Текст книги "Сотворение мира.Книга первая"
Автор книги: Виталий Закруткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)
Врангель поднимал к глазам руку, сгибал пальцы и, рассматривая остро подрезанные ногти, продолжал тихо:
– Наша рука… должна стать карающей десницей… Поименованных в списке большевистских эмиссаров мы уничтожим любым способом: взрывом поезда, который будет следовать в Геную через Германию… или надлежащими действиями отдельных лиц, вооруженных револьверами с разрывными пулями…
Однажды вечером генерал Климович доложил Врангелю, что прибывший из Болгарии есаул Гундоровского казачьего полка Гурий Крайнов просит принять его по весьма важному делу.
– Я с ним беседовал, – сказал Климович. – Этот человек может принести немалую пользу. Он готов на все и желает только получить личное одобрение вашего высокопревосходительства.
– Хорошо, – кивнул Врангель, – попросите его.
Не вставая из-за стола, барон протянул вошедшему Крайнову руку, зорко взглянул в изможденное лицо есаула и сказал, значительно растягивая каждое слово:
– Мне доложили о вас. Я ценю ваше желание послужить делу спасения родины. Мы предоставим вам возможность совершить святой подвиг.
Он повернулся к стоявшему у стола генералу Климовичу:
– Выпишите есаулу три тысячи динаров, прилично оденьте его и познакомьте с этим…
– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! – щелкнул каблуками генерал Климович.
В этот же вечер Крайнова вежливо проводили в отдельный флигель, скрытый в глубине сада. Там его встретил высокий человек с лошадиным лицом и водянистыми, безжизненными глазами. С трудом ворочая длинной челюстью, поглаживая зализанные остатки белесых волос, человек сказал Крайнову деревянным голосом:
– Мы поедем вместе с вами. Меня зовут Морис Морисович Конради. Заходите, пожалуйста.
4
В то время мыкался, скитался по земле бедствующий народ. Тысячи немцев, чехов, австрийцев, китайцев, болгар, эстонцев бежали за океан, в Америку, а там их томили в карантинных тюрьмах на острове Элис-Айленд, прозванном «Островом слез»… Тысячи эмигрантов – итальянцы, японцы, французы, ирландцы, сербы – умирали от дизентерии в Бразилии, Канаде, Аргентине. Тощие, как скелеты, покорные судьбе, тысячами гибли голодные индусы. Мексиканцы, негры, поляки откочевывали в Оклахому, Техас, Миссури, жили в товарных вагонах, умирали под мостами от тифа. Американцы-батраки бродили по картофельным полям Вайоминга и Монтаны, ползали в воде на плантациях Хеммонтона, питались гнилой требухой, спали в ящиках на берегу озера Мичиган.
Многие люди верили в то, что всемогущий бог в незапамятные времена сотворил мир. Они чтили священные книги, в которых было написано, что бог создал мужчину и женщину и сказал им: «Наполните землю и господствуйте над ней, и обладайте рыбами морскими, и зверями, и птицами небесными, и злаком, порождающим семя, и деревом плодоносящим».
Однако люди не обладали ничем – ни землей, ни рыбами, ни злаками. Всеми богатствами владели немногие, те, у которых были деньги и власть. Для того чтобы удержать в своих руках земные блага, эти немногие сталкивали народы, затевали войны, убивали, калечили, грабили, истязали людей.
Устами своих священников, философов, учителей они внушали людям, что существующий строй установлен господом богом, и сотни миллионов разрозненных, забитых, голодных, бесправных людей долго и тщетно искали выход.
Выход был найден в России. Русская революция зажгла для человечества первую путеводную звезду.
Мировая буржуазия хотела убить революцию «крестовым походом» четырнадцати держав, вооруженными до зубов белыми армиями, бесчисленными бандами, террором. Это не удалось. В кровавых сражениях свободные народы России отстояли свою страну. Тогда буржуазия окружила молодую республику «санитарным кордоном», попыталась удушить ее голодом. Но и это не сломило силу и волю сбросившего ярмо народа. В нечеловеческих страданиях и нищете советский народ начал творить на своей разоренной земле новый мир. Капиталисты предприняли третью, не менее губительную попытку: пользуясь голодом и разрухой, они решили навязать Советской России колониальный режим, опутать ее бывшими царскими долгами, концессиями, арендами, кабальными договорами, сбить с социалистического пути, «переродить», вновь повернуть на путь буржуазного развития.
Для этого советская делегация была приглашена на Генуэзскую конференцию.
Двадцать седьмого марта московские рабочие и красноармейцы вышли на вокзал проводить советских делегатов. Делегация должна была следовать по заранее установленному маршруту: Рига – Берлин – Генуя.
Стоял ясный, холодный вечер. Мостовые и тротуары сверкали скользкой наледью. На розовом небе бледно светились звезды. С хрустом давя тонкий ледок, по улицам проносились редкие автомобили.
Александр Ставров, одетый в просторное драповое пальто и шляпу, приехал на вокзал раньше срока. Он поставил небольшой саквояж в купе и вышел на перрон.
По перрону в одиночку и группами прогуливались рабочие, молодые красноармейцы. По всем направлениям рыскали дотошные продавцы пирожков, булок, баранок.
Красноармеец с забинтованной рукой, заметив стоявшего у вагона Александра, подошел к нему и спросил грубовато:
– Ты, товарищ, делегат или же из публики?
– Я не делегат, но еду с делегацией, – неохотно сказал Александр.
– А кто ж ты будешь?
Чувствуя себя стесненно в непривычной одежде и досадливо поглядывая на красноармейца, Александр объяснил:
– Я дипкурьер.
– Понятно, – кивнул красноармеец.
Он подошел ближе, провел здоровой рукой по начищенной до блеска медной ручке вагона и тронул Александра за рукав:
– Так вот что я тебе скажу, товарищ. Вы там, это самое, ворон не ловите. Я эту буржуйскую сволочь знаю. Гляжу вот на вас и думаю: едут ребята к черту в пасть, как бы чего не случилось.
Голос его потеплел, и он, заглядывая в лицо Ставрову, стал с ним прощаться, как, наверно, прощался с друзьями перед близким боем:
– Ну ладно, товаришок, ладно. Езжай. Ни пуха ни пера! Мы и отсюдова будем подпирать вас всем народом, чтобы вы там покрепче себя чувствовали…
К вагону в окружении засуетившихся людей прошла группа делегатов в черных пальто и мягких касторовых шляпах: смуглый, с нервным, подвижным лицом Чичерин, худощавый, с кудрявой белокурой бородой и чистыми, ясными глазами Воровский, слегка сутуловатый Красин, грузный, тяжело шагающий Литвинов.
Александр видел, как окруженный рабочими Воровский, поблескивая золотыми очками и мягко улыбаясь, говорил что-то, от чего люди тоже улыбались и одобрительно кивали головами. Александр подошел ближе, и до него сквозь гомон и шум донеслись слова Воровского:
– Мы это знаем, товарищи. Без этого нам было бы очень трудно. Спасибо. Вашу поддержку мы будем чувствовать каждую минуту…
Сняв шляпу и помахивая ею, Воровский вошел в вагон. Провожающие тоже замахали кепками, треухами, руками, выкрикивали напутственные слова, перебивая друг друга и теснясь у подножек вагона.
Раздался пронзительный свисток паровоза. Александр вскочил на подножку. Старый рабочий в фуфайке, чисто выбритый, строгий, поддерживая стоявшего в тамбуре Воровского за полу пальто, заговорил быстро и возбужденно:
– Вы им там напомните всё: и колчаковские расстрелы, и голод, и то, как японцы грабили Сибирь, а англичане да американцы – Мурманск. Нечего с ними разводить церемонии. Так прямо и доложите: мы вам, дескать, такой счет предъявим за все наши муки, что у вас капиталов не хватит расплатиться… У меня у самого сына в Одессе греки повесили, а жена и дочка с голоду померли… Разве за это можно расплатиться?
Лязгнули буфера. Мерно подрагивая на стыках, поезд медленно тронулся, а старый рабочий все еще шагал рядом с ним, держал Воровского за пальто, и Воровский, грустно и ласково улыбаясь, слушал его…
Сергей Балашов позвал Александра в купе:
– Иди, Ставров, там проверяют документы.
Балашов умел носить штатский костюм: пиджак на нем сидел превосходно, галстук был подвязан безукоризненно, брюки не теряли ровно отглаженную складку. Зато на Ваню Черных жалко было смотреть: стесненный своим костюмом, он неподвижно сидел в углу купе, боясь вытянуть руку, шевельнуться, привстать, чтобы, не дай бог, не измять брюк или не замарать белый воротничок крахмальной сорочки.
– Скинь ты воротничок к черту, Ванюшка, – засмеялся Александр, – до Риги далеко, разве ты выдержишь?
– Ох, не говори! – вздохнул Черных, ворочая белобрысой стриженой головой. – Это же наказание какое-то. На кой ляд мне сдалась эта окаянная крахмалка? Что я, с Керзоном за ручку здороваться буду или Ллойд Джордж меня на чай позовет?
– Как знать, может, и позовет, – серьезно сказал Балашов.
Черных осторожно снял с себя пиджак, брюки, сорочку, прыгнул на верхнюю полку и улегся, наслаждаясь ощущением свободы. Балашов сел у столика с книгой в руках. Александр выкурил папиросу, походил по вагону, потом тоже прилег и уснул.
Утром поезд долго стоял на какой-то крупной станции, дожидаясь смены паровоза. На станции не оказалось угля, и потому сменный паровоз опоздал на три с лишним часа. Александр проснулся, умылся заледеневшей водой и прошел в соседний спальный вагон.
Поезд медленно полз среди засыпанных снегом лесов. У окна, откинув зеленую шелковую штору и прижав ее плечом, стоял Воровский. Он задумчиво смотрел на мелькающие за окном белые деревья, глаза у него были устало прищурены, а на высоком лбу лежала резко очерченная морщина.
Александр поздоровался. Воровский кивнул, движением головы указал на окно:
– Март месяц, а смотрите – зима.
– В этом году зима продержится долго, – почтительно отодвигаясь, сказал Александр, – так говорят старики.
Воровский провел рукой по седеющим волосам.
– А я, признаться, больше всего люблю весну… Веселое время… С детства люблю весну, такую, знаете, чтоб вода шумела, чтоб зеленели деревья и небо чтоб было синее-синее…
Он вздохнул застенчиво и радостно.
– Хорошо!
Обдавая заснеженный лес черным облаком дыма, поезд полз все дальше на запад…
В Риге и Берлине советская делегация задержалась на несколько дней. Выполняя указания Ленина, народный комиссар иностранных дел Чичерин принял участие в короткой конференции Прибалтийских государств, а затем должен был вступить в переговоры с германским правительством по вопросу о предстоящей Генуэзской конференции.
Представители Финляндии уклонились от встречи в Риге, заявив, что «лед на Финском заливе непрочен», а делегаты Польши, Латвии и Эстонии два дня маневрировали, спорили по каждому пункту переговоров, но все же Чичерину удалось уговорить – после длительных диспутов они признали желательным «согласование действий» на Генуэзской конференции.
В субботу первого апреля поезд с советскими делегатами прибыл в Берлин. Чичерин попытался сразу же встретиться с официальными лицами, но те, очевидно, не торопились; они явно выжидали чего-то.
Утром в воскресенье Ставров с Балашовым и Ваней Черных бродили по Берлину. Посмотрели музей искусств на Александерплац, кайзеровский дворец, тяжеловесный памятник Вильгельму I; они прошли к Бранденбургским воротам и, задрав головы, долго разглядывали высоченный обелиск Победы, на вершине которого сияла золоченая статуя женщины с венком в руках.
Проходя Кёпеникерштрассе, Александр почувствовал голод и предложил Балашову и Черных где-нибудь позавтракать. Они быстро отыскали закусочную и расположились за угловым столом. Это было одно из многочисленных заведений Ашингера – низковатый, но чистый, прохладный зал с деревянными столами и высокой стойкой, за которой молча посасывал трубку неторопливый немец в белом колпаке.
В зале держался устойчивый запах пива и табака. Справа у окна чинно восседала чопорная семья: пожилой, похожий на чиновника мужчина в роговых очках, высокая женщина с большими руками и двое детей – мальчик и девочка. Когда на их столе появилась тарелка с двумя окутанными паром сосисками, мужчина в очках, аккуратно оттянув рукава пиджака, взял нож, вилку, прищурил глаз, точно прицелился, и стал сосредоточенно делить сосиски. Себе он положил самый большой кусок, жене – поменьше, а покорно ожидавшим детям – совсем маленькие кусочки.
– Danke, Vater, [9]9
Благодарю, отец (нем.).
[Закрыть]– в один голос сказали вежливые мальчик и девочка.
Семья начала завтрак. Мужчина придвинул к себе кружку с пивом, жене – поменьше, а детям – третью, маленькую кружку.
– Стесненно живут! – сказал Ваня Черных. – У нас в Сибири котята больше едят.
– Ваши сибирские котята не платят репарационных налогов, – заметил Балашов. – У них же налоги на все: на сосиски, на театры, на табак.
Ваня пожал плечами:
– Невеселая жизнь! Значит, придется им с Чичериным договор подписывать, иначе куда они подадутся?
Канцлер Вирт и министр иностранных дел Ратенау приняли Чичерина в понедельник. Они пригласили советских делегатов на официальный завтрак, были очень любезны, сочувственно говорили о бедственном положении России и Германии, но от переговоров пока воздержались, видимо надеясь на то, что в Генуе «ситуация прояснится».
Прощаясь, Чичерин сказал Ратенау:
– Вы напрасно надеетесь на так называемую гуманность Ллойд Джорджа или Пуанкаре. Оба они весьма деловые люди.
Все же на встрече в Берлине советские и германские представители договорились, что в Генуе «обе делегации будут поддерживать тесный контакт».
В ночь на четвертое апреля советская делегация выехала из Берлина в Геную.
Чем дальше на юг шел поезд, тем ярче бросались в глаза первые признаки весны. Уже перед Мюнхеном исчезли последние пятна снега. В небе сияло теплое солнце. На влажных ветвях деревьев неясно зазеленели почки. На каждый паровозный гудок в лесистых холмах откликалось, откатываясь и утихая, звонкое эхо.
На широком перроне мюнхенского вокзала вагоны, в которых ехала советская делегация, окружила гогочущая орава фашиствующих молодчиков. Не обращая ни малейшего внимания на невозмутимых шуцманов, подвыпившие парни в ярких кашне и шляпах выкрикивали ругательства, плевали на стекла закрытых окон.
В этой толпе вместе со своим кузеном Конрадом Риге оказался и Юрген Раух. Он стоял, широко раздвинув ноги, сунув руки в карманы, и под свист и улюлюканье товарищей скандировал по-русски:
– Красно-пу-за-я сво-лочь! Бан-ди-ты!
Генуя встретила русских нестерпимо синим, сияющим морем, жарким солнцем, лилово-зелеными гребнями гор, острым запахом пряных цветов и гниющих водорослей. Зажатый крутыми склонами Лигурийских Апеннин, город с его мрачной готикой высоких дворцов, узкими, кривыми переулками, покрытыми мхом крепостными стенами словно приник к заливу. Он вонзился в морские просторы острыми белыми молами, маяками, карантинами.
В Генуе с тревогой ждали приезда советских делегатов. Это были первые посланцы «загадочной и страшной страны», которая задалась целью разрушить старый мир и звала за собой всех трудящихся. Прибывшие в Геную «послы Ленина» вызывали у итальянских правителей острое любопытство, ненависть и страх.
Боясь того, что «ленинские делегаты» заразят генуэзских рабочих большевизмом, итальянский премьер Факта увеличил военный гарнизон Генуи на 25 тысяч карабинеров, королевских гвардейцев, гусар и драгун. Для того чтобы пресечь всякую возможность общения генуэзцев с опасными большевиками, советскую делегацию разместили отдельно от всех, далеко от города, в приморском курорте Санта-Маргарета.
– Мы выбрали для вас самое очаровательное место Италии, – сказал Чичерину господин Факта, прижимая руку к сердцу.
В течение нескольких дней Генуя превратилась в центр мира. Сюда съехались представители тридцати четырех стран. Они прибыли с бесчисленными переводчиками, секретарями, корреспондентами, военными и гражданскими разведчиками, сыщиками, наблюдателями. За ними потянулись сотни дельцов, заокеанских и европейских владельцев нефтяных промыслов, коммерсантов, маклеров. Никем не приглашенные, сюда из разных городов мира притащились алчущие реванша белогвардейские политики, бывшие русские фабриканты, помещики. Точно на богатый курорт, слетелись стаи модных красавиц, проституток. В мрачных и глухих закоулках поселились готовые ко всему террористы.
У беломраморных фасадов Palazzo Ducale, Palazzo Rosso, на широкой площади собора San Lorenzo, вокруг бронзовых памятников Колумбу и Мадзини шумела, кружила бесчисленная толпа людей, ожидавших важных событий.
Генуя, вся Италия, весь мир ждали: что скажут, как поведут себя «послы Ленина», которых предусмотрительно поселили в Санта-Маргарета? Ведь их позвали сюда для того, чтобы обуздать, связать, поставить на колени…
5
Десятого апреля 1922 года, в три часа пополудни, в большом зале генуэзского дворца Сан-Джорджо итальянский премьер Факта открыл пленум конференции. После него, шаркая подагрическими ногами, медленно поднялся на трибуну главный инициатор и устроитель конференции Ллойд Джордж.
Сутулый, широкоплечий, с белой как снег головой и розовыми, до блеска выбритыми щеками, он постоял, щуря умные светло-голубые глаза, потом заговорил веско:
– Европа, истощенная яростной борьбой, страшными убытками и потерей крови, еще и сейчас несет колоссальное бремя недавней войны. Законная торговля, коммерческая деятельность и промышленность везде и повсюду находятся в состоянии упадка и дезорганизации. На Западе безработица, на Востоке голод и чума…
Он посмотрел в сторону советских делегатов и продолжал, нажимая на слова:
– Страдают народы всех рас, страдают все классы.
Заметив мелькнувшую на лице Чичерина улыбку, Ллойд Джордж добавил:
– Одни страдают больше, другие меньше, но так или иначе страдают все. Европа нуждается в отдыхе, тишине и спокойствии. Иными словами, ей нужен мир…
Ллойд Джордж красиво, внушительно говорил об экономической разрухе, о голоде, о страдании многих народов, о мире, и по тому, как внушительно и красиво он говорил обо всем этом, видно было, что старый умный человек озабочен тем, чтобы тонкая и сложная игра, которую он начал, закончилась выгодно для него и его партнеров.
После Ллойд Джорджа, бесцветно и тускло жонглируя общими фразами о мире и единении, выступили французский министр иностранных дел Луи Барту, представитель Японии виконт Исии и делегат Бельгии Тенис. Затем взял слово германский канцлер Вирт. Похожий на пастора, Вирт говорил о непосильной тяжести наложенных на побежденную Германию репараций, причем говорил так долго, что Балашов тихонько толкнул под бок Александра Ставрова, сидевшего с ним на верхней галерее:
– Слышишь? Как видно, канцлер Вирт решил перенести всю тяжесть германских репараций на своих слушателей.
Наконец председатель Факта с любезной улыбкой на лице объявил на английском языке:
– The chief-delegate of Soviet Russia mister George Chicherin. [10]10
Глава делегации Советской России господин Георгий Чичерин (англ).
[Закрыть]
По огромному залу словно волна морского прибоя пробежала. Зашелестели бумаги, задвигались стулья, и вдруг мгновенно воцарилась гробовая тишина.
На трибуну всходил посол самой загадочной для правителей Европы страны мира.
Множество перекрестных взглядов остановилось на Чичерине. Он был внешне спокоен, но по выражению напряженности на его подвижном лице все почувствовали, что советский делегат взволнован.
Чичерин поднял оттененную белой манжетой сухую смуглую руку. Вероятно, в эту минуту он вспомнил напутствие Ленина: «Не произносите страшных слов, не пугайте их. Самое главное – прорвать кольцо вокруг нас и вернуться хотя бы с одним торговым договором…»
– Оставаясь на точке зрения принципов коммунизма, – сказал Чичерин, – российская делегация признает, что в нынешнюю историческую эпоху, делающую возможным параллельное существование старого и нарождающегося нового социального строя, экономическое сотрудничество между государствами, представляющими эти две системы собственности, является повелительно необходимым для всеобщего экономического восстановления… – И, повысив голос, он бросил в притихший зал: – Идя навстречу потребностям мирового хозяйства, Советская Россия готова предоставить богатейшие концессии – лесные, каменноугольные и рудные. Имеет она возможность сдать в концессию и большие пространства сельскохозяйственных угодий.
– Вы слышали? – встрепенулись корреспонденты.
– Это интересно!
– О нефти он не упомянул?
– Кажется, нет…
И вдруг делегат большевистской страны, которую все обвиняли в разрушительных тенденциях, в подготовке «вооруженного нападения на цивилизованные страны», заявил на широкой международной конференции:
– Российская делегация намерена предложить вам всеобщее сокращение вооружений и поддержать всякое предложение, имеющее целью облегчить бремя милитаризма, при условии сокращения армий всех государств и дополнения правил войны полным запрещением ее наиболее варварских форм: ядовитых газов, воздушной вооруженной борьбы и других, в особенности же применения средств разрушения, направленных против мирного населения…
Это заявление Чичерина было встречено молчанием. Поднялся только Луи Барту – тот самый, который только что произносил красивые слова о мире.
– Вопрос о разоружении не стоит в порядке дня, – раздраженно сказал он. – И если русская делегация предложит рассматривать этот вопрос, она встретит со стороны французской делегации не только сдержанность, не только протест, но точный и категорический, окончательный и решительный отказ.
Журналисты на корреспондентских скамьях оживились. По выражению лиц Барту понял, что его заявление было бестактным, излишне откровенным и раздражающим. Ллойд Джордж попытался шутками и остротами рассеять неприятное впечатление от речи своего коллеги, по никакие остроты не смогли затемнить главного – Франция резко выступала против предложения советского делегата сократить вооружение.
На следующий день началась работа комиссий и подкомиссий. Советским делегатам был предъявлен заранее составленный доклад лондонских и парижских экспертов о путях «восстановления России и Европы». Требования экспертов сводились к тому, чтобы Советская Россия уплатила не только все царские долги, но и долги сбежавшего из страны Керенского, чтобы все национализированные предприятия были возвращены их владельцам, чтобы Советское правительство отменило монополию внешней торговли и создало для иностранцев привилегированное положение. На этих условиях англичане и французы согласны были предоставить России заем и вести с ней торговлю.
– Далекий прицел, – сказал Чичерин, прочитав объемистый доклад. – Они явно хотят установить у нас колониальный режим.
– Это, если хотите, ничем не прикрытая экономическая интервенция, – возмутился Литвинов, – то есть прямое продолжение разгромленной нами военной интервенции, по только в новых, более тонких и опасных формах.
Перелистывая толстые папки, Воровский постучал пальцами по столу:
– Доклад экспертов не является официальным документом. Они, очевидно, считают его базой для обсуждения. Но это равносильно ультиматуму.
Перед вечером к Литвинову были вызваны дипкурьеры Черных и Фролов. Они получили пакеты с донесениями Ленину и ночью выехали в Москву.
Конференция продолжала работу, но весь механизм ее напоминал плохо настроенный орган: как обычно, заседали комиссии и подкомиссии, комитеты и подкомитеты, писались протоколы, отправлялись сотни шифрограмм, устраивались пресс-конференции, но все это вертелось на холостом ходу, так как советская делегация потребовала времени для детального ознакомления с пресловутым докладом экспертов.
Между тем Ллойд Джордж с ворчливым добродушием уговаривал Чичерина:
– По-моему, у вас нет никаких причин для беспокойства. Сейчас все мы признали, что внутреннее устройство России есть дело самих русских и никого не касается. Во время Французской революции для такого признания потребовалось двадцать два года. Вы добились его на четвертом году. Так ведь?
– Подобное признание, – улыбаясь, ответил Чичерин, – исключает только одну форму вмешательства – военную интервенцию, которая, кстати, исключена нами помимо желания ее недавних инициаторов. Однако есть другие, не менее острые формы вмешательства.
Щеки Ллойд Джорджа зарумянились.
– Допустим. Но ведь в данном случае я имею в виду пожелания экспертов – мы не ставим цели изменять избранный Россией социальный строй.
– Об этом в докладе, конечно, ничего не говорится, – ответил Чичерин, – но это напрашивается как неизбежный вывод.
На вилле «Альбертис», где со своими секретарями разместился Ллойд Джордж, почти каждый день устраивались официальные завтраки, обеды, ужины. Веселые лакеи-итальянцы, размахивая фалдами фраков, сияя белоснежными пластронами, разносили вина, засахаренные фрукты, макароны с сыром. Тут, на вилле «Альбертис», Ллойд Джордж пытался поодиночке уговорить неподатливых делегатов. Он был в курсе всего, держал все нити политики в своих руках. Он упрашивал, угрожал, произносил то пышные, то сентиментальные речи.
Однажды в минуту откровенности он прямо сказал несговорчивому Луи Барту:
– Я не допущу развала конференции. Когда я вернусь в Англию, два миллиона безработных тотчас же спросят меня, что я для них сделал.
– Согласен, – сердито возразил Барту. – Но англичане имели в России гораздо меньше предприятий, чем мы. А вот я если вернусь в Париж с пустыми руками, то тысячи держателей русских ценностей спросят меня, что я для них сделал…
По всему было видно – конференция заходила в тупик. Делегаты малых стран тщетно искали встреч с сильными мира, забрасывали их секретарей униженными просьбами, выпрашивали подачки. Американский наблюдатель мистер Чайлд аккуратно высиживал на всех заседаниях, следя, как коршун, за тем, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не перехватил у русских бакинскую нефть и не лишил «Стандард ойл» возможных солидных доходов. Истеричные меньшевики-эмигранты, клевеща на Советскую Россию, писали Ллойд Джорджу бесконечные меморандумы. Демонстративно одетые в черкески и папахи, грузинские и азербайджанские беглецы во главе с Ноем Жордания бегали по виллам, ловили министров в коридорах и запальчиво требовали «полного отделения Кавказа». Террористы в темных закоулках сосредоточенно тянули коньяк, дожидаясь условного сигнала.
Вся эта пестрая орава хлопотливых, юрких, злобных политиканов носилась в автомобилях, в колясках, сговаривалась в кулуарах конференции, шантажировала, клеветала.
Хуже других чувствовала себя германская делегация. Молчаливый, холодный Ратенау жалел о том, что не договорился с советской делегацией в Берлине. В глубине души он еще надеялся на то, что секретный план его соотечественника генерала Гофмана будет встречен благоприятно, но с каждым днем надежда эта таяла.
– На фантастическом плане Гофмана надо поставить крест, – заявил Ратенау в разговоре с Виртом. – Англичане и французы не захотят ввязываться в новую войну против Советов. Нам следует искать другие пути, чтобы не оказаться в полной изоляции. Если мы не найдем этих путей, Германия погибнет…
– Что ж, подписывать договор с Чичериным? – угрюмо спросил Вирт.
Ратенау безнадежно махнул рукой:
– Я боюсь этого договора как огня.
Как и все делегаты, немцы нетерпеливо ждали: что ответит Чичерин на те дерзкие, непомерные требования, которые были предъявлены России в докладе экспертов? Каждый понимал, что от ответа советского делегата зависит судьба конференции.
Наконец ответ был оглашен. Если союзники предъявили Советской России счет на восемнадцать миллиардов рублей (причем всякими махинациями превысили действительную сумму царских долгов ровно на одну треть), то Советское правительство огласило свои контрпретензии, потребовав уплату за все разрушения и убытки, причиненные России интервентами.
– Какая же сумма вас удовлетворит? – нетерпеливо воскликнул Ллойд Джордж.
– При самых скромных подсчетах, округляя цифры, мы требуем уплатить нам тридцать миллиардов золотых рублей, – спокойно ответил Чичерин.
– Вами названа поражающая сумма! – возмутился Ллойд Джордж. – И я полагаю, что с такими предложениями вам незачем было ехать в Геную…
На вилле «Альбертис» снова начались узкие совещания, на которые не были допущены представители прессы.
Германская делегация была совершенно подавлена. Итальянские журналисты сообщили Вирту и Ратенау, что, по всем данным, Россия пришла к соглашению с Англией и Францией, а Германия осталась в полном одиночестве.
Бледный как смерть Вальтер Ратенау сказал Вирту:
– Если все это верно, мы погибли…
Германские делегаты Вирт, Ратенау, Мальцан, Симонс, Гауе весь вечер совещались в гостинице и в полночь, растерянные, разошлись по своим комнатам.
В два часа ночи лакей разбудил советника Мальцана:
– С вами желает говорить по телефону джентльмен с очень странной фамилией.
– Кто же? – уныло спросил Мальцан.
– Он назвал фамилию: Тши-тше-рин.
– Чичерин?!
Мальцан вскочил с кровати, накинул черный халат и кинулся к телефону.
Подняв трубку, он услышал голос Чичерина и, волнуясь, не сразу понял его слова:
– Господин Мальцан? Если вам ничто не помешает и у вас будет желание, приглашаю вас посетить меня в воскресенье… Думаю, что мы сумеем обсудить возможности соглашения между Германией и Россией.
Решив, что Чичерин потерпел на вилле «Альбертис» неудачу, Мальцан взял себя в руки и ответил безразлично-вежливым голосом:
– Благодарю, господин Чичерин, но… дело в том, что в воскресенье день святой пасхи… Я, как религиозный человек, должен пойти на богослужение.
– Смотрите, – засмеялся Чичерин, – в погоне за царством небесным вы, господин Мальцан, можете утерять блага земные. Дело в том, что до известного времени у вас еще есть возможность получить для вашей страны право наибольшего благоприятствования в России.
– В таком случае, – меняя тон, проговорил Мальцан, – ради блага отечества я пожертвую своими религиозными обязанностями и в воскресенье буду у вас…
Мальцан взволнованно взбежал наверх и постучался в комнату Ратенау. Министр не спал. Желтый, с темными тенями под глазами, он расхаживал по комнате в полосатой пижаме. Открыв дверь Мальцану, Ратенау спросил с безразличием отчаяния:
– Вы, вероятно, принесли мне смертный приговор?
– Нет! – воскликнул Мальцан. – Я принес вам известие совершенно противоположного характера. Только что мне звонил Чичерин!
Задыхаясь от волнения, Мальцан передал свой разговор с Чичериным.
Краска медленно приливала к мертвенно-бледным щекам Ратенау. Глаза его заблестели. Он глубоко вздохнул и воскликнул:
– Сейчас я поеду к Ллойд Джорджу! Я расскажу ему все и, несомненно, приду с ним к соглашению.
– Погодите! Надо предупредить канцлера.
– Да, да! – крикнул Ратенау. – Немедленно пригласите канцлера и членов делегации.
Через несколько минут в комнату вошли сонный Вирт с узором от наволочки на щеке, Симонс, Гауе. Все они, как и Ратенау, были в пижамах и в туфлях на босу ногу. Началось совещание, которое досужие мемуаристы позже окрестили «пижамным совещанием».
