Текст книги "Янтарная сакма"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Иван Васильевич опять то ли застонал, то ли заплакал. Безволие и горе делают человека волом – забитым, затасканным, на всё готовым...

Схария стал говорить, просто так, чтобы занять время. Тонким, холодным жалом полоснуло пониже сердца: забыли, что ли, про него? Ну, нет! И Ленка-молдаванка знает, что он здесь, и Зосима знает, патриарх Московский...

– Все европейские короли, – говорил Схария, – истово верят, что произошли от одной крови... История сия хоть и жуткая, но она есть суть всех династийных прав на ныне существующие королевские престолы. И даже суть права на Русские земли...

Иван Васильевич тяжко вздохнул, на миг убрав ладони от лица, но звука не издал. А лицо стало совсем сморщенное у него, отчаянное лицо. Лицо висельника!

Схария продолжал, увлекаясь своей значительностью:

– Меровей, основатель всех нынешних европейских династий, был рождён от двух отцов. Будучи уже беременной от своего мужа, короля Клодио, мать Меровея отправилась купаться в море. Утверждают, что в воде её силой взяло некое морское существо. – Тут Схария с чувством проговорил на латыни: – Bestea Neptuni Quinotauri similes. «Зверь, похожий на Кинотавра»[90]90
  Иудеи присвоили себе историю о Му Сар Иоаннесе, в шумерской космогонии – это бог Энки, Бык, амфибия, который дал свою сперму, чтобы 430 000 лет назад появились рабы.


[Закрыть]. И в жилах родившегося Меровея потекла кровь франкского короля и нашего Первобога! Истину тебе говорю: все короли мира имеют ту кровь еврейского Первобога! Все, кроме русских. Вот ты, например, той крови не имеешь... Значит, нет у тебя корня власти и жизни... Сухое дерево ты, в таком же сухом лесу...

– А твои короли, они имеют эту... голубую кровь? – вдруг спросил Иван Васильевич.

Схария замешкался. Откуда этот ходячий полутруп знает про голубую кровь? Это знание не для всяких...

– Королей у нас нет и не было! – занёсся Схария. – А были у нас цари! Царь и король – это разные звания! Царь – велик и могуч! Цари рождены Богами! Это написано в древних книгах! Нас поперёд всех родили, а потом мы уже плодили других! Кого хотели!

– И нас вы похотели родить? Нас, русских?

– Всю мерзость вашего племени да и всего славянства беззаконно породили рабы Богов. Боги устроили Великий потоп, чтобы вас всех смыть с Земли!

– Знаю, знаю, – отозвался Иван Васильевич. – Не всех смыло. Каюсь. За всех несмытых каюсь... Но вот я-то со своим великим княжением – откуда взялся? И дед мой, и прадед, и его прадед, мы всем своим родом Рюриковичей – откуда взялись? От несмытых Потопом рабов, что ли?

– Да, – грубо отозвался Схария, – от немытых рабов. – Сам он сидел в той горнице уже два месяца, несло от него... Грязной свиньёй несло.

Иван Васильевич вдруг загорелся в споре, встал, опять заходил:

– Ладно, я в это верю. Думаю, ты, как человек мудрый, понимаешь, что перед казнью жертва не врёт.

– Не врёт.

– Тогда какого же ляда мне мои книжники врали, а? Врали, что мы, русские, служили Богам как надсмотрщики, механики и жрецы! И тот морской зверь – Му Сар Иоаннес! Бог Водной Бездны, Бог Абзу!

Схария закачался на своей скамейке. От тебе нате! Как же его, Схарии, пастыри не сообразили про книжников русского князька?

Ивану книжников Софья привезла. Из Византии. Из Второй русской империи! Которую сейчас лихорадочно стирают из книг и с карт все университеты Европы – с помощью инквизиции! И с помощью больших неучтённых денег его, Схарии, племени!

– Врут! Ой, врали тебе твои книжники, Иван! И сейчас врут! – Схария в сильном возбуждении опять забыл прибавить отчество к имени великого князя. Ведь ещё шаг – и русский князь Ивашка точно утвердится во мнении, что русские, и правда, были не последними людьми перед Великими и древними Богами. Нельзя и допустить такого!

Схария решительным шагом опять направился к дверям, обшитым толстым медным листом. Может, и правда, русские после государственного переворота наладились пьянствовать, а на той пьянке забыли оставить место, ему, начальнику сего переворота! Эх, русские свиньи!

– Врали, верю... – Иван Васильевич заметил нехороший блеск в глазах Схарии. – Бросили меня сейчас одного мои мудрецы... У меня станется к тебе последняя просьба, мудрец не моего народа. – Я хочу... тебе тайну открыть, – просипел ему в спину Иван Васильевич. – Про мои клады будет та тайна.

Схария тотчас повернул обратно, сел на свою скамейку:

– А почему мне?

– А кому тут откроешься? Тому рейтару, что тебе оставил память под глазом? Подлому предателю Шуйскому? Я же тебя проверял в разговоре и вижу, что человек ты честный, решительный и терпеливый. Перед смертью кому, как не тебе, открыться? Но с условием... с условием, Схария, что ты меня спасёшь!

– Даю слово, что спасу!

– Перекрестись, а то не поверю!

– Так у нас по вере нет крестования по телу!

– Да... точно, нет крестования, а жаль...

– А вот клятву тебе я дать могу, Иван Васильевич!

– Нет, клятвы не надо. Мать твою я не знаю, отца – тем паче. Кем ты можешь поклясться? Был бы у тебя духовник, ну, так ты бы мог дать мне клятву. В обмен на его жизнь. Как положено. Чтобы его, если ты клятву порушишь, свиньи сожрали! Есть такой духовник?

– А много ли у тебя денег, чтобы своё спасение купить, а? Может, мне и клятву приносить – себе дороже станет?

– Серебра-то много. А золота в подземном схроне – пуды пудов и всяческие пуды!

Золото! Про золото московских великих князей в Европе давно ходили тайные слухи. Слухи те пошли после того, как Русь отбилась от татар, нанятых единоплеменниками Схарии для захвата добротного торгового пути через хранимый Москвой Волок Ламский.

Темник[91]91
  Темник (от «тьма» – десять тысяч) – русское наименование воинского звания в Золотой Орде.


[Закрыть] Мамай запросил за труды свои кровавые золотом! Генуэзские братья Схарии то золото дали Мамаю наперёд и плакали. Перед тем как Мамая зарезать, его допрашивали про золото: «Куда дел?» Паскудный кочевник врал, но потом сознался, что три повозки с золотом так и остались на Красном холме, с которого он наблюдал битву на Кулишкином поле. А русский князь Дмитрий, прозванный потом Донским, нашёл то золото и начал его транжирить: Москву застраивать, русскому купечеству потакать. Не своё же тратил, паразит!

И вот теперь, похоже, следы того мамаева золота обнаружились... Схария умильно распустил щёки в улыбке, пошарил в своём халате, нашёл корочку хлеба, протянул Ивану Васильевичу. Иван Васильевич от той корочки отшатнулся, как от змеи. А у Схарии оба уха уже как бы повернулись, одно – на улицу, другое – на сени.

Иван Васильевич прокашлялся, повторил:

– Всё мамаево золото тебе отдам.

Схария внезапно посуровел лицом:

– Ладно, давай. Помогу тебе! Мой Бог – тому свидетель!

– Тогда запоминай. Первый схрон московских князей – под Воробьёвыми горами. Там, на уклонной улице дом стоит, на самом краю. Хозяина дома кличут Овсяником. К нему подойдёшь и скажешь: «Именем Московии и Царя небесного, веди в улей!»

Схария отмахнулся:

– Какой такой улей, если не о мёде разговор, а о золоте?

– А мёд, он какого цвета? Ты что, Схария, хочешь, чтобы о золоте говорили как о грязи? ...И, значит, поведёт тебя тот Овсяник под гору...

– Не полезу я, Иван, под землю за твоим золотом. Золото нужно брать без опаски, без копания в грязи, без крови. Понял? Такое золото у тебя есть?

– Да там же, пойми ты, пень трухлявый, лежит то золото, что дали подлому Мамаю твои же братья!

– Не может того быть! – внезапно проорал Схария. – Врёшь ты всё, Иван! То золото Димитрий клятый подло истратил!

– А зачем ему тратить было то золото, Схария? – Иван Васильевич остро и прямо глянул в чёрные глаза Схарии. – У Дмитрия Донского серебра хватало! Наши сурожские купцы за полный мордобой мамаевских пограбёжников отвалили Дмитрию Донскому да русским ратникам – пятнадцать тысяч гривен серебром! Тогда гривна стоила ого-го сколько! Пятнадцать коров дойных!

Схария побелел лицом. Он теперь сообразил, почему почитай двести лет сурожские купцы с кровью гоняли его соплеменников по берегам Каспийского моря да но берегам моря Чёрного, как паскудных пастухов. Москва обогатилась за счёт клятого Мамая и за счёт купцов русских, древним прозвищем «сурожане». Они до сих пор держат торг на Срединном море и даже пытаются прорваться в Индию. Ну, тут им каюк! Турецкий султан Махмуд Белобородый нынче мешками получает от соплеменников Схарии не медные кружочки, а золотые... За полное перекрытие для русских купцов всех старинных торговых путей.

– Погоди, Иван. – Схария стал говорить очень осторожно. – Ведь я то подземное золото, если выйму, так и верну его честно, по принадлежности. Моим однокровникам верну на общее дело. Лично мне тогда ни унции не достанется. А ты сейчас говори про то золото, какое хоть завтра я могу забрать себе и начать торг за твою жизнь...

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Во дворе тут заорали, послышался топот боевых коней.

Схария торжественно выпрямился, замер.

– Чего?! – проорал голос Шуйского на улице, под окнами горницы. – Чего там?

– Великая Княгиня Елена изволит спать укладывать государя всея Руси Дмитрия Иоанновича! Велено тебе быть к ней завтра до обеденного часа!

Шуйский весело матюгнулся, во дворе забегали, заругались, лошади устало застучали копытами по доскам конюшни.

Схария на глазах сошёл лицом. Побелел:

– Как же так? – зашептал он. – А я? А обо мне – когда?

– Ты, Схария, на Руси Великой живёшь. – Туго потянулся Иван Васильевич, до хруста костей. – Здесь правило, когда власть меняется, длинное. Длиннее боевого копья. А правило такое – сиди и не высовывайся. Понадобен станешь – вынут и доставят. Не понадобен пока, значит – жди!

– Как ждать? Я сколько сил и денег и труда положил, чтобы Русь твоя, подлая, во свет нашей веры вошла, а теперь ...

– Ночь пока на дворе. Не свет. Вернёмся, давай, к нашему договору.

– Эх! – Схария схватился за голову, упал на скамейку, покрутился на ней, снова вскочил.

– Вот то золото, – стал бубнить Иван Васильевич, – которое под Воробьёвыми горами, я отдам лично тебе. Ты потом им сам распоряжайся. Если желаешь, отдай своим однокровникам. Только память моего ближнего родственника, Дмитрия Донского, ради бога, не марай. Он ваше золото у Мамая забрал не пограбёжным обычаем, а по праву военной добычи... Меня же ты станешь выкупать тем золотом, на которое тебе укажет архимандрит московский, настоятель Успенского собора. К нему придёшь и скажешь: «Ихь бин кара шошка»[92]92
  Я – чёрная свинья.


[Закрыть]. И сразу не из земли золото получишь, а чистое, даже помытое.

– Это что, пароль такой? Чей язык?

– Древний язык... Но ведь и я не понимаю, на каком ты языке говоришь. «Пароль... пароль»... Значит, золото возьмёшь, там будет пудов сто...

Схария посмотрел на Ивана Васильевича, как чумной на мужиков с крючьями: сейчас крючья воткнут и поволокут в яму. Сглотнул, но спросил:

– Ты, Иван, может, головой тронулся? Какие на Руси сто пудов золота, а?

– А такие. Это наша, личная и тайная, великих князей Московских, казна. Хватит тебе ста пудов? За мою жизнь?

Схария уже и думать позабыл, что его пора бы уже и выпустить. Заходил по горнице, стал считать:

– Не хватит, Иван! Не хватит! Гляди: ты за последние два года наделал займов в Европе на целых двести пудов. Значит, давай ещё мне два схрона открывай! Этот, что в Успенском соборе, я отдам за твою жизнь, а два других пойдут на возмещение твоих займов! Только вот что я сам получу за заботу о тебе?

– А чего это ты так разорался про мои займы в Европе? Я их не делал, моей подписи там нет. Там подпись Соправителя моего, его пальчика махонький отпечаток. Отрубят мне башку, так пусть Европа с моего Соправителя денег требует!

Схария после тех слов лицом потёк:

– Вот оно как? Обманул ты, получается, своих кредиторов?

– Почему обманул? Я тут ни при чём! Ты-то почему страдаешь от того, кто совершил московские займы? Не твои ли там деньги?

Тут Схария заорал, брызгая слюной от полного возбуждения:

– Это наши деньги! Не короля Венгрии, не венецианских банкиров, не австрийских королей! Наши деньги Москва занимала! И они должны быть нам возвращены! Иначе Европа станет воевать твою Русь до скончания веков!

Иван Васильевич отуманился взором. Схария продолжал орать:

– Ни один король в Европе без разрешения из нашего кошля и медяка не вынет! Понял?

– Понял. – Иван Васильевич поднялся со стула, закряхтел, положил обе руки на поясницу. Скривил лицо: – То я сейчас понял, что за те займы, что брала Ленка-молдаванка, заберёт Европа всю мною собранную во трудах тяжких и праведных московскую землю...

– Враньё всё про займы Ленки и её младенца. По бумагам это проведено грамотно, не подкопаешься. Но мы и копаться не станем. Придём и всё заберём! Правда, Соправителю твоему и денег малость оставим, и Московской землицы...

Иван Васильевич даже лицом посерел:

– Ты, Схария, всё время говоришь: «Мы, наш, наше», а чьё это – «наше»? Вот я раз кому говорю – «моё», значит, это – всех русских земель. А твоё «наше» – чьи земли?

Схария торжественно прошёл туда-назад мимо Ивана Васильевича:

– А нет у нас земель! Мы везде и нигде! Нет у нас князей и королей, мы сами себе короли. Мы берём всё, что нам надо, но никогда нигде и не перед кем за это не отвечаем! И никаких документов не оставляем. Подписи ставят наши куклы – короли да князья. Они же казнят того, кого мы укажем, войну объявляют, своих дочерей замуж выдают... Всё только по устному слову нашему! Так будет всегда везде и впредь! Случись чего, тех королей и осудят. Вот!

– О! – восхитился Иван Васильевич. – Вот это да! Это и есть власть! Не чета моей! А скажи мне, мудрый и великий Схария, Папа Римский, наместник Бога на Земле, он тоже выполняет ваши команды?

– А то как же! Не выполнит – помрёт.

Иван Васильевич соскочил со стула, забегал по горнице:

– А скажи мне, Схария, вот что... Нет, не буду... Боюсь сглазить!

– Помни о восходе солнца, Иван, которого ты не увидишь! Говори последнее слово, где спрятана казна!

Иван Васильевич подскочил к Схарии, ухватился за его тощие плечи, потряс:

– А о том я тебе скажу, когда ты меня вытащишь отсюда да спрячешь хорошо, да потом вывезешь в Польшу – к дочери моей, Елене, под ейную защиту.

– На днях придут в Москву мои... придут купцы с норманнских пределов, из страны парисеев...

– Франки?

– Не франки, а наши люди, с бумагами от франков. Им велено меня оберегать и доставить по месту. Вот с ними и будем вести разговор.

– Понятно. Законно. Рад.

Под окнами вдруг громко и зло заговорили, что – не разобрать. Два раза прозвучало: «Резать будем!» Потом убрали шесты с догоревшими свечами. В горнице стемнело, хотя в маленькие оконца падал лунный свет, отражённый от снежных увалов на усадьбе.

Схария мельком глянул на лицо Ивана Васильевича. Лицо великого князя стало похоже на лик мертвеца, которого не спешили зарыть. Синее стало лицо.

– Схария! Послушай, не стучат ли топоры под окном?

– Тебя что – прямо здесь казнить будут?

– Нет... Сейчас гридни заменят свечи в фонарях. Опять поднимут фонари под окна. Могут поднять на шесте икону. Если поднимут Николая Угодника, то – все. Жить мне останется до рассвета. Потом отвезут на берег реки Москвы и там, на болоте...

Вот же скотство какое! Не успеет Схария вытащить из этого пенька тайну его личной казны! В дверь постучать? Опять в лоб получить? Как же продлить хоть на время жизнь этому Ивашке подлому?

– Ну, Иван! Говори! Где казна? Где спрятана?

– Не могу говорить... Язык высох.

По слабым сполохам, забегавшим по стенам горницы, стало ясно, что поднимают шесты со свечами. Схария теперь не слышал и дыхания Ивана московского. Ну и трус...

Иван Васильевич вскрикнул. У окна появились две свечи по краям большой иконы. Свечи освещали лик длиннобородого старца. Старец держал правую руку вверх, призывая внимать ему.

– Всё-ё-ё-ё, – выдохнул Иван Васильевич. – Всё!

– Как это «всё»? А твоя казна?

– Всё, Схария. У нас положено так – каждый умирает в одиночку.

Схария забегал по горнице. Иван Васильевич встал перед окном с иконой, начал медленно молиться.

– Иван Васильевич...

– Да пребудет Царствие твоё...

– Великий князь!

– Да пребудет воля твоя...

– Великий государь!

– Почто холоп отрываешь меня?

– Всё могу для тебя решить! Слово даю. Придут за тобой, я скажу, что за продление твоей жизни всех продам – и твоих и своих... Клянусь!

Иван Васильевич обернулся, не переставая креститься:

– А живых людей назовёшь? Не мертвяков? Не пророков твоего Отечества? Впрочем, Отечества у тебя нет.

– Живых, как есть живых! Всех!

– За мою казну?

– Да!

– Ладно... Но ещё я, Схария, хочу знать – каким способом ты меня из смертной темницы вытащишь? Когда сам в ней сидишь?

– А я буду орать, что ты – полукровка!

– Кто?

– Мол, ты половину нашей крови имеешь. От матери своей!

– Ты пёс, етит твою! Ты думай, что говоришь! Ты мою мать не трогай, с-с-скотина!

– А другого способа нет, Иван, – спокойно сообщил Схария, укладываясь на лавку. – Это самый верный способ. Документы заделаем, что мать твоя, Марья Ярославна...

– Мать не трогай, сказал!

– Правильно. Мать твоя совсем русская... О! Бабка твоя, Софья Витовтовна! Сделаем по бумагам так, что бабка твоя, Софья Витовтовна, есть чистых кровей иудейка! И находится под нашим законом. И все создания из чрева её, и потомки тех созданий тоже наши люди. И никто тебя не тронет, Иван!

За окном топтались люди. Шест с иконой качнулся, ушёл в сторону. Поматерились внизу, подняли второй шест. На нём, тоже освещённая свечами, блестела икона Девы Марии.

– А, всё едино теперь... «Дево радуйся!..» – забормотал Иван Васильевич. – Знак мне дают, что в Московском княжестве переворот на католичество уже произошёл... Всё едино теперь, и что бабка моя, Софья, иудейка, хотя она на самом деле полька. Чистых кровей. И что мне осталось жить чутка. Чутка осталось ждать: топор по шее или сабля по горлу... Согласный я, чтобы тебе и твоим людям за твою ко мне доброту всё моё личное богатство досталось! Только ещё у тебя в последний раз спрошу...

– Спроси! – Схария старался не глядеть на свирепый лик девы Марии со младенцем. Кто такой лик рисовал? Совсем русский лик. Того гляди, младенца положит рядом, а сама топор возьмёт.

– Схария, я желал бы во время казни, при собрании народа нашего... вспомянуть добрым словом тебя и всех твоих однокровников. И нашему Богу доложить о вашей доброте. Пожалеть, что не успел наш народ побыть под вашей властью в холе и неге... Восплачем мы там, на болоте, ох как восплачем!

– Тебя спасут, я сказал! Чего тебе ещё надобно?

– Надобно знать, как твоё сообщество называется, которое писем не пишет, подписей под указами не ставит, работает исключительно словом. Дабы мог я молитву в помин того общества совершить в свой смертный час. Как?

Схария оба уха как бы вытянул в сторону окон. Там поскрипел снег... Люди удалились. Потом снова подошли. Снег заскрипел сильнее. Много людей подошло. Лик Девы Марии закачался, ушёл из окна. Тёмное стало окно. Жуткое...

– Как? Ну? – тянул жидовские жилы Иван Васильевич.

– Сионский Приорат. – Схария ясно понял, что Ивану, московскому князю, точно, конец пришёл: ишь ты, плачет! Сам он уже мысленно был на улице и в боярской шубе ехал в Кремль, а оттуда прямо в кремлёвскую казну...

Иван Васильевич встал со стула, три раза ударил им об пол. Громко, нагло.

– Ты что гремишь?! – заорал Схария.

– А надоело мне всё! – проорал в ответ Иван Васильевич. – Воняет здесь, как в загоне у супоросной свиньи!

Дверь в горницу внезапно распахнулась. Здоровенный немецкий рейтар махнул великому князю рукой: «Выходить!» – и Иван Васильевич скорым шагом пошёл в коридор.

– А меня? – засуетился Схария. – Меня забыли!

В ответ ему, теперь в левый глаз, прилетел огромный кулак немца. Дверь захлопнулась.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Шуйский крутился вокруг великого государя со смешочками. Иван Васильевич стоял перед ним голый, гридни меняли на нём одёжу от исподнего до верхнего. Ругался:

– Ну, свяжи ты этого жида покрепче да сволоки в баню! Невозможно рядом с ним устоять! Ей-богу, я от паскудства того запаха чуть не завалил всю игру!

– Хай так побудет, – нагло отвечал Шуйский. – Пусть поймёт, почём фунт лиха... Впрочем, он и живучи в Новгороде вонял, как старый козёл.

– Ладно... Поесть чего – наготовили?

– А то как же! Пошли в едальную залу.

Великий князь обернулся, мотнул рукой книжнику Радагору идти за ним.

Уселись втроём. Дело назревало тайное, огромное. Радагор сидел напротив великого князя, щурился на свечу, что стояла промеж ними.

– Да убери ты свечу в сторону! – развеселился великий князь. – Свет, он тоже бывает помехой. Говори, чего подслушал!

Горница, в которой держали Схарию, имела двойные стены. Некогда там, в старом здании, размещался малый домовой храм бояр Шуйских. Пространство между стенами служило для вентиляции молельной залы, для притока воздуха. Ну и слушали особые люди, пребывая в том междустенном пространстве, чего вымаливает для себя боярский гость или на кого Богу жалуется.

– Сионский Приорат, – грубым голосом сказал Радагор. – Есть такая паскудная сущность. – У Радагора голос звучал грубо, хрипло. В московских застенках, бывало, такие тати, что по десятку человек за раз гробили, от голоса Радагора плакали, и все бумаги, что им подсовывали, подписывали, в полное признание вины.

– Это всё, что я выведал у этого скота?! – Иван Васильевич аж перестал жевать.

– А более и не надо, – прогудел Радагор, наливая себе ромейского вина в большую чашу. – За корень ухватились – ствол повалим.

– Это что же, опять тайный орден в Европе образовался? – спросил Шуйский.

– Да какой там орден! – Радагор хмыкнул. – Воровская шайка. Три копейки урвали, им и весело.

– А мне почудилось, что больно силён тот сион, или как его там...– Иван Васильевич задумчиво отрезал себе копчёного окорока, намазал тёртым хреном.

– Ты же всегда моим словам веришь. – Радагор отставил в сторону золочёный кубок. – Вот я тебе разверну крипту этого воровского сброда. На древнем, для всех одинаковом письменном языке «Си Он» значит «соль молчания». Это взято из описанного ещё нашими мудрецами из города Баб Илион древнего способа бальзамирования покойников.

Иван Васильевич вздрогнул и перекрестился. Шуйский хмыкнул и тоже наложил на себя двоеперстие. Радагор выбрал себе на серебряном блюде кусок томлёной в печи курицы, хотел откусить.

– Погоди ты жевать! Говори дальше! – разозлился Иван Васильевич. Ему не понравилось упоминание за столом покойников.

– Ну а понятие «Приорат» эти бестии прицепили к «соли молчания» ляд их знает зачем. Правильно, по писаному будет Пи Ри Ор. Литвины, паскудники, словом «ор» называют золото, то золото, что в шахте и ещё не добыто. «Пириор» – это как бы каторжные работы по добыче того золота.

– Чего ты мудришь? Ведь сам слышал, как жид сказал – «Сионский Приорат»!

– Великий государь! Ты же слышал его речь. Ты хоть половину понял, что он говорит? У него язык, как у всех пастухов, подвязан не к тому месту. Ему русские слова выталкивать, как камни во рту катать. Он не выговаривает «ад». И говорит – «ат».

– Вот! Ещё ада мне не хватало!

– Иван Васильевич, великий государь! В той шахте рабы золото и плавили, прежде чем нести на алтарь Бога. Алтарь называется «да». А предалтарная, чёрная и гибельная работа– «ад». Вот и всё.

– Что всё?

Шуйский расхохотался в голос:

– Да понабрали эти шпыни разных страшных слов и вот тебе название воровской шайки!

Иван Васильевич выпил полчары мордовской водки, скривился, ухватил ломоть осётра, макнул в уксус, заел жгучий напиток.

– Так что теперь, мне рукой махнуть на тот Приорат?

– Нет, держи пока в уме. А остальное – не твоя забота, великий государь. – Радагор достал стопку бумаг. – Я, пока слушал твой разговор со Схарией, исписал двадцать листов. По тем листам имеешь ты полное подтверждение вины твоих больших бояр в лютой измене. Так что совесть твоя и душа чистыми вышли из поединка со Схарией. Большой силы его признания. По ним я могу закатать в потюремщики хоть нашего хозяина, боярина Шуйского... – Радагор выпил вино, принялся есть кислый заедок.

Шуйский взвился над столом:

– Чего ты молотишь?! Как это – меня в потюремщики? За что?

А Схария точно сказал: «Шуйский весь план завалил». Насчёт польского похода.

Над столом образовалась вязкая тишина. Только Иван Васильевич скрёб серебряной ложкой в мисочке с грибами, заедал свирепую водку.

– Ладно, Мишка, потомив осатаневшего Шуйского, пробурчал Иван Васильевич. – То была тебе проверка. Хошь, меня теперь вызывай на поединок. Но ответь, ради бога, пошто ты трусил сам ехать в Смоленск, а? Пошто послал на верную погибель Варнаварца? Ведь его подлый пан Заболоцкий лично знает!

Шуйский два раза резнул кулаком по столу, встал, походил мимо. Сел на другое место, подальше от великого князя.

– Пан Заболоцкий лично на меня приготовил ков[93]93
  Умысел (старорус.).


[Закрыть] такого свойства, что живым я бы из Польши не вернулся... Прости, великий государь!

Иван Васильевич глянул на Радагора. Книжник, ответственный в великом княжестве за каждый вредный чих противу власти, кивнул: правду говорит.

– Ну, так навёл бы на Заболоцкого своих лихих ухорезов! – разозлился великий князь. – У тебя полтысячи на конях, живут на твоём личном... пансионе. Рванул бы в набег на Польшу, зарезал бы Заболоцкого, да назад. Чего ты забоялся? Я бы в тот момент отвернулся...

– Радагор не велел.

– Пока этот шпынь Заболоцкий пригоден нам по внешним делам, – сказал Радагор. – У него два писаря есть... от твоих щедрот, великий государь, деньги получают. По пятьсот рублей в год. Потому мы пока всё знаем про дела польские да литвинские.

– Знатно... Шуйский, садись рядом, давай отчёт. Сколько, по моим расценкам, проел этот жид Схария?

Шуйский повеселел, сел, налил себе мордовской водки, с чистой душой выпил, крякнул и даже не стал заедать. Заговорил:

– За два месяца, как велено... по сто рублей в день.

– Мало. Пиши, давай, по пять сотен рублей в день. Да запиши ему походы в баню, да полную смену одёжи, да охрану... Чтобы через месяц проелся он как бы на двадцать пять тысяч рублей. А потом... Хех!

– К весне жида утопить желаешь, великий государь? – спросил Радагор.

– А что? Потребен он тебе?

– Нет. Подожду, когда названные им люди придут от франков, и всё – сади его в болото.

– Ещё какие будут мне указания? – развеселился Иван Васильевич. После паскудной игры в смертника его сильно тянуло выпить и похохотать.

– А такие указания, что надобно мне собрать три полка стрелецкого строя, – ответил без улыбки Радагор. – Да ещё человек двести шпигов на все постоялые дворы окрест Москвы. Татары твои перекрывают юг, а мне надо держать в полном затворе запад, все пути от Литвы и Польши. Раз навалился на Московское княжество Сионский Приорат, надобно сначала сдержать его осаду, а потом...

– Осаду? – побагровел лицом великий князь. – Какую, к ляду, осаду? Выдумываешь тут!

Радагор сумрачно и зло повторил:

– Сначала сдержать осаду этого тайного сброда, а потом – псов войны спускай!

Шуйский покивал головой:

– Я, великий князь, Радагора поддерживаю. И скажу тебе полную правду, почему я затрусил катить в Литвинщину. Пан Заболоцкий уже натравил на меня этих пейсатых... Забыл, как они извели твоего сына Ивана? И тебя хотели извести! Погоди, это только начало...

Иван Васильевич глядел в стол и тыкал своим кинжалом мимо куска мяса.

Радагор добавил:

– Ещё вчера надо было вокруг Москвы создать такое военное кольцо, чтобы не токмо что человек, чтобы крыса не проскочила...

Вон оно как! Опять крыса! Вот где выскочила байка старого московского купчины Матюшки Избыткова про крыс. Коих русские люди жгли в древности вместе со своими домами и со всем добром – лишь бы избыться от нечисти. Эге... Дело закрутилось серьёзное: нынешних крыс тоже надобно жечь по всей земле!

Иван Васильевич поднял глаза на своих ближников:

– Забирайте всё, что есть потребного вам. По военной разнарядке! Как при особом случае!

Шуйский поднялся, заходил мимо стола:

– По военной разнарядке, Государь, ни одного стрельца не получишь. Все стрелецкие дети уже повёрстаны. Людей со стороны в стрельцы не запишешь. А если по особой нужде набрать со стороны, то на три полка где денег взять? Да на шпигов, на тиунов кабацких, потребно в год...

– Одна тысяча рублей, – подсказал Иван Васильевич. – Да на три стрелецких полка в полной военной справе – десять тысяч. А на поход в литвинские земли потребуется пятьдесят тысяч на один месяц. – Иван Васильевич увлёкся в расчётах. – А ещё ты, Шуйский, требуешь с меня на пять солдатских полков почти двадцать тысяч рублей. Как быть?

– Надо, великий государь! Времена такие, что лучше рублём отбиваться, чем кровью. – Радагор снова налил себе густого ромейского вина. – Сионский Приорат, это всё же сила. Сволочная, бессовестная, тайная. Они всегда из-за спины бьют. Всегда своими фальшивыми деньгами и чужой кровью, купленной на те деньги...

Шуйский постучал ладонью по столу:

– Стой, стой, Радагор, поостынь пока. Слышь, чего хочу спросить? Я повелением великого князя торгую нынче с Ганзой архангельским жемчугом и такого спроса как нынче на жемчуг – просто не бывало. С руками рвут. Уже почти пятьдесят тысяч чешских талеров я засыпал в свою казну. – Тут Шуйский перекрестился. – И, дурак, те талеры не проверил...

– И не надо, – Радагор косо глянул на великого князя. – Треть мешков точно фальшивая. С подмесом свинца или олова.

Не вздумай печати с мешков рвать! Поставь ещё московскую печать на те мешки и гони их шведам, за железо...

Шуйский зашёлся стервозными словами. Иван Васильевич погрозил ему кулаком, зло пробурчал Радагору:

– Рано или поздно тот обман откроется. Смотри, поднимутся тогда против нас и шведы, и даны, и немцы... Может, татарам в Крым то серебро отправить?.. Отдавай те талеры в мою тайную кузню. На переплавку. Пусть из них льют серебряные вёдра да ковши на подарки крымскому хану...

– Это годится, – развеселился Шуйский. – Завтра и отдам. Но теперь пошлю своего дьяка в Ганзу, чтобы на месте проверял те талеры.

– Грохнут там твоего дьяка, – прервал Шуйского Радагор. – Пока сиди так, будто ты в неведенье насчёт чистоты денег... Крымский хан пусть репу чешет, если до него дойдёт.

– А мне тоже прикажешь чесать репу? – взвился Шуйский. – Я-то теряю свой доход!

– Я тебе, Мишка, возмещу твой убыток, – твёрдо пообещал Иван Васильевич. – Вот вернутся наши купцы из Индии – и возмещу!

– Вернутся они, жди! – разозлился Шуйский. Он встал из-за стола вышел на кухонную половину. Там начал орать на поварскую челядь, разбил с треском глиняное блюдо. Вернувшись, Шуйский налил себе водки, выпил, заел чесноком. Заешь тут чесноком, когда махом потерял пятьдесят тысяч талеров из-за скотского Сионского Приората. Чтоб ему...

– Ты, Шуйский, – Радагор повернулся к сопящему Шуйскому, – имей понимание, что они, эти шпыни франкские, которые придут за Скарией, придут и по твою душу. Тебя крепко подкупать станут! Насчёт тайного освобождения жида из твоей тюрьмы и насчёт тихого, но резвого убийства великого государя. Денег дадут много и сразу. Так что молись...