Текст книги "Провинциальный человек"

Автор книги: Виктор Потанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Облака над вершинами
(Из Монгольской тетради)

I
Вместо предисловия

Какое трудное, невозможное дело – путевые заметки! Я никогда не писал их и даже не предполагал, что придется... А вот сейчас взял чистый листок и поставил вверху – «Из монгольской тетради». И едва коснулись слова бумаги, как на меня напали страхи, сомнения: а сумею ли, справлюсь ли?.. А потом пришла такая минута, что я даже подумал: надо бросить мне эту затею. Пусть такие заметки пишут специалисты. Журналисты-международники, например. У них и слог соответствующий, и опыт, и знания, а мое дело – быть хорошим, дотошным читателем. Потому что грешен, и каюсь сейчас, очень люблю читать такие страницы. А если автор их умный, глубокий и смелый человек, то и вовсе такое чтение – настоящее наслаждение. Помните «Ветку сакуры» В. Овчинникова или... А впрочем, не буду перечислять. Таких книг сейчас множество, и есть интересные, очень личные...

Очень личные! Значит, самые заветные, сокровенные, продиктованные сердцем и только им. Нельзя не заметить такие книги, пройти мимо, не полюбить... И вдруг я подумал: а ведь я не книгу сейчас пишу и даже не очерк. Чтобы исполнить такое, нужно было бы прожить долгие годы и месяцы в братской стране. Долгие годы!... Нет, конечно же, моя задача другая: мои страницы – это всего лишь маленький репортаж, точнее сказать, заметки с дороги. Очень личные, субъективные – и не больше того. В конце концов, каждый из нас имеет право на сердечные ощущения. А если мы в дороге, то и вовсе с нашим сердцем происходят разные чудеса. И примеров тому достаточно. И среди нас – простых смертных, и среди наших знаменитых современников. Я не хочу быть голословным, потому наберитесь терпения, послушайте.

Ч. Чимид, замечательный писатель советской Монголии, рассказывает в своей автобиографии, как в 1963 году в МНР приезжал Герман Титов. Как его торжественно встретили в Улан-Баторе. Как потом повезли в гости в Центральный аймак. Чимид был в одной машине с нашим прославленным космонавтом. По дороге Герман Титов стал читать наизусть роман «Евгений Онегин». И голос чтеца то дрожал, прерывался от большого волнения, а то, наоборот, звучал громко, нетерпеливо от высокой патетики. И, наверное, дочитал бы роман до конца, но быстро приехали. Центральный аймак находится совсем рядом от Улан-Батора.

Чимид, рассказывая об этом, восхищается литературными познаниями нашего космонавта, его высокой душой и сердечностью. Все это правильно, все справедливо. Но мне хотелось представить другое: как, видно, был потрясен и взволнован Герман Титов, если уж в первые часы своего пребывания в Монголии обратился к Пушкину! Вы сами подумайте, когда мы вспоминаем бессмертного Пушкина, когда прибегаем к самой высокой поэзии? Наверное, тогда, когда душа уже переполнена и невыносимо ей от восторга и радости, когда все человеческие слова кажутся слишком простыми, обычными, и вот тогда душа наша просит защиты у Пушкина и устремляется в свободный полет...

В Центральном аймаке, в Дзуун-Моде, главном городе аймака, до сих пор помнят о приезде высокого гостя – советского космонавта. А ведь прошло уже много лет с тех памятных дней. Но что эти годы рядом с народной памятью, рядом с великой любовью и уважением наших братьев к Советской стране? И не страшны ни время, ни расстояния этой любви. А расстояния эти, действительно, огромны. Например, между Курганом, моим родным городом, и Дзуун-Модом пролегли тысячи километров. Два климатических, два временных пояса... Но все эти сведения только из области географии, – у человеческого сердца отсчеты другие. И примеров этому тоже достаточно. Труженики Кургана и Дзуун-Мода уже давно установили между собой прямые связи. Представители курганских предприятий, колхозов, совхозов уже много раз бывали в братской стране, а молодые посланцы Центрального аймака учатся у нас в Шмаковском сельском профессионально-техническом училище. Секретарь Курганского обкома КПСС П. А. Матвеев написал книгу о братской Монголии и назвал ее «Навстречу солнцу». Книгу эту высоко оценили наши друзья-побратимы.

В канун славных дат в истории нашей братской Монголии – полувекового юбилея III съезда МНРП и провозглашения МНР в стране прошел месячник монголо-советской дружбы. По сложившейся доброй традиции труженики Центрального аймака во второй раз провели «курганскую неделю». Позднее об этих днях так расскажет секретарь комитета партии Центрального аймака МНР товарищ X. Билгээ в областной газете «Советское Зауралье»: «Во всех сомонах и госхозах состоялось торжественное открытие недели. В аймачном центре – городе Дзуун-Моде в открытии участвовала делегация Курганской области. Руководитель лекторской группы обкома КПСС, кандидат философских наук В. А. Сорокин и член Союза писателей СССР В. Ф. Потанин выступили с очень интересными лекциями и беседами в городе Дзуун-Моде, в госхозах Батсумбэре, Жаргаланте, Борнууре.

В плане мероприятий недели, организованной Обществом монголо-советской дружбы, важное место занимала пропаганда достижений трудящихся Курганской области в коммунистическом строительстве. Этой теме посвящались доклады, вечера, фотовыставки...»

Конечно, приятно и радостно, что товарищ X. Билгээ нашел добрые слова для нашей делегации и для автора этих строк. Только волнения, поверьте, теперь еще больше. Хочется быстрее, быстрее в дорогу! Только теперь уже по следам своей памяти. Пусть она возьмет с собой наше сердце в свой свободный полет. И давайте доверимся сердцу...

II
Заповедные горы

Человека к дороге часто побуждает мечта. Иногда побуждает книга. Иногда то и другое вместе. Потому скажу сразу, признаюсь – моя Монголия началась еще с детства. С того раннего благодарного детства, когда к человеку приходят во сне чудесные страны, удивительные цветы и деревья, голубые моря и горы – и все это томит, зовет и волнует.

Свое первое море я увидел в Крыму. Оно лежало у ног – тихое, ровное и, простите, бесцветное. Море было привычное, как лицо соседа, – и я сразу же невзлюбил метафору. Вспомните, сколько стихов и признаний! Чего стоят одни только эти слова: «Самое синее в мире Черное море мое». Но я спешил с выводами. Молодость вечно спешит. А годы шли, и мое море становилось воспоминанием, и в душе оживала музыка старых метафор, и море опять походило на чудо, и по-новому снилось и звало к себе. Да, прав был один хороший писатель, который признался: море, как первая любовь... Многие так и чувствуют море.

А как люди чувствуют горы? Люди едут к ним за тысячи километров. Люди доверяют им самые высокие тайны. И эти же люди потом уверяют, что горы прекрасны, как море. Они даже лучше моря. Однако какое признание – они даже лучше моря.

Но давайте взглянем на монгольские горы. На Монголию, эту дивную горную страну.

А мне казалось в свои школьные годы, что Монголия – степная держава, по краям этой степи – Гоби, а посредине – медленные спокойные реки: Керулен и красавица Селенга. Но особенно мучила душу Гоби. И в детской душе рождались желтые и золотые картины. Они походили на сказку, они были лучше сказки.

Да вы посудите сами: на желтых зыбких песках качается верблюд.. И сам он такой же желтый, почти золотой, и с гордой осанкой. А рядом идет хозяин в белой одежде. Почему в белой? Я и сам не знаю. Может, от солнца... И еще в том детском сне росло вечное дерево – саксаул. Оно походило на орла и одновременно на человека. Походило не внешне, а своим мужеством и призванием. Я уже знал тогда, что корни дерева расходятся на многие сотни метров. Они побеждают песок и находят воду. Вода им нужна для жизни... Но не сбылась та сказка. Потому что мы не увидели Гоби, не увидели Керулена и красавицы Селенги, не увидели вечного дерева – саксаула. Да что сожалеть: страна-то большая, и всю не объедешь. Но зато мы увидели горы!

Горы бывают разные: весенние, летние, зимние. Нас уверяли, что особенно хороши весенние. Горы весной – в тюльпанах, в густой траве, горы дышат и благодарят солнце. А по ущельям тают снега и шумят водопады, сверху – стеной снежные шапки, горы радуются и готовят себя к любви. А потом они спешат отдать все лучшее человеку: и цветы, и травы, и вешнюю воду. И все это делается таким широким счастливым жестом, что человек не успевает благодарить за любовь.

Но мы увидели зимние горы. Октябрь для Монголии – зимний месяц, потому что ложится снег, дуют ветры и по утрам, на рассвете, приходит настоящий крепкий мороз. И от этого мороза, от ветра в горах потрескивают деревья. И человеку здесь немного тревожно, потому что горы обязывают к высоким думам, а шум деревьев, наоборот, пугает. Да и деревья здесь особенные, другие – горные сосны и ели...

Они растут обычно по южным склонам, они стремятся к вершинам сплошным потоком. Сосна, ель, пихта, береза порой так густо закрывают склоны, что все они словно бы в теплой шубе. И пусть сверху снег, пусть грозный верховой ветер – им все равно не страшно, им все равно тепло и уютно. Как это хорошо. Деревья охраняют горы.

А горы охраняют люди. Мы их тоже видели, эти заповедные горы. До поездки в Монголию я бы никому не поверил, что бывают заповедные горы. А здесь я сам их увидел. Они лежали в пяти километрах от Дзуун-Мода. Это, конечно, чудо, это может быть только в стране социализма. Это – народная гордость!

Представьте себе, что все эти горные цепи со всеми своими лесами, животным миром становятся живым музеем, в который должны приходить люди, как в светлый храм, как на праздник. И все это для того, чтобы человек, открывая дверь в храм природы, мог почувствовать себя частицей нашей великой Вселенной, потому что красота, как и Вселенная, – тоже бессмертна. Недаром по этим склонам бродил когда-то молодой Нацагдорж. Эти горы возле Дзуун-Мода – родные горы поэта. Они были для него самой первой и самой последней любовью. Они были свидетелями и участниками вдохновения. И в любое время года – да что года – в любое время дня и коротенькой летней ночи они были по-родному новы, по-родному милы, прекрасны. Разнообразие – так спасительно для души. Особенно для души поэта, стоящей у дверей великого храма природы. Вначале я так и хотел назвать эти заметки «В храме природы», но потом раздумал. В слове «храм» вдруг почудилось что-то остывшее, давнее, очень-очень старинное. А ведь горы эти – картина из будущего. Почему будущего? Да потому, что в настоящем многие страны только-только постигают науку об охране природы, делают только первые шаги, а нужно делать их тысячи. Потому пример Монголии – пример для многих.

И сейчас здесь много зрителей и туристов. А по склонам пасутся горные козлы и бараны, а в дальних чащах бродят медведи. Особенные медведи. В последнее время они так осмелели, что спокойно выходят к дороге и наблюдают. А по дороге идут люди, машины, но медведям не страшно, у них притупились инстинкты. Да и зачем страх, если человек пришел к ним как друг, а горы эти – их родная земля, их праматерь. Хорошо, когда доброта земли и доброта души слились воедино...

В центре заповедника – каменный домик. Он, наверное, тоже из детской мечты – так он красив, необычен. А сложен домик всего-навсего из серого дикого камня, но как сложен! Словно бы здесь потрудился большой художник. Так и оказалось: и домик, и все богатство домика созданы руками Д. Шагдасурэна. «Спасибо, кудесник! Ты создаешь красоту, твое дело бессмертно...» А в другом месте: «Доброму волшебнику Шагдасурэну – наша сердечная благодарность.,.» И таких записей в книге отзывов много-много. Записи на монгольском, русском, немецком... И в каждой из них – волнение от этой красоты, от богатства.

Но что это за богатство? О великом кратко не скажешь. Но все же попробуем. Хотя бы два-три примера...

Из крыльев бабочек – этих белых, красных, розовых лепестков – созданы настоящие большие картины. Они рассказывают о монгольской весне или лете, на них снова мы видим горы... Как Шагдасурэн чувствует горы?

У художника горы совсем живые, и кажется, что у них есть свое дыхание, свой голос. Горы в дымке, и эта дымка-голубизна тоже живая. И оттого, что в картинах все отчетливое, живое – и сами горы, и зелень, и воздух – немного грустно, даже печально. Не мог не знать ясновидец художник, что у всего живого бывает конец, и этот конец отрицает и саму жизнь, и саму красоту, и не оставляет надежд человеку. Но Шагдасурэн – большой человек и такой же большой художник. А настоящий человек знает, что он бессмертен, потому что его дело – наследство – бессмертно. И настоящий художник тоже знает, что сила его полотен никогда не угаснет, потому что истинная красота вечна.

Да, вечна!.. В этом домике есть картины из листьев. Шагдасурэн складывает картины из листьев. Именно складывает, а не пишет. Шагдасурэн и отличный резчик. Из различных кореньев, старых сучьев он вырезает удивительные фигурки. Их хочется разглядывать бесконечно. Все эти зверюшки так живы, реальны, как будто встретились на лесной дороге. И еще много может художник: он делает чучела птиц и животных, старинные головные уборы, народные монгольские игры, различные головоломки из дерева и металла. Его ученик и соратник Ганбат Цэрэндорж, молодой художник из Дзуун-Мода, создал сервиз-керамику «Дружба народов». А потом молодежная выставка в монгольской столице увидела его сервиз «Улан-Батор».

– Ваша главная мечта, Цэрэндорж? – спросил я молодого художника при встрече. Его глаза заблестели.

– Хочу показать историю... Как росло дерево дружбы. Как росла дружба монголов с советским народом.

– Где вы учились?

– В Советском Союзе. Мой дом – Строгановское училище...

– Что вы любите больше всего на свете?

– Горы. Мой материал – природная глина. Ее тоже дают мне горы. Как не любить наши горы?!

Но вернемся в домик учителя Цэрэндоржа – Шагдасурэна. Среди картин, сложенных из крыльев бабочек, листьев, из цветной бумаги, встречаются и портреты. Это портреты знаменитых людей Дзуун-Мода и Центрального аймака. Глаза на портретах совсем живые. Они грустят или думают, а другие направлены через плечо твое, – туда, где раскинулись родные горы. Но среди этих портретов я не нашел Д. Арьи, директора Жаргаланта – знаменитого госхоза в Центральном аймаке.

– Не огорчайтесь! – утешил меня служитель этого домика. – Не огорчайтесь! Жизнь быстрее художника. Будет у нас и Арья! Обязательно будет!

Но я уже не мог успокоиться – подступило воспоминание. Подошел к окну, стал разглядывать горы. Они лежали тихие, снежные, шли облака над вершинами. Значит, к вечеру – снова снег... Как Арья чувствует горы?.. Как их чувствует знаменитый человек страны, Герой Труда МНР, член ЦК МНРП, знаменитый директор?.. И в памяти – его голос:

– У нас сорок шесть тысяч гектаров пашни. По-вашему, много? – Он смеется, смотрит прямо в глаза и сам отвечает: – Пашня песчаная. Но мы решили использовать склоны, самые глухие, мертвые склоны. Мы подведем туда воду. И посадим сады. Пусть цветут наши горы, пусть смотрят дети!..

И лицо его оживает, наливается радостью, и глаза сверкают, счастливо сверкают. Кто он теперь – знаменитый директор или художник?

– Как вы будете поднимать воду? Ведь горы...

– А мы уже поднимаем. Семьдесят гектаров садов плодоносят. А лет через десять!.. – И он приглашает нас в свои горы лет через десять, а пока ставит на стол огромное блюдо яблок: – Попробуйте, угощайтесь...

Эти яблоки с тех глухих горных склонов, из тех заповедных садов Арьи...

– Обязательно будет портрет Арьи! – обещает мне снова служитель.

И я ему верю, как верю и в знаменитые сады Арьи, как верю и в то, что однажды я снова сюда приеду...

Но давайте взглянем на эти заповедные горы. В последний раз перед дальней дорогой по стране. Скоро они станут воспоминанием, будут приходить во сне, будут снова звать и тревожить. Но я не знаю все равно, что мне ближе, дороже: море или горы? Наверное, все-таки горы. Потому что я увидел их в стране, которая с высоты своих гор – своего труда видна теперь всему миру. И горы эти, как и страна, всегда будут рядом – на расстоянии рукопожатия друга. Наверное, об этом, конечно, чувстве написал еще в далекие тридцатые годы великий поэт Монголии: «С самоотверженным русским товарищем крепко мы спаяны в рукопожатье». Нет уже Нацагдоржа, но жива правда его стихов.

III
За строкой Нацагдоржа

Человека к дороге часто побуждает мечта. Иногда побуждает книга. С этих слов я начал свою «монгольскую тетрадь», этими словами продолжу, потому что верю – хорошие книги повелевают нами, и сила их такая большая, что ее можно сравнить лишь с властью отца или матери. Например, сила Пушкина, Нацагдоржа... В сущности тот и другой – духовные родители для своего народа, и не будь их – этого могучего родительского благословения – что-то бы безвозвратно не расцвело и погасло, и не было бы той гармонии в вечной народной душе.

Говорят еще, что все великие поэты похожи. И похожи они в своих пророчествах и надеждах. И часто они не видят исполнения своих откровений. Но зато как хорошо, если надежды эти сбываются еще при жизни великих. Так и случилось с Нацагдоржем. Он увидел восход солнца своими глазами, увидел огромные дали, которые встали перед любимой страной. Но все-таки это было всего лишь утро, всего лишь первые лучи солнца, а светлый день пришел позже, когда уже не было на земле поэта. Зато в этот день вступили теперь дети и внуки его – самое дорогое богатство нашей братской страны.

К этому богатству мы прикоснулись уже в самом начале дороги. В госхозе Борнуур нас сфотографировали с детьми возле юрты. Это – высшая честь, самый большой поклон гостю. Я и теперь все это чувствую, вижу: как обнял семилетнюю девочку в национальной одежде-дэли и вдруг вздрогнул, почувствовал, как под моей ладонью быстро-быстро забилось сердце, а глаза девочки засмеялись счастливым и благодарным смехом и в них заблестели такие же чистые лучики – огромная ласка, волнение. Так и заснял нас фотограф. И пока он прицеливался своим аппаратом, пока искал лучшую точку, многое пронеслось в голове моей и о многом подумалось: и о каких-то особых отцовских обязанностях перед этой девочкой в дэли, и о моей дочери Кате, живущей в тот миг далеко, за тысячи километров, и еще о многом – таком же милом, счастливом. И потом вся поездка проходила под этот радостно-возбужденный стук сердца, ведь мы приехали к братьям. Да, прекрасна страна, в которой так счастливы дети. И старики, и дети. Я не могу без этого добавления, потому что вспомнил о старой Дуламсурэн. Да и вряд ли когда-нибудь забудется эта женщина, эта встреча. Она случилась тоже в начале дороги, в том же госхозе Борнуур. Я и сейчас волнуюсь, а тогда еле сдерживал нетерпение, так хотелось быстрее вступить в беседу, задать Дуламсурэн десятки вопросов, вытащить все записные книжки, блокноты, занести туда каждое ее слово, но гостю в монгольской юрте не принято суетиться – он должен помолчать, оглядеться, а потом уж послушать хозяина. Так и началась наша встреча – посидели, помолчали, привыкли друг к другу...

Старой Дуламсурэн недавно исполнилось сто лет. Она живет в юрте с сыном и внуками, любит слушать транзистор и ходить по гостям. У нее еще хорошая, чистая память. И даже представить немыслимо, что в ней таится. А за спокойным, застывшим лицом старой женщины не разобрать ничего.

– Родителей помните? – спрашиваю ее. Она вдруг смеется громким грудным смехом и благодарно покачивает головой:

– Помню, помню. Они мне наследство оставили...

Дуламсурэн показывает ладонью на низенький столик – в юртах всегда все низенькое, даже стулья и табуреты – на коротких, словно подпиленных, ножках, чтобы удобней сидеть.

На столике стоят два узеньких медных стакана. Края их замшели, покрылись зеленым от времени. А в середине стаканов вытягиваются кверху блестящие стержни, похожие на вязальные спицы, только короче. Внизу к этим спицам крепится волчок. Крутнешь спицу, оживет волчок и начнет вращение. В стаканах шумит разреженный воздух, и это похоже на всхлипы ветра. Чем больше волчок сделает оборотов, тем дольше проживет человек, тем больше накопит счастья. Только крутить железную спицу нужно каждый день, непременно – каждый...

Все это – сказка, конечно, поверье. Но люди порой верят и в сказку. Вот родители и завещали Дуламсурэн: будешь крутить волчок – будешь счастливой и, может быть, проживешь сто лет, а может, и больше.

– Значит, сбылось предсказание?

– Сбылось, все сбылось! Второй век живу. И юрта моя богатая. – Она снова вытягивает вперед руку, словно бы приглашая взглянуть на стены. А на стенах – картины и фотографии в узорных и ярких рамках, разноцветные ковры – красные, синие, голубые. Говорят, монгольские ковры – самые красивые в мире. Конечно, самые красивые – в них все краски неба, степных цветов и жемчуг гор. И еще – много тайны, самой далекой тайны.

Так бывает, когда смотришь картину старого мастера. Вроде все чувствуешь, понимаешь, и сердце твое уже давно дрогнуло и забилось в восторге, но разум тебя тревожит, нашептывает: здесь еще что-то есть, самое высшее, дорогое, а ты прошел, не увидел. И эта недоступность, немыслимость еще больше влекут к себе и волнуют, как волнует любая тайна. И ты снова глядишь на картину, и ты снова в каком-то сне и экстазе – и тебе хочется перемен в себе, какого-то внезапного обновления. Такое бывает и когда смотришь на монгольский ковер...

Дуламсурэн, конечно, неграмотная. Ведь до революции монгольская женщина не могла прикоснуться к книге. Это считалось страшным грехом и влекло проклятие. Зато широко жило устное творчество – песни, предания. Вот и Дуламсурэн много знает. Она знает и Нацагдоржа, слышала и про современных поэтов за свою долгую жизнь. Такую долгую жизнь!.. И если б жил теперь Нацагдорж, он все равно годился бы только в сыновья старой женщине. Поэту бы исполнилось теперь всего семьдесят. И он бы с полным правом мог сказать о нашей Дуламсурэн: «Красавица степей монгольских, меня ты пеленала, мать...»

Сын у Дуламсурэн работает в родном госхозе Борнуур. И в этих местах прошла жизнь самой Дуламсурэн. Но, конечно, мы сказали условно, что жизнь прошла. С этим не согласна и сама Дуламсурэн.

– Живу давно, а все мало. Хорошо бы научиться читать! Да! – подтверждает она громким веселым голосом и такими же глазами смотрит поочередно на нас – гостей из Кургана, на секретаря парткома совхоза товарища Чултэма, на нашего переводчика товарища Дэмбэрэлдаша. Глаза ее ищут сочувствия, понимания. Ее мудрый, пытливый ум давно страдает из-за того, что люди, которые родились много позже ее, давно уже прошли школы и институты, и люди эти свободно читают книги и рассуждают о Нацагдорже, словцо он был им самый близкий товарищ. А почему она не читает, старая Дуламсурэн?!

Но вот и наступил час прощания, самый тяжелый час. Глаза ее наливаются темным, потом откровенно влажнеют, и в них начинается горе. Особое горе: ей жаль гостей, жаль долгой тихой беседы, жаль себя, что говорила мало, нескладно и, наверное, утомила. На как ты ошиблась, родная Дуламсурэн! Ведь и нам не хотелось прощаться, ведь и у нас было грустно и тяжело на душе. Все доброе быстро проходит. очень быстро. Прошли и эти часы. Дуламсурэн взглянула на мой блокнот.

– Много же написал. А хорошо написал? У нас каждый учится – не забудь...

Не забуду, родная Дуламсурэн. Все доброе быстро проходит, но все равно остается. В памяти, в журналистских блокнотах, в надеждах. И потом еще часто в наших дорогах – на встречах в госхозах и в средних школах, в чудесном белокаменном Улан-Баторе и в нашем побратиме Дзуун-Моде – мне все чудилось, представлялось твое лицо. И я обещал тебе, обещал через дальние расстояния, что обязательно выполню твой наказ и расскажу, как учатся твои внуки, как они почитают книгу, как почитают дружбу...

Эти проникновенные слова дружбы написаны на огромном красном полотнище над входом в среднюю школу Дзуун-Мода. И обращены они были к нам, гостям из Кургана. Трудно, невозможно сдержать волнение. Кажется, что само время остановилось. Наверное, потому порой такими долгими представляются минуты, секунды, ведь именно в эти мгновения человек думает, вспоминает о целых годах, и все лучшее, огромное в этих годах встает разом и подчиняет, командует человеком – и он благодарит судьбу за эти мгновения: И чем больше их – тем богаче судьба, тем счастливей... Вот о чем я подумал, когда читал приветствие в честь гостей из Кургана. Красное полотнище трепыхалось под ветром, и этот ветер, не по-осеннему теплый, дул из-за гор, может быть, он начинался где-нибудь в нашей Сибири – в стороне далекой, Иркутской, и здесь, над вершинами Дзуун-Мода, соединялся с монгольским ветром, соединялся с запахом осенних гор и предгорий – и потом уже, теплый, ласковый, как бы заново рожденный, трогал наши волосы, лица и уносился дальше, туда, где стояли у горизонта наши заповедные горы Дзуун-Мода. Эти горы стали уже родными, близкими, «нашими». Через час такой же родной стала школа.

Высокие просторные классы, кажется, забрали к себе все монгольское небо. Это солнце нарисовано и на стенах, и на картах, оно в глазах самых маленьких – первоклашек. На всех этажах много, очень много этого солнца, оно идет за нами и в пионерскую комнату, и в мастерские, и постепенно мы перестаем удивляться и привыкаем.

А ведь солнце пришло в школы только в годы народной власти. С больших трудов, испытаний вели отсчет эти годы. Вначале школы, как и больницы, размещались в юртах, зато обучение стало бесплатным. Первые начальные школы открылись в Урге, Алтан-Булаке, Улясутае. Открылись они и в дальних кочевьях. Детей обучали родному языку, арифметике, географии и другим предметам. Не хватало учителей, сказывалось наследие целых столетий. Были среди матерей и отцов такие, которые не отпускали детей в эти первые школы – хотелось задержать детей при хозяйстве. Но шли годы, и семейные привычки менялись. Школьное дерево набирало силу, и скоро оно покрылось зеленью, да такой раскидистой, такой буйной, что на пример Монголии стали ссылаться и в других странах.

Сейчас аттестаты о среднем образовании висят на самом видном месте в юртах и в коммунальных квартирах. Они не спрятаны, как это обычно бывает, в глухие портфели и чемоданы, они всегда на виду, чтобы младшие дети брали пример со старших и подражали им. Так заведено в каждой семье – это стало традицией, правилом и нельзя переступить это правило.

Однажды мы проснулись в Дзуун-Моде от пронзительной тишины. За окнами плыли тучи, валил тяжелый снег. А потом он прекратился. И стало солнце, и заиграли вершины. За что эта радость, за что же?.. А потом уж совсем не отойти от окна. К большому белому зданию школы стали собираться странные верховые. На лошадях сидели женщины-матери, а за спиной у них – ребятишки. У ребятишек портфели. Мы смотрели на них, смотрели во все глаза. И уж только потом узнали, что это самые младшие – первоклассники собирались в родную школу. Ночью выпал глубокий снег, и родители их не отпустили пешком. На лошадях быстрей и удобней. Так и осталось в памяти: маленькая проворная лошадка не унывает – она спешит, приседает на задние ноги – лишь бы не опоздать. Ведь двери школы уже открыты. И опять вспомнил столетнюю Дуламсурэн: «Живу давно, а все мало. Хорошо бы научиться читать!..»

Нет, не пришлось поучиться Дуламсурэн. Зато учатся внуки!

Да, времена Великих Начал – школьные годы! Стране нужны образованные чабаны и мелиораторы, медицинские сестры, знающие мастера-полеводы. Поэтому в школах, где мы бывали, всегда отличные мастерские. Особенно интересны кабинеты сельского хозяйства. Такой кабинет хорош и в средней школе Дзуун-Мода, и в госхозах Борнуур и Батсумбэр. В нем есть все: от образцов почв Монголии до самых древних орудий труда. Школьник должен почувствовать, как жил в далеком прошлом простой труженик – арат, какие он вынес невзгоды и испытания. Вынес и сохранил достоинство человека. А это ведь так непросто: выстоять в темных тисках нужды и сохранить достоинство. И уж совсем непросто овладеть современными сельскохозяйственными машинами. Ведь именно такую задачу ставит учебный кабинет.

Над входной дверью непременно висит табличка, на ней надпись ответственного лица из министерства. Табличка означает, что кабинет отвечает техническим нормам.

Да, права была старая Дуламсурэн, когда тосковала о книге, о школе. Теперь только в Центральном аймаке работают более 600 учителей, а в 30 аймачных общеобразовательных школах учатся 13 тысяч детей.

Но что цифры! Важнее судьбы... Сейчас в аймаке существует правило, по которому каждый руководитель высшего и среднего звена должен иметь диплом о высшем образовании. И это правило проводится в жизнь.

Никогда не забудется, как знакомились с сельскохозяйственным объединением «Авдархангай». Все бригадиры здесь, работающие в отарах, с высшим образованием! Уместно напомнить, что бригадиры – это всего лишь руководители среднего звена, наверное, им хватило бы для работы средней школы или техникума, но разве есть пределы для человека! Например, для такого, как Лханаажав – председателя этого объединения. Он имеет два диплома – два высших образования. Два высших – и все равно не успокоился. Сейчас он пишет кандидатскую диссертацию, которую назвал «Организация труда в чабанских бригадах». Его консультируют ученые из Академии наук. «У нас каждый учится, не забудь...»

Не волнуйся, Дуламсурэн, такое разве забудешь? Вот беседует с нами Г. Хаянхярваа, секретарь парткома госхоза Батсумбэр:

– Чистая прибыль в нашем госхозе четыре миллиона сорок четыре тысячи тугриков. Мы боремся за звание госхоза социалистического труда. У нас каждый рабочий учится в школе, в техникуме, в кружках...

Разве это забудешь! Разве забудешь, какой высокий, какой образованный человек директор госхоза Жаргалант Д. Арья. О нем я уже рассказывал в этих заметках, но хочется к нему возвращаться снова и снова – так притягивает, волнует его судьба... Своей деловитостью, знаниями, своим душевным спокойствием он мне напомнил нашего Григория Михайловича Ефремова – бывшего директора совхоза «Красная звезда». И в первую минуту, увидев Арью, я сразу вспомнил о своем земляке – как они схожи! И лицом, и голосом, и жестами! И делами! Арья стремится построить в своем госхозе настоящие дороги, новые жилые дома и поселки. И еще он мечтает, чтобы его горы, родные горы, покрылись садами. Вспомните – «заповедные сады Арьи!» Таков и Ефремов. Он задумывал асфальтировать все совхозные дороги и подъездные пути, задумывал перегородить речку Барневку плотиной и создать водохранилище с песчаным пляжем, дома отдыха для совхозных рабочих, задумывал построить Дом учителя и детские площадки.