Текст книги "Песни и романсы русских поэтов"

Автор книги: Виктор Гусев

Ф. И. Тютчев

На тексты Федора Ивановича Тютчева (1803–1873) написано большое количество вокальных произведений: внимание композиторов привлекли свыше семидесяти стихотворений поэта, некоторые из них неоднократно положены на музыку («Весеннее успокоение», «Весенние воды», «Волна и дума», «Слезы людские, о слезы людские…«Тени сизые смесились…», «Что ты клонишь над водами…» и др.). Хотя к текстам Тютчева обращались виднейшие композиторы (А. Гречанинов, С. Танеев, П. Чайковский, Э. Направник, Ц. Кюи), но, по замечанию Б. В. Асафьева, «все преломления его поэзии в музыкальных зеркалах несовершенны и вялы в сравнении с силой и мощью проницательно жгучей тютчевской мысли». [112]112
  Игорь Глебов. Русская поэзия в русской музыке, Пг., 1922, с. 7.


[Закрыть]Эта резкая характеристика особенно справедлива в отношении авторов массы романсов, созданных в конце XIX – начале XX века (В. Золотарев, П. Чесноков, Н. Черепнин, А. Щербачев, Г. Катуар, В. Ребиков, Н. Соколов, Ф. Акименко, В. Пасхалов, М. Анцев и др.). Исключение составляют прекрасные романсы С. Рахманинова («Весенние воды», «Всё отнял у меня казнящий бог…», «Сей день, я помню, для меня…», «Ты зрел его в кругу большого света…», «Фонтан»). Несколько удачных романсов принадлежат Н. Метнеру («Бессонница», «О чем ты воешь, ветр ночной…», «Сумерки») и Н. Мясковскому (цикл «На склоне дня»). Кроме публикуемых наиболее популярных романсов в песенниках встречается «И опять звезда ныряет…».

353. Весенние воды ^*

 
Еще в полях белеет снег,
А воды уж весной шумят —
Бегут и будят сонный брег,
Бегут и блещут и гласят…
 

 
Они гласят во все концы:
«Весна идет, весна идет!
Мы молодой весны гонцы,
Она нас выслала вперед!»
 

 
Весна идет, весна идет!
И тихих, теплых майских дней
Румяный, светлый хоровод
Толпится весело за ней.
 

1830(?)

354 ^*

 
Слезы людские, о слезы людские,
Льетесь вы ранней и поздней порой…
Льетесь безвестные, льетесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые, —
Льетесь, как льются струи дождевые
В осень глухую, порою ночной.
 

1849(?)

355. К. Б. ^*

 
Я встретил вас – и всё былое
В отжившем сердце ожило;
Я вспомнил время золотое —
И сердцу стало так тепло…
 

 
Как поздней осени порою
Бывают дни, бывает час,
Когда повеет вдруг весною
И что-то встрепенется в нас,—
 

 
Так, весь обвеян дуновеньем
Тех лет душевной полноты,
С давно забытым упоеньем
Смотрю на милые черты…
 

 
Как после вековой разлуки.
Гляжу на вас как бы во сне,—
И вот – слышнее стали звуки,
Нe умолкавшие во мне…
 

 
Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь,—
И то же в вас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..
 

26 июля 1870

Е. П. Ростопчина

Евдокия Петровна Ростопчина (1811–1858) принадлежала к высшему дворянскому обществу, была связана с литературными кругами 1830–1840-х годов. Как поэтесса она пользовалась вниманием Жуковского, Пушкина, Лермонтова. Позднее салонная и верноподданническая лирика Ростопчиной вызвала критическое отношение со стороны революционных демократов. Ростопчина сотрудничала в «Современнике» (Пушкина), «Сыне отечества», «Отечественных записках», позже – в «Москвитянине», «Библиотеке для чтения» и в «Пантеоне»; кроме стихотворений, писала поэмы, прозаические произведения и драмы. Ее стихотворение «Насильный брак» (1846), выражавшее сочувствие к порабощенной Польше, было воспринято современниками как сатира на политику царского правительства, ходило в списках и вызвало недовольство Николая I. Полное собрание стихотворений поэтессы вышло в свет в 1856–1859 годах (в 4-х частях). Стихи Ростопчиной переложили на музыку крупные русские композиторы: А. Даргомыжский («Море и сердце», «Дайте крылья мне перелетные…», «Я сказала, зачем…»), М. Глинка («Северная звезда» – «Дивный терем стоит…»), А. Рубинштейн («Осенний вечер», «Падучая звезда», «Певица»). На «Слова для музыки» («И больно, и сладко…») создал один из лучших своих романсов П. Чайковский. На тексты Ростопчиной писали романсы также П. Булахов («Бывало, я при нем живее…»), А. Дюбюк («Замолчи, не пой напрасно…»), О. Дютш («Любила, люблю и век буду любить…»), М. Ипполитов-Иванов («Утро»), П. Макаров («Зачем в день встречи роковой…»), В. Соколов («Что ты, молодость моя…») и другие. Интерес самой Ростопчиной к музыке, привлекавший к поэтессе композиторов, музыкантов и певцов, проявился и в том, что сама она несколько своих стихотворений написала в жанре песни («Песня», «Русская песня», «Простонародная песня») или посвятила пению («Певица», «Дуэт», «Цыганский табор», «Слова и звуки»), предназначая некоторые из них для композиторов («Две простонародные песни» – для Даргомыжского). Характерно, что несколько стихотворений ее имеют название «Слова для музыки» (кроме упоминавшихся, это стихи 50-х годов «Голубая душегрейка», «Там много их было, веселых гостей…», «Не сотвори себе кумира…» и др.), На музыку Л. Голицына Ростопчина написала «Романс» («Я не скажу, зачем во цвете лет…»). Некоторые стихотворения Ростопчиной встречаются в песенниках (кроме публикуемых, «Неверный», «Тучи черные собираются…», «Осенний вечер», «Северная звезда», «Певица», «Пусть он неверен…»).

356. Когда б он знал! ^*

Подражание г-же Деборд-Вальмор

(Для Елизаветы Петровны Пашковой)

 
Когда б он знал, что пламенной душою
С его душой сливаюсь тайно я!
Когда б он знал, что горькою тоскою
Отравлена младая жизнь моя!
Когда б он знал, как страстно и как нежно
Он, мой кумир, рабой своей любим…
Когда б он знал, что в грусти безнадежной
Увяну я, не понятая им!..
     Когда б он знал!
 

 
Когда б он знал, как дорого мне стоит,
Как тяжело мне с ним притворной быть!
Когда б он знал, как томно сердце ноет,
Когда велит мне гордость страсть таить!..
Когда б он знал, какое испытанье
Приносит мне спокойный взор его,
Когда взамен немого обожанья
Я тщетно жду улыбки от него.
     Когда б он знал!
 

 
Когда б он знал… в душе его убитой
Любви бы вновь язык заговорил,
И юности восторг полузабытый
Его бы вновь согрел и оживил!
И я тогда, счастливица!.. любима…
Любима имбыла бы, может быть!
Надежда льстит тоске неутолимой;
Не любит он… а мог бы полюбить!
     Когда б он знал!
 

Февраль 1830, <1858>

357 ^*

 
Дайте крылья мне перелетные,
Дайте волю мне… волю сладкую!
Полечу в страну чужеземную
К другу милому я украдкою!
 

 
Не страшит меня путь томительный,
Я помчусь к нему, где бы ни был он.
Чутьем сердца я доберусь к нему
И найду его, где б ни скрылся он!
 

 
В воду кану я, в пламя брошусь я!
Одолею всё, чтоб узреть его,
Отдохну при нем от кручины злой,
Расцвету душой от любви его!..
 

Август 1831

358. Слова для музыки ^*

Посвящается Меропе Александровне Новосильцевой

 
  И больно, и сладко,
Когда, при начале любви,
То сердце забьется украдкой,
То в жилах течет лихорадка,
То жар запылает в крови…
  И больно, и сладко!..
 

 
  Пробьет час свиданья,—
Потупя предательный взор,
В волненьи, в томленьи незнанья,
Боясь и желая признанья,—
Начнешь и прервешь разговор…
  И в муку свиданье!..
 

 
  Не вымолвишь слова…
Немеешь… робеешь… дрожишь…
Душа, проклиная оковы,
Вся в речи излиться б готова…
Но только глядишь и молчишь —
  Нет силы, нет слова!..
 

 
  Настанет разлука, —
И, холодно, гордо простясь,
Уйдешь с своей тайной и мукой!..
А в сердце истома и скука, —
И вечностью каждый нам час,
  И смерть нам разлука!..
 

 
  И сладко, и больно…
И трепет безумный затих;
И сердцу легко и раздольно…
Слова полились бы так вольно,
Но слушать уж некому их, —
  И сладко, и больно!
 

2 февраля 1854

А. Ф. Вельтман

Александр Фомич Вельтман родился в 1800 году в Петербурге, умер в 1870 году в Москве. Он был топографом в Бессарабии, участвовал в русско-турецкой войне 1828–1829 годов, с 1842 года был помощником директора, а с 1852-го – директором Оружейной палаты в Кремле. Первые литературные опыты Вельтмана относятся к 1810-м – началу 1820-х годов (в 1820 году Пушкину во время его пребывания в Кишиневе он был уже известен как поэт), но в печати его стихотворения появляются в 1828 году, в «Сыне отечества» («Юная грешница», «Ожидание»). Вельтман состоял членом «Общества истории и древностей российских» и «Общества любителей российской словесности». Известность ему принесли романы («Странник», 1831; «Кощей бессмертный», 1833; «Саломея», 1846), Перу Вельтмана принадлежат также повести (изданы двумя томами в 1837 и 1843 годах), драмы, сказки в стихах, переложение «Слова о полку Игореве», ряд исторических трудов. Стихотворения Вельтмана отдельно не издавались. Кроме публикуемых текстов в песенниках встречаются также песни: «Полюбил всей душой я девицу…», музыка А. Батарина, и «Как денница появится…», музыка А. Алябьева. На стихи Вельтмана Алябьевым написаны также романсы «Не для меня» («Когда я песнь твою внимаю…»), «Луч надежды», «Тайна» («Я не скажу, я не признаюсь…»). Последний текст положен на музыку еще несколькими композиторами (В. Всеволожским, И. Иогелем и др.). На слова поэта два хора написал Даргомыжский (для незаконченной оперы «Рогнеда»).

359. <Из повести в стихах «Муромские леса»> ^*

 
Что отуманилась, зоренька ясная,
  Пала на землю росой?
Что ты задумалась, девушка красная,
  Очи блеснули слезой?
 

 
Жаль мне покинуть тебя, черноокую!
  Певень ударил крылом,
Крикнул… Уж полночь!.. Дай чару глубокую,
  Вспень поскорее вином!
 

 
Время! Веди мне коня ты любимого,
  Крепче веди под уздцы!
Едут с товарами в путь из Касимова
  Муромским лесом купцы!
 

 
Есть для тебя у них кофточка шитая,
  Шубка на лисьем меху!
Будешь ходить ты, вся златом облитая,
  Спать на лебяжьем пуху!
 

 
Много за душу свою одинокую,
  Много нарядов куплю!
Я ль виноват, что тебя, черноокую,
  Больше, чем душу, люблю!
 

<1831>

И. И. Лажечников

Иван Иванович Лажечников родился в 1794 году в Коломне, умер в 1869 году в Москве. Он участвовал в Отечественной войне 1812 года, в заграничных походах 1813–1814 годов. Выйдя в отставку (1819), служил директором училищ в Пензенской и Казанской губерниях. Известность Лажечникову принесли исторические романы: «Последний Новик» (1833), «Ледяной дом» (1835), «Басурман» (1836). Перу его принадлежат также драмы, которые успеха не имели. Песни на тексты из романа «Последний Новик» написаны А. А. Алябьевым.

360. <Из романа «Последний Новик»> ^*

 
Сладко пел душа-соловушко
В зеленом моем саду;
Много-много знал он песен,
Слаще не было одной.
 

 
Ах! та песнь была заветная,
Рвала белу грудь тоской;
А всё слушать бы хотелося,
Не расстался бы век с ней.
 

 
Вдруг подула с полуночи,
Будто на сердце легла,
Снеговая непогодушка
И мой садик занесла.
 

 
Со того ли со безвременья
Опустел зеленый сад;
Много пташек, много песен в нем,
Только милой не слыхать.
 

 
Слышите ль, мои подруженьки,
В зелено́м моем саду
Не поет ли мой соловушко
Песнь заветную свою?
 

 
«Где уж помнить перелетному,—
Мне подружки говорят, —
Песню, может быть, постылую
Для него в чужом краю?»
 

 
Нет, запел душа-соловушко
В чужой-дальней стороне;
Он всё горький сиротинушка,
Он всё тот же, что и был;
 

 
Не забыл он песнь заветную,
Всё про край родной поет,
Всё поет в тоске про милую,
С этой песней и умрет.
 

<1831>

М. Ю. Лермонтов

При жизни поэта его стихотворения не вошли в песенный репертуар. В песенники и лубок они проникли в конце 1840-х – начале 1850-х годов. При большом количестве романсов на слова Лермонтова лишь немногие могут считаться удачными. [113]113
  С. Булич, Лермонтов и русская музыка. – М. Ю. Лермонтов, Полное собрание сочинений, т. 5, СПб., 1913, с. 230; Игорь Глебов, Русская поэзия в русской музыке, Пг., 1922, с. 8–9.


[Закрыть]Наиболее известны «Парус» и «Горные вершины» А. Варламова, «Мне грустно…» А. Даргомыжского, «Сон» М. Балакирева, «Желание» А. Рубинштейна, «Утес» Н. Римского-Корсакова, «Она поет, и звуки тают…» Ц. Кюи, «Любовь мертвеца» П. Чайковского. На тексты Лермонтова писали также А. Алябьев («Черкесская песня»), А. Гурилев («И скучно и грустно…»), М. Глинка («Слышу ли голос твой…», «Молитва»), Н. А. Титов («Горные вершины») и многие другие. Циклы романсов создали М. Балакирев, А. Варламов, А. Даргомыжский, Направник, Н. Римский-Корсаков, А. Рубинштейн, Н. П. Огарев, Полина Виардо-Гарсиа. Кроме публикуемых стихотворений наибольшее внимание композиторов привлекли: «Слышу ли голос твой…» (более 20 романсов), «Расстались мы…» (более 15 романсов), «Мне грустно…» (13 романсов), «У врат обители святой…» (12 романсов), «Вверху горит одна звезда…», «Сосна», «Она поет, и звуки тают…», «Еврейская песня» (более 10 романсов на каждый текст) и др. В XIX – начале XX века было положено на музыку свыше 70 произведений Лермонтова. Из советских композиторов наиболее плодотворно работали над музыкальным воплощением его стихов Б. Асафьев (вокальный цикл «Лирические страницы»), Н. Мясковский (12 романсов), Г. Свиридов (7 романсов), С. Василенко; романсы писали также С. Прокофьев («Ветка Палестины»), Д. Шостакович («Баллада», «Утро Кавказа») и др. [114]114
  См.: М. Ю. Лермонтов в романсах и песнях советских композиторов, М. – Л., 1941 (произведения 26 авторов); М. Ю. Лермонтов в романсах советских композиторов, М. – Л., 1951 (10 романсов, из них 8 – новых); Е. Канн, М. Ю. Лермонтов и музыка, М., 1939.


[Закрыть]Сравнительно немногие песни на стихотворения Лермонтова проникли в устный репертуар народных масс. [115]115
  Г. Виноградов, Произведения Лермонтова в народно-поэтическом обиходе. – «Литературное наследство», т. 43–44 1941 с. 353–388.


[Закрыть]Наибольшую популярность приобрели «Узник», «Казачья колыбельная», «Тростник», «Воздушный корабль» и «Выхожу один я на дорогу…» (последние две – преимущественно в городской среде).

361. Ангел ^*

 
По небу полуночи ангел летел
  И тихую песню он пел,
И месяц, и звезды, и тучи толпой
  Внимали той песне святой.
 

 
Он пел о блаженстве безгрешных духо́в
  Под кущами райских садов,
О боге великом он пел, и хвала
  Его непритворна была.
 

 
Он душу младую в объятиях нес
  Для мира печали и слез;
И звук его песни в душе молодой
  Остался – без слов, но живой.
 

 
И долго на свете томилась она
  Желанием чудным полна,
И звуков небес заменить не могли
  Ей скучные песни земли.
 

1831

362. Парус ^*

 
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
 

 
Играют волны – ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит…
Увы, – он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
 

 
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
 

Август 1832

363. Тростник ^*

 
Сидел рыбак веселый
На берегу реки,
И перед ним по ветру
Качались тростники.
Сухой тростник он срезал
И скважины проткнул,
Один конец зажал он,
В другой конец подул.
 

 
И будто оживленный,
Тростник заговорил —
То голос человека
И голос ветра был.
И пел тростник печально:
«Оставь, оставь меня!
Рыбак, рыбак прекрасный,
Терзаешь ты меня!
 

 
И я была девицей,
Красавица была,
У мачехи в темнице
Я некогда цвела,
И много слез горючих
Невинно я лила,
И раннюю могилу
Безбожно я звала.
 

 
И был сынок-любимец
У мачехи моей,
Обманывал красавиц,
Пугал честных людей.
И раз пошли под вечер
Мы на́ берег крутой
Смотреть на сини волны,
На запад золотой.
 

 
Моей любви просил он —
Любить я не могла,
И деньги мне дарил он —
Я денег не брала;
Несчастную сгубил он,
Ударив в грудь ножом,
И здесь мой труп зарыл он
На берегу крутом;
 

 
И над моей могилой
Взошел тростник большой,
И в нем живут печали
Души моей младой.
Рыбак, рыбак прекрасный,
Оставь же свой тростник.
Ты мне помочь не в силах,
А плакать не привык».
 

1832

364. Русалка ^*

 
Русалка плыла по реке голубой,
  Озаряема полной луной;
И старалась она доплеснуть до луны
  Серебристую пену волны.
 

 
И шумя и крутясь, колебала река
  Отраженные в ней облака;
И пела русалка – и звук ее слов
  Долетал до крутых берегов.
 

 
И пела русалка: «На дне у меня
  Играет мерцание дня;
Там рыбок златые гуляют стада;
  Там хрустальные есть города;
 

 
И там на подушке из ярких песков,
  Под тенью густых тростников,
Спит витязь, добыча ревнивой волны,
  Спит витязь чужой стороны.
 

 
Расчесывать кольцы шелковых кудрей
  Мы любим во мраке ночей,
И в чело и в уста мы в полуденный час
  Целовали красавца не раз;
 

 
Но к страстным лобзаньям, не знаю зачем,
  Остается он хладен и нем,
Он спит – и, склонившись на перси ко мне,
  Он не дышит, не шепчет во сне!..»
 

 
Так пела русалка над синей рекой,
  Полна непонятной тоской;
И, шумно катясь, колебала река
  Отраженные в ней облака.
 

1832

365. Бородино ^*

 
«Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!»
 

 
– «Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри – не вы!
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля…
Не будь на то господня воля,
Не отдали б Москвы!
 

 
Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали,
Ворчали старики:
«Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?»
 

 
И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки —
Французы тут как тут.
 

 
Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!
 

 
Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
«Пора добраться до картечи!»
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.
 

 
Прилег вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.
 

 
И только небо засветилось,
Всё шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам…
Да, жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой.
 

 
И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте ж под Москвой,
Как наши братья умирали!»
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
 

 
Ну ж был денек! Сквозь дым летучий
Французы двинулись как тучи,
И всё на наш редут.
Уланы с пестрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нами,
Все побывали тут.
 

 
Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
 

 
Изведал враг в тот день немало,
Что́ значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась – как наши груди,
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой…
 

 
Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять…
Вот затрещали барабаны —
И отступили басурманы.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.
 

 
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри – не вы.
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля.
Когда б на то не божья воля,
Не отдали б Москвы».
 

1837

366. Узник ^*

 
Отворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня!
Я красавицу младую
Прежде сладко поцелую,
На коня потом вскочу,
В степь, как ветер, улечу.
 

 
Но окно тюрьмы высоко,
Дверь тяжелая с замком;
Черноокая далеко
В пышном тереме своем;
Добрый конь в зеленом поле
Без узды, один, по воле
Скачет весел и игрив,
Хвост по ветру распустив…
 

 
Одинок я – нет отрады:
Стены голые кругом,
Тускло светит луч лампады
Умирающим огнем;
Только слышно: за дверями
Звучно-мерными шагами
Ходит в тишине ночной
Безответный часовой.
 

1837

367. Молитва ^*

 
В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
 

 
Есть сила благодатная
В созвучьи слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
 

 
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко —
И верится, и плачется,
И так легко, легко…
 

1839

368. И скучно и грустно ^*

 
И скучно и грустно, и некому руку подать
    В минуту душевной невзгоды…
Желанья… что пользы напрасно и вечно желать?..
  А годы проходят – все лучшие годы!
 

 
Любить… но кого же?.. на время – не стоит труда,
    А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа:
  И радость, и муки, и всё так ничтожно.
 

 
Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг
    Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, —
  Такая пустая и глупая шутка…
 

Январь 1840

369. Воздушный корабль ^*

(Из Цедлица)

 
По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несется,
Несется на всех парусах.
 

 
Не гнутся высокие мачты,
На них флюгера не шумят,
И молча в открытые люки
Чугунные пушки глядят.
 

 
Не слышно на нем капитана,
Не видно матросов на нем;
Но скалы, и тайные мели,
И бури ему нипочем.
 

 
Есть остров на том океане —
Пустынный и мрачный гранит;
На острове том есть могила,
А в ней император зарыт.
 

 
Зарыт он без почестей бранных
Врагами в сыпучий песок,
Лежит на нем камень тяжелый,
Чтоб встать он из гроба не мог.
 

 
И в час его грустной кончины,
В полночь, как свершается год,
К высокому берегу тихо
Воздушный корабль пристает.
 

 
Из гроба тогда император,
Очнувшись, является вдруг;
На нем треугольная шляпа
И серый походный сюртук.
 

 
Скрестивши могучие руки,
Главу опустивши на грудь,
Идет и к рулю он садится
И быстро пускается в путь.
 

 
Несется он к Франции милой,
Где славу оставил и трон,
Оставил наследника-сына
И старую гвардию он.
 

 
И только что землю родную
Завидит во мраке ночном,
Опять его сердце трепещет
И очи пылают огнем.
 

 
На берег большими шагами
Он смело и прямо идет,
Соратников громко он кличет
И маршалов грозно зовет.
 

 
Но спят усачи-гренадеры —
В равнине, где Эльба шумит,
Под снегом холодной России,
Под знойным песком пирамид.
 

Март 1840

370. Соседка ^*

 
Не дождаться мне, видно, свободы,
А тюремные дни будто годы;
И окно высоко́ над землей,
И у двери стоит часовой!
 

 
Умереть бы уж мне в этой клетке,
Кабы не было милой соседки!..
Мы проснулись сегодня с зарей,
Я кивнул ей слегка головой.
 

 
Разлучив, нас сдружила неволя,
Познакомила общая доля,
Породнило желанье одно
Да с двойною решеткой окно;
 

 
У окна лишь поутру я сяду,
Волю дам ненасытному взгляду…
Вот напротив окошечко: стук!
Занавеска подымется вдруг.
 

 
На меня посмотрела плутовка!
Опустилась на ручку головка,
А с плеча, будто сдул ветерок,
Полосатый скатился платок.
 

 
Но бледна ее грудь молодая,
И сидит она долго вздыхая,
Видно, буйную думу тая,
Всё тоскует по воле, как я.
 

 
Не грусти, дорогая соседка…
Захоти лишь – отворится клетка,
И, как божии птички, вдвоем
Мы в широкое поле порхнем.
 

 
У отца ты ключи мне украдешь,
Сторожей за пирушку усадишь,
А уж с тем, что поставлен к дверям,
Постараюсь я справиться сам.
 

 
Избери только ночь потемнее,
Да отцу дай вина похмельнее,
Да повесь, чтобы ведать я мог,
На окно полосатый платок.
 

Март или апрель 1840

371. Тучи ^*

 
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто, как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную.
 

 
Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
 

 
Нет, вам наскучили нивы бесплодные…
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.
 

Апрель 1840

372. Казачья колыбельная песня ^*

 
Спи, младенец мой прекрасный,
  Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
  В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
  Песенку спою,
Ты ж дремли, закрывши глазки,
  Баюшки-баю.
 

 
По камням струится Терек,
  Плещет мутный вал;
Злой чечен ползет на берег,
  Точит свой кинжал;
Но отец твой старый воин,
  Закален в бою
Спи, малютка, будь спокоен,
  Баюшки-баю.
 

 
Сам узнаешь, будет время,
  Бранное житье;
Смело вденешь ногу в стремя
  И возьмешь ружье.
Я седельце боевое
  Шелком разошью…
Спи, дитя мое родное,
  Баюшки-баю.
 

 
Богатырь ты будешь с виду
  И казак душой.
Провожать тебя я выйду —
  Ты махнешь рукой…
Сколько горьких слез украдкой
  Я в ту ночь пролью!..
Спи, мой ангел, тихо, сладко,
  Баюшки-баю.
 

 
Стану я тоской томиться,
  Безутешно ждать;
Стану целый день молиться,
  По ночам гадать;
Стану думать, что скучаешь
  Ты в чужом краю…
Спи ж, пока забот не знаешь,
  Баюшки-баю.
 

 
Дам тебе я на дорогу
  Образок святой:
Ты его, моляся богу,
  Ставь перед собой;
Да, готовясь в бой опасный,
  Помни мать свою…
Спи, младенец мой прекрасный,
  Баюшки-баю.
 

1840

373. Из Гете ^*

 
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
 

1840

374 ^*

 
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
 

 
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сияньи голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?
 

 
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
 

 
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
 

 
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
 

1841

375. Сон ^*

 
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана;
По капле кровь точилася моя.
 

 
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня – но спал я мертвым сном.
 

 
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
 

 
Но в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;
 

 
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди, дымясь, чернела рама,
И кровь лилась хладеющей струей.
 

1841

376. Тамара ^*

 
В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.
 

 
В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.
 

 
И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой,
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной.
 

 
И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные чары,
Была непонятная власть.
 

 
На голос невидимой пери
Шел воин, купец и пастух;
Пред ним отворялися двери,
Встречал его мрачный евнух.
 

 
На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчу́г убрана,
Ждала она гостя… Шипели
Пред нею два кубка вина.
 

 
Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там.
 

 
Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную,
На тризну больших похорон.
 

 
Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак и молчанье
Опять воцарялися там.
 

 
Лишь Терек в теснине Дарьяла,
Гремя, нарушал тишину;
Волна на волну набегала,
Волна погоняла волну;
 

 
И с плачем безгласное тело
Спешили они унести;
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.
 

 
И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал.
 

1841

377 ^*

 
Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.
 

 
Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором,
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.
 

 
Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.
 

1841