Текст книги "Янтарная сакма"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Книжники разом встали со скамьи, отошли к костру. Бусыга толкнул Проню, ухватил за руку, тоже потащил:

– Мы туда сходим, великий государь... за шатёр. Вино... наружу низом просится...

– Башковитые во Пскове купцы... Идите. И делайте там своё дело, пока не кликну.

За столом остались государь, псковский воевода Кресало да Семён Бабский.

– Как обещал, так и будет. Иноземных купцов изгоню, а всю торговлю хмельным зельем возьму под себя...

– Э-э-э, – тонко запротестовал Семён Бабский.

– Возьму под себя! А весь торг станут вести псковские. Надо же вам возвернуть себе те двадцать тысяч рублей... На то грамота моя есть, подпишем сегодня... Теперь вот что. Псков не трону, окромя малой части. Вечевой колокол сымете и мне поднесёте... Да мировальную грамоту подпишете, в коей навечно, под крестное целование, означите, что все псковские земли входят в Московское государство. С моим судом, с моей расправой и с моим воеводой...

– Эк! – поперхнулся Семён Бабский. – Это что же, а? Народ псковский...

– Пошёл бы ты со своим народом! – Никола Кресало грохнул Бабского промеж лопаток. – Государь сказал, и мы ему кланяемся...

Иван Васильевич глянул в синие глаза посеревшего, но мужественного и крепкого воеводы псковитян. Голосом не дрогнул, хоть весточку про судьбу свою воевода услыхал почти смертную.

– Ну, не завтра же вечевой колокол снимать станете, – проговорил великий князь. – А тогда, когда всё к тому сойдётся...

– Чёрный бор... чёрный бор со Пскова нынче брать станешь, великий государь? – спросил воевода псковский.

«Чёрный бор» – внезапный и огромный денежный налог со всех людей, от стариков до младенцев – стал собирать ещё Иван Калита, прадед Ивана Васильевича Третьего. Большие и всегда последние деньги со всего народа, бедного или богатого, шли на покрытие «чёрных дней», то ли войны, то ли морового поветрия, то ли на междоусобойную войну...

– Нынче посмотрим, – ответил Иван Третий псковскому воеводе. – Когда с Новгорода хабар[33]33
  Хабар – барыши, нажива или взятка.


[Закрыть] возьму, тогда увижу, брать с вас чёрный бор или не брать.

Воевода дёрнул кадыком, задержал дыхание, услышав от великого князя Московского татарское пограбёжное слово. Конец Господину Великому Новгороду! Лицо воеводы стало краснеть.

Хороший мужик, псковский воевода. И кличут его хорошо – Кресало! Надо ему дать путь. Москве такой воевода всегда сгодится, хоть он и из малых родов будет...

– Мы, великий государь, если нужда... с Новгородом тебе поможем! – твёрдо молвил воевода псковский. – Пушки у нас есть, огненного припаса хватит.

– Поможем, великий государь, – просипел и Семён Бабский. – Поможем всем народом! – дошло до купчины, куда дело гнётся.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Псковская торговая община – и посадник, и старшины работных концов, – все эту особую договорную бумагу за тремя подписями одобрили. Ибо к бумаге прилагался Указ великого князя Московского о продлении ещё на три года «особых торговых и прочих вольностей городу Пскову за честность в делах денежных, пошлинных и даточных».

А главное, в той бумаге ничего не писалось о вечевой вольнице города Пскова и о ненавистном для Москвы вечевом колоколе... Правда, Иван Третий, государь всея Руси, одно пишет, другое на ум кладёт. Чтобы громогласно сказать под яростный рёв пяти тысяч московских ратников да пяти тысяч крещёных татар мырзы Данияра: «Ернамай кара бракши!»[34]34
  «Один чёрный жир останется от твоего рода» (тюрк ).


[Закрыть]

Обошлись сии две бумаги дорого, но давали псковитянам возможность за три года наполнить свои кожаные кошли, да прикопанные на чёрный день горшки. Выгода без сумления от того договора есть. А про тот прибыток, что забренчит от продажи хмельного пития во Пскове, да без участия шведов, данов и ганзейцев, и бумаги молчали и великий князь промолчал.

* * *

В стольном граде Данабурге[35]35
  Данабург (Динабург) – Даугавпилс до 1893 года.


[Закрыть] нешутейно спорили насчёт московской бумаги, а магистру города Нарва проломили шелом и на следующий раз отказали в выборах в магистрат. Наконец датский конунг велел прочесть бумагу принародно. Москва всего-навсего просила у данов сто пудов янтаря, который вон, в Балтийском море, всё побережье усыпал, тем янтарём мальчишки в чаек пуляют.

Но окончательный расчёт Москвы задел данов до матросской ругани. За сто пудов простого янтаря да ещё пуд с комарами и мухами внутри – Москва давала пятьсот рублей серебром! Пятьсот рублей! Это всего два новых одномачтовых корабля с командой, по четыре пушки на каждом, да с годовым запасом съестного!

– Пятьсот рублей! – орал председатель собрания. – Это значит, что сама Москва получит от нашего янтаря тысячу! Или аж две тысячи! Москали – хитрые воры! Кто подписал этот продажный договор? Немедля на эшафот подлеца! А Москве встречную грамоту писать – пусть дают нам две тысячи рублей московских за тот янтарь или же шесть тысяч наших талеров!

Председателя собрания, по знаку короля, приставы стащили с кафедры и вытолкали взашей из залы.

Датский конунг, как и прочий парламентский люд, вестимо, знал, что балтийский янтарь есть малый приработок бедных датчанок, готовящих себе приданое. Из сотни найденных на берегу кусочков янтаря девушки собирали бусы и торговали ими на улице, чтобы их не обвинили в сборе милостыни. На один серебряный талер нужно продать добродушным понимающим бюргерам пять таких бус из двадцати кусочков янтарной смолы! Бюргеры несли в дом сомнительной цены бусы и бросали их в камины. Из каминов шёл необычный смоляной аромат, напоминающий штормовое море... Конунг данов один знал, пять сотен рублей серебром данам даётся Москвой только за особую срочность сбора «солнечного камня». На что Москве сей камень – это не датская забота. Янтаря на Балтике много – внукам хватит...

А ещё конунг данов знал, что Иван Московский везде, где можно, занимает нынче деньги. Даже к императору Испании и всей Южной Европы, Максимилиану, посылал своих послов с грамотой о займе денег. Просил золотом триста тысяч дукатов! А император Максимилиан две недели поил московских послов и просил извинения перед великим князем Московским, что денег дать не может. Самому деньги нужны – Англию бить! Вот ежели бы Иван Третий пошёл с испанцами на Англию, тогда оно, конечно... Русский посол предложил так, что до Англии далеко, а русские навалятся на большого друга Англии – турецкого султана Махмуда Белобородого. Испанцы бьют Англию, а русские – его Порту Великолепную! Максимилиан план одобрил, да вот заболел... А у Дании Иван Третий отчего-то в долг не просит. Ясно, воевать он данов хочет. Хочет так взять деньги, без отдачи. Эх, Иван, Иван... дали бы тебе даны серебра, чего там...

Конунг поднялся на своём возвышении. Кто-то стукнул молотком по деревяшке. В наступившую тишину конунг передал своё решение:

– Выбрать сто девушек на выданье, пусть соберут за неделю эти десять пудов янтаря. Кто найдёт кусок смолы с жужелицей внутри, той отдельно платить один талер. А всем за работу – по пять талеров! Исключительно на приданое.

– Грабёж! – заорал кто-то с дальней скамьи.

– С Москвы мы возьмём в пять раз больше. Пятьсот рублей! Всё! Я собрание закрываю, даны!

* * *

Получив согласие от данов и от псковитян да псковские договорные деньги, Иван Третий Васильевич тут же засобирался в Крым, повидаться с крымским ханом Менгли-Гиреем. Тот наполовину гонял в себе русскую кровь, но никому в том не признавался. Один Иван Московский знал, кто есть на самом деле крымский хан.

А на татарском посольском дворе уже неделю толклись без дела казанские люди. Малое посольство прислал в Москву казанский хан, тоже являя желание видеть Ивана Третьего.

– Ерен бан гой! – Иван Третий матерился, глядючи, как под его деревянным дворцом гуляют казанские послы. – Кош бол керек! – Ругань означала, что великий московский князь сам выбирает себе дорогу.

Гонцы казанские матерность слушали и улыбались. Ругайся, не ругайся, великий князь, а в Казань всё равно поедешь, хоть спелёнутый ремнями. Татары, они потерпят, ожидаючи князя Московского, ведь на посольском дворе ежедень им резали по три барана и давали вина по полтора ведра. Ислам запрещает пить вино, однако послы теперь на походе, а не в мечети! Ислам разрешает пить вино на походе, ибо вино есть лекарство! Одно только бесило казанских послов – князь Московский велел им сдавать на его двор шкуры баранов, которых татары съедят. Те шкуры старший дьяк самолично считал. И ругался татарским похабным словом, если шкуру приносили порченую, с надрезами.

Следующим утром казанские послы уже истошно орали, требуя выдачи великого князя, но боярин Шуйский тот ор перекричал:

– Ночью забрали нашего князя люди крымские и самоходом погнали в Крым!

– А-а-а! Шайтан урус, джаман москаль баш!

– Девяносто вёрст, поди, уже от Москвы прошли по Крымскому шляху! Догоняйте! – Шуйский рассвирепел.

– Пошто же великий князь так спешно в Крым помчался? – спросил его Бусыга Колодин, подвернувшийся конюшему под руку. – Вроде не тот план имел князь.

– Тебя не спросил, ты обиделся, так? – хищно поджал губы боярин Шуйский, хлопая себя по бокам расстёгнутого по жаре тегиляя[36]36
  Тегилей (тегиляй) – самый простой (дешёвый) русский доспех в XVI веке, по сути локальная разновидность мягкого доспеха типа стёганки.


[Закрыть], ища длинный нож.

– Чего придираешься?! Пошли лучше вина налью. Вино у меня есть кизлярское, ты такого не пил!

Купцам псковским, чтобы не шастали лишний раз по Москве, великий князь выделил для проживания свою конюшенную пристройку, выгнав на лето конюхов жить на сеновал. Будто в защиту псковских купцов от московских лихих людей, а на самом деле – для полного пригляда.

Вымахнув разом оловянную кружку кизлярки – дагестанской чачи, подкрашенной кизиловой ягодой, боярин Шуйский мигом окосел. Тут к боярину и подсунулся Проня Смолянов, неожиданно проснувшийся в душной пристройке:

– Слышь, конюший боярин! А правду бают, что великий князь увёз в Крым наши деньги? Из тех, что собрали псковские люди? Аж четыре тысячи рублей увёз?

Шуйский сморгнул, повернулся к Проне, зло шепнул:

– Ты, варнак! Ты великокняжескую тайну проведал? На кол тебя... – тут он завалился на сено и захрапел.

– Увёз Иван Третий наши денежки в Крым! Взятку увёз Менгли-Гирею! – Проня ухватился за корчагу с кизляркой. – А нас с тобой, Бусыга, теперь заставят те четыре тысячи рублей где хошь там и брать! Или вон, как конюший бормотал – на колья посадят.

– Ты бы спал, а? – Бусыга уронил Проню рядом с храпящим Шуйским. – Без тебя тошно, и в голове тараканы...

* * *

Крымский хан Менгли-Гирей дождался середины месяца июня, когда подлый залив Сиваш обмелел и местами высох, и велел гнать свои стада на северный берег Азовского моря. А раз пошли на север стада, пошла туда и крымская конница.

Ногаи да калмыки сначала увидели скот и возрадовались. Их вожделение образумила боевая конница хана. Пришлось ногайским ворам и калмыцким барымтачам[37]37
  Барымта – угон скота у тюркских кочевых народов как способ мести за обиду или вознаграждения за причинённый ущерб.


[Закрыть] отходить к Дону. А оттуда – карамай берши! – двигался на них русский конный отряд. Видать, передовой полк: русские всего одним отрядом не ходят! Да ещё со стягом великого московского князя!

– Алла! Алла! – заорали сотские, и орда ногайцев врезалась в орду калмыков.

Деваться некуда. Зажали кочевников крымчане да русские. Ногайцы стали, конечно, резать саблями калмыков, чтобы первыми кинуться через единственный брод за Дон.

А русские ничего, мирно проехали мимо, на речку Гайчур.

– А-а-а! Хвосты пахарей, собаки! Испугались? – орали из-за Дона ногайцы, обирая убитых калмыков.

Русские, коих оказалась всего-то сотня конников, а не войско, на дальнюю ругань не отвечали и ехали туда, где высоко на шесте колыхался на ветру вымпел ханской ставки...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

– Нет, погоди, урускан[38]38
  Урускан – тюркский титул правителя, аналогичный царскому.


[Закрыть] Ибан-кнез, – заволновался Менгли-Гирей. – Ведь тогда выйдет война!

– Война, она всегда была и будет. А так, вот, погляди. – Иван Третий отодвинул с ковра, на котором они сидели, широкую золотую тарелку с мясом нерожавшей кобылицы, расстелил полотняную карту: – Вот. Ты станешь конно подыматься по Волге на север да встанешь в городке Алатыре. А я со своими пешими отрядами подойду прямо под стены Казани с запада, от Тулы и Каширы. Другой мой отряд рванёт по волжскому льду. Да вятичи зайдут с тыла. Капкан получится!

– Зимой мы воевать не можем, – быстро сказал Менгли-Гирей. – Холодно. Коням травы нет.

– А я распоряжусь твоим коням подогнать обозы с ячменной крупой да со ржаными сухарями, а? Подымись по Волге и встань где прошу. Две недели не воюй, а просто постой на виду у города Казани. Пару недель попируешь у костра – и домой...

– А что я за это иметь буду? – совсем свёл глаза в щёлки Менгли-Гирей.

– Ты уже поимел, друг мой и брат. А вот люди твои за холода и прочие напасти мзду поимеют с казанцев.

– Как так, Ибан-кнез? То к Казани ходи, то не ходи! Как так поиметь, только стоя на виду?

– Но ведь при нашей резне казанцы побегут из города!

– Побегут! – тут же согласился Менгли-Гирей. – Ох как побегут!

– Так пусть твои люди их словят.

Крымский хан совсем зажмурил глаза. Скоро он такую добрую весточку доведёт до своих тысяцких, те передадут её мурзам и абызам[39]39
  Абыз – мусульманское духовное лицо, в русских памятниках употребляется вместо термина «мулла».


[Закрыть]. Все роды возрадуются! И молитвы за своего хана вознесут!.. А если крепко подумать?

...Они уже половину часа, если не более, как солнце пошло на убыль, спорили о том, надо ли воевать Казань. Каждый понимал, что надо. Но Менгли-Гирей видел себя, если казанцы выстоят, валяющимся в Константинополе на полу перед Великим султаном Махмудом Белобородым. И на шее у него, у Менгли – шёлковый шнурок. Уже затянутый.

А Ибан Базилевс, урус Ак Сар[40]40
  Русский Белый царь.


[Закрыть], сильно раззадорился: Казань ему отдай и всё тут! Он и деньгами звенел.

– Тут выгода тебе какая, – в третий раз начал толковать Иван Московский. – Казань с моего княжества берёт пятьсот гривен дани ежегодно. Потом добавляет своих пять сотен и везёт тебе уже тысячу гривен. Ты свои динарии добавляешь и везёшь всю дань в Константинополь бусурманам. Серебро везёшь, не медяки! А ежели я стану собирать общую дань с улуса Джучи[41]41
  Улус Джучи – Золотая Орда.


[Закрыть], то буду тебе возить полторы тысячи гривен! Ты пять сотен из тех гривен станешь тихо оставлять себе...

– Откуда деньги возьмёшь? – сразу сделалось волчьим лицо Менгли-Гирея. – Столько серебра в улусе Джучи нет!

– А вот и есть! – Иван Третий наклонился близко к пропахшей коровьей мочой бритой голове хана Менгли. Он коровьей мочой мазал бритую голову, боялся полысеть. – Казань с меня выжимает не полтысячи гривен серебром, а все восемьсот! Но триста себе прячет! А я молчу! Ибо... – Тут Иван Третий отвернулся в сторону заката, смахнул с век то ли слёзы, то ли пылинки. Шмыгнул носом. – Ибо два моих сына – в аманатах у Казани! Я их пять лет не видел! Не показывают мне подлые казанцы моих сыновей! Может, уже и в живых их нет!

Иван Третий Васильевич нагло врал. Младшие, от Софьи, сыновья его жили рядом с Москвой, в прочно укреплённом городе Владыкине. И только раз в год, на Пасху, их показывали казанским баскакам[42]42
  Баскак – сборщик налогов в Орде.


[Закрыть].

Иван Третий снова утёр глаза, махнул своему сотнику. Княжеские гридни осторожно поднесли на ковёр две серебряные бадьи, наливом по два русских ведра в каждой. В бадьях плескалось, источая неземной запах, ромейское вино. И на каждой бадье висело по два серебряных же ковша ёмкостью в чару.

– Выпьем давай, чего Бог послал. – Великий князь зачерпнул вина, один ковш подал крымскому хану.

Тот ухватился за ручку ковша и чуть не выронил – тяжёл был серебряный ковш.

– Нонче пьём с серебра, а даст Бог, возьмём Казань, будем пить с золота, – заманивал крымчанина Иван Васильевич.

На литьё серебряных бадей с ковшами великий князь выделил особому кузнецу пять пудов серебра. Кузнец предлагал замесить серебро со свинцом и тем уменьшить расход, да Иван Третий не позволил. С Крымом до обманного дела ещё далеко. Надо его брать простотой и вроде как глупостью. Пусть пока чуют себя ханами.

Выпили ещё по ковшу красного вина. Менгли-Гирей начал сопеть, исходить потом. Опьянел, бедолага. Великий князь тут махнул рукой, подзывая тысяцкого. Тот, тяжело вминая в землю каблуки сафьяновых сапог, поднёс к ковру два льняных мешка, осторожно поставил перед Менгли-Гиреем. В мешках тонко тренькнуло. Серебро!

Стрельцы меж тем подносили и подносили полотняные мешки, что звенели, лаская ханские уши. Там тренькали четыре тысячи рублей из тех, что привезли в Москву псковитяне после мирного московского похода. То есть три тысячи шестьсот гривен. А на одну гривну на Москве можно купить шесть дойных коров! Холмогорских, вельми удоистых. Естива мерена!

– Вот это серебро я бы десять лет по каждой осени отдавал бы казанцам. Но ты, Менгли, его бы не получил. Прячет себе Казань часть моих датошных денег. А они – вота! Вот сколько за десять лет спрятали бы от тебя казанцы клятые!

Менгли-Гирей раскрыл один мешок, сунул туда руку, вытащил горсть чешских талеров. Из второго мешка вынул тоже горсть монет, но с клеймом ганзейского союза – рейхсмарки.

– Тута в каждом мешке по двести рублей. Всего, значит, двадцать мешков дарую тебе. Да бадьи изумительной работы. С ковшами! – завертел в четвёртый раз разговор Иван Третий.

– Рублей? Ты же говорил, что гривен! Гривна тяжелее рубля!

– А ноне что на рубль, что на гривну, одинаково товару укупишь! – защищался Иван Третий. – Или ты, Менгли, только жидам веришь? Только они деньги вешают на весах! Так ведь почему вешают? Чекан у денег дурной! Один талер весит на золотник тяжельче другого. А другой – легче. Жиды на разнице чекана и творят воровство!

– Мы не жиды!

– Верно. Сыпь деньги назад. С тобой мы не сошлись, пора мне катить обратно, на Русь... Эй, охрана! Заберите деньги!

– Э-э-э! Князь Ибан! А пошто деньги берёшь назад?

– Отдам казанцам. А тебе их вёз, чтобы доказать, сколько денег ты бы поимел ежегодно, если бы договорился с великим султаном, что вместо Казани станет дань Москва собирать... Ну, хочешь, возьми с каждого мешка по одной монете. Потом, когда казанцы тебе дань для султана привезут, сравнишь. Увидишь, о чём я тебе в очи твои толковал беспутно половину дня!

Менгли-Гирей потянул все мешки к себе. Но как ухватишь такую гору серебра двумя руками? Заверещал:

– До великого султана пока доползёшь, много рублей надо отдать визирям да ещё и жёнам султанским!

Иван Третий тянул мешки к себе:

– Аманатов, сынков моих, убьют, если явлюсь назад без денег!

Менгли-Гирей махнул своим людям:

– Шкуру сайгака и писца сюда!

И ведь написал, хан крымский! Написал казанскому хану, своему родственнику, что получил от великого князя Московского четыре тысячи рублей в зачёт дани, ибо четвёртая жена великого султана вот-вот родит и надо ей преподнести значительный подарок. Почти на три года тем письмом хан лишал Казань московского серебра! Хорошо подавать вино в серебряных бадьях!

Четвёртая, и весьма любимая, жена великого султана, об этом ещё позавчера узнал крымский хан, неделю назад скинула плод. Но плод был! И где тут подлая ложь?

– Так, хорошо, – разулыбался Иван Третий на арабские красные знаки письмовника. – А когда же казанцев пойдём бить?

– Только не этой зимой! – испугался Менгли-Гирей. – Через год и пойдём. Ага?

– Нет, – не согласился Иван Третий. – Я же тебе который раз толкую! Если нонешной зимой пойдём, то всё имущество тех казанцев, которые побегут, твоё! А уж там серебра! Не мерено, поверь мне! Ещё от хана Батыя осталось! Но русских купцов и русских рабов ты смотри не трогай!

– А они тоже побегут?

– Ко мне же побегут, обалдуй!

– Не ругайся, Ибан-кнез. Мне и моим родам твоё дело выгодно.

– Вот спасибо тебе, великий хан, спасибо и я уже поехал... – Иван Васильевич поднялся с кошмы, потопал ногами (попробуй посидеть, загнувши колени в стороны).

– Э! Э-э-э! А две таких бадьи с тем же вином? И с ковшами? – уточнил крымский хан. – Будешь мне возить?

– Ну, бадьи с вином – это не дань. Это мой тебе подарок. Будут тебе подарки, хан Менгли! Друзья ведь отдариваются, нет? Ведь ты мне – тамыр?

– Да, так. Тамыр я тебе, – прошелестел хан. – Пять косяков коней тебя завтра догонят на дороге. Мой подарок. Тебе он люб?

– Любо мне десять конских косяков, – ответил Иван Васильевич, сходя с ковра.

А сам мысленно бил себя по лысой голове за те словеса. Кони – это хорошо. На Москве коней мало. А вот где мешки взять, полные серебряной монетой? А где на огромные серебряные бадьи серебро искать? Если псковские купцы сходят мимо Индии али сгинут, тогда что? Одно тогда останется дело – нежеланное, не ко времени, но по деньгам верное: Новгород!

Иван Третий свистнул. Его люди отошли от костров к своим лошадям, некоторые качались. Опились бузы крымской[43]43
  Буза – хмельной напиток из ячменя, овса, проса или кукурузы.


[Закрыть], не утерпели!

* * *

Когда русский отряд перевалил за бугор и спустился в низину реки Дон, Менгли-Гирей велел сотнику своей личной охраны скакать к ногаям. Отбитых у калмыков коней ногайцы продадут за серебро мигом. Две тысячи кобылиц погонит завтра Менгли-Гирей на зелёные луга Бахчи-Сарая. Две тысячи кобылиц всего-то за двести серебряных рублей! Лошади станут давать молоко, а бабы утолокают молоко в кумыс. Эх, кумыс, вечная пьяность в голове! И всего-то за двести рублей московским серебром!

А пять сотен самых негожих кобылиц, малодойных, его пастухи отгонят завтра к посольскому каравану московского князя. Московиты кумыс не пьют. Им какая разница, что за лошади?

Застучали у белой юрты копыта крепкого коня. Менгли-Гирей поднял глаза. Перед ним крутился на большом княжьем битюге здоровенный монах – книгочей из свиты великого князя Московского. Монах нагнулся с седла к воняющей мочой голове крымского хана:

– Великий князь Московский, две просьбы забыл тебе передать, великий хан...

– Говори! – пьяно махнул рукой крымчанин.

– Ежели услышишь, что у нас на севере скоро маленькая война почнётся, так чтобы не лез в наши пределы. А лез бы ты через Киев в пределы литвинские. Там будет пусто. Войска литвинские побегут противу нас стоять на севере у Великого Новгорода. Маленько разживёшься грабежом литвинских городов.

– Джаксы. Вторую просьбу говори...

– И, ел емень тар бек![44]44
  «Поклянись, повелитель отщепенцев» (перс.). Понятие «Та Тар» с древнего шумерского и древнего вавилонского языка переводится как «записанный в отщепенцы». То есть покинувший свой народ, свою землю. Русские и славяне, в момент развала нашей Второй (Византийской) империи ушедшие на север, на киевские, а потом и на московские земли, тоже именовались «Та Тар». Отсюда на старинных картах вся Евразия помечена как «Тар Тария». – Примем. автора.


[Закрыть] Вели, чтобы нам дали кобылиц молодых, справных, удоистых, а не бабушкины слёзы! Не то московский государь обиду на тебя поимеет... Гойда! – и тяжёлый битюг тяжело пошёл в намёт, догонять своих.

– Опять обворовал меня Иван... – прошептал в сияющий бок серебряного ведра Менгли-Гирей. Там виднелась его кривая пьяная рожа. – Отдать придётся Ибану Базилевсу пятьсот хороших кобылиц...