Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Владимир Мильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

Глава 8
Встреча в холме

«Хорьх», миновав ворота, повернул влево и помчался по шоссе, огибая подошву холма. Густой, как щетка, молодой ельник покрывал холм от шоссе до самой макушки. Мимо машины весело побежали низенькие, все одинакового роста елочки.

Девушка с перевязанной рукой, сидевшая в машине рядом с шофером, мельком взглянула на лесок и, подумав: «Посадка-то как разрослась! Прореживать пора. Густа очень», – отвернулась. Ни яркое солнце, ни молодая зелень холмов не радовали девушку. Ей казалось, что удача вот-вот изменит. Каждую минуту она ожидала, что кто-нибудь пристально вглядится в ее лицо и скажет: «Почему она здесь? Ведь это не Лотта Шуппе. Это красная! Подпольщица! Задержите ее!»

События последней недели ошеломили Грету. Совершенно неожиданно ее вывели из камеры, в которой она просидела более восьми месяцев. Затем короткий переезд в тюремной машине и погрузка в битком набитый вагон. Куда ее везут, Грета не знала, но на хорошее рассчитывать не приходилось. В вагоне были только евреи. Потом кто-то сказал, что их везут в какой-то лагерь, откуда еще никто не возвращался. И вдруг, когда, казалось, не было уже никакого выхода, пришла неожиданная свобода.

Грета плохо помнила все, что с нею произошло после бегства из разбитого вагона. Только увидев тело своей двоюродной сестры около исковерканной взрывом машины, девушка стала действовать сознательно. Она решила использовать то внешнее сходство, благодаря которому ее и Лотту в детстве часто путали даже близкие родственники.

Сходство и в самом деле было разительное. Отца Греты, дамского угодника и весельчака, талантливого дельца Эриха Верка, в свое время даже забавляла эта игра природы. Даря что-либо своей дочурке, он всегда делал такой же подарок и ее подруге. Девочки часто щеголяли в шляпах одного фасона и в платьях из одинакового материла. Друг и компаньон Эриха Герман Шуппе, замечая, как с годами сходство девочек не исчезает, а становится все более полным, хмурился и мрачнел.

Увидев документы убитой, Грета решилась. Кроме сходства, у нее с Лоттой было одинаковое образование. Она хорошо знала все, что касалось прошлого Лотты…

Конечно, полной уверенности, что обман не раскроется, у девушки не было. В Борнбурге жило еще немало людей, которые знали и ее, и Лотту с детства. Лотта в последние годы, очевидно, не раз бывала в имении родителей. За десять лет, что пролетели с тех пор, как оборвалась их дружба, характер Лотты, наверное, сильно изменился. Ведь она стала нацисткой – видным фашистским ученым… И все-таки девушка решила воспользоваться документами и именем погибшей – это была единственная возможность избежать возвращения в эшелон смертников. Если не удастся сбежать еще по дороге, решила Грета, то и в Борнбурге она сможет какое-то время продержаться, найти какой-нибудь выход.

Исчезнуть из госпиталя и после него по пути в Грюнманбург не удалось. Слишком уж большое значение придавали работе, порученной фюрером физику Лотте Шуппе. Девушку всегда сопровождал кто-нибудь из офицеров СС, заботился об ее удобствах, устранял препятствия, тормозившие проезд Греты в Грюнманбург. Сейчас девушка перебирала в памяти всех, кто мог ее встретить и узнать в Борнбурге. Результаты получились неутешительные. Хотя отец Лотты Герман Шуппе и ее брат летчик были один в Берлине, а другой на фронте, но и в Борнбурге оставалось еще немало людей, которые могли раскрыть ее обман. Особенно заботили Грету двоюродные братья и старуха-нянька Лотты, жившие то ли в Зегере, то ли в Борнбурге.

«Нигде не буду появляться, – решила Грета. – У себя принимать тоже не стану. Сошлюсь на контузию, плохое состояние здоровья. Ведь я же только что из госпиталя».

Несколько дней тому назад, провожая ее, начальник госпиталя сказал, расплывшись в вежливой улыбке:

– Фрейлин Шуппе, вам очень повезло. Вы отделались милость судьбы. За вас, видимо, кто-то горячо молится. Могло быть значительно хуже. Ведь вы уцелели только одна, а остальные…» – и, блестя золотыми зубами, старый и очень известный врач игриво помахал руками, как крылышками, изображая полет к престолу всевышнего.

Первые часы после выхода из госпиталя были самыми трудными. Грета в каждом случайно взглянувшем на нее человеке видела напавшего да ее след агента гестапо. Но постепенно девушке удалось взять себя в руки. Она быстро сообразила, что недавняя контузия – самое надежное объяснение ее невольных промахов.. Незнание некоторых мелочей в обращении с начальствующими лицами, нечеткость приветствий и многое другое относилось офицерами за счет недавней травмы, перенесенной девушкой.

Обаяние редкой красоты этой одетой в черный мундир блондинки делало самых зачерствелых начальников мягкими, как воск, и услужливыми, как юноши. Немалую роль играло и то, что эта блондинка была награждена самим фюрером за открытие в какой-то очень секретной области науки.

– Это здесь, фрейлин Шуппе. Мы уже приехали! – раздался за спиной девушки голос одного из ее спутников.

Девушка молча кивнула головой. «Но здесь же ничего нет, – подумала она про себя. – Где же лаборатория? Впереди ни одного дома!»

Между тем машина, обогнув первый холм, мчалась вдоль полосы таких же холмов, заросших молодым леском. Кое-где над кружевом елочек поднимались вершины вековых дубов. Грета вспомнила, что с юга к холмам примыкает старинный дубовый лес – фамильная гордость семейства Бломбергов. Слева от шоссе развернулась широкая долина, кое-где поросшая тростником, невысокой травой и кустарником. Изредка на этой унылой равнине поднимались небольшие группы чахлых, искривленных деревьев.

Дальше долина была, видимо, сильно заболочена. Горизонт за болотом замыкался новой цепью холмов, казавшихся отсюда, с шоссе, синеватыми, как бы подернутыми дымкой.

Насколько по ту сторону ворот все дышало миром и весельем, настолько здесь все было мрачно и уныло.

«Что же изменилось на брюнманбургском болоте? Вес осталось по-старому. Здесь нет никакого городка», – недоумевала девушка, вглядываясь в пробегавшую перед ее глазами картину.

Словно отвечая на ее безмолвный вопрос, машина вдруг резко свернула вправо, к ближайшему холму. Сразу резко потемнело. Выглянув в окно, Грета увидела, что над головой растянута маскировочная сеть.

Через полминуты «Хорьх» остановился в узком туннеле перед огромными воротами, ведущими в глубь холма. Спутники девушки первыми выскочили из машины и любезно распахнули перед ней дверцу.

– Приехали, фрейлин! Не обращайте внимания на то, что снаружи это несколько мрачновато. Внутри, клянусь богом, все выглядит иначе. Прошу! – щелкнул каблуками один из приехавших с девушкой эсэсовцев.

Процедура проверки пропусков не заняла слишком много времени, и вскоре тяжелые ворота бесшумно закрылись за спиной Греты Верк.

Минут десять Грета и ее спутники шли по бесконечным, ярко освещенным коридорам, отделенным друг от друга массивными дверями. Около каждой двери стоял дюжий часовой-автоматчик. Видимо, все они были предупреждены о приезде девушки. Едва взглянув на пропуск, часовой молча нажимал кнопку в стене, и тяжелая, из броневой стали дверь бесшумно раздвигалась. Несколько раз за дверями оказывались широкие и удобные лестницы. Подсчитав про себя ступеньки, Грета сделала вывод, что она спустилась уже не менее чем на двадцать-двадцать пять метров ниже подошвы холма. Не раз коридоры разветвлялись и пересекались, видимо, под холмами существовал целый подземный город. Наконец последняя, на этот раз очень тщательная проверка пропуска, последняя стальная дверь, и Грета очутилась в просторной комнате, по всем признакам приемной какого-то важного лица. Обставлена приемная была комфортабельно. Вдоль стен стояли удобные диваны и кресла, на круглых столиках поблескивали сифоны с сельтерской водой, лежали свежие газеты и журналы. Над головой ласково шелестели лопасти огромного пропеллера, навевая на ожидавших приема людей приятную прохладу. Под потолком, скрытые от глаз, горели плафоны дневного освещения, заливая всю приемную ровным, мягким светом. Пол застлан огромным ворсистым ковром, заглушающим звуки шагов.

Вместе с Гретой вошел только один из сопровождавших ее офицеров СС. Он любезно усадил девушку на мягкий, обитый коричневой кожей диван и, подойдя к дежурному, обменялся с ним несколькими негромкими фразами.

Грета огляделась. На креслах и диванах, стоявших вдоль стен, расположились люди, совершенно не схожие друг с другом. Несколько человек, одетых в белые докторские халаты, показались Грете хирургами, только что отошедшими от операционного стола. Хмурый, высокого роста, широкоплечий мужчина, сидевший около самой двери в кабинет, чем-то неуловимо походил на рабочего или на мастера металлургического завода. Пальцы его крупных, сильных рук были темные, со следами заживших ссадин. Видимо, недовольный тем, что ему приходится долго ждать, мужчина то неприязненно оглядывал своих соседей, то, развернув чертеж, который держал в руке, углублялся в него.

Остальные ожидающие были военные различных рангов. Грета плохо разбиралась в знаках различия, но все же поняла, что присутствуют старшие офицеры.

В приемной царила тишина. Да и вообще, как только за Гретой закрылась первая дверь, девушке показалось, что ее уши заложило ватой, настолько тихо было кругом. Толстые маты в коридорах скрадывали звуки шагов, здесь, в приемной, люди говорили почему-то почти шепотом. Стены и низко нависший потолок были обиты чем-то мягким, поглощавшим звуки. Эта глухая тишина действовала на Грету угнетающе.

Медленно растворилась дверь кабинета, и из него вышел человек в белом халате. По-видимому, разговор с начальником оказался для него не из приятных. Человек, затворив дверь, растерянно оглядел приемную и, встретившись взглядом с ожидавшими своей очереди коллегами, устало закрыл глаза и покачал головой. Не сказав ни слова, он побрел к двери, ведущей в коридор.

– Прошу, фрейлин! Вас ожидают! – склонился перед Гретой дежурный.

В огромном низком кабинете было полутемно и пусто. Слева, вдоль стены, тянулся длинный узкий, стол, на котором в полутьме едва различались большие листы бумаги и макеты то ли машин, то ли сооружений. В противоположном, от двери конце кабинета стоял большой письменный стол. Лампа под густо-зеленым фарфоровым абажуром освещала лишь небольшой участок стола и два кресла, стоявшие перед ним, – кресла для посетителей. По ту сторону стола темнело огромное, похожее на трон сиденье с очень высокой спинкой, увенчанной какой-то эмблемой – не то орлом, не то свастикой.

Войдя в кабинет, девушка остановилась, в нерешительности. Пусто. Может быть, там, за спинкой кресла-трона, есть дверь, куда на время удалился хозяин кабинета? Девушка нерешительно кашлянула, давая знать о своем присутствии, но безрезультатно.

Нервы Греты были чрезвычайно напряжены. Безлюдный, полутемный кабинет, пустой стол, чем-то напоминавший стол средневекового судилища, тоскливая, и одновременно угрожающая тишина – все это лишало девушку последнего самообладания. Как о величайшем благе, она вспомнила, что в нагрудном кармане ее френча лежит маленький дамский пистолет – последнее средство на крайний случай.

«Живой не дамся!» – в который уже раз за последние дни подумала Грета.

– Подойдите поближе! – раздался в тишине кабинета звонкий высокий голос.

Грета вздрогнула. Явно, что это прозвучал голос человека, сидящего за столом. Между тем в полутьме девушке казалось, что за столом никого нет. Она сделала несколько неуверенных шагов.

– Садитесь, – пригласил тот же голос.

Только подойдя к столу, Грета увидела, что в кресле за столом сидит человек, вернее – человечек.

Это был, по существу, карлик, не более метра с четвертью ростом. Неправильной формы голова с вытянутым вперед лицом, казалось, покачивалась на тонкой, как у ребенка, шее. Подбородок и низкий лоб, скошенный под острым углом, превращали профиль карлика в треугольник, вершиной которого является длинный, с огромными ноздрями нос.

Человек сидел в углу кресла, опираясь на подлокотник и маленькими, блестящими, как булавочные головки, глазами снизу вверх рассматривал девушку. Казалось, он не только рассматривает, но одновременно и обнюхивает Грету.

«Крыса!» – подумала девушка, с трудом подавив в себе чувство отвращения.

– Садитесь, фрейлин Шуппе! – проговорил фальцетом карлик. – Совсем поправились?

«Должно быть, когда он рассердится, то визжит и попискивает от ярости», – подумала Грета. И неизвестно отчего, эта мысль придала ей бодрости.

– Работать могу. Контузия оказалась не очень сильной.

– Я в курсе всего, что произошло. Просто чудо, что вы уцелели. Счастливая случайность.

Девушка не знала, что ответить. Она сидела, собранная, как пружина, чувствуя, что сейчас, вот в этом разговоре, решается ее судьба, боясь неосторожным словом вызвать подозрение собеседника.

Но карлик не ожидал ответа. Он еще раз с видимым удовольствием окинул взглядом сидевшую перед ним девушку и заговорил тоном вежливого приказания.

– Вы дали согласие возглавить лабораторию «А». – Он недовольно поморщился, словно только сейчас вспомнил что-то неприятное. – Все материалы о достигнутом вашими предшественниками вы получите сегодня же. Ознакомьтесь и продолжайте дальше. Собственно говоря, возглавлять вам еще нечего. Лаборатория «А» недели две тому назад с шумом и грохотом превратилась в ничто, перестала существовать. Вас это не пугает?

– Постараюсь выяснить, на чем остановились мои предшественники, и пойду дальше, – спокойно ответила Грета.

Карлик уперся булавками глаз в собеседницу. Ответ девушки, видимо, понравился ему.

– Все материалы сохранились. Даже ход последнего опыта, до самого момента взрыва, записан. Записывающие аппараты находились далеко от лаборатории и уцелели. Поэтому вы получите исчерпывающий материал.

– А лаборатория? – спросила девушка.

– Скоро она будет готова. Вы обеспечите ее полную готовность. Мы решили свести к минимуму число людей, причастных к этому… ну, назовем его так… эксперименту. У вас будет только один непосредственный помощник. Его зовут Карл Зельц. Вся техническая часть лежит на нем. Но Зельц не должен видеть ваших записей. О ходе работ будете докладывать только мне. Обо всем, что вам будет необходимо, – люди, материалы, оборудование, энергия – ставьте в известность только меня. Я прикажу, и вас будут пропускать ко мне в любое время. Я все прикажу сделать для вас. Это моя миссия. На меня ее возложил сам божественный фюрер, – закончил самодовольно карлик. Он помолчал, чтобы собеседница поняла значительность этого факта, затем поднял вверх иссохший, как сучочек, указательный палец и торжественно произнес: – Только всегда и везде помните: вам доверена судьба государства. Полнейшая тайна. Поняли?

– Мне все понятно. Я готова, – поднялась с места девушка. Но карлик величественным жестом тоненькой синеватой руки усадил ее обратно и нажал кнопку сигнализации.

Вошел дежурный.

– Укажите фрейлин Шуппе кабинет, передайте ключи от сейфа лаборатории «А». Но предварительно пригласите сюда Зельца.

Адъютант исчез. В кабинет вошел мужчина, сидевший в приемной с чертежом в руках.

– Господин Зельц, – не вставая с места, проговорил карлик. – Фрейлин Шуппе – начальник лаборатории «А». Вы подчиняетесь только ей. Поняли?

Глава 9
Душевный разговор

Всемогущее время теряло свою власть у порога пивной «Золотой бык». На свете и даже в самой Германии могло твориться все, что угодно: политики могли свергать правительства, великие люди могли умирать или произносить высокие слова, полководцы огнем орудий могли стирать с лица земли целые области – все это не оказывало никакого влияния на обычаи, установленные в «Золотом быке». Вот уже полтора столетия ровно в восемь часов утра в «Золотом быке» открывались ставни, отпирались двери, и ровно в двенадцать часов ночи все снова затихало до следующего дня.

Полтора столетия незначительно отразились на внешнем облике заведения. Только дубовые балки потолка с течением времени изменили свой природный цвет, стали темно-коричневыми от дыма сотен тысяч трубок, выкуренных посетителями «Золотого быка». Мощная стойка, сделанная из толстых дубовых плах, непоколебимо простояла полтора столетия, и лишь перед самой войной, делая уступку духу времени, хозяин покрыл ее сверху блестящим листом дюралюминия.

Нынешний хозяин пивной, дядюшка Клотце, был правнуком того самого Ганса Альберта Клотце, который сто пятьдесят лет назад первым встал за эту стойку в день открытия «Золотого быка». Правнук представлял собою живую копию прадеда, настоящего немца, имевшего сто двадцать килограммов чистого веса. Об этом убедительно говорил старинный, писанный маслом портрет основателя «Золотого быка», висевший на стене за стойкой, как раз над головой нынешнего дядюшки Клотце.

Заведение «Золотой бык» было самым солидным в Борнбурге, с прочной репутацией и обширным кругом постоянной клиентуры.

Многие из посетителей заведения дядюшки Клотце могли бы неопровержимо доказать, что когда сто пятьдесят лет назад «Золотой бык» впервые открыл свои гостеприимные двери, именно их прадеды были первыми, принявшими из рук основателя пивные кружки, наполненные чудесным темно-коричневого цвета пивом.

Постоянные посетители пивной и сейчас сидели на тех самых местах, на которых раньше сидели их отцы, деды и прадеды. Большинство посетителей имело в «Золотом быке» свои постоянные кружки. На широкой полке за стойкой эти кружки занимали каждая давно определенное место. Когда входил такой посетитель, дядюшка Клотце даже не поднимал глаз на полку с кружками. Он просто протягивал руку и, не глядя, безошибочно брал именно ту кружку, которая требовалась.

Но за последние годы этот обычай стал нарушаться. Все реже и реже коренные жители города входили в гостеприимные двери «Золотого быка». Многие кружки целыми годами стояли без употребления на полке, и рука дядюшки Клотце не протягивалась за ними. Иногда тучный хозяин «Золотого быка» снимал с полки какую-нибудь из давно не употреблявшихся кружек, рассматривал ее с мрачным сожалением и, тяжело вздохнув, прятал под стойку. Это означало, что еще одного из постоянных клиентов заведения нет в живых. Это означало, что еще одного любителя пива закопала похоронная команда войск фюрера в непокорную землю Украины или Белоруссии или в горячие африканские пески.

Однако зал «Золотого быка» не пустовал и в военное время. Хотя большинство мужчин маленького города ушло на фронт, столики в «Золотом быке» всегда были заняты. Две племянницы дядюшки Клотце, исполнявшие обязанности официанток, не сидели сложа руки. Офицеры – а их в городе почему-то особенно много появилось за последнее время – занимали места, на которых раньше сидели мирные горожане.

В этот уже по-летнему теплый вечер в «Золотом быке» не осталось ни одного свободного столика. Обе племянницы дядюшки Клотце сбились с ног. Ежеминутно то с того, то с другого конца зала раздавалось нетерпеливое:

– Фрейлин! Еще по кружке!

– Фрейлин! Повторите!

Больше всего пива требовалось на самый дальний столик в правом углу зала.

Здесь сидели два молодых офицера. Один из них – высокий эсэсовец с красивым туповатым лицом – почти безостановочно пил пиво кружку за кружкой. В перерывах между кружками он погружался в мрачную задумчивость. Опершись подбородком о ладонь, эсэсовец на минуту застывал неподвижно и вдруг, резко вскинув голову, оглядывал зал, словно хотел разыскать кого-либо из знакомых. Не найдя никого, он тянулся за очередной кружкой, залпом выпивал ее и снова задумывался.

Против него, оберегая правую, вытянутую под столом ногу, сидел широкоплечий светловолосый офицер в форме капитана танковых войск СС. Изредка танкист морщился от боли, осторожно передвигал вытянутую ногу и поглаживал ее выше колена. К столу была прислонена толстая палка-дубинка с массивным серебряным набалдашником, изображавшим добродушную физиономию носатого толстогубого турка в феске.

Пива танкист пил значительно меньше, зато в каждую кружку вливал солидную дозу коньяка из плоской карманной фляги. Но этот чудовищный коктейль не оказывал на капитана заметного действия. Влив в себя очередную порцию, танкист откидывался на спинку стула и старательно облизывал губы. Видно было, что он очень доволен и пивом, и коньяком, и окружающей обстановкой. Только приступы боли в раненой ноге время от времени нарушали благодушное настроение фашиста, заставляли его болезненно морщиться и сквозь зубы бормотать ругательства.

Уже больше получаса офицеры сидели за одним столом, но разговор не налаживался.

Получив свежую кружку пива, танкист отпил из нес несколько глотков, затем открыл фляжку и щедро восполнил убыль коньяком.

Эсэсовец уже помутившимся взглядом молча следил, как коричневая жидкость льется в кружку из узкого горлышка фляжки.

– Коньяк? Не крепко будет? – пьяно мотнув головой, спросил он.

– Пустяки, – снисходительным тоном ответил танкист. – Коньяк прекрасный. Освежает.

Эсэсовец удивленно вскинул глаза на собеседника.

– Освежает? Черта с два. От такого освежения ошалеть можно.

– Не хотите ли? Попробуйте! – протянул фляжку танкист.

Эсэсовец испуганно замотал головой.

– Нет, нет! Ну его к черту! Еще свалишься. И так голова кругом идет.

– С чего это? Если не угрожает Восточный фронт, то все остальное – пустяки. А вот ежели законопатят на Восточный, тогда другое дело. Тогда и голова может закружиться.

– Давно оттуда?

– С фронта четвертый месяц, а из госпиталя только вторую неделю.

– Надолго?

– На два месяца. Затем комиссия и, по всей вероятности… фюйть! – танкист большим пальцем правой руки изобразил это «фюйть» в виде какой-то волнистой кривой, воображаемое продолжение которой уходило в небо. Эсэсовец понимающе мотнул головой.

С минуту молчали.

– Погано там? – полушепотом спросил эсэсовец, наклоняясь к собеседнику через стол.

Танкист, посмотрев на него оценивающим взглядом, неторопливо ответил:

– Как сказать! Не везде. Вообще, можно устроиться, если наверху дружки найдутся. В самом пекле, конечно, отвратительно. Русские дерутся отчаянно. Сами не сдаются и нам пощады не дают. Мне не везет. Все время в первом эшелоне. Третье ранение за два года.

Эсэсовец завистливо уставился на два Железных креста и медаль за зиму 1941—1942 годов на Восточном фронте, украшавшие грудь танкиста.

– Зато, гляди… Две цацки навесили… Это, брат… – и вдруг с пьяной откровенностью, наклонившись еще ближе к собеседнику, зашептал: – А ты думаешь, здесь у нас весело? Только что штыковых не бывает, а так… – он махнул рукой. – Бомбить бомбят и стрельбы сколько угодно… Я вот сегодня днем своего школьного товарища расстрелял. До войны рядом жили.

Вытолкнув из себя это признание, эсэсовец уставился на собеседника мутными глазами, видимо, ожидая возгласа удивления.

Но танкист без особого любопытства взглянул на него и с удовольствием отхлебнул из кружки.

– Дезертировал, наверное? – спросил он равнодушно, облизывая пену с верхней губы.

– Красным оказался. Шпионом. А тоже Железный крест имел, – вызывающе ответил эсэсовец. – Железный крест имел, – повторил он. – Смелый был. Ничего не боялся.

– Ну, уж и шпионом, – недоверчиво усмехнулся танкист. – Да что у вас, фронт, что ли? Отсюда до фронта за две недели не доедешь.

– А он и не ездил никуда. Прямо отсюда, из самого… – начал с пьяным задором эсэсовец и вдруг осекся. Положив обе руки на стол, он исподлобья взглянул на собеседника. – Постой. А как тебя зовут? Мы ведь не знакомы.

– Ну, что же! Рад познакомиться, – без особого, впрочем, энтузиазма протянул руку танкист. – Капитан Зигфрид Бунке. Командир танковой роты дивизии СС «Мертвая голова».

– «Мертвая голова», – довольно осклабился эсэсовец. – Ого! Это здорово! «Мертвая голова». Это здорово. У вас там все такие черти…

– Да, ребята у нас стоящие. Воевать умеют. Но я еще не слышал вашего имени.

– Лейтенант Фриц Гольд! – эсэсовец привстал и вторично пожал руку танкиста. – Фриц Гольд! Оч-чень приятно! «Мертвая голова» – это здорово. Выпьем на ты, черт вас побери!

Девушка подала две наполненные кружки. Долив пиво коньяком, Бунке протянул фляжку Гольду. Тот одно мгновение колебался, но затем, схватив фляжку, с решительным видом долил коньяком и свою кружку.

– Выпьем на ты, – снова предложил он, все больше пьянея. Но вдруг, поставив пиво на стол, заорал во все горло: – Макс! Сюда! Иди сюда, говорят тебе! Садись с нами.

К столу, радостно улыбаясь, подходил здоровенный эсэсовец. Его широкое курносое лицо с тяжелым квадратным подбородком и небольшими усиками а-ля фюрер расплылось в довольной улыбке. Огненно-рыжие волосы спускались на лоб косой, тщательно приглаженной прядкой. Небольшие голубого цвета глаза поблескивали из-под широких, тоже рыжих бровей хитровато и насмешливо. Мундир сидел на нем хорошо, выгодно обрисовывая ладную фигуру спортсмена. Всем своим видом он производил впечатление довольного жизнью человека, к которому благосклонно начальство и уступчивы женщины.

– Садись к нам, Макс! – суетился Гольд. – И познакомься с моим другом, капитаном из дивизии «Мертвая голова» Зигфридом Бунке. Он…

– Ты опоздал, Фриц. Как всегда, ты все узнаешь самым последним. Я с капитаном Бунке познакомился еще позавчера. Ваше здоровье, капитан, – и он поднял только что поданную кружку пива.

– К дьяволу ваше здоровье, – бушевал Гольд. – Я предлагаю выпить на ты. Согласны? Выпьем на ты. Ты, Бунке, не против выпить на ты с Кольбе?

– Не возражаю, – пожал плечами танкист.

– Выпьем! – согласился вновь прибывший, бесцеремонно дополняя свою кружку капитанским коньяком.

Выпили.

– Ты все еще в гостинице? – обратился Макс Кольбе к танкисту.

– В гостинице, дьявол бы ее драл. Ничего подыскать не удалось.

– Зато я подыскал. Переезжай к моей тетке. Она раньше жила в Зегере, да проклятые русские недавно там все по камешку разнесли. Разбомбили. Вот она и переехала к нам в Борнбург. Еле пробралась. Русские так разукрасили автостраду, что ни одного мостика не осталось, а от полотна – одно воспоминание. Но тетка все же пробралась. Она у меня такая! У ней и здесь неплохой дом имеется. Комната будет со всеми удобствами. Я уже договорился. Сегодня и переезжай.

– Очень хорошо, – согласился Бунке, – Я в долгу перед тобой, Макс.

– Пустяки, – самодовольно кивнул рыжеголовый. – Там тебе спокойно будет. И девочек можешь приводить. Моя тетка – старушка бывалая.

– Как же так, – разочарованно протянул Гольд, с явным неудовольствием прислушивавшийся к разговору. – А я думал…

– Ты опять опоздал, Фриц, – расхохотался Кольбе. – Опять опоздал. Ну, что же, – повернулся он к Бунке. – Выпьем еще по одной и отправимся. Переехать надо сегодня, а то комендант может кого-нибудь своего всунуть к моей тетушке. Я, правда, ему говорил, но все же…

В зале не осталось ни одного свободного места. Среди густых клубов дыма по проходам медленно продвигались опоздавшие, тщетно пытаясь разыскать незанятый столик. К собеседникам подошел высокий худощавый офицер с круглым румяным лицом и очень черными, будто только что покрашенными волосами. Старательно выговаривая каждое слово, он произнес:

– Господа! Вы, кажется, решили уходить. Не позволите ли мне занять ваш столик?

– Пожалуйста! – любезно кивнул головой Бунке. – Мы сию минутку. Только рассчитаемся.

К столику порхнула одна из племянниц дядюшки Клотце.

– Можно получить с вас, господа офицеры?

Вытаскивая кошелек, капитан «Мертвой головы» выронил что-то из кармана. Оброненные вещи с приятным звоном упали на пол. Гольд поднял их.

– Браслет! – удивленно воскликнул он. Кинув на стол карманный, так называемый универсальный нож, выпавший из кармана Бунке вместе с драгоценностью, он занялся браслетом. – Какой тяжелый. Неужели золотой? И камни…

В это время подошедший к столу черноволосый эсэсовец заинтересовался ножом. Он открыл лезвие, взвесил нож на руке и шутя, но точным отработанным движением швырнул его в стол. Лезвие глубоко вошло в крышку стола. Впрочем на это обратил внимание только Бунке. Одобрительно улыбнувшись эсэсовцу, он вытащил нож и спрятал его в карман. Гольд и Кольбе были заняты браслетом.

– Золото и высокой пробы, – безошибочно определил Кольбе. – Камни – рубины, тоже немалых денег стоят.

– Где ты его достал, Зигфрид? – заинтересовался Гольд. – В России, конечно?

– Не помню точно. Где-то под Смоленском, – небрежно ответил Бунке. – Ну, мы можем идти, – заявил он, пряча в карман бумажник вместе с браслетом.

Приятели вышли из «Золотого быка». Теплая темнота весенней ночи обняла их. Городок был затемнен, и офицеры постояли несколько минут, ожидая, когда глаза привыкнут к густой темноте.

– Странное произношение у этого офицера, который занял наш столик, – вспомнил Гольд, – какое-то не немецкое.

– А он и не немец, – безапелляционно заявил Бунке. – Он или русский или украинец. Хотя, может быть, и англичанин. Только не немец.

– И не француз, – подтвердил Кольбе. – Француза я с первого слова узнаю. Даже если он и родился на Рейне.

– Странно, – задумчиво произнес Гольд. – Если он не немец, то почему на нем наш мундир? Почему он эсэсовец?

Офицеры, заняв всю ширину тротуара, зашагали по улице. Бунке, сильно прихрамывая, шел между Гольдом и Кольбе, тяжело опираясь на свою палку. Весело перебрасываясь шутками и хохоча во все горло, компания выбралась на перекресток.

Вдруг из-за угла, на другом конце квартала, вывернулась легковая машина. Тускло синея затемненными станиолью фарами, она, истошно сигналя, понеслась прямо на троих офицеров. Кольбе и Гольд, как зайцы, шарахнулись в разные стороны и исчезли в темноте. Бунке остался один. Он тоже сделал попытку бежать, но, видимо, боль в раненой ноге остановила его. Он остался на месте, угрожающе вскинув свою тяжелую дубинку. Завизжав тормозами, машина остановилась в трех-четырех метрах от танкиста. Темнота мешала рассмотреть сидящих в машине.

– Эй, вы, олух! – раздался из машины скрипучий голос. Так говорят люди, старающиеся подчеркнуть сисе превосходство над другими, пренебрежение к тем, кто стоит ниже их. – Вы, что, не слышали сигнала?! Я вас чуть не раздавил.

– Вернее, я чуть не разбил дубинкой вам голову за хулиганство, – спокойно ответил танкист.

Из машины с водительского места выскочил невысокий, плюгавый гестаповец в очках. Хватаясь за кобуру пистолета, он подбежал к эсэсовцу с криком:

– Вы что, не видите, с кем говорите?! Я Цехауер!

– А я капитан Бунке, – по-прежнему спокойно ответил танкист. – Будьте повежливее, лейтенант. Вам до капитанского звания еще долго прыгать.

Только сейчас гестаповец рассмотрел, что перед ним стоит капитан СС с двумя «железными» крестами на груди. Он смутился и, сразу потеряв половину своего гонора, забормотал что-то насчет «проклятого затемнения», из-за которого ничего «под самым носом не видно».