Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Владимир Мильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)

Падая ниц перед партизанами, ксендз даже не почувствовал боли, хотя весьма основательно боднул лбом утоптанную многими тысячами человеческих ног землю. Только по его жирной спине, выгнутой, как дуга, пробежала дрожь, когда он услышал над собой голос чахоточного сапожника:

– Что, страшно стало держать ответ перед народом?. Вставай, не притворяйся. Мы тебя не самосудом, а всенародно судить будем. Всему народу покажем, какая ты гадина. Вставай, гадючье племя!

Одновременно пан ксендз почувствовал, что чей-то сапог непочтительно ткнул его в зад.

– Вставай, – загудел бас кузнеца.

Ксендз поднял голову и, стоя на коленях, посмотрел в лицо стоявших перед ним судей. Ненависть и презрение прочел он во взглядах партизан и, вытянув вперед дрожащие руки, неожиданно охрипшим голосом взмолился:

– Пощадите! – и всхлипнул.

– А ты щадил?! – прозвенел в напряженной тишине голос Юзефа. – За сколько золотых ты меня, Иуда, пилсудчикам продал?

– Пощадите! – еще отчаяннее заскулил ксендз. – Я никого не продавал. Езусом сладчайшим, пречистой матерью его клянусь, не продавал! – снова боднул лбом землю. И тогда в возникшей вновь тишине прозвучал чей-то удивленный и одновременно насмешливо веселый возглас:

– Вот брешет, сука, вот брешет! Смотрите, люди добрые, все, как есть, брешет, а сам Езусом клянется.

В толпе, как первый отдаленный рокот надвигающейся бури, прокатился гул. Пан ксендз выпрямился и, стоя на коленях, протянул руки к Яну Неходе. Он чувствовал, что одно слово этого молчавшего, измученного лишениями человека способно или усмирить готовую прорваться ярость сотен людей и сохранить жизнь ксендзу, или, наоборот, отдать его во власть еще молчавшей, но уже готовой грозно зарычать толпы.

Пан ксендз потянулся, пытаясь обнять колени Неходы, но партизанский вожак брезгливо отступил назад, и одновременно с ним от ксендза отодвинулась вся толпа.

– Братья! – продолжал дрожащим голосом священнослужитель. – Пан Нехода! Пан Юзеф! Я ни в чем не виноват! Я вам все расскажу! Вы сами увидите, что я не делал ничего такого, что запрещено святой церковью! Я все делал так, как предписывает наша церковь! Ну, зачем вы молчите, пан Нехода! Зачем вы молчите, Панове прихожане!? Ведь я тридцать лет живу с вами! Ведь вы же меня хорошо знаете!

По толпе как будто прошел ток, и молчание сразу прорвало десятками злых голосов:

– Знаем, знаем!

– За тридцать лет-то узнали!

– Расскажи нам про Казимириху!

– А моего Гната за что повесили?

– А старого доктора забыл?

– А Кристофа с Паранькой помнишь?

И от каждого нового выкрика ксендз вздрагивал, как от удара метко кинутого камня. Он, задыхаясь, хрипя и всхлипывая, ползал на четвереньках, стараясь обнять колени Неходы или кого-либо из партизан, но они отходили в сторону. Отступая с презрением от ползающего ксендза, люди постепенно повернулись спиной к дороге. Казалось, большая толпа людей стоит и смотрит, а перед ней ползает какое-то противное и ядовитое насекомое, уже полураздавленное, но все еще живое и вредное. Молчавший до сих пор Нехода отбросил веточку, все еще бывшую в его руках, и заговорил. Народ сразу же смолк, внимательно слушал, что скажет партизанский вожак.

– Слушайте, ксендз Поплавский. Перестаньте голосить. Сейчас вас ни стрелять, ни вешать никто не будет, но в дальнейшем нам это, конечно, придется сделать. Именно повесить. Пули вы недостойны. Только это мы сделаем после суда, после открытого всенародного суда. А на суде вы, конечно, все расскажете народу. Да мы вам и не позволим врать или увертываться.

Обрадованный, что непосредственная угроза смерти миновала, ксендз закивал всем туловищем, не поднимаясь, однако, с колен.

– Благодарствую, пан Нехода! Благодарствую, панове партизаны! Я буду говорить, и вы сами увидите, что я всегда только был исполнителем указаний святой церкви и ее папы.

Но торопливых слов обрадованного ксендза никто не слышал. Еще тогда, когда начал говорить Нехода, до слуха стоящих на площади людей донесся отдаленный, но мощный гул. А сейчас этот гул превратился в беспрерывный грохот, и из-за поворота улицы в центр местечка ворвались советские танки. Десятки тяжелых машин с ревом и гулом мчались по шоссе, пересекавшему местечко, по направлению к фронту. Танковые люки были открыты, и высунувшиеся до пояса танкисты о чем-то весело переговаривались с автоматчиками, сидевшими на броне. Не замедляя движения, колонна быстро проносилась мимо восторженно приветствовавших ее людей.

– Двадцать девятый… тридцатый, тридцать первый… – громко считал кузнец, но даже его необъятный бас слышали только рядом с ним стоявшие люди. – Вот силища прет! – восторженно заорал он, когда его счет перевалил за пятьдесят. – Давай, давай, хлопцы, жми!

Толпа восторженно приветствовала танки, шедшие к недалекому фронту. Все стояли спиной к пану ксендзу и не обращали на него никакого внимания. А он, видя, что никто на него не смотрит, поднялся с колен, тоже покрикивая что-то одобрительное и даже помахав рукой танкистам, воровато взглянул направо и налево.

«Слава Езусу! Вовремя подвернулись эти проклятые русские танки. Пока никто не смотрит, можно отойти в сторону. Только бы уйти за угол вон того дома, а там через выгон и «до лясу».

Ксендз сделал один мелкий еще нерешительный шажок в сторону. «Нет, определенно никто на него не смотрит. Все вылупились на эти большевистские чудовища». Пан ксендз осмелел и сделал крупный шаг в сторону, чтобы бочком отойти от толпы, но в то же мгновение ему показалось, что его по правому боку резко ударили железной палкой. Ойкнув, ксендз оглянулся и торопливо поднял вверх обе руки, хотя никто ему этого не приказывал.

Сзади стояли два автоматчика-партизана. Один из них невежливым толчком ствола автомата вернул ксендза на прежнее место. Заглянув в глаза партизан, пан ксендз увидел в них что-то такое страшное для него, что так и остался стоять с поднятыми руками, повесив голову на грудь.

А по шоссе, через старинное польское местечко, под восторженные крики ликующего народа мчались на запад добивать врага советские танки.

Наследник

Полк отдыхал. После трех недель наступления командир дивизии приказал отвести гвардейцев во второй эшелон для передышки. Батальоны расположились в густом сосняке. Цепь отлогих холмов отделяла полк от передовых частей.

За лесом до самого горизонта тянулись поля дозревающих хлебов. Благодатный зной щедрого августовского солнца покрывал золотом зрелости тугие усатые колосья.

В этой золотой бескрайней шири тонули зеленые шапки садов, окруживших приземистые строения хуторов. От каждого хутора тянулись серые ниточки полевых дорог, постепенно сбегавшиеся вдали в одну широкую тесемку грунтовой дороги, где-то за линией горизонта выходившей на асфальт Варшавского шоссе.

Здесь было царство откормленного тупого благополучия. Из-под нахлобученных шапок садов хутора недоверчиво смотрели в окружающий их измученный войной, голодающий мир.

В одном из этих хуторов расположились штаб и командный пункт отдыхавшего полка. Здесь все кругом говорило о незаурядном богатстве хозяина-осадника. Два больших жилых дома стояли по краям усадьбы, а между ними в два ряда тянулись амбары, конюшни и хлева. Крепкие запахи конюшни и хлева владычествовали здесь, изгнав аромат окружавших хутор полей. Хозяин хутора, невысокий кряжистый поляк с насупленными седыми бровями, одетый в порыжелую, на локтях вытертую до красноты черную тужурку, с вежливым неудовольствием приказал сыновьям освободить один из домов для «пана полковника и его офицеров».

Через полчаса после вселения хутор был обжит.

Насупившийся, молчаливый хозяин и два его сына только горестно вздыхали, видя, как на лугу, окружая хутор со всех сторон, появились стрелковые окопчики, отрытые автоматной ротой и взводом разведки, полка. Значительный кусок приусадебного луга был надолго испорчен.

Но передний край был всего в пяти километрах. Учитывая случайности войны, штаб и на отдыхе должен был всегда быть готовым к круговой обороне.

Вскоре на хуторе вновь воцарилась тишина. Хозяин с сыновьями, повздыхав, убрался на свою половину, а солдаты и офицеры занялись каждый своим делом. Кто писал письмо, кто принялся за несложный «текущий ремонт» пообтрепавшегося в боях обмундирования, большинство крепко и сладко спало, наполняя тишину жаркого полдня заливистым храпом.

Спал и сам командир полка подполковник Шатов, раскинувшись всем своим могучим телом охотника и лесоруба на охапке свежего душистого сена, брошенного прямо на пол в одной из комнатушек занимаемого штабом дома.

Рядом с ним, на такой же охапке сена, забористо всхрапывал начальник штаба, успевший перед сном только ослабить ремни и снять сапог с левой ноги. Крепкий, здоровый сон свалил усталого начштаба, и правый сапог так и остался на ноге.

Под окном комнаты подполковника Шатова, в тени густой яблони, спал командир разведки лейтенант Чернов, окруженный своими верными разведчиками, уснувшими в самых живописных позах рядом со своим командиром.

Спали солдаты и офицеры. Спали много потрудившиеся, тяжело уставшие богатыри. Спали, совершенно не беспокоясь о том, что всего в пяти километрах проходит линия фронта, зная, что зорки глаза часовых-автоматчиков и безотказны их меткие автоматы.

Фашистская артиллерия вела методический огонь, постоянно меняя прицел. Каждые две минуты в воздухе слышалось приближающееся гудение тяжелого снаряда, а затем раздавался взрыв.

Иногда снаряд поднимал целый фонтан земли в нескольких сотнях метров от хутора, занятого штабом полка, иногда же взрыв слышался далеко за хуторами, маячившими на горизонте. Противник бил по «площади», не рассчитывая на точное попадание в какую-либо конкретную цель, а стараясь своим неприцельным, но методичным огнем дезорганизовать наши тылы, помешать подходу подкреплений, затруднить доставку боеприпасов. После полудня разрывы стали затихать, уходя все дальше и дальше за желтый пшеничный горизонт.

Когда солнце начало медленно клониться к западу, во дворе снова появился хозяин хутора. Он вышел за ворота, несколько минут простоял там, вслушиваясь в предательскую прифронтовую тишину, но гудение и разрывы снарядов окончательно стихли.

Хозяин расчетливым глазом посмотрел на обширную лужайку, раскинувшуюся перед хутором, еще не изрытую окопами, должно быть, что-то прикидывая в уме. После сенокоса на лужайке уже успела вырасти густая высокая трава.

Хозяин вернулся опять во двор и, переходя от одной двери хлева к другой, широко распахивая их, ворчал:

– Второй день скот без выпаса! Второй день сено травится. Сейчас сожрут, а зимой что? Покупать?

Скоро обширный хозяйский двор был до отказа наполнен скотиной.

– Казя! Янек! – неожиданно сильным и властным голосом закричал хозяин своим сыновьям. – Гоните скот до лужка, второй день скотина на сене стоит. Не напасешься. Кончили немцы стрелять. Перед домом пасите да смотрите, чтобы скотина в пшеницу не забралась. Ну, с богом.

Казя и Янек, такие же хмурые и сутулые, как отец, погнали скот в раскрытые настежь ворота.

Только что проснувшийся разведчик Нурбаев опытным взглядом хозяйственного колхозника посмотрел на выходившее со двора стадо.

«Ого! – мелькнуло у него в голове. – Не бедный хозяин, совсем не бедный. Даже бай настоящий. Одних лошадок восемнадцать голов, коров около тридцати, да овец не меньше сотни, а в хлевах еще и свиньи хрюкают».

В это время во двор вошел худой высокий человек. Увидев хозяина, он сдернул с головы кепку и низко поклонился. Одежда его, кепка, которую он мял в руках, и даже брови и волосы на висках – все было запорошено мукой.

Искоса взглянув на бойцов, хозяин отвел пришедшего в дальний угол двора и о чем-то негромко с ним заговорил. Вслушиваясь в звуки чужой речи, Нурбаев лишь по тону голоса мог догадаться, что хозяин ругался, а пришедший в чем-то оправдывался.

Нурбаев поднялся, пересек двор и вышел за ворота. Стадо паслось уже на лужайке. Сыновья хозяина лежали на траве. Скручивая папироску, Нурбаев с удовольствием смотрел на развернувшуюся перед ним картину. Пасущееся стадо, золотые переливы созревшего пшеничного массива напоминали ему о родных полях, которых он не видел вот уже третий год.

Сзади стукнула калитка, и мимо Нурбаева прошел человек, только что разговаривавший с хозяином. Он шел, все еще держа в руках помятую белую от муки кепку, не решаясь надеть ее на голову. Пройдя на противоположный конец лужайки, он что-то крикнул сыновьям хозяина. Тяжело поднявшись с травы, молодые хозяйчики ушли в дом, а работник, проводив их взглядом, надел кепку и, выбрав место, где трава была пореже и пожестче, уселся на землю. Нурбаев подошел к заинтересовавшему его человеку.

– Здравствуй, товарищ! Как дела? – сказал он, опускаясь рядом с ним на траву.

Но человек вскочил и опять поспешно сдернул с головы кепку.

– Садись, садись! Зачем стоишь? Садись, курить будем. Ты по-русски понимаешь?

– Разумею, пан. Немного разумею. Что угодно знать пану?

– Какой я тебе пан? Это здесь у вас, куда ни плюнь, везде на пана попадешь. Я – товарищ. Да садись ты! – Нурбаев потянул человека за руку, усадил его рядом с собой и спросил:

– Тебя как зовут?

– Юзеф! Юзефом кличут, пан… Не разумею, в каком вы чине?

Познания Юзефа в русском языке были очень ограничены. Однако Нурбаев все-таки понял, что Юзеф – батрак, работает на водяной мельнице, принадлежащей хозяину хутора. Часа два тому назад в плотину мельницы ударил немецкий снаряд. Об этом-то и пришел доложить хозяину Юзеф. А хозяин винит в этом только Юзефа. Сейчас на мельнице остались жена Юзефа с сыном и дочкой. В такое время опасно оставлять женщину одну на мельнице, да хозяин не велел идти обратно, приказал караулить стадо.

Глядя на рваную, пропыленную мукой одежду Юзефа, на его узловатые натруженные руки, Нурбаев вдруг почувствовал к нему жалость.

– А что тебе тут сидеть? Сказал о плотине и иди, пожалуйста, домой. Здесь и так трое мужчин. Без тебя стадо укараулят.

– Что вы, пан, как можно? Хозяин сказал, его воля.

– А почему хозяин своего сына не послал на мельницу? Их ведь у него двое.

– Молодые паничи недавно приехали, пан Казимир – чиновник, в городе служил, большой чин имел, а пан Янек офицером раньше был, воевал за кого-то, а сейчас при отце живет. Любит его пан хозяин. Наследником сделает. Земля ему пойдет, все хозяйство…

Долго беседовал Нурбаев с Юзефом. Батрак, вначале боязливо, с робкой угодливостью ловивший каждое слово разведчика, постепенно осмелел и заговорил с ним просто, от души. Перед советским солдатом раскрылась вся жизнь этого батрака.

– Вот как нехорошо сделано у вас, а еще говорят в Европе народ умный. Совсем по-другому делать надо.

– А вы, пан, русский? Большевик? – спросил Юзеф.

– Я узбек. Наш народ далеко отсюда живет. На востоке. Реку Сыр-Дарью знаешь? Не слыхал? Там мой народ живет. Очень хорошее место. Лучше не надо. Самое красивое, самое богатое. А в партию большевиков меня приняли давно, когда еще на Украине воевали.

– И колхозы у вас тоже есть или они только у русских?

– Есть и колхозы.

– Ксендз наш в костеле говорил про русских, что…

Но что говорил ксендз про русских, Нурбаеву так и не пришлось услышать. В воздухе раздалось знакомое гудение снаряда, и метрах в ста от новых друзей поднялся столб черной земли. Осколки заныли в воздухе. Вслед за этим послышалось новое гудение тяжелого снаряда, а затем еще и еще. Начинался артналет. Нурбаев прижался к стонущей земле. Разрыв грянул чуть дальше предыдущего. Когда разведчик поднялся с земли, он увидел, как Юзеф бегал по пшеничному полю, выгоняя на лужайку далеко разбежавшееся стадо. Со двора спешил сам хозяин с сыновьями. Общими усилиями они собрали скот опять на лужайку и стали загонять его во двор. Но, видимо, немецкие артиллеристы решили наверстать упущенное время, и снаряды пошли часто, один за другим. Вокруг хутора забушевал ураган огня и рвущегося металла.

Скатившись в канаву, Нурбаев крепко прижался к земле, жалея только о том, что так тщательно отрытый им окопчик находился на противоположной стороне хутора. Сквозь грохот разрывов до него доносился рев обезумевшего скота и крики перепуганных хуторян. Воспользовавшись секундой тишины, Нурбаев приподнялся и увидел, что хозяин все еще пытался загнать скот во двор.

– Ложись! Сейчас опять разрывы начнутся! Слышите, снаряды гудят! Пусть бегут коровы, потом соберете! Разбегутся, целее будут. Ложись! – закричал Нурбаев и снова прижался к земле.

Обстрел продолжался. Последние два снаряда легли в самой середине стада. Рядом с Нурбаевым тяжело плюхнулось что-то большое и мягкое. Грохот близких разрывов, словно тяжелый мешок с песком, придавил голову. Артиллерийский налет прекратился так же неожиданно, как и начался. Снова наступила тишина. Поднимаясь с земли, Нурбаев увидел, что-то тяжелое, что упало возле него несколько минут тому назад, было частью могучего быка.

Пошатываясь, еще оглушенный, Нурбаев шел по лужайке, разыскивая среди разбросанных конских и коровьих туш человеческие тела. Перемахнув через палисадник, на помощь Нурбаеву бежали разведчики. Весь луг был покрыт окровавленными тушами убитых и раненых животных. Из обитателей хутора уцелели только Юзеф и младший сын хозяина – Янек.

Молодой хуторянин растерянно возился около выхоленного породистого вороного жеребца. Прекрасное животное беспомощно сидело, опираясь передними ногами в залитую кровью землю. Умные, недоумевающие, испуганные глаза коня были переполнены слезами. Пытаясь подняться на ноги, вороной красавец судорожно, рывками стремился оторвать свое тело от земли, но безуспешно. Янек, ухватив правой рукой челку, левой похлопывал коня по гриве и подбадривающе чмокал губами. Хуторянину не было видно, что левый бок коня, развороченный осколками снаряда, представляет собой сплошную рану и что судорожные попытки коня подняться являются, по существу, его агонией.

К новому хозяину хутора, занятому возней с жеребцом, ползла по земле седая, измазанная кровавой грязью женщина – его мать.

С трудом переставляя худые старческие руки, хрипло дыша, она тяжело волокла по земле свое изуродованное тело. Осколком снаряда старухе перебило позвоночник. Она умирала. Но силы еще не совсем покинули ее, и старуха ползла к единственному уцелевшему сыну, чтобы убедиться, что он действительно цел, что осколки вражеских снарядов не причинили ему вреда. Но, занятый околевавшей лошадью, сын не обращал на старуху никакого внимания. Она, рискуя попасть под удары копыт все еще пытавшегося подняться на ноги жеребца, старалась слабым голосом что-то объяснить сыну, но, не добившись ни слова в ответ, медленно поползла во двор умирать. Хуторянин, даже не заметив старухи, перебежал к левому боку агонизирующего коня и тут только увидел, почему его холеный красавец не мог встать но ноги.

Схватившись руками за голову и покачивая ею, как от нестерпимой боли, он закричал пронзительно, протяжно:

– А-а-а-а! – и смолк.

Юзеф подбежал к молодому паничу и, оправдываясь, заговорил:

– Пан Янек, я все время был при стаде, я не отходил никуда, пан Янек!

Но молодой хозяин, казалось, не слушал. Он стоял, весь измазанный землей и кровью, и смотрел на разорванный конский бок. К месту происшествия спешили полковые санитары.

Из ворот хутора вышел подполковник Шатов. Он остановился, увидев медленно ползущую к воротам старую хозяйку хутора.

– Куда вы ползете? Стойте. Сейчас вас перевяжут санитары.

Но старуха, видимо, уже ничего не понимая, продолжала ползти. Указав вышедшему из ворот санинструктору на старуху, подполковник подошел к молодому хозяину хутора.

– Пан Янек, вы же сами видели, что я был все время при стаде. Пан Янек! Это совсем не моя вина, что все получилось так плохо, – умоляющим голосом причитал Юзеф.

Но Янек, видимо, еще не понимая, что здесь, на лужайке, между убитых быков и лошадей, валяются тела его отца и брата, не отрываясь, смотрел на издыхающую рядом лошадь.

– Пан Янек, что же вы молчите, пан Янек? – уже почти кричал Юзеф.

И пан Янек вдруг повернулся к нему. Тяжелый взгляд его остановился на перепуганном, дрожащем лице батрака.

– Ты! Ты! – визгливым голосом завопил Янек. – Куда смотрел? Почему раньше не загнал стадо?! – ударом кулака в лицо он опрокинул Юзефа на землю. – Ты! Ты! – голосил он, яростно пиная сапогом скорчившееся тело батрака. – Ты! Ты! Сволочь! Опять заснул!

Закрыв лицо и голову руками, Юзеф молча, покорно принимал побои.

Нурбаев первый кинулся на выручку батрака. Он уже размахнулся и… валяться бы хозяину рядом со своим батраком от справедливой солдатской затрещины, но разведчик встретился, взглядом с подполковником. Вместо удара, Нурбаев крепко ухватил взбесившегося хуторянина за шиворот и круто повернул его лицом к командиру полка.

– Что вы! Как вам не стыдно? Чем виноват этот человек? – строго заговорил Шатов. – Вы бы лучше вот так гитлеровцев били, чем своего же брата-поляка. Стыдно.

Хуторянин взглянул на Шатова. Видно было, что он напуган вмешательством русского подполковника и не прочь был бы убежать, но рука Нурбаева продолжала крепко держать его за воротник.

– Отпустите его, Нурбаев! – приказал Шатов и, обращаясь к Янеку, спросил: – Вы понимаете по-русски? – Тот отрицательно мотнул головой. «Врет», – подумал Нурбаев. Да и подполковник, видимо, уверенный, что хуторянин лжет, добавил:

– На территории, отвоеванной Советской армией у гитлеровцев, восстанавливать фашистские порядки мы никому не позволим. Запомните это. Панской Польши больше не будет.

Янек молча смотрел, как санитары положили на носилки его отца и брата, увидел поредевшее стадо, которое разведчики старались согнать в кучу, увидел туши убитых коров, и подбородок его задрожал. По пыльным щекам, оставляя грязные дорожки, покатились слезы, и ярость его сменилась отчаянием. Схватившись за голову руками, Янек плашмя грохнулся на землю и истерически закричал. Он бился головой о землю, скреб ее руками, набирая полные горсти разрыхленного взрывами чернозема, и продолжал громко причитать.

Молча и хмуро смотрели на него солдаты.

– Смотри, как убивается, бедняга, – соболезнующим голосом тихо проговорил пожилой автоматчик и медленным движением стащил со своей головы пилотку. – Горе-то какое. И отца и брата сразу. Почитай, всю семью! Не знаете ли, есть мать-то у него аль нет?

Ему никто не ответил.

Командир санитарного взвода подошел к подполковнику:

– Товарищ гвардии подполковник! Убитых отнесли в дом. Скота побито около тридцати голов, придется срочно закопать. Жара. Кроме того, ранено шесть коров и двенадцать овец. Как с ними быть?

– Дело хозяина. Хотя раненый скот мы могли бы купить, если он хорошо упитан.

Командир санвзвода подтвердил, что упитанность скота очень высокой нормы. И в борщ и с кашей хорошо пойдет.

– Лейтенант Чернов! – приказал Шатов командиру разведчиков. – Пошлите бойца за помпохозом. Пусть купит у хозяина подбитых коров.

Командир санвзвода наклонился над голосившим хуторянином, предлагая ему выпить что-то успокаивающее, но тот, отмахнувшись руками, продолжал биться головой об землю.

– Что он кричит, друг? – спросил Нурбаев Юзефа, стоявшего рядом с ним и концом грязного рукава вытиравшего разбитые губы.

– Он очень страдает, пан! – ответил Юзеф. – Эти несчастные снаряды разорили молодого хозяина. Убито тридцать коров и лошадей. И какие лошади! И какие коровы! Большой урон пану хозяину сделан, большой урон. Горе большое для пана.

– Постой, постой, товарищ, – взволновался Нурбаев. – Ты, наверное, не так говоришь. Скот побили – ерунда; скот нажить можно. Вот отца, брата нажить нельзя. Это совсем плохо. Об этом плачет твой хозяин.

Юзеф иронически скривил свой распухший рот и, понизив голос, ответил:

– Об этом он завтра горевать будет, когда ксендз и соседи на похороны придут. А сейчас пану Янеку горевать нечего. Один хозяин остался, делиться не с кем. Земля – его, скот – его, имущество и деньги – тоже его. – И Юзеф подмигнул Нурбаеву подбитым глазом.

Лейтенант Чернов, молча слушавший этот разговор, усмехнулся и подошел к подполковнику. Переданные подполковнику слова батрака о том, из-за чего сейчас убивается молодой хуторянин, показались Шатову невероятными.

– Да что он, зверь, что ли? Этот самый пан. Может, врет Юзеф?

– Не похоже на это, товарищ подполковник. Я ведь по-польски тоже кое-что уже понимаю и, мне кажется, Юзеф правильно говорит. Янек горюет не об отце с братом, а о своем погубленном скоте.

Вопли Янека стали затихать.

– Прислушивается! – усмехнулся Чернов.

Подполковник круто повернулся и пошел к хутору. Из ворот навстречу командиру полка спешил майор – его помощник по хозяйственной части. Вместе с ним Шатов направился в дом. У самого крыльца Шатова окликнули:

– Пан подполковник! Можно вас на одну только секундочку! – Торопливо подбежавший Янек заговорил на чистом русском языке. – Очень прошу, пане подполковник. Может, явите милость, замените мне подбитый скот на коров из полкового стада. Хоть бы коровок десяток дали… Ведь вам все равно солдат кормить надо, а я бы уж не стал дорожиться. Мои-то ведь коровы породистые да в теле.

– Нет, менять не будем, – резко сказал Шатов. – Купить можем. По государственной цене. Вот, поговорите с майором, – и, указав на своего помощника, подполковник вошел в дом.

Стадо было собрано. Молодой хозяин, уже успев договориться с майором о продаже подбитого скота и немного утешенный хотя бы частичным возмещением потери, стоял у ворот хутора и внимательно осматривал каждую корову, лошадь, овцу, которые входили во двор. Приученные животные сами направлялись в хлев, каждое к своей кормушке.

Только одна старая темно-бурая корова, с тугим, переполненным молоком выменем, не хотела заходить во двор. С протяжным мычанием она бегала по лужайке, то и дело шарахаясь в сторону от развороченных взрывом туш.

– Юзеф, загони ее во двор! – крикнул Янек батраку, присевшему рядом с разведчиками у палисадника. – И что с ней такое, сдурела, что ли, с перепугу?

– Нет, хозяин, не сдурела. Она хоть и скотина, а ведь тоже сердце имеет. Теленка-то у нее забило. Вот она и тоскует, мечется по полянке, – спокойно сказал Юзеф, не трогаясь, однако, с места.

Янек, резко повернувшись к Юзефу, зло посмотрел на него, но, встретив неожиданно дерзкий и спокойный взгляд батрака, вдруг замялся и, отвернувшись, сам направился к лужайке.

Сидевший рядом с Юзефом Нурбаев долго смотрел хуторянину вслед, затем вдруг плюнул в сторону и громко выругался.

– Ты что, Нурбаев? Контузия отходит? – удивился стоящий неподалеку лейтенант Чернов.

– Да как же, товарищ лейтенант? Зло берет меня вот на этого бая. Совсем такого человека понять не могу. Или он немного ишак, или он совсем сукин сын.

Все расхохотались. Даже на опухших губах Юзефа промелькнуло подобие улыбки.

– Что же, он и есть бай. И даже не просто бай, а особо зловредная разновидность бая, выведенного в Польше Пилсудским. Осадник, по-здешнему. Таких здесь много. Они и у нас были, теперь вывелись.

Нурбаев невольно окинул взглядом равнину с тянувшимися до самого горизонта хуторами.

– А ведь сколько их тут! Осадников-то! – сказал он протяжно. – И все такие, как этот.

Чья-то рука легла на плечо разведчика. Нурбаев оглянулся. Видимо, угадав его мысли, Юзеф с улыбкой посмотрел на разведчика и, кивнув головой на дальние хутора, сказал:

– Ничего, пан товарищ! Выведем!