Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Владимир Мильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)

Ишан закончил свое обращение к мюридам. Несколько мгновений стояла тишина.

– Ахрос, хватит. Ложись отдыхай! – донесся со двора голос Турсуной. Тургунбай недовольно покосился на двери, но не двинулся с места.

– Значит, скоро будет война, – первым заговорил Миршараб. – А как же хозяйство? Как же с хлопком?

– На джихад уйдут все мужчины. За хлопком ходить будет некому. Надо сеять только пшеницу, – спокойным тоном проговорил мулла Сеид Гияс.

Тургунбай удивленно взглянул на муллу. Настоятель мечети был одним из самых крупных землевладельцев в селении. Его поля всегда засевались хлопком. «Как же это он так легко от дохода отказывается?» – пронеслось в голове Тургунбая. Но Сеида Гияса поддержал Исмаил Сеидхан.

– Конечно, хлопка засеем очень мало, – уже тоном делового человека заговорил он. – Но уважаемые хозяева посевов если и потеряют на этом, то незначительно. Пусть все они помнят святые слова корана: «Надо верить в бога и его пророка и вести священную войну на пути бога, отдавая на это свое имущество и себя самих». Да и потеряют-то они не так уж много. Во-первых, имущество кяфиров и наших отступников перейдет в их руки. Во-вторых, священная война с неверными потребует мало хлопка, но много зерна. Зерно подорожает. И, наконец, победа над Советами даст нам возможность быстро наверстать упущенное.

– А что будут делать те, кто не может сражаться? Ведь для посевов зерна надо вдесятеро меньше народа. Что будут делать наши батраки-издольщики? – допытывался Тургунбай.

– Путь каждого человека проистекает так, как угодно всевышнему. Создатель мира одинаково заботится о каждой живой твари. Не пропадут и те, кто лишен будет работы на полях, – вдохновенным голосом ответил Исмаил Сеидхан и, помолчав, закончил с оттенком злорадства. – Они пойдут в города. Пусть новая власть заботится о безработных. Пусть кормит их.

– А старые запасы хлопка надо быстро отгрузить, – радуясь, что предвосхитил мысль ишана, заговорил Миршараб. – Пусть в Туркестане ни одной коробочки не останется.

Но юркий торгаш не угадал. Ишан снова бросил на него острый взгляд, затем заговорил медленно, словно рассуждая сам с собой.

– Хлопок, который сейчас лежит на складах, найдет себе другого покупателя. В Россию его отгружать не надо. Новая власть не сможет купить за границей хлопок. Без нашего хлопка русские текстильные фабрики станут. Рабочие этих фабрик останутся без работы, будут голодать, будут недовольны новой властью, недовольны большевиками. Они не с такой охотой, как сейчас, будут поддерживать новую власть, а это помощь в нашей борьбе с нарушителями корана и шариата. Велик аллах!

– Велик аллах! – согласным хором ответили мюриды своему ишану. Они больше не задавали вопросов, убежденные в том, что все продумано и подготовлено людьми, значительно более умными и опытными, чем они, простые деревенские богатеи. А Исмаил Сеидхан поучал своих учеников, как действовать в ближайшие дни.

– Нужно, чтобы все почтенные и состоятельные люди объединились на борьбу с заразой, вступили в общество «Улема». В Ширин-Таше призывать к этому должны вы – пятеро. Рассказывайте всем о поругании правоверной религии большевиками, о том, что большевики осквернят мечети, заставят всех есть свинину, заставят сделать всех жен общими, а того, кто не согласится на это, подвергнут унижениям и притеснению. Надо всемерно разжигать священную ненависть правоверных мусульман к осквернителям нашей религии – к русским и нашим собственным отступникам от святого ислама.

– Истинно! Истинно! – согласно кивали головами мюриды.

– Особо обратите свое внимание на батраков и издольщиков, работающих у вас. В конечном счете, воевать с неверными придется им. Надо так раскалить в правоверных ненависть к новой власти, к большевикам, чтобы все мусульмане, начиная от самых бедных, поднялись на защиту корана и шариата. А вам, почтеннейший Сеид Гияс, – обратился Исмаил Сеидхан к мулле, – надо во время каждой вечерней молитвы обращаться к правоверным с проповедями, раздувая в них пламя желания пострадать за веру. Ежедневно напоминайте о том, что каждый погибший в битве с неверными в дни священной войны войдет в райские сады, и прекрасные гурии рая будут наградой храбрецу. Но мы с вами еще отдельно поговорим о тех мыслях, которые надлежит в эти дни преподать правоверным.

В эту ночь гости поздно покинули дом Тургунбая Уже далеко за полночь Баймурад запер ворота за Сеидом Гиясом. Мулла ушел самым последним, после обстоятельной беседы с Исмаилом Сеидханом с глазу на глаз.

Только оставшись наедине с ишаном, Тургунбай решился обратиться к нему с просьбой, которая целый вечер не давала ему покоя.

– Светоч веры, – заговорил он, когда дверь за Сеидом Гиясом закрылась, – позвольте недостойнейшему из ваших верных мюридов обеспокоить вас своей ничтожной заботой.

– Говори, – милостиво разрешил ишан. – Я тебя выслушаю и помогу. Говори.

Исмаила Сеидхана клонило ко сну. Усталое тело просило отдыха. Сказывался многоверстный путь верхом от Шахимардана до Ширин-Таша. Веки, будто смазанные клеем, неудержимо слипались, комната, казалось, плавала в тумане и даже голос Тургунбая звучал откуда-то издалека.

Но ишан Сеидхан хорошо знал, что собой представляет Тургунбай. Он не сразу остановил на нем свой выбор, когда думал, в чьем доме создать сегодняшнюю беседу с мюридами. Однако в конце концов избрал Тургунбая. И личные наблюдения, и отзывы людей, знавших Тургунбая, – все говорило о его фанатичной религиозности, суровой замкнутости и жестоком решительном характере. Такой человек всегда нужен, особенно в нынешнее неустойчивое время. И, с трудом раскрывая слипающиеся глаза, Исмаил Сеидхан повторил:

– Говори, что тебя печалит.

Присев на край ковра рядом с ишаном, Тургунбай рассказал ему все, что услышал сегодня от Баймурада. Узнав, что Тургунбай на три года отпускал дочь в Ташкент, Исмаил Сеидхан укоризненно покачал головой, но не прервал рассказа своего мюрида. Когда, закончив свою жалобу, Тургунбай горестно замолк, ишан спросил его:

– Значит, ты послал кузнеца с сыном в Турт-Агач? Долго они там пробудут?

– Не больше недели, светоч веры, а могут и дней за пять все сделать. Саттар-кузнец – вероотступник и смутьян, но работать умеет.

– То, что сыну кузнеца понравилась твоя дочь, случайность. Ее легко исправить. Опаснее всего то, что в Ширин-Таше живут такие люди, как Саттар-кузнец. Они, как язва, разъедают наш мусульманский мир. Они страшнее русских, страшнее всех неверных. Если русские бунтовщики и такие отступники от веры, как Саттар, соединятся, мир ислама погибнет. Вам надо избавиться от Саттара-кузнеца.

Тургунбай безнадежно махнул рукой.

– Он тут всей голью верховодит. Не он нас, а мы его боимся. Без вашей помощи, святой отец, мы бессильны.

Ишан с презрительным сожалением посмотрел на Тургунбая. Резкое слово готово было сорваться с губ Сеидхана, но, помолчав с минуту, он вместо укоризны спросил своего, уныло повесившего нос мюрида:

– В каком возрасте твоя дочь?

– Она уже взрослая девушка, учитель. Моя Турсуной была почти невеста, когда умерла ее мать, а тому уже минуло три года.

– Где она сейчас?

– Здесь, в доме. Удостоите взглянуть?

– Позови!

Тургунбай, несмотря на тучность и природную неповоротливость, быстро, как юноша, вскочил на ноги и выбежал во двор.

Глаза ишана засверкали от восхищения, едва лишь он взглянул на Турсуной. Взволнованная девушка стояла без паранджи с открытым лицом. На ее длинных ресницах дрожали капельки слез.

Только что впервые в жизни девушка не захотела подчиниться отцу. Тургунбай требовал, чтобы дочь пошла к ишану без паранджи, но Турсуной категорически отказалась. Вначале Тургунбай торопливым шепотом уговаривал ее, затем так же шепотом начал ругаться, но видя, что ничего не помогает, ударил дочь по щеке.

Девушка, напуганная яростью отца, готового в угоду ишану убить дочь, подчинилась требованию Тургунбая. Сейчас она стояла перед ишаном, раскрасневшаяся от волнения и перенесенного оскорбления, готовая каждую секунду расплакаться, и от этого еще более прекрасная.

Исмаил Сеидхан был поражен красотой девушки. Он бесцеремонно разглядывал Турсуной взглядом знатока, понимающего толк в женской красоте. Слезы на глазах девушки ишан приписал смущению и робости, которые, по его мнению, испытывала Турсуной при встрече с ним. Не спуская восхищенных глаз с девушки, он ласково проговорил:

– Не бойся меня. Я всего лишь скромный служитель бога. Подойди поближе. Ну, подойди.

Но девушка оставалась неподвижной.

Тургунбай злыми и одновременно испуганными глазами смотрел на дочь. Неподвижность девушки, ее смущение и испуг казались Тургунбаю оскорблением, наносимым неразумной девчонкой святому старцу. Не спуская глаз с дочери, он зло проговорил сквозь стиснутые зубы:

– Ты что, оглохла? Подойди ближе.

Турсуной вздрогнула, как от удара кнута, и, сделав нерешительно два крошечных шага, вновь остановилась почти на том же месте, где стояла вначале. Тургунбай побелел от ярости.

– Подойди ближе. Еще ближе! – рявкнул он. Но ишан охладил рвение своего мюрида.

– Не надо кричать, почтенный брат Тургунбай. Твоя дочь ничем не провинилась. Скромность и стыдливость – самые драгоценные украшения девушки, – снисходительно проговорил он и снова ласково спросил Турсуной:

– Говорят, ты хочешь уехать в Ташкент. Правда это?

Девушка ничего не ответила.

– Правда это? – повторил Исмаил Сеидхан.

В голосе его не было раздражения, хотя он не привык повторять свои вопросы.

Тургунбай не верил своим ушам. Святой ишан, сам Исмаил Сеидхан, хранитель могилы святого Али, назвал его братом. Он так был поражен и обрадован, что даже не расслышал, как, еле шевеля губами, Турсуной ответила на вопрос ишана:

– В Ташкенте лучше. Там веселее…

Исмаил Сеидхан снисходительно улыбнулся, но затем заговорил вдохновенным тоном пророка.

– Ташкент теперь – гнездовье дьявола. Дьявол раскинул в этом городе все свои богомерзкие прелести, чтобы совлечь с пути, предначертанного аллахом, души всех нестойких в вере мусульман. Бойся, девушка, смрадного дыхания дьявола, хотя с виду дьявол и его слуги обольстительны. Знаешь ли ты, что ожидает отступников от веры, нечестивцев, оскорбляющих словами или делами могущество аллаха?

– Знаю, – замирающим от страха голосом ответила Турсуной.

– Отступившие от веры понесут жестокое, но справедливое наказание уже в здешней жизни, но еще более страшные муки ожидают их за гробом. Языки нестерпимого адского пламени будут постоянно лизать их тела. Пищей отступников будут ядовитые плоды, наполненные горячей золой, питьем – горячие зловонные помои. Знаешь ли ты об этом, девушка?

– Знаю, – еле слышно прошептала Турсуной.

От ее былого упорства не осталось и следа. Гулкий голос ишана казался ей громом, грохотавшим под сводами обширной комнаты. Она только мельком видела горящий взгляд Исмаила Сеидхана и теперь не решалась поднять на него глаз. Ноги девушки подкашивались. Казалось, еще мгновение – и она без чувств упадет на ковер, застилающий пол.

Исмаил Сеидхан заметил впечатление, произведенное им на Турсуной, и был доволен тем, что довел девушку почти до обморока. Снова прежним добродушно-снисходительным тоном он закончил:

– Иди с миром и помни, что только смирение перед богом и его служителями приличествует мусульманке и спасет ее от загробных мук. Будь беспрекословна воле своего почтенного отца. Слабый женский ум бессилен перед кознями дьявола, а поступками убеленных сединой мужчин руководит промысел божий. Иди с миром и будь покорна.

Пошатываясь, почти без памяти, вышла Турсуной из комнаты. Войдя к себе, она рухнула на постель и залилась горькими слезами.

Тургунбай, закрыв за дочерью двери, снова опустился на край ковра неподалеку от ишана. Приложив правую руку к сердцу и склонившись до полу, он хрипловатым от волнения голосом произнес:

– Светоч веры! Я до последних дней своей жизни буду вспоминать великое благодеяние, оказанное вами. Моя дочь вошла сюда непокорной и дерзкой, а вышла усмиренной и плачущей. Поистине вы совершили чудо.

– Твоя дочь – чудесный драгоценный камень, брат Тургунбай, – заговорил Исмаил Сеидхан. Сейчас его голос звучал не совсем уверенно, словно, произнося лестные для Тургунбая слова, ишан думал о чем-то другом. – Этот драгоценный камень надо беречь. Он может украсить жизнь благородного и добродетельного человека, но может послужить и оружием величайшего соблазна. А что если твоя дочь действительно уедет в Ташкент, если, подпав под влияние отступников от корана и шариата, она встанет на путь разврата и греха? Что тогда будет с тобой? Что скажут о тебе все почтенные люди Ферганы?

Тургунбай даже почернел при одной мысли, что дочь способна так опозорить его седины. Закрыв лицо руками, он низко наклонился над ковром и сдавленным голосом проговорил:

– Убью! Своей рукой зарежу, если такое случится.

– Если зло случится, то смерть только покарает преступницу, но не исправит совершенного зла, – задумчиво проговорил Исмаил Сеидхан и затем, после недолгой паузы, добавил: – Твою дочь надо выдать замуж. Выдать за добродетельного и благородного человека.

– Первому нищему отдам. Пусть только посватает человек, твердый в вере, настоящий мусульманин.

– Я, пожалуй, знаю одного такого, который женится на твоей дочери. И за дочь тебе заплатит дорого и большого приданого от тебя не потребует, – понизив голос и даже наклонившись к Тургунбаю, проговорил Исмаил Сеидхан.

– Кто же это такой? – заинтересовался Тургунбай. – Если вы мне укажете мужа для моей дочери, то я его приму с благодарностью. Это, конечно, почтенный и твердый в вере мусульманин…

– Конечно, конечно, – с некоторым самодовольством подтвердил ишан, – он очень твердый в вере мусульманин. За это я могу ручаться. Ну, и почетом, – голос ишана зазвучал подчеркнуто смиренно, – и почетом он пользуется немалым, хотя, может быть, и не совсем заслуженно. Может, и не достоин он того почета, с которым относятся к нему правоверные.

– Кто же это, святой отец? – загорелся любопытством Тургунбай. В его практичном мозгу мелькнула догадка, что ишан сватает его дочь за какого-нибудь из своих родственников. Породниться с самим высокочтимым Исмаилом Сеидханом – о подобной удаче Тургунбай не мог и мечтать. Кто он такой? Рядовой богатей из маленького захолустного селения? Таких в любом селении целая дюжина найдется. И никто из них не может похвастаться родовитостью. А ведь Исмаил Сеидхан – из шахимарданских ходжей. Он ведет свой род от самого святого Али. Породниться с потомком святого… Тургунбай даже вспотел при одной мысли об этом.

– Кто же это такой? – нетерпеливо повторял он. – Скажите, светоч веры. Не таите.

– Есть в Шахимардане скромный слуга всемогущего, – с хитрой улыбкой глядя в взволнованное лицо Тургунбая, заговорил ишан, – недостойный хранитель святой могилы Али, ишан Исмаил Сеидхан. Разве плохим мужем был бы он для твоей дочери?..

* * *

Обрадованный неожиданным сватовством, Тургунбай так и не заснул в эту ночь.

После того, как все было решено, когда Исмаил Сеидхан назвал крупную сумму, которую он уплатит за Турсуной, причем подчеркнул, что уплатит золотом, Тургунбай сам уложил высокого гостя на ворох толстых стеганых одеял. Он с почтительной бережностью укрыл худое, поджарое тело ишана новым шелковым покрывалом и вышел во двор.

Стояла густая предрассветная темнота. Тишина была такая, что, казалось, кроме Тургунбая, нет кругом никого, что весь Ширин-Таш вымер, исчез с лица земли, растворился без остатка в душной темноте. Даже неугомонные охрипшие от лая собаки спали.

Тургунбай не мог спать. Неожиданная радость гнала от него сон. Первым делом он кинулся на женскую половину дома. Но двери в комнату Турсуной были заперты. Тургунбай несколько раз негромко постучал и вполголоса окликнул:

– Дочка, проснись. Открой дверь. Это я!

Но за дверью было тихо.

«Вот уснула – не добудишься. С испуга, наверное», – с неудовольствием подумал Тургунбай, но постучать или окликнуть громче не решился. Комната гостя была совсем рядом, и шум мог побеспокоить ишана.

Он прошел под навес, где хрустели клевером лошади Исмаила Сеидхана и его спутников. Боясь наткнуться на лошадь, Тургунбай остановился, пытаясь разглядеть что-либо в темноте. Но разглядеть ничего не мог. В глубине навеса кто-то заворочался и встал на ноги.

– Кто там? – шепотом спросил Тургунбай.

– Это я, хозяин, Баймурад, – раздался ответный шепот.

– А как люди гостя, накормлены ли? Довольны ли?

– Всем довольны, хозяин. Целый котел плова съели. Теперь храпят вон там в клевере.

– А где Джура?

– Домой спать ушел. Говорит, устал очень, целый день в поле работал. Я один лошадей кормлю. Всю ночь, только приляжешь, и опять вскакиваешь.

Ничего не ответив Баймураду, Тургунбай повернулся и направился к террасе. Он тихо поднялся по ступенькам сел, привалился спиной к столбу, поддерживающему кровлю, и задумался.

Радостны были мысли Тургунбая. Он видел себя тестем святого ишана Исмаила Сеидхана. И на него, на Тургунбая, падает отблеск сияния святости, которой окружен ишан. Он слывет первым человеком в Ширин-Таше, да и не только в Ширин-Таше… Теперь уж Абдусалямбек не будет особенно дорожиться, договариваясь насчет калыма за свою дочку. Пожалуй, и не заикнется. Каждому лестно породниться с тестем хранителя могилы святого Али.

Одно только неприятно было Тургунбаю. Исмаил Сеидхан категорически возражал против богатой шумной свадьбы. Он, наоборот, хотел все сделать скромно, без всякого шума, без всякого свадебного праздника. Тургунбай, конечно, даже в мыслях не посмел бы сомневаться в правильности поступков ишана. Однако ему было очень жаль, что не удастся утереть нос тем, кто раньше поглядывал на него свысока, и, в первую очередь, этому торгашу Миршарабу. Уж он, Тургунбай, не пожалел бы ничего для праздника. Много лет в Ширин-Таше говорили бы о свадебном пире, устроенном им, Тургунбаем, породнившимся с самим Исмаилом Сеидханом. «Ничего, – успокоил сам себя Тургунбай, – устрою пир, когда сам женюсь на дочке Абдусалямбека». И, завернувшись поплотнее в стеганый халат, так как утро наступало холодное, Тургунбай углубился в свои радужные мечты. Время от времени он взглядывал на двери, ведущие в женскую половину. «Спит дочка и не знает, какая радость ожидает ее утром», – усмехаясь в бороду, размышлял старик.

Однако Тургунбай ошибался. Турсуной тоже всю ночь не сомкнула своих заплаканных глаз.

Когда девушка, вернувшись к себе, с плачем упала на постель, Ахрос, спавшая в пустой развалившейся кладовушке на женском дворе, проскользнула вслед за Турсуной в комнату. Присев около постели подруги, она положила руку на ее вздрагивающее от рыданий плечо.

– Что случилось, Турсуной? – спросила она шепотом. – Тебя ругали? За что?

– Отец все знает… что я говорила о Ташкенте, – прерывающимся от рыданий голосом ответила Турсуной. Он все ишану рассказал, – и девушка заплакала еще горше.

– А что ишан, ругался? – скорее удивленная, чем испуганная словами Турсуной, спросила Ахрос.

– Нет… – сквозь слезы ответила Турсуной. – Он грозил… Он спросил меня… Знаю ли я, что бывает с отступниками, что с ними будет после смерти и… – вдруг сразу перестав плакать, Турсуной поднялась и села на постели. – Слушай, Ахрос. Как ты думаешь, от кого отец мог все узнать? Ты никому не говорила?

– Что ты?! – возмутилась Ахрос. – Кому же я могла сказать?!

– А от кого отец узнал? – не сдавалась Турсуной.

– Подожди, давай подумаем, – возбужденно заговорила Ахрос. – Хозяина не было дома, Джура был в поле, другие работники тоже. Во дворе шлялся только Баймурад. Но ведь он был на том дворе… Значит, он нарочно подкрался, чтобы подслушать.

– Правильно, – пристукнула кулачком по колену Турсуной. – Кроме Баймурада, некому. Ах, он грязная собака. Надо сказать Тимуру. Пусть Тимур с ним разделается.

Вскочив с постели, Турсуной крепко заперла двери в комнату, вернулась обратно на постель и заставила Ахрос улечься рядом с собою.

Подруги проговорили всю ночь.

Когда Тургунбай постучался в двери, девушки притихли, замирая от страха и крепко прижавшись друг к другу. Но Тургунбай, не решившись стучать громко, ушел. Подруги снова принялись горячо обсуждать взволновавшее их событие. Незаметно разговор зашел о Тимуре.

– Знаешь, Ахрос, – шепнула в самое ухо подруги Турсуной, – мы в детстве часто с Тимуром играли. Я его царапала и даже, кажется, била, а он все терпел. А ведь он тоже мог бы побить меня. Он вон какой сильный. Когда еще мама жива была, Розия-биби иногда к ней приходила. Они с мамой подругами были. Розия-биби и Тимура с собой приводила. Только они всегда приходили, когда отца дома не было. Я думала, что Тимур все забыл, пока я в Ташкенте была. А приехала – оказалось, помнит. Он еще сильнее стал и… лучше!

– Ты его после Ташкента много раз видела?

Турсуной вздохнула.

– Нет, только три раза. Один раз, когда от тети из гостей ехала, он откуда-то шел. Джура меня вез. Тимур почти до самого дома рядом с нашей повозкой шел. Потом я несколько раз к Розии-биби ходила. Отца дома не было, и я ходила. Только Тимур всего два раза дома был, а то всегда с дядюшкой Саттаром в кузнице. Ты знаешь, о чем он меня в первый раз спросил?

– О чем?

– Он спросил, можно ли в Ташкенте поступить на тот завод, где мой дядя работает. Я сказала: «Конечно, можно. У моего дяди на заводе много знакомых».

– А потом? – заинтересовалась Ахрос. – Потом еще что спрашивал?

– А мы первый раз мало говорили. Только смотрели друг на друга. Он еще сказал, что помнит, как я его колотила и царапала, когда мы маленькими были. Только он сказал, что это было совсем не больно и что теперь я стала совсем не такая.

– А ты поколоти его, он и увидит, что ты совсем не изменилась, – лукаво посоветовала Ахрос.

Турсуной негромко рассмеялась.

– Нет, он совсем про другое сказал. Он сказал, что я лучше, чем Ширин из сказки. А знаешь что, Ахрос. Завтра пятница. Ты днем сходи к кузнице, позови Тимура и попроси его что-нибудь сделать для нас, ну, хоть ножи поточить, а сама скажи, что вечером, когда отец в мечеть уйдет, я к Розии-биби зайду.

После минутного раздумья Ахрос согласилась:

– Ладно, схожу. У нас старый кувшин совсем прохудился. Пусть его Тимур починит.

– А если я в Ташкент поеду, ты мне поможешь уехать? – почти касаясь губами уха подруги, спросила Турсуной.

Ахрос без колебания ответила:

– Конечно, помогу.

Подруги замолкли. Каждая обдумывала только что высказанную мысль. Затем Ахрос печальным шепотом добавила:

– Только какая от меня помощь? Вот если бы я была зрячая…

Сходить в кузницу со старым медным кувшином Ахрос смогла только перед самым вечером. С утра Тургунбай разогнал всех батраков на работу и приказал Ахрос пищу для них приготовить пораньше.

– Бог простит нас за то, что мы сегодня, в пятницу, работаем, – обратился Тургунбай к своим батракам. – Время горячее. Хлопок ждать не может. Но, потрудившись днем, вечер надо отдать богу. Я вместе с вами в мечеть пойду.

Батраки переглянулись. В голове каждого пронеслась мысль: «Что сталось с хозяином? Раньше, бывало, не отпросишься, а сейчас сам в мечеть вести хочет?» Но никто не решился высказать свои мысли вслух. Только Джура, угрюмо потупившись, проговорил:

– Я не могу, хозяин. Я вечером должен дома работать.

Все ожидали, что Тургунбай обругает строптивого батрака, а может быть, и прибьет его. Но произошло небывалое. Тургунбай, даже не повысив голоса, ответил:

– Нельзя за земными делами забывать о душе. Для домашних забот найдем время. Я тебя завтра пораньше с поля отпущу.

Работники были поражены добротой хозяина.

А Тургунбай, глядя на выходивших в калитку батраков, думал, что если действительно начнется священная война, то простой народ, конечно, будет основной силой войска. Он глядел на костлявые жилистые тела батраков и соображал: «Воины из них будут хорошие, ко всяким невзгодам привычные. И на одной сухой лепешке воевать смогут, если захотят». Однако, окинув взглядом ладную фигуру Джуры, Тургунбай поморщился:

«Этот воевать за веру не захочет. Еще мешать будет. А ведь из него получился бы хороший сотник».

Проводив в поле всех, кроме Баймурада, Тургунбай хотел отправиться к дочери. Но в этот момент растворились двери комнаты, и ишан медленно, важной походкой спустился по ступенькам веранды. Тургунбай со всех ног бросился прислуживать знатному гостю.

Совершив омовение и помолившись, Исмаил Сеидхан после легкого завтрака уехал вместе со своими спутниками. Он очень торопился. Тургунбай догадался, что у ишана было назначено еще несколько свиданий с мюридами.

Внешне отношения между Исмаилом Сеидханом и Тургунбаем ни капельки не изменились. По-прежнему это были веками установленные отношения ишана, еще при жизни окруженного ореолом святости, и его покорного ученика. Лишь уезжая, ишан придержал коня в воротах, услужливо распахнутых самим хозяином, и, чуть склонясь к Тургунбаю, пробормотал:

– Через три дня жду вместе с дочерью.

Затем, выпрямившись в седле, он простер руку и своим громким, далеко слышным голосом произнес:

– Во имя бога милостивого, милосердного! Да будет мир и благодать над домом и всеми делами правоверного мусульманина.

Заперев за уехавшим гостем ворота, Тургунбай направился в женскую половину дома.

Однако, войдя в комнату дочери, Тургунбай не нашел там Турсуной. Недовольно поморщившись, он обошел помещение, придирчивым взглядом окидывая находящиеся вокруг предметы. Что искал Тургунбай? Он и сам не мог бы ответить на этот вопрос. Но с отъездом ишана старые сомнения ожили в его душе. Он чувствовал, что дочь живет какой-то особой, неизвестной ему жизнью, и сейчас искал что-либо, подтверждающее его подозрения. Но в комнате ничего подозрительного не было. Необычным было только то, что новая, недавно купленная Тургунбаем за большие деньги паранджа из голубого бархата лежала не в сундуке. Она раздражающе ярким пятном расплылась на кипе толстых ватных одеял, уложенных в нише стены. «К ишану в парандже идти хотела, глупая девчонка», – усмехнулся Тургунбай. Подойдя к нише, он провел рукою по тугому ворсу дорогого бархата и в этот момент вспомнил, что вчера, когда он приказал Турсуной идти к ишану, новая паранджа была спрятана. Вчера он ее не видел в этой нише. Значит, дочь только сегодня достала ее из сундука?! Значит, она хочет куда-то идти!.. Брови Тургунбая недовольно сдвинулись, и рука, лежавшая на парандже, сжалась в кулак.

– Турсуной! – рявкнул он.

– Что, отец? – донесся со двора голос дочери.

– Иди сюда! Я хочу с тобой говорить, – крикнул в ответ Тургунбай, с трудом подавляя поднимавшийся в груди гнев.

– Иду, отец!

Через секунду двери распахнулись, и Турсуной вбежала в комнату. Оживленная и румяная, с руками и даже носом, вымазанными в муке, она была очаровательна. Вся фигура девушки олицетворяла радость и ожидание счастья. Тургунбай невольно залюбовался дочерью, но, сделав недовольное лицо, проворчал:

– Зачем сама взялась стряпать? Разве Ахрос не справится?

– Мне скучно, отец! Стряпать интересно, – еще не остыв от радостного возбуждения, ответила девушка, оттирая руки от муки.

– Скучно – вышивай, – назидательно проговорил Тургунбай, усаживаясь на ковер в почетном углу комнаты. Турсуной подала ему несколько подушек, чтобы он мог опереться локтем.

– Садись, – ласково проговорил Тургунбай. Его гнев уже улегся, и он предвкушал радость, какую вызовет в дочери его сообщение о предстоящем ей замужестве.

– Садись, – повторил он. – У меня есть для тебя радостная новость. Садись, слушай.

Турсуной опустилась на краешек ковра: предписываемые обычаем правила уважения к старшим не позволяли ей сесть рядом с отцом. Она тотчас потухла, словно чувствуя, что радость старого отца не может быть радостью для нее.

– Я вас слушаю, отец, – негромко сказала Турсуной.

– Великая милость аллаха посетила наш скромный дом. Огромное, ни с чем не сравнимое счастье ожидает тебя. Сегодня ночью в разговоре со мной высокочтимый Исмаил Сеидхан, святой ишан и наш с тобой господин, изъявил желание сделать тебя своею женою. Он на тебе женится.

Только что румяное личико Турсуной стало белым, как мел. Глаза широко раскрылись и потемнели.

– Исмаил Сеидхан? – прошептала она. – Но ведь он старик… Он старше вас…

– Высокочтимый ишан Исмаил Сеидхан совсем не старик, – наставительно ответил Тургунбай. – Он мудр и свят… но он не старик. Так, пожалуй, ты и меня в старики запишешь, – в голосе Тургунбая послышалось раздражение. – Он всего лет на восемь старше меня. А какой же я старик? – облокотившись на подушки, Тургунбай с довольным видом оглядел свое тучное, массивное тело. – Да и разве можно спрашивать о годах такого человека, как святой ишан Исмаил Сеидхан? Молодой девушке неприлично говорить о возрасте человека, предназначенного ей в мужья. Я дал учителю свое согласие, – с важным видом, как будто он не сразу согласился, а мог и впрямь отказать Исмаилу Сеидхану, закончил Тургунбай.

– Отец! – вскрикнула Турсуной, вскочив на ноги. – Я не хочу быть женой Исмаила Сеидхана. Не хочу! Пожалейте меня! Я его боюсь!

Слезы неудержимым потоком хлынули из глаз девушки. В глубоком отчаянии она отбежала в угол комнаты, где была ниша, и уткнулась головою в голубой бархат паранджи.

– Ты будешь единственной женой ишана, – заговорил Тургунбай, все еще продолжая рассматривать себя и не обращая внимания на слезы Турсуной. – Он сказал, что разведется с двумя молодыми женами, а старшая Саида, совсем старая, все время болеет. Скоро умрет. Ты будешь единственной женой.

– Отец! Дорогой отец! – подняв голову, умоляюще заговорила Турсуной. – Не отдавайте меня… ишану. Он старый, страшный! Я боюсь!.. – Но, встретив непреклонный взгляд Тургунбая, девушка почуяла, что отец не отменит своего решения, и снова, залившись слезами, уткнулась в паранджу. – Ой, горе мне! Мамочка, милая, зачем ты не взяла меня с собою на небо? Мамочка, милая!!

– Твоя мать, хотя и женщина, но сумела вымолить у престола всевышнего счастье для своей дочери, – донесся до плачущей Турсуной голос отца. – Кто знает, может быть, благодаря ее молитвам аллах сподобил святого ишана обратить на тебя, недостойную, свой благосклонный взгляд. Покойница одобрила бы мое согласие на твой брак с ишаном. Я знаю.

Тургунбай старался говорить благочестивым тоном. Голос его, обычно грубый и отрывистый, стал тягучим и каким-то сладеньким. Слова отца, пренебрежительно говорившего о ее горячо любимой матери, показались Турсуной кощунственными. Это была грань, до которой простиралась отцовская власть.

– Не говорите так про маму! – закричала она таким высоким голосом, что Тургунбай вздрогнул. – Не говорите! Мама умерла потому, что вы злой, злой и несправедливый! Мама никогда не станет молиться за то, чтобы такой старик, как ишан, стал моим мужем… Он на козла похож. Да, да, на козла!