Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Владимир Мильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

Кольчугин помолчал.

– Правильно! Правильно! – раздались в ответ десятки голосов. Когда шум ответов замолк, чей-то голос, видимо, пожилой женщины, убежденно подтвердил:

– Хорошо сделали, братец! Очень правильно сделали!

Улыбаясь, Кольчугин стал продолжать речь.

– Но потом, когда вы пришли сюда на собрание, мы подумали: «А что будет делать Кара-Сакал, когда увидит, что все женщины уходят из дома?» Ведь он сразу же поймет, что, как только женщины уйдут, в дома войдут красноармейцы. И тогда этому потомку осла наступит конец. Как вы думаете, сестры, что будет делать тогда Кара-Сакал?

Кольчугин снова замолчал, ожидая ответа. Среди женщин начался оживленный разговор. Уже никто не говорил шепотом. Слова звучали громко, слышался веселый смех, шутки.

– Мы догадались, что сделает Кара-Сакал, – перебивая веселый гул голосов, продолжал, не дождавшись ответа, Кольчугин. – Кара-Сакал подумает так: «Красноармейцы будут обыскивать дома, но все женщины будут в это время на митинге. Значит, и мне надо быть в чайхане, среди женщин». И тогда это отродье сатаны наденет на себя паранджу, закроет свое звериное лицо чачваном и, сгорбившись, как старуха, засеменит вместе с вами на митинг.

Гул протестующих голосов прервал речь комполка. Женщины возмущенно переговаривались между собой. Вдруг в этом хоре негодующих голосов звонко, как серебряный колокольчик, зазвенел веселый девичий смех. Видимо, слишком комичной показалась кому-то фигура грозного курбаши, трусливо спрятавшегося под паранджу. Смех заразителен, через полминуты огромное здание чайханы наполнилось веселым женским смехом.

Вместе со всеми рассмеялся и Кольчугин. Сдержанно улыбался Кадыров, и громко, от всей души хохотал Саттар.

С минуту говорить было невозможно. Но вот постепенно смех стал затихать, переходя в оживленный разговор.

– Это, конечно, очень смешно, дорогие сестры, – снова загремел в чайхане голос Кольчугина, – но подумайте вот о чем. Быть может, басмач Кара-Сакал, одев женское платье, вместе с вами уже пришел на митинг?! Мы думаем, что он здесь, сестры. Быть может, он сидит среди вас!

Теперь слова Кольчугина прозвучали, как грозное предупреждение. Ветер тревоги пробежал по рядам сидевших на помостах женщин. Каждая, поняв, что, может быть, кровавый бандит сидит рядом с нею, пугливо оглянулась и подвинулась к той из соседок, в которой была уверена.

Кольчугин с высоты помоста видел это движение тревоги. Он внимательно вглядывался в сидящих, пытаясь различить у какой-либо из фигур движение растерянности. «Если бы заметить, – пронеслось в голове комполка, – прямо бы указал и заставил поднять паранджу».

Но заметить ничего не удалось. Все фигуры были одинаково безлики, и Кольчугин не видел никакой разницы в их поведении.

– Так вот, сестры! – снова заговорил комполка. – Я все вам рассказал. А теперь давайте вместе подумаем, как нужно сделать, чтобы Кара-Сакал не ушел из наших рук. Я обращаюсь к вам, сестры! Помогите нам найти трусливого осла курбаши Кара-Сакала. Если он вместе с вами пришел в чайхану, то отсюда уйти он не должен. Сами видите, везде стоят наши красноармейцы, – и Кольчугин широким жестом показал на двери и окна. – Но как нам угадать, под которой паранджой скрывается убийца женщин и детей басмач Кара-Сакал?!

Кольчугин замолчал. Женщины внимательно огляделись вокруг. В самом деле, у всех окон и у двери стояли группы красноармейцев, а за ними толпились Жителя Ширин-Таша. Каждая женщина видела в каком либо из окон лицо мужа, брата или отца.

– Так что же вы посоветуете, сестры? – прервал затянувшееся молчание Кольчугин.

Женщины тревожно перешептывались. Кольчугин внимательным взглядом следил за ними. «Неужели все этим и закончится, – думал комполка. – Поднимутся и уйдут, а вместе с ними уйдет и Кара-Сакал. Ускользнет от нас».

Кадыров, до сих пор молча следивший за происходящим, шепнул Кольчугину: – Теперь я им скажу! – и вскочил на помост.

– Что же, сестры! – заговорил он негромко, но голосом, в котором звучала большая обида. – Надо кончать. Мы не можем долго задерживаться здесь. Ведь Кара-Сакал – не единственный главарь басмачей в Туркестане. Мы должны идти дальше, чтобы выполнить волю народа и уничтожить всех басмачей – этих скорпионов, которые мешают нам спокойно жить и работать. Сейчас вы разойдетесь по домам, и вместе с вами уйдет кровавый курбаши Кара-Сакал. Он уйдет, задыхаясь от ядовитого смеха, он будет смеяться над Красной Армией, которая, уважая обычаи народа, не стала осматривать жилища крестьян. Он будет смеяться над вами, сестры! Над тем, что благодаря вам, ему, басмачу Кара-Сакалу, удалось уйти от смерти. Он уйдет, наберет новую шайку, вырежет еще пять-шесть таких же селений, как Ширин-Таш, и уж не сейчас, а позднее попадет в наши руки. А в тех селах, которые сожжет Кара-Сакал, люди, умирая под ножами его басмачей, будут проклинать вас, женщин Ширин-Таша, за то, что вы дали Кара-Сакалу возможность укрыться среди вас и помогли ему бежать от Красной Армии! Я сказал все! Сейчас мы уходим!

Кадыров соскочил с помоста. Неожиданно среди женщин поднялась закутанная в паранджу фигура. Рука поднявшейся сделала движение, чтобы откинуть сетку с лица, но, видимо, вспомнив, где она находится, женщина спрятала руку в складах одежды.

– Так нельзя! Это несправедливо! Кара-Сакал не должен уйти с нами, – прозвучал робкий, но протестующий голос этой женщины. – Он должен остаться здесь вместе с командирами, и пусть они уведут его на суд Советской власти.

– Мукаррам-апа это! – заметил Саттар на ухо Кольчугину. – Жена моего брата Тохтасына. Она из Коканда в гости приехала, брат там на заводе работает. Мукаррам-апа в городе совсем без паранджи ходит.

– Мы должны помочь Советской власти, – говорила между тем женщина. – Я призываю вас, сестры, поднять чачваны и с открытыми лицами выйти из чайханы. Я прошу вас, сестры, сделать так! Мы должны помочь Советской власти!

Женское собрание всполошилось, как курятник, в который неожиданно забежала собака. Негодующие восклицания выделялись среди общего шума, однако Кольчугин сразу же заметил, что большинство женщин поддерживает Мукаррам-апа.

Только небольшая группа человек в десять, сидевших в самой середине, набросилась с яростной бранью на выступившую. Оскорбления посыпались, как крупные грецкие орехи из порвавшегося мешка.

– Распутница!

– Да как у ней язык повернулся сказать такое!

– Мужу не на что купить паранджу, а она и рада голое лицо показывать!

– Собака неверная!

– Нет, она хуже собаки!

– Ну! Завопили! Одна Саодат-ханум за пять минут наорет столько, что никакому ослу за всю жизнь не накричать, – покрыл поднявшийся шум пронзительный женский голос.

– Ой! Розия-биби начала! Ну, теперь будет… – радостно и в то же время с какой-то робостью в голосе проговорил Саттар.

– А кто она? – поинтересовались Кольчугин и Кадыров.

– Моя жена! Сейчас такое скажет…

Между тем начавшая говорить женщина медленно поднялась и степенно прошла на тот край помоста, откуда говорили мужчины. Насколько позволяла рассмотреть паранджа, это была крепкая, сильная женщина. На ее парандже почти не осталось материала, из которого она была сшита первоначально. Вместо него паранджу покрывали многочисленные заплаты всех цветов и оттенков. И все же женщина не казалась оборванной. Заботливая рука рачительной хозяйки чувствовалась в ее одежде. Заплаты, хотя и из грубого материала, были положены прочно и умело.

– Я вот говорю, – продолжала Розия-биби, встав на облюбованное ею место, – что одна Саодат-ханум, жена Абдусалямбека, переорет любого осла. Ей, конечно, паранджу снимать нельзя. Вон на ней паранджа парчовая, дорогая, красивая. А лицо? Я ведь ее еще в девушках знала. Тогда она все же покрасивей была. Немного, правда, похуже, чем вон Пулат-ака, – указала Розия-биби на зобатого чайханщика.

Женщины захохотали. Одобрительные возгласы показывали, что толпа разделяет ненависть Розии-биби к богатой ханже. А Розия-биби продолжала:

– Я хочу вам сказать, сестры, что Мукаррам-апа говорила правильно. Она сказала нам, что надо сделать, чтобы помочь Красной Армии. Сейчас русский красный командир сам говорил с нами. Он говорил правильно. За ним выступил узбекский красный командир. И он тоже говорил правильно. Почему два красных командира, двое уважаемых мужчин, говорят с нами с уважением и как с равными? Потому, что через них с нами говорила Советская власть. Я так думаю, сестры. Закон запрещает нам открывать лицо перед посторонними мужчинами. Это плохой закон, но он пока еще жив. Но к нам обратилась Советская власть, и я думаю, что, когда мы откроем свои лица перед русским красным командиром, это значит, что мы их откроем перед Советской властью и перед Красной Армией. А об этом в старом законе ничего не сказано. Я так думаю, сестры. Пусть сейчас все мужчины выйдут из чайханы. Пусть останется один красный командир. Мы все отойдем вон туда, в дальний конец чайханы, а русский командир пусть станет у дверей. Мы по одной будем выходить из чайханы и против русского командира поднимем чачван. Так все женщины уйдут, и в чайхане останется один Кара-Сакал, потому что ему перед Советской властью нельзя открыть лица. Я сказала все. Сделаем так, сестры!

Женщины, среди которых находилась Саодат-ханум, снова закричали, пытаясь осмеять предложение Розии-биби, по, увидев, что их никто не поддерживает, растерянно умолкли. А все остальные почти одновременно поднялись с мест и стали сходиться в самый отдаленный от входа конец чайханы.

Так молча, но согласно и энергично женщины своими действиями проголосовали за предложение Розии-биби.

Командиры и Саттар направились к дверям. Но у выхода Кадыров вдруг забеспокоился.

– Как же ты один останешься здесь? – негромко сказал он Кольчугину. В глазах этого всегда спокойного и хладнокровного человека отразилась такая тревога, что Кольчугину захотелось обнять своего молчаливого помощника. А Кадыров продолжал взволнованно шептать на ухо:

– Лучше ты иди, а я останусь. Ведь когда Кара-Сакал почувствует, что действительно попал в ловушку, он драться будет. А ты командир полка, тебе нельзя рисковать.

– Ничего, ничего, Нияз, – успокоил друга Кольчугин. – Остаться должен я. Так захотели женщины. А ты иди, предупреди бойцов, чтобы в случае чего… Ну, да ты сам знаешь. В общем, иди, все будет хорошо.

Остальное произошло почти с молниеносной быстротой. Едва лишь Кадыров и Саттар вышли из чайханы, как Розия-биби, все еще стоявшая на помосте, соскочила на пол, подошла к сгрудившимся в углу женщинам, пошепталась о чем-то с двумя-тремя из них, а затем, обращаясь ко всем, крикнула:

– Ну, сестры! Я пойду первая, а вы за мною. Не будет Кара-Сакал смеяться над женщинами Ширин-Таша, и не будут жены и дети бедняков гибнуть под ножами его басмачей. Я пошла! Делайте, как я! Смелее, сестры!

Круто повернувшись, Розия-биби пересекла помещение чайханы по направлению к двери, у которой стоял Кольчугин. Поравнявшись с командиром, она резким движением откинула с лица чачван. На Кольчугина строго и в то же время ласково взглянули глаза пожилой женщины, прожившей нелегкую жизнь.

В тот же момент по чайхане гулко раскатился выстрел. Розия-биби, без крика, схватившись за грудь, повалилась на пол. Кольчугин едва успел подхватить ее.

«Из-под паранджи, сволочь, стреляет, – пронеслось в голове комполка. – Вон из-под той зеленой, обшитой тесьмой! Но почему не по мне? Женщин терроризировать думает».

Многоголосым воплем ответили женщины на неожиданный выстрел. Через раскрытые окна вскочили в чайхану красноармейцы с карабинами наперевес, но, остановленные окриком Кольчугина: «Назад!», замерли у стен. К лежавшей на полу Розии-биби подбежал Саттар, не говоря ни слова, поднял ее на руки и вынес из чайханы. По худому лицу старого кузнеца катились крупные слезы.

«Нельзя сейчас брать. Отстреливаться будет. Женщин переранит, – быстро пронеслось в голове Кольчугина. – Пусть все по очереди выходят, не поднимая чачванов. Я с ним здесь у дверей схвачусь!»

Кольчугин окинул взглядом заметавшихся в ужасе женщин. «Перехитрил нас, гадина! – подумал он. – Какую женщину успел застрелить».

– Сестры! – заговорил он и вдруг почувствовал, что и у него на глаза навернулись слезы. – Вы видите, что змея перед самой смертью становится особенно злой, Розия-биби кровью, а может быть, и жизнью заплатила за свой благородный поступок. – Кольчугин широко распахнул дверь чайханы. – Идите, сестры! Ваши жизни дороже, чем жизнь бандита Кара-Сакала! Поэтому идите спокойно по домам. Пусть вместе с вами уйдет и Кара-Сакал. Он далеко не убежит. Не сегодня, так завтра его найдет наша пуля. Идите, сестры, по домам, не открывая лиц. Сегодня Кара-Сакал последний раз уйдет не пойманным.

Но женщины не тронулись с места. Сотни глаз из-под сетки чачванов смотрели на красное пятно крови, оставшееся на том месте, где упала Розия-биби.

Вдруг в напряженной тишине раздался высокий, звенящий от слез голос Мукаррам-апы.

– Что же это такое, сестры? Этот шакал хочет нас напугать! Хочет оторвать нас от Советской власти! Не выйдет! Снимайте, сестры, паранджи! Все снимайте! Всех нас не перестреляет! Красная Армия здесь, она за нас заступится. Снимайте, сестры! Хватит быть рабынями!

Одно мгновение толпа колебалась. Затем в воздухе замелькали срываемые паранджи. Казалось, стая птиц, готовясь взлететь, замахала крыльями.

Послышались вопли нескольких несогласных и яростная брань Кара-Сакала, а от окон к небольшой группе не снявших паранджи женщин уже бежали красноармейцы. Тогда и последние женщины открыли лица, подняв чачваны. Лишь одна закутанная в паранджу фигура метнулась очертя голову к окну, но на нее сразу же навалились красноармейцы. Из-под сорванного в борьбе чачвана выглянула черная борода, бледное лицо и горящие от злобы рысьи глаза Кара-Сакала.

– Тургунбай!! – раздалось из окон сразу несколько голосов. Крестьяне Ширин-Таша, испуганно толпившиеся возле окон чайханы, узнали в пойманном бандите своего односельчанина.

– Тургунбай!! Зять Абдусалямбека!! А говорили, что он в Афганистан ушел.

Увидев, что он опознан своими бывшими соседями и знакомыми, Кара-Сакал перестал сопротивляться. Он покорно позволил красноармейцам связать себе руки и был удовлетворен тем, что для его охраны и конвоирования Кольчугин сразу же назначил пятерых конников. Скрученный крепкими волосяными веревками, Кара-Сакал стоял посередине чайханы, глядя на всех злыми глазами попавшего в западню зверя. Мимо него тихо прошелестела паранджами небольшая группа женщин. Впереди торопливо убегала Саодат-ханум, закутанная в роскошную бархатную паранджу, а за нею семенили две ее подружки. Только они не решились в этот день открыть свои лица перед народом.

Женщины Ширин-Таша выходили из чайханы с открытыми, хотя еще испуганными, но уже улыбающимися лицами. На полу в чайхане валялась целая груда тряпья. Женщины не захотели взять с собой только что сброшенные паранджи.

Наиболее решительные из женщин разрывали свои паранджи и, проходя мимо Кара-Сакала, кидали клочья их в лицо бандиту.

– На, подавись нашей тюрьмой!! Возьми с собой в могилу остатки нашего позора, убийца женщин!! – звучали гневные голоса.

Чайхана опустела. Только зобатый чайханщик, кряхтя и шепча молитвы, собирал с пола клочья рваного тряпья и сносил их к очагу.

Первым, кого увидел Кольчугин, выйдя вслед за женщинами из чайханы, был Саттар. Старый кузнец стоял с еще красными от слез глазами, но лицо его было спокойно. На вопрос Кольчугина о Розии-биби он радостно ответил:

– Сто лет жить вашему доктору, товарищ командир. Он говорит, что моя старушка скоро поправится. Пуля совсем неглубоко попала. Только поверху прошла. Спасибо доктору. Очень хороший советский доктор. И, помолчав немного, просительным тоном продолжал: – Товарищ командир! Народ просит вас отдохнуть в Ширин-Таше. Уже на весь ваш полк плов варить начали. – Понизив голос, кузнец добавил: – И кто бы мог подумать, что курбаши Кара-Сакал – это наш Тургунбай, зять Абдусалямбека. Он ведь уже больше четырех лет, как из Ширин-Таша убежал. Говорили, что в Афганистан ушел. Самый богатый, самый правоверный мусульманин был. Дочь родную в могилу загнал: женой ишана не соглашалась быть. Когда он на дочери Абдусалямбека женился, со всей Ферганской долины богатеи на свадьбу приезжали. Он и сейчас с женами Абдусалямбека в чайхану пришел.

Кузнец помолчал, словно боясь договорить что-то, затем, решившись, скороговоркой закончил: – Абдусалямбека мы тоже связали. Вы его, пожалуйста, с собой заберите. Пусть его советский суд вместе с Кара-Сакалом судит. Ладно?

– Ладно! Возьмем, – пообещал Кольчугин. – Все?

– Нет, еще не все! Еще одно дело есть, – уже громко заговорил Саттар. – Дехкане хотят новый Совет сами выбрать. Вечером собрание будет. Народ просит вас доклад сделать. – И вопросительно взглянул на комполка.

Кольчугин рассмеялся.

– Ну, дипломат! Вначале про плов, затем про Абдусалямбека, а потом уже про собрание. Ладно. Проведем дневку в Ширин-Таше. Собирай вечером народ, доклад сделаю. И женщин зови. Пусть без паранджи приходят. Ладно?

– Конечно, без паранджи, – торопливо согласился Саттар, но, подумав, добавил: – не все, конечно… Саодат-ханум, например… А наши женщины паранджу больше никогда не наденут!

На трассе

– Вставай, Ардо! Пора! Ребята, наверное, перемерзли. Вставай!

– М-м-м! Рано! Еще немного поспим и пойдем.

– Вставай, вставай, нечего тут… Ребятам тоже поспать надо! Сейчас половина второго. Как раз время. Вставай.

– Ладно, встаю, – недовольно проворчал Ардо Мальян, черноволосый курчавый юноша, протирая глаза. Из-под одеяла он, однако, не вылез. В сарае, приспособленном под жилье для студентов, приехавших на стройку канала, было холодно, почти так же, как и на улице. А на дворе стоял февраль.

Убедившись, что Ардо проснулся, будивший его студент, забрав из-под своей подушки полотенце и мыльницу, вышел из сарая. Стояла темная холодная ночь. На черном бархате неба горели яркие крупные звезды. Хотя в Ферганской долине зима мягкая и почти бесснежная, все же февральские ночи даже здесь остаются холодными.

Юноша, выйдя из сарая, подошел к звеневшему в темноте арыку, оббил каблуком сапога ледяную кромку около берега и, наклонившись, начал умываться.

Студеная вода обжигала кожу, но он старательно вымыл лицо и шею, крепко вытер их жестким холщовым полотенцем и почувствовал, что последние остатки сна бесследно улетучились. Ночь не казалась уже такой холодной, да и темнота была не очень густой. Студент отчетливо различал контуры строений селения, расположенного в полукилометре от сарая, темные купы деревьев, беловатую полосу песчаной дороги, ведущей к трассе канала. По этой дороге сейчас они с Ардо пойдут на смену товарищам.

Вспомнив про Ардо, юноша недовольно поморщился. «Не выходит умываться. Видимо, опять заснул», – подумал он.

– Вот соня. Ну, я тебе сейчас устрою… – проворчал он и, зачерпнув в крышку целлулоидной мыльницы немного воды из арыка, быстро вошел в сарай.

Ардо и в самом деле не думал вставать. Закутавшись с головой в одеяло, он сладко похрапывал, не чувствуя надвигающейся грозы.

Вошедший с улицы быстро шагнул к спящему товарищу, сдернул с него одеяло и безжалостно вылил за ворот другу ледяную воду.

Ардо вскочил, как ужаленный.

– Ой, черт Алешка! Самый настоящий черт!

– Ладно, ладно! Одевайся! Потом доругаешься, – добродушно посмеивался Алексей.

– Нет, это настоящее свинство, – ругался Мальян, поспешно одеваясь. – С такими, как ты, у нас на Кавказе знаешь, что делают?

– Что? – заинтересовался Алексей.

– Рэжут! – свирепо буркнул Ардо и, натянув сапоги, отправился умываться.

Через четверть часа оба студента уже шли по песчаной, крепко укатанной дороге. Коренастый, широкоплечий Мальян был, как всегда, весел и, засунув руки в карманы, шагал, что-то насвистывая. Большой поклонник музыки, он был совершенно лишен музыкального слуха. Это, однако, не мешало ему постоянно что-нибудь напевать или насвистывать, доводя до отчаяния всех, кто имел несчастье слушать его вокальные упражнения.

Высокий и худощавый Алексей Смирнов шел рядом с другом неторопливой, но спорой походкой человека, привыкшего много ходить.

Они были ровесники и пришли в университет не со школьной скамьи. Ардо Мальян – с одной из восточных железных дорог, где он считался неплохим машинистом, а Смирнов – из Красной Армии.

Друзья уже прошли с километр.

Дорога, до сих пор пролегавшая через пустые, по-зимнему неуютные поля, дошла до места работ и здесь, упершись в новую, высотой метров в двенадцать, дамбу, сразу разбежалась десятком слабо укатанных дорожек-времянок. Каждая такая времянка вела на участок какого-либо из работавших здесь колхозов.

К ночной свежести воздуха примешивался острый сыроватый запах свежевырытой земли.

Друзья поднялись на дамбу и пошли по ней вдоль русла будущего канала.

Из-за горизонта выкатилась огромная и красная, как бухарский медный таз, луна. Медленно всползая по небосводу, она через четверть часа залила всю округу ярким светом.

При свете луны намечавшееся ложе канала казалось совсем не похожим на то, которое студенты привыкли видеть днем во время работы.

Русло канала было выбрано уже почти на проектную глубину. Только кое-где на дне уступами чернели еще не раскопанные слои земли. Словно остатки древних колонн, возвышались «попы» – столбы почвы, оставленные для замера. Алексею отсюда, с дамбы, казалось, что он видит не результат недавней работы огромного коллектива людей, частичкой которого был он сам, а руины какого-то древнего сказочного города. Резкая светотень от луны еще более усиливала это впечатление нереальности.

Студенты шли по участку Северного Ферганского канала, на котором земляные работы начались раньше, чем в других местах трассы.

Однако с каждым десятком метров дамба делалась все ниже и вскоре почти совсем исчезла. В этом месте канал, проходя через возвышенность, врезался в землю. Здесь уже не лопата, а кирка, лом и аммонал прокладывали дорогу каналу, так как под тонким слоем почвы строители наткнулись на сплошной массив гранита.

Еще несколько шагов – и последние кучи раскопанной земли остались позади. Мальян и Смирнов оказались у подножия довольно высокого отлогого холма. Чуть справа от намеченного пути канала, на самой макушке холма, чернело какое-то приземистое массивное строение. Друзья остановились и с минуту вглядывались в раскинувшийся перед ними каменистый пустырь.

– Где вы, братцы-кролики? Не слопал ли вас дядюшка-волк? – негромко, но нарочито встревоженным голосом спросил Мальян.

– Здесь. Идите сюда, – так же негромко отозвались сзади.

Пришедшие оглянулись на зов. Около последнего замерного столбика на куске старой кошмы лежали то двое, на смену которым пришли Мальян и Смирнов. Место было выбрано очень удачно. Самый зоркий человек мог бы десятки раз пройти мимо невысокого земляного столбика и не заметить, что около него несут вахту часовые трассы.

Чернышев и Мухамедов не встали с кошмы, а подождали, когда Мальян и Смирнов подошли к ним.

– Что нового? – спросил Мальян, усаживаясь на кошму около Чернышева. Он сразу же подвинул к себе тульскую двустволку, лежавшую под рукой у товарища.

– Все спокойно, – негромко ответил Чернышев. Худощавый, с виду почти мальчик, он очень серьезно относился к обязанностям часового и старался отвечать по-военному коротко. Ночное дежурство на трассе казалось ему романтичным приключением.

– Замерзли? – спросил Алексей, присев на замерный столбик.

– Ну, с чего нам мерзнуть, – ответил Чернышев. – У меня меховая куртка, а у Саида фуфайка на вате. Да ты что уселся на столбик? – забеспокоился он. – Садись на кошму. Демаскируешь.

Смирнов послушно пересел.

Чернышев не мог лежать молча. Его распирало or мальчишеского желания рассказать все, что случилось в часы дежурства.

– Понимаете, товарищи? – горячо заговорил он. – Мы все время следили. Ни минутки не спали. На трассу никто не выходил. Только в мечети кто-то плакал. Я хотел сходить посмотреть, но Саид не пустил.

– Что такое, Саид? – сразу насторожился Алексей. – Кто плакал?

Молчавший до сих пор Мухамедов ответил не сразу, и Алексей почувствовал, что тот чем-то встревожен. Некоторое время Саид вглядывался в черневшую на холме мечеть, словно ожидая чего-то, и затем уже заговорил:

– В мечети не плакали. В мечети стонали и, по-моему, ругались, нет, не ругались… грозили, нет и не грозили, а как это… – Саид замялся, подыскивая подходящее по смыслу русское слово.

– Ну, ну, – торопил Мальян. – Угрожали? Запрещали?.. – подсказал он товарищу.

– Нет, не то, – отмахнулся Саид. – Вот-вот, вспомнил… Проклинали.

– Кого? – в один голос спросили все трое.

– Плохо разобрал, – сконфуженно признался Саид. – Далеко, да и кричали-то не сюда, а в ту сторону. – Он махнул рукой в направлении селения, расположенного за холмом.

– Ты считаешь, что это тоже провокация? – спросил Мальян.

– Да, – без раздумья ответил Саид. – Вчера колышки вытащили, сегодня кричали. Это все одна работа.

– А что ты мне сразу не сказал? – обиженно заговорил Чернышев. – Я предлагал: «Пойдем!», а ты ответил, что это просто так и уходить с трассы нам нельзя.

– Не сердись, Ваня, – обнял товарища за плечи Саид, – Ходить туда было не надо. Мы бы спугнули тех, кто там кричал. Их по-другому ловить нужно.

Но в разговор горячо вмешался Мальян.

– Сейчас надо сходить в это гнездо и посмотреть, что там за крикуны развелись. Ждать нечего. Двое могут остаться на трассе, а двое пойдут…

– Не горячитесь, Ардо. Сегодня, по-моему, ничего делать не следует, – перебил друга Алексей. – Кругом местность открытая, к мечети незаметно не подойдешь – увидят. Да и те, что там голосили, наверное, уже убрались восвояси. Давно они кричали? – спросил Алексей Саида.

– Часа два тому назад, – подумав, ответил Саид.

– Ну вот видишь, – продолжал Алексей. – Завтра мы узнаем, о чем кричал новоявленный «диктор» из мечети, и решим, что делать. Пусть Саид и Ваня идут спать, а днем мы обо всем сговоримся. Согласны?

Студенты-историки привыкли считаться с мнением Алексея. Каждый чувствовал в характере Алексея Смирнова что-то такое, что заставляло подчиняться этому всегда спокойному юноше. Недаром до университета Алексей прослужил несколько лет в армии, в пограничных частях. С первых дней поступления в университет к этому высокому светловолосому не по годам серьезному юноше хорошо подошло неизвестно кем придуманное прозвище «Чекист». Прозвище прижилось. На смежных факультетах мало кто знал Алексея Смирнова, но всем студентам хорошо был известен Алеша-чекист – парторг истфака. С первых же дней учебы в университете Алексей стал бессменным парторгом факультета.

И сейчас все трое согласились с его мнением. Мухамедов и Чернышев ушли, а Мальян и Смирнов остались охранять трассу.

Ночное дежурство на трассе никогда и никем не предусматривалось. Строительство мощных оросительных каналов в Узбекистане было окружено такой любовью всего народа, что только самый отчаянный негодяй из затаившихся еще кое-где вражеских последышей осмелился бы нанести вред народной стройке.

Северный Ферганский канал, начатый в феврале 1940 года, был одной из народных строек. Сто тысяч колхозников вышло на трассу, чтобы за тридцать штурмовых дней прорыть многоводный канал длиною в сто сорок четыре километра. Низший и средний технический персонал народной стройки целиком состоял из студентов различных вузов республики. Десятниками на смежных участках работали и четверо знакомых друзей.

До вчерашнего дня работа шла нормально. Но вчера утром Алексей обнаружил, что ночью на трассе орудовали враги.

Глубоко вбитые в землю колышки, которыми размечалась на местности трасса будущего канала, были кем-то вытащены и вбиты в другие места.

Вредительство провел умный и опытный враг. Первые колышки были смещены всего на несколько сантиметров, но если бы это смещение оказалось не замеченным, то через полкилометра линия канала отошла бы от правильного пути на десятки метров.

Расчет врагов был прост. В народной стройке принимают участие сотни колхозов. Не все они начали работу в один и тот же день. Если на участках передовиков работа уже давно развернулась, то бригады замешкавшихся колхозов только начали выброску первых кубометров грунта, и у них трасса канала была обозначена лишь мало заметными колышками. Удайся врагу подлый замысел, и вместо стройной линии канала по Ферганской долине протянулась бы рваная цепь глубоких рвов с расходящимися в разные стороны концами.

Алексей сразу же заметил неточность. Чутье подсказало, что это не случайная ошибка, допущенная при разметке трассы канала. Без лишнего шума были вызваны возглавляющие стройку инженеры, трассу выровняли, и затея врага сорвалась. Колхозники, работавшие на стройке, даже не заметили нависшей было над каналом опасности.

Но студенты-десятники по инициативе Алексея решили взять неразработанные участки трассы под строгий надзор.

Лежа на кошме рядом с Мальяном, Алексей смотрел на залитый белым лунным светом каменистый отлогий склон холма и на черневшую вдали мечеть. Через несколько дней этот холм будет прорезан глубоким руслом капала. Сейчас трасса пролегла почти через вершину холма, всего на два десятка метров левее мечети. Но так ли пройдет канал? Алексей знал, что, возможно, будет принят другой вариант.

Мечеть не представляла собой никакой исторической ценности. Вокруг нее по всей обширной вершине холма раскинулось старое, давно заброшенное кладбище. Правительство республики предложило жителям селения Бустон, лежащего по ту сторону холма, перенести кладбище на другое место и брало на себя все расходы. Бустонцы согласились, но перед самым началом работы неожиданно обратились к правительству с просьбой не трогать кладбище, а канал провести у подножия холма.

Алексей знал, что через два дня в Бустон приедет один из руководителей республики и здесь, на месте, разрешит возникший конфликт. Алексея возмущала мысль о том, что из-за старого кладбища безукоризненно прямая линия канала, быть может, будет здесь изогнута в отлогую дугу, и левую дамбу придется делать целиком насыпной. А насыпная дамба, и как раз левая дамба, на которую в изгибе дуги напор воды будет особенно силен, всегда таит в себе опасность прорыва. «Не пролезли ли в Бустон враги? Не они ли используют отсталые настроения отдельных людей? Что-то очень уж подозрительна любовь колхозников к старому, заброшенному кладбищу», – подытожил свои размышления Алексей.

– А все же я никак понять не могу, зачем понадобилось какому-то негодяю переставлять колья на трассе, – прервал молчание Ардо. – Прежде всего, с какой целью? Ведь все равно канала они бы не загубили. Пусть бы даже мы и не сразу заметили вредительство.