дыркой посередине и забирали мешок.

Бусыга заметил, что на возвышенности, напротив линии угольных ям, сидит в коляске толстый китаец и черкает у себя на бумажке. Видать, владелец этих угольных шахт считает свою мзду. За ним маялись двадцать китайских воинов, с луками, с копьями... Видать, тем, кто под землёй уголь рубит, денег достаётся только на еду. Надо думать, это рабы. Иначе зачем бы тут воинам маяться?

Подбежал Проня, выругался:

– Не подпускают меня к ямам, сволочи! И все с ножами! Давай, Тихон, налетим на них с твоими стрелками, отберём весь уголь!

– Налететь можно. – Тихон оглянулся на своих мергенов, согласившихся провожать и охранять русский караван. – Только нас здесь просто затопчут. Это паломники. Им только ихний Бог – повелитель...

– Чего делать-то? – спросил у Бусыги Проня. – Может, без угля обойдёмся?

Тихон-мерген покачал головой:

– Нам по старой дороге до города Хара-Хото идти десять дней. Да ещё через ущелье Тысячи Злых духов. Там, говорят, месяц на одном месте крутится. А месяц без огня не выживешь!

Последние слова Тихон-мерген сказал совсем зло. Он местный житель, знает, что срочно надо, а что и подождёт. И потом, у него отряд людей с оружием. Возьмут да отойдут от русских в свою сторону. Тогда ложись и помирай... Сходили в Индию, екера мара ок саны![124]124
  Примерно так: «Принесли нас в жертву, как белого ягнёнка» (марийск.).


[Закрыть]

Тихон-мерген тем временем обошёл потихоньку ряд паломников, тех, кто из Китая. На Тихоне была надета русская одёжа, диковинный здесь русский боевой лук высовывался из саадака. Сапоги себе он выбрал жёлтые, с каблуками. Каблуки опоясывали серебряные шпоры с колёсиками. (Проня ещё во Пскове на спор выиграл их у польского кирасира.) Китайцы дивились воину, почтительно с ним говорили.

Что-то у Тихона сладилось. Он крикнул повелительным голосом Бусыге:

– Эй, русико кан! Неси сюда, чем звенишь!

Проня взорвался:

– Убью падлу!

Бусыга подхватил из кучи вьюков малую железную шкатулку с русским серебром, подошёл к Тихону-мергену, поклонился. Поклонился и китайцам. Протянул Тихону шкатулку с деньгами. Тот шкатулку пешком (унижение большое в тех местах!) отнёс на возвышенность к толстому китайцу, открыл пред ним. Китаец покопался в ней, взял десять рублей, гад, да два рубля серебряных кинул под ноги своим воинам. Воины бегом спустились с высотки, встали в линию возле ям и вытянули, копья вперёд.

Тихон-мерген забрал шкатулку из рук китайца и что-то прокричал теперь своим воинам. Они пошли вдоль ям, стали собирать мешки с углём. Набрали сорок мешков. Паломники, остановленные китайскими копьями, молчали, не двигались. Китаец прокричал вроде того что «хватит!». Его солдаты опустили копья и пошли назад. Возле угольных ям снова началась толчея.

Тихон-мерген и не думал отдавать Бусыге шкатулку с деньгами. Он снова стал ходить между караванными стойбищами, что-то торговал. За ним шагали его охотники. Охотники принесли так же три мешка с травой, хорошо пахнувшей, два мешка из кожи, пахнувшие неприятно, потом уже сам Тихон пригнал к стоянке двадцать овец. На спину каждой овцы был привязан небольшой тюк, будто овца – тоже вьючное животное.

– А в них что? – спросил Тихона Бусыга, удивляясь человеческой выдумке в далёких краях. Вьючные овцы! Обхохочешься!

– В тюках соль. В прокопчённых мешках масло коровье, топлёное. А тут вот трава, называется «чай». Нам есть надо! Без еды мы не дойдём до города Хара-Хото!

Проня не выдержал:

– Я что – траву должен есть? А баранов кому?

– Нас сорок человек. Двадцать баранов нам на пять дней еды. А потом будет голод. Тихий, обычный в этой стране голод.

– Похудеешь, Проня, жена не узнает тебя худого!

– Плохо шутишь, Бусыга. Не дойду я до жены! И ты не дойдёшь! Пропали мы здесь, в Китае чёртовом. Нет, ну надо же было послушаться помирающего, обморочного человека, а? Он бредит, а мы уши развесили! Ну, Афанаська, ну, Никитин, вот так соврал! – Проню начало колотить что-то вроде озноба.

* * *

Через два дня хода по безлюдной дороге среди скал, кончились дрова. Тихон-мерген слез с коня, походил по ложбинам между скал, крикнул:

– Нашёл! Глину нашёл! Давайте сюда пустые мешки, собирать будем!

Глину собрали в пять мешком, принесли на стоянку. Воины Тихона уже натаскали туда кучи свежего верблюжьего и конского навоза.

– Теперь ищем плоские камни и начинаем дробить уголь! Пока только из пяти мешков!

Нашли камни, стали дробить уголь. Проня суетился, бил так, что кусочки угля улетали далеко, куда падали – не видать.

– Ты тише бей, – подошёл к нему Тихон. – Уголь теперь – это наша жизнь.

– Скажи ещё, что и навоз теперь наша жизнь! – буркнул Проня.

– И навоз – тоже наша жизнь.

Бусыга присмотрелся, как ловко воины Тихона берут кусок глины, потом столько же угля, потом добавляют на ладонь немного навоза и лепят из этого всего шарики величиной с куриные яйца. Бусыга раза три обмишурился, то навозу переложит, то угля. Если состав подбирался ровно, то шарики выходили плотные, прочные.

Большое поле этих одинаковых шариков усеяло стоянку с южной стороны горной гряды, под солнцем.

– Теперь ночь и день будем отдыхать, а потом пойдём с радостью! – сообщил Бусыге Тихон.

Подошёл Проня, спросил, показывая измазанные в навозе руки:

– А руки мыть после такого дела не положено?

Тихон-мерген крикнул, чтобы воины принесли торбас с водой. Сам полил Проне на руки. Тот помыл руки, умыл и лицо, и бороду, сел рядом с Бусыгой и стал плакать:

– Живот у меня болит, Бусыга, вот я и боюсь того, об чём предупреждал нас тогда купец Афанасий Никитин. Что есть здесь, в Китае, такие мелкие червячки, которые человека убивают медленно.

– А! – сообразил Бусыга. – Ты чачи выпить хочешь? Так пей. Вон она, в торбасе, на моём верблюде!

Проня поднялся, вынул из кармана китайскую чашку чёрного лака, непонятно где украденную. Налил полную чашку чачи, выпил махом, завалился на бок и захрапел.

– Он раньше был крепкий, ничего не боялся, – сказал Бусыга. – А тут будто душу потерял.

– Нет, не душу, – значительно проговорил Тихон. – Это Проню его дух потерял... У нас у каждого есть свой дух. Он нас бережёт. А тут страна другая, обычаи другие, Пронин дух заблудился и Проню потерял. Это ничего. Сейчас новая Луна выйдет, тогда дух своего Проню найдёт. Они, духи, по Луне узнают, кто из нас где ходит, где живёт.

Бусыга покачал головой, но возражать не стал. За этот поход он столько всего нового про жизнь узнал, что и жить стало грустно. Может, и его дух, его, Бусыгу, потерял? А вдруг не найдёт?

Чтобы сбить чёрные мысли, Бусыга попросил Тихона рассказать, как они станут проходить ущелье Тысячи Злых духов и насколько это опасное дело?

– Я там ни разу не бывал. – Тихон сел напротив Бусыги, поджав ноги как принято. – Говорят, что дорога, по которой мы сейчас идём, раньше хорошо охранялась, на ней стояли большие дома для паломников и загородки для верблюдов. Всегда можно было на ней купить еду для людей и для животных. А когда Чингисхан взял под себя эти земли, то велел награбленное серебро и золото везти к нему в Пекин этой дорогой. И вот, когда большой караван вошёл в это ущелье, вдруг поднялся страшный ветер. Да такой, что верблюдов поднимал в воздух! И каравана не стало. Один только охранник, простой воин, успел залезть в пещеру, откуда и видел, как Злые духи кружили в воздухе верблюдов и коней, как во все стороны летело серебро и золото. Этот воин был доставлен к самому Чингисхану, тот его выслушал и велел казнить. «Чтобы, – сказал Чингисхан, – не было свидетелей моего поражения от духов». А дорогу он закрыл.

– Всякое я видел и слышал, но чтобы ветер носил в воздухе верблюдов, это – сказка, – сказал Бусыга. – Я думаю, что те всадники и поделили между собой Чингисово богатство.

– Послезавтра станем проезжать через это ущелье, сам посмотришь, – пожал плечами Тихон.

* * *

На следующий день Проня проснулся весёлым и даже счастливым. Кинулся помогать, потом убежал на реку и там резал большим косым ножом траву для скотин, вязал её в тюки. Хлопот на день хватило.

Тихон-мерген сказал всем, что от ущелья Тысячи Злых духов до города Хара-Хото идти пять дней. Верблюды потерпят, а такую прорву коней, сотню голов, голодом морить нельзя.

К вечеру насмерть уставший Проня улёгся рядом с Бусыгой и стал смотреть, как мергены, поставив в круг пять казанов, налили в них воды, обложили кизяком – теми засохшими шариками. Тихон сказал:

– Топят иногда просто сухим навозом – «аргалом». А вот эти шарики очень удобны для перевозки в сумах. «Ки» – глина, «Зи» – уголь, «Ак» – белый столб дыма. Такой состав придумали очень давно.

Тихон с одного бока навалил на шарики сухой травы, малых веточек, собрал кусочки негодной ткани. Потом достал из кармана кремень и кусок железа. Ширкнул. Сухая трава послушно загорелась, потихоньку схватились и веточки, потом Проня с удивлением заметил, что и кизяк разгорелся так, как дрова в русской печи не горят. Прошло совсем мало времени, а в казанах уже кипела вода!

– Век живи, век учись! – сказал Бусыга. – Вот если бы у нас на Руси леса не было, как бы мы там жили?

– А не жили бы! – ответил Проня, наблюдая, как воины сыплют в казаны сухой чай, потом подбалтывают в туда немного муки, солят и наконец в каждый казан запускают по три ложки топлёного масла. Проня учуял запах от казанов и отвернулся: – Я это скотское пойло пить не стану!

Через полчаса он выхлебал две кружки этого густого пойла, слегка воняющего навозом, и сказал:

– Вот это суп так суп!

– Это монгольский чай! – пояснил Тихон-мерген. – Мы за счёт него только и живём. Мяса на каждый день не напасёшься.

Уже смеркалось, подступала ночь. Костры горели всё ярче и ярче. Кони, что паслись на той стороне ложбины, на траве у реки, вдруг забесились, стали испуганно звать людей. Бусыга вскинул голову. Огромное облако... не облако – тело, круглое, как оловянная тарелка, медленно прошло над освещённой стоянкой, потом издало краткий, но свирепый вой, за один миг поднялось в тёмное небо и там скрылось.