Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Владимир Мильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

Покурили молча. Злобин, тщательно вдавив окурок в землю, поднялся и негромко сказал:

– Ну, я пошел к пулеметчикам на тропе. У них буду.

– Ладно. Смотри там в оба. Чтоб не заснули, – так же негромко ответил Ланговой, поднимаясь с земли.

Обойдя гробницу, он остановился над обрывом, постоял с минуту, затем сел на шершавый камень, еще хранивший теплоту солнечных лучей.

Рассмотреть что-либо внизу было невозможно. Чернота. Ни огонька, ни контура скал, ничего. Только густая, почти ощутимо плотная темень, из глубины которой доносился сейчас особенно сильный шум горных речек.

Ланговой с наслаждением вдыхал прохладный, чуть сыроватый ночной воздух. Впереди и под ногами чувствовалась непривычная пустота, ничем не заполненное беспросветное черное пространство. Где-то в подсознании змеилось предательское желание оттолкнуться от шершавой скалы и скользнуть вниз, ногами вперед, в эту темную теплую пустоту. Ланговой усмехнулся и невольно отодвинулся от обрыва.

– Ох, какой я умный, нашел место для отдыха! – проворчал он. – Тут, если вздремнешь, так действительно загремишь вниз прямым сообщением.

Вдруг ему показалось, что он слышит крик. Ланговой прислушался. Но грохот речек поглощал все остальные звуки. И все же Ланговой был уверен, что сквозь речной шум он различает крики и плач, доносившиеся снизу.

«Наверное, бедноту в селении грабят, сволочи, – подумал он. – Днем не решались: боялись наших пулеметов. А ночью чувствуют себя свободно. Пугануть их надо».

Но Ланговой не успел отдать приказания. Длинной очередью ударил пулемет, стоявший на гребне скалы, метрах в двадцати от гробницы. Видимо, и пулеметчик что-то расслышал сквозь ночной грохот речек.

– Молодец Кучерявый, – по «почерку» разобрал Ланговой. – Правильно поступил.

Пулемет после двух длинных очередей смолк, словно прислушиваясь.

Чутко слушал и Ланговой. По-прежнему мчались внизу речушки, наполняя всю котловину своим шумом, но Ланговой безошибочно определил, что, кроме них, ничто не нарушает тишину. Крики и плач в селении затихли.

Свернув папироску, командир прилег, чтобы свет спички не был виден в котловине. Но едва лишь он прикурил и втянул в себя первую струю крепкого махорочного дыма, как вдалеке негромко стукнул выстрел. Пуля прошла высоте над головой.

– Что такое? – удивился Ланговой. – Откуда бьют? Из котловины меня рассмотреть не могли.

Подумав, он несколько раз затянулся, не зажимая папироску в руке. Снова стукнул выстрел. Пуля, пролетев значительно ниже, чмокнулась за спиной в стену гробницы.

Теперь Ланговой заметил вспышку выстрела.

«Не из котловины, а с горы бьют, – подумал он. – Но ведь там почти отвес. Странно».

Между тем в дальнем конце ущелья, за котловиной, загорелись костры. Самих костров было не видно. Их скрывали скалы, громоздившиеся у входа в ущелье. Но зато четко вырисовывались сами эти скалы и края ущелья, освещенные снизу пламенем нескольких больших костров. Красные, то затухавшие, то ярко разгоравшиеся всполохи кровянили темно-серые склоны ущелья. Эти багровые отблески не оживляли картину ночи, а, напротив, делали ее еще более мрачной, еще более зловещей.

– Товарищ командир! Где вы? – раздался за спиной Лангового чей-то громкий шепот.

– Здесь я. В чем дело? – так же шепотом ответил Ланговой.

– Товарищ комиссар приказал доложить, что в ущелье и на тропе слышен шорох. Похоже, идут…

Ланговой вскочил и кинулся к пулемету на тропе. Опустившись на траву рядом с Злобиным, он настороженно вслушивался в ночные шорохи, доносившиеся со дна ущелья.

Было совершенно тихо, если не считать шума воды в речке. Ни человеческого голоса, ни лязга оружия. Рассмотреть что-либо на тропе из-за темноты было совершенно невозможно. Но вот еле слышно прошуршал по осыпи свалившийся с тропы камень. Вскоре сорвался второй. И снова тишина. Вот покатился еще один и, видимо, не маленький. Сомнений не было. На тропе враги.

– Ваня! – наклонившись к самому уху Злобина, прошептал Ланговой. – Давай к Палвану. Зажигайте. Кидать без команды, когда заработает пулемет. Действуй.

Злобин исчез. Ланговой лег рядом с пулеметчиком, чтобы не упустить момент, когда нужно будет открывать огонь.

Из ущелья за котловиной донеслось несколько выстрелов, а затем раздались резкие, ревущие звуки карная. Видимо, там начиналось пиршество.

Но Ланговой разгадал нехитрый замысел врага.

«Внимание отвлекают. Дураков ищут, – подумал он. – Просчитались бандиты… Сейчас мы вас угостим».

Теперь командиру отряда уже казалось, что он слышит тяжелое дыхание ползущих по крутой тропе басмачей. Он положил руку на плечо первого номера. Красноармеец не двинулся, казалось, застыл у пулемета, но Ланговой почувствовал, как сразу напряглось все тело пулеметчика.

Тяжелый камень сорвался с тропы шагах в десяти от гребня. Ланговой сжал плечо пулеметчика. Пулемет коротко прострекотал и сразу смолк. С тропы послышались стоны, яростная ругань, и пулеметчик, убедившись, что враг нащупан, ударил длинной очередью.

Одновременно над обрывом, недалеко от гробницы, вспыхнул клубок пламени, взлетел и стал описывать в воздухе огромные круги, с каждым кругом разгораясь все сильнее и сильнее.

Это Палван крутил над головой свою «гранату». Пламя уже охватило весь напитанный керосином узел, и от быстрого вращения огненный шар сливался в один ярко полыхающий круг.

До Лангового донесся крик Злобина:

– Кидай, чертушко! Сам взорвешься!

Описав дугу, огненный клубок упал у выхода из ущелья в котловину и сразу развернулся в пылающий костер, ярко осветивший ущелье. К костру кинулись басмачи и принялись затаптывать пламя. Но навстречу им из огня грохнули взрывы гранат, и басмачи свалились прямо в горящую траву.

А в ущелье царила паника. Рассчитывая неожиданным ночным налетом захватить осажденную гробницу, Курширмат собрал к подножью скалы все свои силы. По тропе басмачи поднялись почти до гребня, а остальные в ожидании своей очереди залегли в ущелье.

Сейчас все это воинство ислама сломя голову неслось вниз по ущелью к селению, падало от беспощадного огня красноармейских пулеметов и винтовок. Гранаты у подножья скалы уничтожали тех, кого из-за крутизны обрыва не могли достать пулеметы.

Короток, но страшен ночной бой. Через четверть часа последний из уцелевших басмачей скрылся среди дувалов селения. В ущелье и на тропе остались только убитые и раненые. Много их было. Всю ночь часовые на скале слышали стоны и причитания раненых. Молитвы перемешивались с яростными проклятиями, ласковые слова, призывающие дорогих и любимых, со словами самой грязной ругани.

Отпор, данный банде, воодушевил красноармейцев, тем более что в отряде не было потерь. Победа всегда вдохновляет. Однако Ланговой, после того как закончился бой, ушел в мазар и при свете принесенной из жилища хранителя мазара «молнии» осмотрел стены. Выстрелы со склона горы беспокоили командира.

Через полчаса после окончания боя, тщательно завесив окна гробницы, Тимур Саттаров и Палван с несколькими красноармейцами стали выламывать кирпичи из толстых стен передней комнаты мазара. Командир отряда распорядился приготовить к утру амбразуры для пулеметов. Одновременно Ланговой приказал Кучерявому собрать всю имеющуюся на площадке посуду, наполнить водой и снести в гробницу. Работа закипела.

Убедившись, что Злобин до утра намерен быть у пулеметов на тропе и, следовательно, единственный путь из ущелья на скалу для басмачей недоступен, Ланговой вернулся в помещение с надгробием. Хотя свет лампы, при котором работали Саттаров и Палван, едва проникал в эту комнату, все же и в ней окна были наглухо завешены.

Ланговой подошел к окну, выходящему в сторону котловины, и, осторожно отвернув край попоны, которой оно было завешено, попытался рассмотреть что-либо в глубине котловины. Но тотчас же грянул выстрел, и пуля ударилась в полуметре от головы командира. Он отскочил от окна.

– Вот черти, – вполголоса выругался Ланговой. – Здорово стреляют. Для ночного времени – прямо по-снайперски.

Сзади, из самого темного угла комнаты, раздался тихий, но полный ехидства смех пленного. Ланговой подошел к нему. Раненый лежал на спине, положив голову на свернутый в трубку войлочный потник. Изголовье получилось слишком высоким, и шея оказалась согнутой, отчего у Лангового вначале создалось впечатление, что раненый приподнял голову. Рядом с изголовьем стоял котелок с водой.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Ланговой.

– Что, метко стреляют воины ислама? – вместо ответа ехидно спросил раненый. – Еще немного и вы лежали бы рядом со мной.

– Не так уж метко, – стараясь говорить добродушно, ответил Ланговой. – Как видите, промахнулись, и рядом с вами я не лягу. Так все же, как вы себя чувствуете?

– Рана смертельна? – вопросом на вопрос ответил раненый.

– Безусловно, – помолчав, ответил командир отряда.

– Когда я умру?

Ланговой пожал плечами.

– Я не врач, – ответил он. – Мне кажется, что у вас очень крепкий организм, только поэтому вы до сих пор еще живы.

– Вот как, значит безнадежно, – тоскливо проговорил раненый и попытался отвернуться к стене. Но на это уже не хватило сил. Он медленно обвел глазами темное помещение, взглянул на Лангового и закрыл глаза.

– Скажите, кому адресованы письма, обнаруженные в вашем халате? – прервал Ланговой затянувшееся молчание.

Раненый вздрогнул. Приоткрыв глаза, он бросил на командира короткий тревожный взгляд, а затем снова сомкнул ресницы.

– Идите к черту, – свистящим шепотом ответил он.

– К черту вы попадете значительно раньше меня, – презрительно ответил Ланговой, а в голове мелькнула мысль: «Если рассердить, то, может быть, что-нибудь расскажет. А то так и умрет, не сказав ни слова». – И, пожалуй, для нас сейчас самое хорошее – убраться к черту, – продолжал он вслух. – Во-первых, не увидите, как мы разгромим ваших друзей – басмачей, во-вторых, сами не попадете в Ревтрибунал. А там вас по головке не погладили бы.

Пленный снова ядовито рассмеялся.

– Разгромить басмачей, как вы их называете, у вас не хватит силы. Я знаю, что сегодня вы отбили атаку воинов ислама, но завтра или послезавтра отбить не сможете: ведь у Курширмата очень много воинов и опытный помощник.

– Кто помогает Курширмату? – резко спросил Ланговой.

– Русский… – задыхаясь, но с прежним ехидством ответил пленный. – Офицер… капитан…

– Белогвардеец?

– Да!

– Значит, ваш уважаемый курбаши Курширмат может победно воевать только с мирными крестьянами, а для настоящей войны у него мозгов не хватает, – саркастически сказал Ланговой. – Вот он и купил в добавление к своей пустой башке голову какого-то прохвоста. Ничего. И ту и другую одинаково пробьет красноармейская пуля.

– Да, курбаши Курширмату помогает русский, капитан, дворянин, – заговорил раненый. Он начал спокойно, но это напускное спокойствие быстро исчезло, и он кончил раздраженно, бросая каждое слово, как ругательство. – И он не один. Нам многие помогут!.. Турция поможет! Афганистан поможет! Англия поможет! Вам не удержаться в Туркестане… Англия этого не потерпит! Вы… Вы…

– Дурак! – резко оборвал речь пленного Ланговой. – Слепой дурак! Народ Туркестана не оторвать от России, узбеков не оторвешь от русских, они поняли, где правда. Это вам да вашим дружкам-англичанам не удержаться в Туркестане. Вы красноармейцам Тимуру Саттарову, Палвану, Джуре Салихову расскажите про англичан да турок и послушайте, что они вам скажут, – уже совсем спокойно и насмешливо закончил он.

Это спокойствие окончательно вывело раненого из себя. Собрав последние силы, он рывком приподнял на локте свое уже умирающее тело и, брызгая слюной, опасливо поглядывал на дверь, за которой Саттаров и Палван долбили в стене бойницы, свистящим от ярости шепотом бросил в лицо Ланговому:

– Турки, англичане, американцы, кто угодно, только не вы!.. Мы заставим и своих… Смирим!.. Вам не справиться с Англией, ей Америка поможет!.. И мы… – храпя от бессилия и ярости, раненый откинулся на изголовье. Ланговой с настороженным интересом смотрел на него. Так смотрят на пойманную, но еще не обезвреженную ядовитую гадину.

– Готово, товарищ командир, – донесся из первой комнаты голос Тимура.

Ланговой поднялся.

– Ну, что ж, кончаем наш разговор. Благодарю за откровенность, хотя нового вы мне ничего не открыли. И так все ясно было. А письма, найденные в вашем халате, мы и без вас прочитаем, чтобы обезвредить и тех, кто вас послал сюда, – бросил он пленному и вышел из помещения.

* * *

В ущелье еще клубились косматые ночные тени, а на площадке у старого мазара уже наступило солнечное утро. Воспользовавшись ночной темнотой, несколько десятков басмачей вскарабкались на обрывы, залегли за камнями и с первым лучом солнца начали обстреливать вершину скалы. К полудню у Лангового два бойца было убито и несколько ранено.

Правда, басмачам не дешево достался этот успех. Красноармейцы на каждый выстрел бандитов отвечали градом пуль. Лучшие стрелки Курширмата навсегда остались лежать за острыми утесами или кувыркались вниз, чтобы расплющиться о валуны на дне котловины. Однако после полудня положение еще более изменилось к худшему. Басмачам удалось взобраться на вершину великана, господствовавшего над площадкой, занятой красноармейцами. Ланговой, в течение десяти минут потеряв еще двух бойцов, отвел оставшихся двенадцать красноармейцев в здание гробницы.

Отход прошел благополучно. Бойцы без суеты заняли места у окон, пулеметы настороженно выглядывали из пробитых за ночь амбразур, и старая гробница сразу превратилась в крепость. Сейчас отряду были не страшны ни ружейный, ни пулеметный огонь басмачей. Толстые стены гробницы, сложенные из жженого кирпича, могли быть разрушены только артиллерией, а ее у басмачей не было.

Определив каждому бойцу место и приказав стрелкам вооружиться трофейными английскими винтовками, патронов для которых было много, Ланговой все патроны русского образца передал пулеметчикам. Затем он обратился к красноармейцам:

– Товарищи! Нас всего двенадцать человек. Басмачей сейчас примерно раз в пятнадцать больше, но нас послал сюда рабочий класс не для того, чтобы считать врагов пролетарской революции, врагов трудового народа, а для того, чтобы безжалостно уничтожать их. Это наша задача, и мы ее выполним. Патронов у нас много, гранат тоже хватит, а к вечеру или по крайней мере завтра днем к нам на помощь придет отряд из города. Джура, наверное, уже добрался до штаба. Значит, будем бить врагов, сколько бы их ни было. Ясно? Вопросы есть?

– Все ясно.

– Вопросы мы басмачам зададим!

– Будем бить, – весело, хотя и не дружно, вразнобой ответили красноармейцы.

– Английскими пулями, из английских винтовок – по английским лакеям! – пришел в восхищение Кучерявый.

– А теперь остаться по одному бойцу у пулемета и по одному наблюдателю у каждой стены, а остальные могут отдыхать, – приказал Ланговой.

Командир отряда знал, что если басмачи сумеют прорваться на площадку, главный удар они нанесут по дверям мазара, так как проникнуть в гробницу через узкие окна мог бы только трехлетний ребенок.

Поэтому основные огневые средства отряда он сосредоточил в первой, меньшей комнате. Здесь в стенах были пробиты две амбразуры для пулеметов. В нижней филенке двери Кучерявый клинком вырезал длинную узкую щель для ствола третьего пулемета. Огонь трех ручных пулеметов в несколько минут мог смести с площадки все живое.

В большой комнате с надгробием амбразур совсем не пробивали. Да они здесь и не нужны. Огонь из окон вполне обеспечивал неуязвимость гробницы с этой стороны.

Свободные от нарядов люди расположились в этой комнате. В углу, отвернувшись к стене, лежал раненый. В суете на него не обращали внимания. Только сейчас подошедший к нему Тимур внимательно посмотрел в лицо лежащего и подбежал к командиру:

– Домулла совсем кончился. Мертвый лежит.

Труп был вынесен за стены мазара. Эту опасную обязанность взял на себя Палван. Пули басмачей, поднявших стрельбу с вершины утеса, не задели смельчака.

А бойцы горячо обсуждали создавшееся положение. Более всего их интересовало, как басмачи относятся к тому, что их святыня превратилась в красноармейскую крепость.

– Товарищ командир! – задал Ланговому вопрос Кучерявый. – Как по-вашему, будут басмачи стрелять по гробнице?

– По-моему, будут, – подумав, ответил Ланговой. – А впрочем, поживем – увидим.

– Нет, ни за что не будут, – горячо заговорил Тимур Саттаров. – Это место почти самое святое для узбеков. Курширмат побоится стрелять, а если и прикажет – джигиты откажутся. Ведь сюда все узбеки из Андижана, Бухары, Самарканда – все мусульмане молиться ходят. Очень святое место. Все муллы много лет учат народ: «Гробница великого Али – святое место». Я сам…

– Что? Не стал бы стрелять по гробнице? А если бы в ней засели басмачи? Как же, Тимур? – с любопытством и одновременно насмешливо спросил Кучерявый.

Тимур потупился. Все бойцы смотрели на него, ожидая ответа.

– Если бы командир приказал – стрелял бы… – медленно проговорил Тимур Саттаров. И все поняли, что не так уж легко было молодому узбеку выговорить эти слова. А он, подняв голову и поглядев в улыбающиеся лица друзей, вдруг оживленно закончил:

– Командир знает, что приказать…. Он отвечает!..

Злобин расхохотался.

– Молодец, нашел выход! – проговорил он, дружески потрепав по плечу смущенного красноармейца. – Значит, все-таки стрелял бы. Это самое главное. А религиозный дурман, привитый с детства, выветривается не сразу. Недаром говорят: «религия – опиум для народа». Но выветривается. Вот закончим войну с басмачами – объявим войну темноте народной. Всем народом за парты сядем. Учиться будем. Тогда и религия силу потеряет. Наука – она, брат, враг религии. Тебя вот, Тимур…

– Товарищ командир! Басмачи поднимаются по тропе! – доложил, заглянув в дверь, красноармеец.

Все без команды заняли свои места. Ланговой прилег у одной из амбразур рядом с пулеметчиком. Злобин остался в главном помещении гробницы.

Оглядывая через амбразуру опустевшую площадку, Ланговой с сожалением подумал: «Если настоящая драка начнется, много лошадей перебьем, не смогли всех за постройку спрятать». – Мысль промелькнула и исчезла, оттесненная более важными событиями.

Над обрывом у тропы появилась голова в серой грязной чалме. На сильно загоревшем, почти черном лице выделялись широко открытые испуганные глаза, со страхом озиравшие пустынную площадку. Видимо, это был разведчик.

С минуту басмач внимательно осматривал стену гробницы. Низко прорубленные амбразуры были скрыты от его глаз неровностями почвы, а бойцов, стоящих наготове у окон, он разглядеть не мог.

Видимо, удовлетворенный осмотром, басмач что-то сказал стоящим ниже его людям, и сразу же рядом с его головой показалось еще с полдесятка голов в таких же грязных чалмах.

Убедившись, что площадка безлюдна, разведчики вскарабкались сами и тотчас же стали помогать подниматься идущим за ними. Не прошло и пяти минут, как несколько десятков вооруженных басмачей стояло на площадке. А снизу все шли и шли новые чалмоносцы.

Бойцы с нетерпением поглядывали на Лангового, ожидая команды. А тот спокойно наблюдал, как увеличивалось количество врагов на площадке у тропы. И только тогда, когда число их дошло примерно до полусотни, Ланговой громко сказал:

– Стреляет только пулемет Горлова! Стрелкам вести огонь по одиночным басмачам, которые побегут к постройкам. А ну, – обратился он к рядом лежащему пулеметчику. – Дай им, Горлов, повестку. Огонь!!!

Всего с полминуты строчил пулемет, а на площадке и у тропы не оказалось ни одного живого человека. Только тела убитых напоминали о неудачной попытке басмачей.

Вторичная неудача, видимо, довела басмачей до крайней степени ярости. Пули одна за другой расплющивались о кирпичи, оставляя на стене светло-розовые щербины.

Стрельба басмачей по гробнице привела бойцов осажденного отряда в веселое настроение. Они, лукаво усмехаясь, посматривали на смущенного Тимура Саттарова.

Первым не выдержал Кучерявый.

– Слушай, Тимур, – окликнул он товарища. – Ты покричи басмачам в окно. Зачем они в гробницу стреляют? Святой Али обидеться может.

– Не кричи, Тимур, не надо, – с серьезным видом уговаривал Саттарова пулеметчик Горлов. – Басмачи-то, видать, бога перестали уважать. А вот когда они полезут опять в атаку, тогда этот ваш святой им покажет кузькину мать. Из моего пулемета всыплет по первое число. Покарает, одним словом. Святым кулаком по их окаянным шеям отвалтузит.

Тимур долго крепился, но когда рябоватый Авдеенко с невинным видом осведомился у него, как он думает, знает ли хранитель гробницы, что басмачи стреляют по святой могиле, – терпению Тимура пришел конец.

– Знает, конечно, знает, – побагровев, звенящим от ярости голосом ответил он. – Этот старый козел все знает. Если бы здесь сейчас сидел Курширмат, ишан Исмаил Сеидхан запрещал бы красноармейцам-мусульманам стрелять по гробнице. Он бы сказал: «Гробница святая. Аллах накажет всякого, кто выстрелит по гробнице». А теперь он разрешает, шакал вонючий.

– Так-то вот, друг, – подытожил Авдеенко. – Значит, и ваши попы бога против революции науськали нынче. Что русский поп, что узбекский мулла, – один черт. Правильно товарищ комиссар говорит: опиум!

Хотя внутрь мазара пули залетали редко, все же Ланговой, оставив у амбразур и окон только наблюдателей, разместил остальных бойцов в наиболее недоступных для пуль местах.

Потянулись томительно длинные часы осады. Солнце лениво ползло по небу, и так же медленно текло время для красноармейцев, лишенных возможности действовать. В небольшом помещении гробницы, приютившем двенадцать человек, было душно.

Томила жажда. Но Ланговой еще в самом начале осады приказал:

– По две кружки на бойца в сутки и ни капли больше. За раздачу ответственный Кучерявый.

Наконец день начал угасать. Сумерки уже ползли по дну ущелья, но вверху на скале все еще было светло.

Ланговой поставил бойцам задачу: как только стемнеет и басмачи не смогут вести сверху прицельного огня, всем занять на площадке старые места и быть готовыми к отражению нового ночного штурма.

Вдруг пулемет Горлова коротко прострекотал.

– В чем дело? – крикнул Ланговой, находившийся в этот момент в комнате с надгробием.

– Товарищ командир! Несколько басмачей вскочили с тропы на площадку и залегли за убитым, – доложил Горлов.

Ланговой нахмурился. Злобин пристально посмотрел на него и покачал головой.

– Недаром, Ваня, говорят, что Курширмат достал себе где-то опытного вояку в помощники. Просачиваться начинают. Что ж, – Ланговой посмотрел на быстро темневшее небо, – минут через пятнадцать контратакуем.

– Еще двое перемахнули! – встревоженно доложил пулеметчик.

Ланговой решил не ожидать полной темноты.

– Приготовиться к контратаке! – скомандовал он, вынул из коробки трофейный маузер и зарядил его.

Но контратака сорвалась. По дверям неожиданно ударил нестройный залп. С десяток пуль, пронизав ветхую дверь, с негромким хрустом ударилось во внутреннюю стену старого мазара. Красноармеец, подошедший к дверям, чтобы распахнуть их, свалился, как подкошенный.

Злобин кинулся к упавшему, Ланговой – к пулемету.

Раненый быстро терял силы. Злобин поднял его на руки и отнес во вторую комнату.

А бой уже начал разгораться.

Выглянув в амбразуру, Ланговой сразу же понял, что произошло.

Подобравшись к самому обрыву, басмачи под защитой огня первых пяти-шести человек, укрывшихся за трупами, лавиной ворвались на площадку и сразу начали бить из винтовок по дверям и окнам гробницы.

– Пулеметы! Огонь! – скомандовал Ланговой.

Темнота начала заливать и площадку. По вспышкам выстрелов Ланговой мог судить, что, несмотря на пулеметный огонь, число басмачей на площадке с каждой минутой увеличивается.

Правда, они не решались приближаться к мазару и, одолев подъем, сразу же кидались к абрикосовым деревьям. Быстро нахлынувшая темнота помогла басмачам.

Прекратив шквальный огонь, Ланговой приказал пулеметчикам бить по одному короткими очередями. Бойцы из окон стреляли по вспышкам вражеских выстрелов.

Сквозь редкие перерывы в пальбе с площадки стали доноситься вопли и крики раненых.

В темноте к Ланговому подполз Злобин.

– Сколько? – коротко спросил Ланговой.

– Убит один, ранено трое. Ранения легкие, бойцы остались в строю, – ответил комиссар.

– Перехитрила нас, Ваня, эта сволочь, – сказал, понизив голос, Ланговой – Поздно контратаковать. В темноте они нас своей численностью сломят.

– Контратаковать нельзя, – согласился Злобин. – А вылазку сделать надо.

– Только с гранатами и ползком.

– Правильно, с гранатами.

– Работать будет один правый пулемет, а мы зайдем слева.

– Правильно. Только почему мы зайдем? На вылазку поведу бойцов я. А ты, командир, останешься здесь с остальными силами.

– Ну, нет, Ваня! Командир должен идти с бойцами первым.

– Не спорь, дружище! В командных правах мы равны, а в партии я вдвое больше тебя нахожусь. Не спорь, я тебе как коммунисту говорю.

Препираясь, командир и комиссар кричали, по очереди прикладывая губы к уху друг друга. От винтовочной и пулеметной стрельбы в каменной коробке гробницы стоял беспрерывный, все заглушающий грохот.

Крикнув в ухо Ланговому:

– Ну, я пошел! Возьму с собой пять человек, на каждого по две гранаты! – Злобин отполз в сторону.

Отдав приказ пулеметчикам, Ланговой подполз к двери. Около нее уже возился Злобин с Кучерявым. Один за другим проскользнули ползком через чуть приоткрытую дверь пять человек. Последним, крепко пожав Ланговому руку, выполз Злобин.

Напрягая изо всех сил голос, Ланговой подал команду о прекращении винтовочного огня. Сейчас работал только один правый пулемет Горлова.

Потихоньку, словно уставая, стал затихать и огонь басмачей.

Приоткрыв двери, Ланговой оперся подбородком на шершавый, истоптанный тысячами ног порог и, напрягая зрение и слух, пытался определить, далеко ли находятся вышедшие на опасное дело товарищи.

Но рассмотреть или услышать что-либо было невозможно.

Медленно текли минуты. Ланговому уже начало казаться, что все гранатометчики угодили прямо в лапы басмачей.

«Вот подожду еще одну минуту и, если ничего не будет, тогда…» – подумал он, сам еще не зная, что он «тогда» предпримет.

Первая граната взорвалась как раз в тот момент, когда Ланговой уже окончательно поверил в гибель товарищей.

– Командная! – не удержался и крикнул он. – Комиссар кинул!

Тотчас же взорвались и пять остальных. Дикий вопль ужаса и боли заглушил грохот разрывов.

Вслед за первой очередью поднялась вторая из шести огненных столбов, и Ланговой, вскочив на ноги, крикнул:

– Горлов! Давай длинными!

Через четверть часа все участники вылазки вернулись обратно.

Последним, немного отстав от других, приполз Палван. Переваливаясь через порог, он тихо застонал.

– Что с тобой? – окликнул Злобин. – Ранен?!

– В ногу попали, – сдерживая стон, ответил красноармеец. – Еще когда вперед ползли.

– Почему же ты не вернулся? – рассердился комиссар.

– Зачем вернуться?! – искренне удивился Палван. – Пуля в ногу попала, а гранату я рукой бросаю. Руки у меня не ранило.

Авдеенко на ощупь начал бинтовать тихо стонавшего товарища.

Посоветовавшись с комиссаром, Ланговой выслал Кучерявого и Саттарова в секрет. Вооружившись гранатами и трофейными маузерами, бойцы уползли в темноту.

Ланговой приказал полностью прекратить стрельбу. Смолкли, словно по уговору, и винтовки басмачей.

В мазаре было темно и тихо. Умолк после перевязки и Палван. Не веря наступившей тишине, Ланговой выслал за двери еще двух дозорных.

Потекли медленные ночные часы. Вдруг лежавший у пулемета Горлов окликнул Лангового:

– Товарищ командир! Вас кричат!

Ланговой открыл дверь. Сквозь стоны валявшихся на площадке раненых доносилось:

– Командир Лангово-о-ой!!

«Вот сволочи. Даже фамилию узнали», – усмехнулся про себя Ланговой и крикнул в открытые двери:

– Что вам надо?

– К вам направляется парламентер! Не стреляйте. Согласны принять парламентера?

– Ну, как, комиссар, примем парламентера? Комиссар, где ты? – позвал Злобина Ланговой.

– Здесь я. Ладно, пусть присылают – будем время тянуть. Дипломатию разведем, – ответил из глубины гробницы Злобин.

– Парламентера примем! Присылайте! – крикнул Ланговой басмачам.

– Обещайте не стрелять по парламентеру и отпустить его обратно! – доносилось из темноты.

– Обещаем!

Неожиданно на дальнем конце площадки, под абрикосовыми деревьями, мелькнул электрический свет.

– Смотри-ка, – удивился Ланговой. – Парламентеры воинства ислама имеют возможность выполнять свои обязанности при электрическом свете. Интересно.

– Всяко бывает, – проворчал Злобин. – Не из своего интендантства снабжаются. Но этот стрекулист напрасно думает, что фонарик поможет ему рассмотреть у нас что-либо.

Парламентер шел медленно, осторожно обходя раненых и убитых.

Когда до дверей осталось не более десяти шагов, Ланговой громко приказал:

– Выключите свет. Дальше вас проведут в темноте наши люди.

Фонарик погас. Два красноармейца провели парламентера во внутреннее помещение и усадили около надгробия.

– Могу ли я зажечь свет? – по-русски спросил парламентер.

– Положите фонарик на пол вниз рефлектором и включите, – разрешил Ланговой.

Слабо щелкнул выключатель.

Освещенный жидким, приглушенным светом, около надгробия в привычной позе, опираясь локтями о колени подогнутых ног, сидел хранитель мазара ишан Исмаил Сеидхан.

Несколько минут все молчали. Ланговой и Злобин были поражены нахальством святоши, а старик пытался рассмотреть что-либо в полутьме. И в гробнице, и за ее стенами стояла тишина.

– Зачем вы пришли? – первым задал вопрос Ланговой.

– Главнокомандующий автономного правительства Туркестана… – начал старик.

– Такого мы не знаем, – резко оборвал старика Злобин. – Говорите прямо – главарь шайки головорезов-басмачей курбаши Курширмат послал вас…

Старик, помолчав, продолжал:

– Мне поручено передать вам предложение сложить оружие, прекратить кровопролитие и сдаться. Мы обещаем вам, после того как вы сложите оружие, беспрепятственно пропустить вас через ущелье в долину. Мы просим вас подумать об этом и не решать сгоряча. Вы окружены. Выхода у вас нет.

Хранитель гробницы говорил громко, на русском языке, стараясь, чтобы его слышали все красноармейцы отряда.

– Все? – холодно, с оттенком пренебрежения спросил Ланговой.

– Я сказал все. Выхода у вас нет. Сдавайтесь.

– Теперь слушайте наш ответ, – тоже громко заговорил Ланговой. – Наш отряд в этом районе гор является единственным полномочным представителем Советской власти. Я, как командир отряда, приказываю, слышите, не прошу, а приказываю курбаши Курширмату немедленно сложить оружие, распустить рядовых басмачей, а самому, вместе со своими приближенными, явиться ко мне для того, чтобы под конвоем отряда следовать в распоряжение Ревтрибунала. Добровольная сдача будет зачтена курбаши и всей его своре при определении Ревтрибуналом меры наказания. Ясно? Вы тоже должны будете явиться вместе с курбаши Курширматом.