Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Владимир Мильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)

Затем Тургунбай кивнул головой на плеть, висевшую на стене недалеко от того места, где он сидел. Плеть была свита из толстых воловьих жил. В конец ее были вплетены несколько металлических пластинок.

– Видишь? – мрачно спросил Тургунбай.

– Вижу, – испуганно ответил Баймурад.

– Знаешь, что будет с человеком, если его по голой спине ударить этой плетью, ну, скажем, хотя бы двадцать раз?

– Знаю, – совсем упавшим голосом, чуть слышно, проговорил Баймурад. – Человек умрет.

– Так вот, если ты, сын вонючего шакала, еще кому-нибудь расскажешь то, что рассказал сейчас мне, я сам буду бить тебя этой плетью, и не двадцать, а двести раз, пока от тебя не останется лепешка из мяса. Понял?

– Понял, – замирающим от страха голосом ответил Баймурад. – Я никому не скажу, хозяин.

– А за то, что ты все это узнал и первому рассказал мне, я тебя награжу. Хорошо награжу. Смотри и впредь, как следует. Все, что увидишь и услышишь днем, вечером, должен знать я. Понял?

– Понял, хозяин, понял! Все сделаю! Не беспокойтесь, – захлебывался от готовности услужить Баймурад.

– А теперь вот что, – приказал Тургунбай. – Сбегай-ка к Саттару-кузнецу и пригласи его сюда. Да побыстрее.

Баймурад со всех ног кинулся выполнять приказание, радуясь, что и на сей раз хозяйская плеть не погуляла по его спине.

Тургунбай больше не думал о сне.

Не взглянув на мягкое одеяло в прохладной полутемной комнате, он вышел вслед за работником на террасу, тянувшуюся вдоль выходившей во двор стены дома.

Несмотря на свои пятьдесят пять лет, Тургунбай был еще крепок и силен. В его окладистой черной бороде только кое-где серебрились первые вестники старости – седые нити. Невысокий и широкоплечий, он стоял, широко расставив толстые ноги, и из-под черных нависших бровей оглядывал двор. Излишняя тучность делала его тело массивным, неповоротливым, грубым, как изваяние какого-то неизвестного недоброго бога.

Оглядывая свои владения, Тургунбай обдумывал предлог для того, чтобы удалить кузнеца с сыном из Ширин-Таша хотя бы на время, пока он посоветуется со святым ишаном и решит, что делать с дочерью. Раздумье было недолгим. Тургунбай кивнул головой, словно соглашаясь с кем-то, и удовлетворенно потер руки. Предлог нашелся.

Джура, рубивший под навесом дрова для варки вечернего плова, не заметил хозяина, появившегося на террасе.

Неподалеку от Джуры возилась около очага Ахрос. Батрак и слепая работница о чем-то негромко переговаривались. Тургунбай прислушался, но не мог разобрать ни одного слова.

«О чем могут болтать эти незаконнорожденные?» – подумал он, с неудовольствием рассматривая крепкую и ладную фигуру батрака. Джура легко, казалось, совсем без всякого усилия, перерубал толстые, как оглобли, палки сухого тала.

Тургунбай презирал своих батраков, но Джуры он побаивался. Слишком уж независимо держался этот батрак. В его взгляде было что-то такое, что мешало Тургунбаю ударить или обругать Джуру, как любого из своих батраков. У Тургунбая Джура батрачил второй год. До этого он несколько лет пропадал из кишлака, работал на одном из ферганских хлопковых заводов. Тургунбай, считавший, что работа на заводе портит людей, давно бы прогнал неприятного ему батрака, но Джура был очень выгодный работник. Молодой, сильный, он один мог сделать то, на что надо было нанимать двух, а то и трех человек.

– Вот стрекочут, проклятые, – проворчал Тургунбай, разозленный тем, что не мог понять, о чем говорят его работники. – Рады, что языком нельзя работать на хозяина. – Он отвернулся от батраков, не в силах сдержать накопившегося раздражения.

Не заметила отца и Турсуной, когда, выскользнув из калитки внутреннего дворика, подошла к Джуре и тихо просила:

– Отец сердитый приехал?

– Я не видел его, Турсуной, – ответил Джура, прекратив на мгновение работу. – Он в комнате для гостей с Баймурадом разговаривает.

– Турсуной! – негромко окликнул девушку Тургунбай. – Подойди сюда.

Турсуной вздрогнула и, повернувшись, увидела стоящего на террасе отца. На лице девушки сразу же появилось выражение замкнутости и затаенного страха. Она медленно подошла к террасе.

Тургунбай из-под нахмуренных бровей внимательно следил за каждым шагом дочери.

«Красива, – подумал он, оглядывая стройную фигуру и прелестное лицо Турсуной. – Красива и совсем взрослая. Замуж пора. Замуж отдам – забудет о Ташкенте думать».

– Все ли в порядке, дочка? – спросил Тургунбай, стараясь придать своему голосу возможную ласковость.

– Все хорошо, отец. Благодарю.

– Не скучаешь?

В лице Турсуной что-то дрогнуло. Но тем же спокойным голосом девушка ответила:

– Не скучаю, отец. Вышиваю. Подруги приходят. Когда Ахрос свободна, с ней говорю.

– С Ахрос? – сделал удивленное лицо Тургунбай. – О чем можно говорить с этой слепой дурой? Что она понимает?

– Она все понимает, отец, – с неожиданной горячностью ответила Турсуной. – Ахрос только не видит, а так она умнее многих моих подруг.

– Умнее?! – развеселился Тургунбай. – Неужели умнее, чем даже дочка Абдусалямбека?

Турсуной знала, что отец рассчитывает жениться на Джамиле – дочке Абдусалямбека. Знала Турсуной и то, что Абдусалямбек не прочь породниться с Тургунбаем. Смущало Тургунбая только одно, что его будущая жена – сверстница и подружка его собственной дочери. Вот если бы Турсуной вышла замуж, тогда другое дело.

Турсуной догадывалась о колебаниях отца, и ей втайне доставляло удовольствие сознание того, что она является причиной, мешающей Тургунбаю ввести в дом новую жену. Девушку глубоко возмущала мысль, что вместо покойной матери в доме появится какая-то посторонняя женщина. Турсуной считала, что даже тайные намерения отца оскорбляют память покойной матери. Поэтому на насмешливый вопрос отца девушка ответила запальчиво:

– Конечно, Ахрос умнее Джамили. Эта толстуха Джамиля только и умеет есть да спать. А если начнет разговор, то обязательно о замужестве.

Глаза Тургунбая подернулись маслом.

– О замужестве мечтает, – начал он, намереваясь расспросить, что говорят девушки о замужестве, но вдруг, вспомнив, что перед ним родная дочь, круто оборвал:

– Делать вам нечего, вот вы и болтаете. С Ахрос ты поменьше разговаривай. Ишь тоже, ровню себе нашла! Слепую дуру! Джамиля, дочка Абдусалямбека, по слухам, – девушка скромная и воспитанная.

Турсуной, потупившись и прикусив нижнюю губу, молчала. Но своенравная, прямая, как стрела, морщинка появилась на переносице девушки.

Тургунбай смотрел на дочь и думал, что она совсем непохожа на ту плачущую, робкую девочку, которую он три года назад отвез погостить к Ахмедбаю.

«Испортил ее Ташкент. Совсем другая стала. От рук отбилась. Хорошо еще, что успели привезти ее до всей этой кутерьмы, которая сейчас там поднялась», – горестно подытожил свои размышления Тургунбай, а вслух строго проговорил:

– Неприлично молодой девушке выходить из женской половины с открытым лицом. Мимо ворот люди ходят. Увидят тебя гололицую – что говорить будут? Прослывешь нескромной, непорядочной девушкой. Ведь я купил тебе хорошую паранджу, даже не одну. Дорого заплатил. Почему не носишь?

– Что же, мне и во дворе паранджу одевать? – передернула девушка плечами. – Наношусь еще, успею.

– Выходить из женских комнат без паранджи запрещаю, – строго сказал Тургунбай. – Ты не какая-нибудь… Ты моя дочь. Запрещаю.

Турсуной подняла голову и умоляюще взглянула на отца. Но тот, делая вид, что не заметил взгляда дочери, так же строго проговорил:

– Сегодня у меня в доме праздник. Сам святой ишан Исмаил Сеидхан удостоил меня своим посещением. Одень на себя все самое лучшее. Может быть, святой ишан будет настолько милостив, что пожелает принять угощение из твоих рук.

– Я не пойду, отец! Я боюсь, – испуганно проговорила Турсуной.

– Нечего бояться, глупая. Ишан Исмаил Сеидхан – человек святой жизни, и услужить ему – это значит свершить благое дело, – нравоучительно произнес Тургунбай и вдруг воскликнул громким, подчеркнуто любезным голосом:

– А, дорогой Саттар! Простите, что я вас побеспокоил. Но дело-то уж очень срочное. Никаких отлагательств не терпит.

Турсуной удивленно оглянулась.

От ворот, в сопровождении Баймурада, шагал высокий, весь перемазанный в саже и угле кузнец Саттар. Видимо, посланец Тургунбая оторвал кузнеца от работы.

Саттар даже не снял грязного прожженного передника и не отмыл черных от угля и металла рук. Рядом с кузнецом шел его сын Тимур, коренастый и широкоплечий юноша.

Целое зарево вспыхнуло на лице Турсуной. Она окаменела от неожиданности и смущения. Но над головой прозвучал сердитый голос Тургунбая.

– Ну, чего уставилась, бесстыдница? Разве можно гололицей перед мужчинами стоять! Иди к себе!

Девушка опрометью бросилась на женскую половину дома.

– Зачем мы понадобились вам, Тургунбай? – низким хрипловатым голосом спросил Саттар после взаимных приветствий. Кузнец был удивлен тем, что, обычно хмурый и суровый, Тургунбай сегодня прямо-таки сиял от доброжелательности.

– Не здесь, не здесь, – распахивая дверь в комнату для гостей и приглашая кузнеца следовать за собой, проговорил Тургунбай. – Здесь прохладнее. Да и чай сейчас нам сюда принесут.

– За угощение спасибо, только некогда нам, – пробасил Саттар. – Работа не ждет.

– И много у вас сейчас работы? – полюбопытствовал Тургунбай.

– Не очень много, но все же есть. Без дела не сидим, – ответил Саттар, усаживаясь на ковер. Рядом с ним, только чуть-чуть позади, сел Тимур.

– Ай, яй, яй! – покачал головой Тургунбай. – Что же я-то делать буду?! Я как раз хотел попросить тебя, братец Саттар, об одной услуге. За ценой я бы не постоял.

– Какую же это услугу может оказать ничтожный кузнец Саттар почтенному Тургунбаю? – неторопливо спросил кузнец и невозможно было понять, серьезный или издевательский смысл вложил он в свои слова.

Тургунбай опасливо взглянул на собеседника. Кто знает, что на уме у этого кузнеца? Говорит как будто почтительно, а в словах все же есть что-то такое, что легко можно принять за насмешку. Но лицо Саттара было серьезно и выражало только спокойное внимание.

– Дело вот в чем, дорогой Саттар, – заговорил Тургунбай. – Я заказал в Турт-Агаче Усто-Байраму три арбы. Еще на той неделе Усто-Байрам известил меня, что арбы готовы. Но туртагачский кузнец умер нынешней весной и арбы оковать некому. Да и кто лучше тебя сделает эту работу! Ты мог бы поговорить со вдовой кузнеца из Турт-Агача и в его кузнице оковать мои арбы.

– Покойного Шамурада я знал хорошо, – задумчиво проговорил Саттар. – Думаю, что жена Шамурада даст мне ключ от кузницы. Да вот беда, работы у меня сейчас порядочно. Разве ночь поработать? – И кузнец вопросительно взглянул на сына. Тимур молча пожал плечами, выражая этим свое согласие с любым решением отца.

– Конечно, конечно, поработайте ночью, – начал уговаривать кузнеца Тургунбай. – Если у тебя нечем хорошо осветить кузницу, я прикажу дать один мой фонарь, их у меня три. Даже два дам, сам с одним обойдусь. Ночь поработаете, а утром поезжайте в Турт-Агач. Арбы мне позарез нужны. Вдвоем со своим сыном-молодцом вы быстро их окуете. За ценой я не постою.

Прельщенный большой ценой, а Тургунбай действительно не поскупился на деньги, Саттар согласился выехать на неделю в Турт-Агач. Тургунбай, заявив, что он целиком доверяет искусству и честности Саттара, немедленно оплатил всю работу вперед.

Шагая рядом с отцом из дома Тургунбая, Тимур после долгого молчания проговорил:

– Почему этот старый шакал вдруг стал таким ласковым и щедрым? Он, по-моему, что-то задумал, отец?

– Да, – раздумчиво протянул Саттар, – сегодня Тургунбай был совсем не похож на Тургунбая. Это неспроста.

– Отец, мне не хочется сейчас уезжать из дома, – нерешительно, весь зарумянившись, проговорил Тимур. – Не по душе мне ласковость Тургунбая.

– Эх, сынок, и мне не по душе. Да что поделаешь!? Жить-то надо! Матери обувь надо справить. Да и у тебя халата на зиму нет.

Тимур ничего не ответил отцу. Старый Саттар был прав. Юноша мрачно сплюнул и больше не заговаривал.

Отец с сыном молча дошли до кузницы и принялись за прерванную работу.

Кузница стояла на отлогом каменистом скате, тянувшемся к мелкой, но шумной речушке, сбегавшей с недалеких гор. Ни один из самых старых жителей Ширин-Таша уже не помнил, кто и когда задумал строиться на этом каменистом пустыре. От всей постройки уцелел только угол и две полуразвалившихся стены. Их-то и облюбовал Саттар, когда, еще в молодости поселившись в Ширин-Таше, задумал строить кузницу. К двум полуразвалившимся стенам он добавил еще две сплетенные из веток, старательно обмазав их глиной. Только дверь Саттар-кузнец сделал не сам. Широкая и крепкая, она была куплена им на базаре года через два после того, как он начал кузнечить. Первые два года кузнец вообще обходился без двери. Все это сооружение Саттар сначала покрыл тонкими жердочками, а затем слоем камыша, который также обмазал глиной.

Неказиста была у Саттара кузница. Большую половину ее занимали горн и огромный карагачевый чурбан с укрепленной на нем наковальней. В одном углу был свален различный железный хлам: старые лемеха, проржавленные лопаты, обломки топоров и кетменей. В другом – чуть не до крыши грудился хрусткий древесный уголь. И стены и потолок были обильно покрыты сажей, свисавшей с потолочных жердочек жирной бархатистой бахромой.

И все же, несмотря на внешнюю неказистость, кузница Саттара была, пожалуй, самым людным местом в Ширин-Таше. В этом отношении с ней могли поспорить только мечеть, и, может быть, чайхана.

К вечеру в кузнице у Саттара всегда собиралось много народу. Кто приходил для того, чтобы забрать отданный в починку серп или лемех, кто приносил что-нибудь исправить, но большинство заходило просто так, посидеть, поговорить, узнать новости и самому поделиться своей бедой или радостью. Всему кишлаку было известно, что Саттар-кузнец не откажет человеку в совете, а годы показали ширинташцам, что советы Саттара были всегда полезными и правильными.

Односельчане рассаживались возле стен, прямо на земле, примащивались на обломках старого железа, и беседа, то тихая, неслышная, то переходившая в яростный спор, тянулась часами под буханье тяжелого молота Саттара и надсадные вздохи старых дырявых мехов. Конечно, среди посетителей кузницы не было богатых людей. Они побоялись бы испачкать свои дорогие халаты в кузнечной саже. Да и о чем им было говорить со старым кузнецом? Не совета же просить! А послать в починку поломанный лемех или мотыгу они могли и с работником.

Сегодня у Саттара-кузнеца не было времени для беседы. Приходившие в кузницу дехкане, узнав, что он торопится закончить работу и утром уехать в Турт-Агач, желали ему благополучного пути и уходили по домам.

Под вечер в кузнице остался только весельчак и задира Юсуф, батрак Абдусалямбека. Как раз для Абдусалямбека Саттар должен был сегодня отковать новые кетмени. А кетменей надо было немало. Абдусалямбек держал много работников и не позволял им сидеть без дела.

Саттар торопился. Юсуф несколько времени молча наблюдал за кузнецом, а затем встал к мехам, освободив Тимура для работы у наковальни. Теперь дело пошло быстрее.

Начало темнеть. Работать в кузнице становилось все труднее. Саттар сердито крякал, нетерпеливо поглядывал на дверь. Но в тот момент, когда кузнец хотел было прекратить работу, в кузницу вошел Джура с двумя фонарями. Тургунбай не забыл своего обещания.

– Прислал-таки, – проворчал Саттар. – Расщедрился.

– Что-то не похоже на моего хозяина, – проговорил Джура, зажигая фонари. – Сам приказал долить в фонари керосина, а то, говорит, Саттару-кузнецу темно будет работать.

– Передохни, сынок, – улыбнулся Саттар сыну. – Теперь к полуночи управимся. Садись, дружище Джура, – пригласил он работника.

– Скажите все-таки, дядюшка Саттар, – не унимался Джура, – за что вам такая честь от Тургунбая?

Старый кузнец рассказал батракам о своем разговоре с Тургунбаем.

– Вот сейчас мы с Тимуром и спешим, – закончил он свой рассказ. – Ночью поработаем, а чуть свет отправимся в Турт-Агач. Дней на пять, на семь.

Скромно сидевший в сторонке Тимур не удержался и спросил Джуру:

– Скажите, зачем вашему хозяину срочно арбы понадобились?

– Не знаю, – подумав, ответил Джура. – До весны они ему не нужны.

– А может, он откочевать куда-нибудь хочет, – ввернул Юсуф. – Куда-нибудь, где поспокойнее.

– Такого места сейчас не найти, – усмехнулся Саттар. – Везде сейчас бедный народ голову поднял.

– Голову-то поднял, – не унимался Юсуф, – а на плечах все равно богатеи сидят.

– Бог поможет, так мы не только голову поднимем, а и в весь рост выпрямимся, – с глубоким убеждением в голосе ответил старый кузнец. – А коль выпрямимся во весь рост, так все почтенные слетят с наших плеч.

– Скорей бы, – вырвалось у Юсуфа.

– От нас самих зависит, дорогой. – Кузнец положил руку на плечи молодого батрака. – Если все, кто беден, будут заодно стоять, то – скоро, а если каждый врозь, – то долго не осилим. Надо всем беднякам и батракам в куче держаться. Мы великая сила. Вместе один раз вздохнем – ураган будет.

– Какие новости из города, дядюшка Саттар? – вмешался в разговор Джура. – Василия Ивановича не видели?

– Василий Иванович вчера заезжал. Он в город за новым ремнем ездил.

– Какой Василий Иванович? – насторожился Юсуф.

– Тут один хороший человек. – Кузнец поднял с земли какой-то кусочек металла и, вертя его в руках, словно удивляясь, почему он валяется под ногами, добавил: – Раньше он на железной дороге работал, да уволили за участие в забастовке.

– Теперь он механиком на хлопковом заводе, – объяснил Юсуфу Джура. – Я вместе с ним работал, – и, обращаясь к кузнецу, спросил: – Так что говорил Василий Иванович, расскажите?

– Все по-старому, – понизив голос, ответил кузнец. – В городах Советы за власть борются. И в самих Советах борьба идет. Поналезло в них разных скорпионов. Но скоро, говорят, прикончат скорпионов.

– В городе прижмут скорпионов – они к нам сюда переберутся, – снова ввернул словечко Юсуф.

– Правильно, – рассмеялся неизвестно отчего развеселившийся кузнец. – Вот тогда-то и начнется настоящий сабантуй. Когда в городе прижмут, кого следует, Советы сами править будут. Город и деревне дорогу укажет и помощь подаст. Нам главное – всем в куче заодно быть.

– К моему хозяину сегодня гости приезжают, – переменил тему разговора Джура. – Кто – не знаю, но похоже, что из Шахимардана. Хозяин днем оттуда вернулся.

– Тоже почуяли. Припекать их, видать, начинает, – мрачно проговорил кузнец. – Город нам правильную дорогу показывает, а шахимарданское гнездо обратно народ завернуть хочет.

На минуту установилось молчание.

– Смотрите, друзья, чтобы наши «почтенные» и «высокочтимые» народ обрабатывать не стали, – снова заговорил кузнец. – Василий Иванович говорит, что в Коканде они какую-то пакость готовят.

– Не вовремя мы, отец, в Турт-Агач собрались, – начал Тимур, но Саттар бросил на сына недовольный взгляд, и юноша замолк.

– Пора идти, – поднимаясь, проговорил Джура. – Наверное, хозяйские гости скоро приедут. А ты не беспокойся, – улыбнулся он Тимуру, – неделя – небольшой срок. Да и Турт-Агач – не на седьмом небе. Зашевелятся толстопузые, мутить начнут – известим.

Попрощавшись, Джура шагнул в темноту быстро наступившей ночи. Не успел он отойти и десятка шагов, как из кузницы понеслись звонкие удары молота. Старый кузнец снова начал ковать.

* * *

Нынешний приезд ишана Исмаила Сеидхана совсем не походил ни на одно из его предыдущих посещений Ширин-Таша. На этот раз не собирались десятки мюридов ишана, не выстилали дорогу к дому, в котором решил остановиться Исмаил Сеидхан, коврами и кошмами, улицы селения не чернели от народа.

Тихо и незаметно проехал знаменитый хранитель шахимарданской могилы по засыпающим улицам Ширин-Таша. Густая темнота южной ночи уже опустилась на притихшее селение. Только кое-где в дворах еще пылали под очагами небольшие костры, блестели слабые язычки светильников, скупо освещая торопливую трапезу смертельно усталых, торопившихся ко сну людей. Наступали часы, когда полными хозяевами пустынных улиц становились собаки. Только их разноголосый лай, особенно звонкий в ночном безмолвии, нарушал тишину. Целая свора этих собак с яростным лаем окружила ишана и его двух спутников, когда они, въехав в Ширин-Таш, пробирались к дому Тургунбая. Ишан ехал молча по середине улицы, безучастный ко всему окружающему. Зато двум его спутникам-телохранителям пришлось основательно поработать нагайками, отбиваясь от наседавших собак, не испытывавших никакого уважения к высокому званию святого ишана Сеидхана.

Наконец всадники достигли цели. Высокие резные ворота широко раскрылись и, пропустив гостей, сразу же захлопнулись. Джура повесил на них замок чуть ли не в целый пуд весом.

Долгожданных гостей встретили все, кто находился в этот вечер в доме. Сам Тургунбай еще в воротах вцепился в стремянной ремень седла Исмаила Сеидхана. Рысцой он протрусил рядом с лошадью к террасе, на которую выходили гости из комнаты. Абдусалямбек почтительно задержал лошадь высокочтимого всадника около конца ковровой дорожки, расстеленной по ступенькам террасы до самых дверей комнаты. Правда, Абдусалямбек только одно мгновение держал повод. Он сразу же передал его подскочившему Баймураду, а сам сломя голову кинулся к Тургунбаю, помогавшему ишану сходить с седла.

Почтительно поддерживаемый под локти Тургунбаем и Абдусалямбеком, Исмаил Сеидхан был введен на террасу, а затем в комнату. Трое остальных, приглашенных по выбору самого ишана, стояли, согнувшись в низком поклоне все время, пока Исмаил Сеидхан слезал с лошади и поднимался на террасу.

Подготовленная для встречи почтенного гостя комната была ярко освещена двумя лампами «молния». Лучшее место у стены, застланное новым алайским ковром, было приготовлено для ишана. Поверх ковра лежали одно на другом несколько толстых ватных одеял, сложенных вдвое. На этом удобном и мягком сидении были разбросаны пять-шесть подушек, чтобы гость мог опереться на них локтем, а то и прилечь.

Ишана подвели к ковру и почтительно усадили. Затем полукругом расселись остальные. Кроме Тургунбая и Абдусалямбека, удостоились чести встретить ишана Сеид Гияс – мулла ширинташской мечети, Данияр Шамансур – староста селения и Миршараб Алиханов – человек, скупавший весь хлопок, выращиваемый на полях Ширин-Таша. Все это были люди уже в годах и самые уважаемые, самые богатые из всех уважаемых жителей селения.

– Мир вам. Да пребудет на вас милость всемогущего аллаха, – громко произнес Исмаил Сеидхан, усевшись на приготовленное для него место.

– Велик аллах! – согласно ответили ишану его верные ученики. – Велик аллах, да будет его благодать над вами!

Исмаил Сеидхан был высокий, еще очень сильный, худощавый старик с красивым властным лицом. Особенно выразительно подчеркивали эту властность черные, почти сросшиеся у переносья прямые брови и крупный хрящеватый нос с небольшой горбинкой. Глубоко сидящие глаза ишана, казалось, могли не только разглядывать человека, но и читать все его самые сокровенные думы. Несмотря на преклонный возраст – Исмаилу Сеидхану было уже за шестьдесят, – он был в расцвете сил, и медлительность его движений происходила не от телесной немощи, а высокий духовный сан требовал от своего носителя важности, чинности, неторопливости. Властная манера обращения, аскетическая сухощавость лица, гулкий красивый голос резко выделяли Исмаила Сеидхана из среды его последователей и вызывали в них чувство невольного и глубокого почтения.

Усадив высокого гостя и усевшись сам, Тургунбай негромко хлопнул в ладоши. Распахнулись двери, и Баймурад, одетый в новый праздничный халат, внес угощение. На разостланной посредине ковра скатерти появилось все, что могла дать щедрая туркестанская осень. Тургунбай, зная, что ишан проделал большой путь от Шахимардана до Ширин-Таша без отдыха, не поскупился на угощение. Немалые подарки почетному гостю уже лежали в дальнем углу комнаты, завернутые в кусок бесценной, вытканной золотом бухарской парчи.

Ишан звучным голосом прочел молитву и, благословив расставленные перед ним яства, первым положил в рот крошечный кусочек сдобной лепешки. Сразу же, как по команде, к угощению протянулись руки всех остальных. Тургунбай, потея от желания услужить и из почтительности стараясь говорить умиленным тонким голоском, принялся изо всех сил угощать ишана.

Но Исмаил Сеидхан почти не обращал внимания на еду. Если бы мюриды, с торопливой жадностью поглощавшие выложенное на скатерть угощение, могли внимательно присмотреться к поведению своего учителя, они увидели бы, что Исмаил Сеидхан чем-то расстроен и даже встревожен.

Только раз или два он рассеянно взял маленькие кусочки лепешки и совершенно не притронулся ни к плову, ни к другим яствам.

Из почтения к ишану, мюриды насыщались молча, не смея первыми встревожить тишину, нарушавшуюся только чавканьем и вздохами. Первым должен заговорить ишан. И вот он заговорил.

Отхлебнув глоток терпкого чая, он опустил пиалу на скатерть и, не обращаясь к кому-либо в отдельности, произнес:

– Тяжелые времена надвигаются на правоверных. Прогневили мы, недостойные, всемогущего, и аллах отвратил от нас свое лицо.

Исмаил Сеидхан замолк. Как опытный актер, он умело выдержал трагическую паузу, бьющую по нервам сильнее, чем горячая речь. Лицо ишана побледнело. Его горящие мрачным огнем глаза были устремлены куда-то вдаль, словно он воочию видел все те ужасы и несчастья, которые надвигались на мусульман.

Мюриды, только что покончившие с пловом, окаменели.

– Ох, горе нам, недостойным, – не выдержал Тургунбай.

Исмаил Сеидхан, казалось, только и ждал этого возгласа. Его глаза оторвались от созерцания неведомого. Горькая усмешка чуть тронула тонкие губы, и он заговорил негромко, обращая лицо то к одному, то к другому мюриду. Каждому из присутствующих казалось, что ишан говорит только с ним и только для него.

– Давно уже, ох, давно прогневали мы аллаха. Из поколения в поколение гнев всевышнего лежит на нашем крае. Неоднократные знамения грозного гнева испытали мы в прошлом. Еще наши отцы и деды почувствовали карающую десницу аллаха. Это было тогда, когда в наш благословенный край пришли русские. Но ослепленные дьявольской прелестью противных корану новшеств, принесенных кяфирами, мусульмане не обрели в своем сердце достаточной храбрости, чтобы изгнать неверных из нашего благословенного всевышним края. Аллах давал нам время одуматься. Мы многие годы жили под властью белого падишаха. Русские цари притесняли правоверных, чинили препятствия к распространению светлой веры ислама. Но наши отцы не поняли, что русские пришли сюда не сами, а только исполняя волю всевышнего, наказующего нас за грехи. И язва неверия еще глубже стала разъедать ислам. Сейчас снова поднимается карающая десница разгневанного бога, и ужасы новых испытаний готовы обрушиться на правоверных.

Ишан замолк. Глубокое молчание воцарилось в комнате. И тогда стало слышно, что где-то далеко, может быть, на самой окраине Ширин-Таша скачет всадник. В тишине ночи цокот копыт был слышен отчетливо и вселял в сердца неясную тревогу. Казалось, это скачет гонец, который вот-вот должен осадить коня у ворот дома Тургунбая, спешиться, войти в комнату и поразить всех какой-то страшной вестью. Лица гостей Тургунбая невольно побледнели, глаза тревожно забегали. Но вот цокот копыт, удаляясь, замолк, и все незаметно, но с облегчением вздохнули.

Ишан, казалось, ничего не слышал. А может, и слышал, но знал, куда скачет ночной гонец, и поэтому не встревожился. Разве мало гонцов скачет сейчас во все концы Ферганской долины, извещая верных мюридов Исмаила Сеидхана о скором прибытии в их дом высокого учителя.

– Когда весной нынешнего года русские прогнали своего царя, – снова заговорил ишан после долгого молчания, – думалось нам, что занятые своими распрями, неверные забудут про нас. Думалось, что час освобождения настал. Но мы горько ошиблись. Безбожный пример русских, как зараза, проникает и в наш народ. Выродки, отвернувшиеся от шариата и веры отцов, хотят, чтобы Туркестан пошел по пути русских. В Ташкенте, в Самарканде и даже в Андижане и Коканде бушует смута. По примеру русских, создаются безбожные Советы, посягающие на самые священные устои мусульманства.

Ишан на миг прервал свою речь, и тогда наиболее богатый и самоуверенный, бывавший по торговым делам даже в Петрограде и Москве, Миршараб Алиханов решил вставить словечко.

– Но ведь в Советах есть наши люди, уважаемые и состоятельные мусульмане.

Исмаил Сеидхан бросил на него быстрый, как молния, взгляд и, словно не расслышав слов торговца, продолжал:

– С самых давних пор, со времен глубочайшей древности, существуют люди, особо избранные аллахом, любовь к которым аллах проявил тем, что передал им владение большой долей земных богатств. Сотни тысяч простых людей, не умудренных в богословии, в других науках, в умении владеть и распоряжаться, в умении торговать, работают на избранных аллахом, пашут их землю, взращивают их сады, водят их караваны. Все это делается согласно воле бога, все это освящено нашими вековыми обычаями. Адское порождение большевиков, Советы, требуют передать все наши богатства грязной бедноте, и, хотя в Советах и есть настоящие мусульмане, они будут бессильны. Десять дней тому назад в Ташкенте несколько тысяч голодранцев сошлись на безбожный митинг, созванный большевиками, сыновьями сатаны, да постигнет их грозная кара всемогущего. Они потребовали передачи всей власти в Туркестане Советам, потребовали передачи всей земли тем, кто ее пашет и засевает. И это совершится, если мы, избранные аллахом, не будем едины.

– Что же делать, учитель? Скажите! – не вытерпел Тургунбай.

Исмаил Сеидхан с минуту молчал. Все поняли, что сейчас ишан скажет что-то очень важное, может быть, то самое, из-за чего он так спешно приехал в Ширин-Таш.

– Люди, посвятившие всю жизнь изучению божественных откровений, давно предусмотрели надвигающуюся опасность, – снова заговорил ишан. – Наш духовный глава, человек праведной жизни, святой Миян Кудрат Хозрат благословил нас, своих учеников, на борьбу с надвигающейся опасностью. Недавно в Коканде самые ученые и уважаемые люди, люди, известные своими познаниями ко рана и шариата, решили создать общество для защиты нашей религии, для защиты веками освященных обычаев, установленных святым пророком по повелению бога. Святой Миян Кудрат Хозрат благословил назвать общество борцов за веру славным именем «Улема». Все глубоковерующие почтенные люди должны вступить в это общество и всеми силами содействовать его процветанию. Они должны использовать свое влияние на простой народ, чтобы, если будет нужно, поднять всех мусульман на джихад – священную войну против неверных и нечестивых отступников от корана, ибо пророк сказал: «Убивайте неверных всюду, где вы их ни встретите!» Священное общество «Улема» призовет правоверных и поведет их на битву за торжество ислама.