Текст книги "Песни и романсы русских поэтов"

Автор книги: Виктор Гусев

П. И. Вейнберг

Петр Исаевич Вейнберг родился в 1831 году в Николаеве, умер в 1908 году в Петербурге. По окончании историко-филологического факультета Харьковского университета он служил чиновником в Тамбове, в 1858 году переехал в Петербург, где редактировал журнал «Век» (1861), состоял в редакции «Искры», заведовал литературным отделом «Будильника», издавал журнал «Изящная литература» (1883–1885). Первый сборник «Стихотворений» Вейнберга издан в Одессе (1854). Он сотрудничал в «Библиотеке для чтения», «Иллюстрации», «Современнике», «Сыне отечества» и «Русском слове». Известность приобрел в качестве автора «Юмористических стихотворений Гейне из Тамбова» (1863) и переводами немецких и английских поэтов. В песенниках встречаются: «Ах, как всё на свете ложно…», «Ей говорили: милый твой…», «Залита огнями церковь…», «Сатана людскую душу…», «Двое похорон…», «Экстренный случай…».

542 ^*

 
Он был титулярный советник,
Она – генеральская дочь;
Он робко в любви объяснился,
Она прогнала его прочь.
 

 
Пошел титулярный советник
И пьянствовал с горя всю ночь —
И в винном тумане носилась
Пред ним генеральская дочь…
 

<1859>

А. Н. Андреев

Александр Николаевич Андреев родился в 1830 году в с. Погостницы Порховского уезда Псковской губ., умер в 1891 году в Москве. Окончив Институт инженеров путей сообщения, Андреев служил чиновником в различных министерствах (путей сообщения, внутренних дел и др.). Перу Андреева принадлежат пьесы, стихотворения, романы, повести, рассказы, путевые очерки, театральные рецензии, а также труды по истории искусства. Дебютировал он водевилем «Маскарад в оперном театре» (поставлен в 1846 году). При жизни Андреева «Стихотворения» его издавались дважды (СПб., 1860; СПб., 1879). Популярность приобрели «Цыганские песни» Андреева, положенные на музыку А. Дерфельдтом, А. Дюбюком, Паскуа, Рамазановым, Ф. Соколовым и особенно – капельмейстером хора московских цыгам Штуцманом. Кроме публикуемых текстов в песенниках встречаются «Любовь цыганки», «Люблю тебя…», «Красавица», «Цыганка», «Тайна цыганки» и др. Для хора московских цыган Андреевым была написана с успехом исполнявшаяся песня «Цыган в Москве здесь кто не знает…» (музыка руководителя хора И. В. Васильева).

543. Кокетка ^*

 
Говорят, что я кокетка,
Что любить я не хочу,
И видали, как нередко
Равнодушием плачу.
 

 
А видали ль, как я плачу,
Невозможность полюбя,
Силы девственные трачу,
Полны дивного огня?
 

 
А видали ль, как украдкой,
Затаив порыв страстей,
Я целую образ сладкий,
Счастье, жизнь души моей?
 

 
А видали ль, к изголовью
Как приникнув в море грез,
Обольется сердце кровью,
Глаза выноют от слез?
 

1850-е годы

544. Зацелуй меня до смерти! ^*

 
Зацелуй меня до смерти —
От тебя и смерть мила;
Не на горе же, поверьте,
Жизнь от бога нам дана!
 

 
Без любви и жизнь не в радость,
Без объятий нет любви;
Я изведал жизни сладость,
Я узнал весь жар в крови!
 

 
Умирать ведь нам не надо!
Так уж лучше, через край
Выпив сладостного яда,
На земле изведать рай!
 

 
К жизни той близка дорога!
Я мгновения ловлю —
Зацелуй меня до смерти,
И я смерть благословлю.
 

1850-е годы

И. З. Суриков

Иван Захарович Суриков родился в 1841 году в д. Новоселово Углицкого уезда Юхтинской волости Ярославской губ., умер в 1880 году в Москве. С 1849 года он жил в Москве, добывая средства к существованию торговлей, перепиской бумаг, работой в типографии. С 1875 года Суриков – член «Общества любителей российской словесности». Первые литературные опыты его относятся ко второй половине 1850-х годов (уничтожены самим поэтом). Под первыми публикациями песен (с 1863 по 1867 г.) он подписывался: «Крестьянин И. З. Суриков». Сотрудничал Суриков в разных изданиях: «Развлечение», «Воскресный досуг», «Всемирная иллюстрация», «Грамотей», «Иллюстрированная газета», «Дело», «Вестник Европы» и др. При жизни его «Стихотворения» издавались трижды (М., 1871; М., 1875; М., 1877). Многие произведения Сурикова вошли в песенники и в устный репертуар. На его тексты писали музыку П. Чайковский («Занялася заря…», «Солнце утомилось…», «Ласточка», «Я ли в поле да не травушка была…», «В огороде возле броду…»), А. Гречанинов («В зареве огнистом…»), Ц. Кюи («Засветилась вдали, загорелась заря…»), Н. Соколов («Ты как утро весны…»), Э. Направник («В огороде возле броду…»), С. Квашиной («Дума»), Ю. Блейхман («Догорела румяная зорька вдали…»), П. Тюменев («Ночь тиха, сад объят полутьмою…») и др.

545. Часовой ^*

 
Полночь. Злая стужа
На дворе трещит.
Месяц облаками
Серыми закрыт.
 

 
У большого зданья
В улице глухой
Мерными шагами
Ходит часовой.
 

 
Под его ногами
Жесткий снег хрустит,
А кругом глухая
Улица молчит;
 

 
Но шагает ровно
Бравый часовой,
И ружье он крепко
Жмет к плечу рукой.
 

 
Вспомнился солдату
Край его родной;
Вспомнилась избушка
С белою трубой;
 

 
Вспомнилась голубка,
Милая жена:
Чай, теперь на печке
Спит давно она.
 

 
Может быть, ей снится,
Как мороз трещит,
Как солдат озябший
На часах стоит.
 

1863

546 ^*

 
«Что шумишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Низко наклоняясь
Головою к тыну?»
 

 
– «С ветром речь веду я
О своей невзгоде,
Что одна расту я
В этом огороде.
 

 
Грустно, сиротинка,
Я стою, качаюсь,
Что к земле былинка,
К тыну нагибаюсь.
 

 
Там, за тыном, в поле,
Над рекой глубокой,
На просторе, в воле,
Дуб растет высокий.
 

 
Как бы я желала
К дубу перебраться;
Я б тогда не стала
Гнуться да качаться.
 

 
Близко бы ветвями
Я к нему прижалась
И с его листами
День и ночь шепталась.
 

 
Нет, нельзя рябинке
К дубу перебраться!
Знать, мне, сиротинке,
Век одной качаться».
 

<1864>

547 ^*

 
Тихо тощая лошадка
  По пути бредет;
Гроб, рогожею покрытый,
  На санях везет.
 

 
На санях в худой шубенке
  Мужичок сидит;
Понукает он лошадку,
  На нее кричит.
 

 
На лице его суровом
  Налегла печаль,
И жену свою, голубку,
  Крепко ему жаль.
 

 
Спит в гробу его подруга,
  Верная жена,—
В час родов, от тяжкой муки,
  Умерла она
 

 
И покинула на мужа
  Пятерых сирот;
Кто-то их теперь обмоет?
  Кто-то обошьет?
 

 
Вот пред ним мосток, часовня,
  Вот и божий храм,—
И жену свою, голубку,
  Он оставит там.
 

 
Долго станут плакать дети,
  Ждать и кликать мать;
Не придет она с погоста
  Слезы их унять.
 

1864

548 ^*

 
В зелено́м саду соловушка
Звонкой песней заливается;
У меня, у молодешеньки,
Сердце грустью надрывается.
 

 
Знать, тогда мне, когда поп крестил,
Вышла доля несчастливая,
Потому что вся я в матушку
Уродилася красивая.
 

 
И росла у ней да нежилась
Я на воле одинешенька;
Богачи, купцы проезжие,
Звали все меня хорошенькой.
 

 
Мое личико румяное
Красной зорькой разгоралося,
И косою моей русою
Вся деревня любовалася.
 

 
Да сгубил меня мой батюшка,
Выдал замуж за богатого,
На житье отдал на горькое
За седого, бородатого.
 

 
Не живу я с ним, а мучаюсь;
Сердце горем надрывается,
Не водою лицо белое,
А слезами умывается.
 

 
Что богатство мне без радости?
Без любви душа измаялась.
Без поры-то я, без времени,
Молодешенька, состарилась!
 

<1865>

549 ^*

 
Эх ты, доля, эх ты, доля,
  Доля бедняка!
Тяжела ты, безотрадна,
  Тяжела, горька!
 

 
Не твою ли это хату
  Ветер пошатнул,
С крыши ветхую солому
  Разметал, раздул?
 

 
И не твой ли под горою
  Сгнил дотла овин,
В запустелом огороде
  Повалился тын?
 

 
Не твоей ли прокатали
  Полосой пустой
Мужики дорогу в город
  Летнею порой?
 

 
Не твоя ль жена в лохмотьях
  Ходит босиком?
Не твои ли это детки
  Просят под окном?
 

 
Не тебя ль в пиру обносят
  Чаркою с вином
И не ты ль сидишь последним
  Гостем за столом?
 

 
Не твои ли это слезы
  На пиру текут?
Не твои ли это песни
  Грустью сердце жгут?
 

 
Не твоя ль это могила
  Смотрит сиротой?
Крест свалился, вся размыта
  Дождевой водой.
 

 
По краям ее крапива
  Жгучая растет,
А зимой над нею вьюга
  Плачет и поет.
 

 
И звучит в тех песнях горе,
  Горе да тоска…
Эх ты, доля, эх ты, доля,
  Доля бедняка!
 

<1866>

550. У могилы матери ^*

 
Спишь ты, спишь, моя родная,
  Спишь в земле сырой.
Я пришел к твоей могиле
  С горем и тоской.
 

 
Я пришел к тебе, родная,
  Чтоб тебе сказать,
Что теперь уже другая
  У меня есть мать;
 

 
Что твой муж, тобой любимый,
  Мой отец родной,
Твоему бедняге сыну
  Стал совсем чужой.
 

 
Никогда твоих, родная,
  Слов мне не забыть:
«Без меня тебе, сыночек,
  Горько будет жить!
 

 
Много, много встретишь горя,
  Мой родимый, ты;
Много вынесешь несчастья,
  Бед и нищеты!»
 

 
И слова твои сбылися,
  Все сбылись они.
Встань ты, встань, моя родная,
  На меня взгляни!
 

 
С неба дождик льет осенний,
  Холодом знобит;
У твоей сырой могилы
  Сын-бедняк стоит.
 

 
В старом, рваном сюртучишке,
  В ветхих сапогах;
Но всё так же тверд, как прежде,
  Слез нет на глазах.
 

 
Знают то судьба-злодейка,
  Горе и беда,
Что от них твой сын не плакал
  В жизни никогда.
 

 
Нет, в груди моей горячей
  Кровь еще горит,
На борьбу с судьбой суровой
  Много сил кипит.
 

 
А когда я эти силы
  Все убью в борьбе
И когда меня, родная,
  Принесут к тебе,—
 

 
Приюти тогда меня ты
  Тут в земле сырой;
Буду спать я, спать спокойно
  Рядышком с тобой.
 

 
Будет солнце надо мною
  Жаркое сиять;
Будут звезды золотые
  Во всю ночь блистать;
 

 
Будет ветер беспокойный
  Песни свои петь,
Над могилой серебристой
  Тополью шуметь;
 

 
Будет вьюга надо мною
  Плакать, голосить…
Но напрасно – сил погибших
  Ей не разбудить.
 

1866

551 ^*

 
Ты, как утро весны,
Хороша и светла,
Как цветок, ты нежна,
Как дитя, весела;
Но боюся тебя
Я, мой друг, полюбить,
Чтобы скорби моей
Мне к тебе не привить,
Чтобы горем моим
Мне тебя не убить.
 

1866

552 ^*

 
Шум и гам в кабаке,
Люд честной гуляет;
Расходился бедняк,
Пляшет, припевает:
 

 
«Эй, вы, – ну, полно спать!
Пей вино со мною!
Так и быть, уж тряхну
Для друзей мошною!
 

 
Денег, что ль, с нами нет?..
По рублю на брата!
У меня сто рублей
Каждая заплата!
 

 
Не беречь же их стать —
Наживешь заботу;
Надавали мне их
За мою работу.
 

 
Проживем – наживем:
Мышь башку не съела;
А кудрями тряхнем —
Подавай лишь дела!
 

 
А помрем – не возьмем
Ничего с собою;
И без денег дадут
Хату под землею.
 

 
Эх, ты, – ну, становись
На ребро, копейка!
Прочь поди, берегись
Ты, судьба-злодейка!
 

 
Иль постой! погоди!
Выпьем-ка со мною!
Говорят, у тебя
Счастье-то слугою.
 

 
Может быть, молодцу
Ты и улыбнешься;
А не то прочь ступай,—
Слез ты не дождешься!»
 

<1867>, <1875>

553 ^*

 
Сиротой я росла,
  Как былинка в поле;
Моя молодость шла
  У других в неволе.
 

 
Я с тринадцати лет
  По людям ходила:
Где качала детей,
  Где коров доила.
 

 
Светлой радости я,
  Ласки не видала:
Износилась моя
  Красота, увяла.
 

 
Износили ее
  Горе да неволя;
Знать, такая моя
  Уродилась доля.
 

 
Уродилась я
  Девушкой красивой,
Да не дал только бог
  Доли мне счастливой.
 

 
Птичка в темном саду
  Песни распевает,
И волчица в лесу
  Весело играет.
 

 
Есть у птички гнездо,
  У волчицы дети —
У меня ж ничего,
  Никого на свете.
 

 
Ох, бедна я, бедна,
  Плохо я одета,—
Никто замуж меня
  И не взял за это!
 

 
Эх ты, доля моя,
  Доля-сиротинка!
Что полынь ты трава,
  Горькая осинка!
 

1867

554 ^*

 
День я хлеба не пекла,
  Печку не топила —
В город с раннего утра
  Мужа проводила.
 

 
Два лукошка толокна
  Продала соседу,
И купила я вина,
  Назвала беседу.
 

 
Всё плясала да пила;
  Напилась, свалилась;
В это время в избу дверь
  Тихо отворилась.
 

 
И с испугом я в двери
  Увидала мужа.
Дети с голода кричат
  И дрожат от стужи.
 

 
Поглядел он на меня,
  Покосился с гневом —
И давай меня стегать
  Плеткою с припевом:
 

 
«Как на улице мороз,
  В хате не топлено,
Нет в лукошках толокна,
  Хлеба не печено.
 

 
У соседа толокно
  Детушки хлебают;
Отчего же у тебя
  Зябнут, голодают?
 

 
О тебя, моя душа,
  Изобью всю плетку —
Не меняй ты никогда
  Толокна на водку!»
 

 
Уж стегал меня, стегал,
  Да, знать, стало жалко:
Бросил в угол свою плеть
  Да схватил он палку.
 

 
Раза два перекрестил,
  Плюнул с злостью на пол,
Поглядел он на детей —
  Да и сам заплакал.
 

 
Ох, мне это толокно
  Дорого досталось!
Две недели на боках,
  Охая, валялась!
 

 
Ох, болит моя спина,
  Голова кружится;
Лягу спать, а толокно
  И во сне мне снится!
 

1868, <1871>

555 ^*

 
За окном скрипит береза,
  В комнате темно;
От трескучего мороза
  В инее окно.
 

 
За окном!.. чу! песню кто-то
  Весело поет;
Знать, ему нужда-забота
  Душу не гнетет.
 

 
Пой же, друг, пока поется,
  Жизнь пока светла;
А как горе к ней привьется —
  Всё оденет мгла.
 

 
Заскрипишь ты, как береза
  Под окном зимой,
Закипят на сердце слезы,
  Смолкнет голос твой.
 

1868, <1877>

556. В степи ^*

 
Кони мчат-несут,
Степь всё вдаль бежит;
Вьюга снежная
На степи гудит.
 

 
Снег да снег кругом;
Сердце грусть берет;
Про моздокскую
Степь ямщик поет…
 

 
Как простор степной
Широко-велик;
Как в степи глухой
Умирал ямщик;
 

 
Как в последний свой
Передсмертный час
Он товарищу
Отдавал приказ:
 

 
«Вижу, смерть меня
Здесь, в степи, сразит,—
Не попомни, друг,
Злых моих обид.
 

 
Злых моих обид,
Да и глупостей,
Неразумных слов,
Прежней грубости.
 

 
Схорони меня
Здесь, в степи глухой;
Вороных коней
Отведи домой.
 

 
Отведи домой,
Сдай их батюшке:
Отнеси поклон
Старой матушке.
 

 
Молодой жене
Ты скажи, друг мой,
Чтоб меня она
Не ждала домой…
 

 
Кстати ей еще
Не забудь сказать:
Тяжело вдовой
Мне ее кидать!
 

 
Передай словцо
Ей прощальное
И отдай кольцо
Обручальное.
 

 
Пусть о мне она
Не печалится;
С тем, кто по сердцу,
Обвенчается!»
 

 
Замолчал ямщик,
Слеза катится…
А в степи глухой
Вьюга плачется.
 

 
Голосит она,
В степи стон стоит,
Та же песня в ней
Ямщика звучит:
 

 
«Как простор степной
Широко-велик;
Как в степи глухой
Умирал ямщик».
 

<1869>, <1877>

557 ^*

 
Я ли в поле да не травушка была,
Я ли в поле не зеленая росла;
Взяли меня, травушку, скосили,
На солнышке в поле иссушили.
  Ох ты, горе мое, горюшко!
  Знать, такая моя долюшка!
 

 
Я ли в поле не пшеничушка была,
Я ли в поле не высокая росла;
Взяли меня срезали серпами,
Склали меня на поле снопами.
  Ох ты, горе мое… и т. д.
 

 
Я ли в поле не калинушка была,
Я ли в поле да не красная росла;
Взяли калинушку поломали
И в жгутики меня посвязали.
  Ох ты, горе мое… и т. д.
 

 
Я ль у батюшки не доченька была,
У родимой не цветочек я росла;
Неволей меня, бедную, взяли
И с немилым седым повенчали.
  Ох ты, горе мое… и т. д.
 

1870

558. Швейка ^*

 
Умирая в больнице, тревожно
Шепчет швейка в предсмертном бреду:
«Я терпела насколько возможно,
Я без жалоб сносила нужду.
Не встречала я в жизни отрады,
Много видела горьких обид;
Дерзко жгли меня наглые взгляды
Безрассудных, пустых волокит.
И хотелось уйти мне на волю,
И хотелось мне бросить иглу,—
И рвалась я к родимому полю,
К моему дорогому селу.
Но держала судьба-лиходейка
Меня крепко в железных когтях.
Я. несчастная, жалкая швейка,
В неустанном труде и слезах,
В горьких думах и тяжкой печали
Свой безрадостный век провела.
За любовь мою деньги давали—
Я за деньги любить не могла;
Билась с горькой нуждой, но развратом
Не пятнала я чистой души
И, трудясь через силу, богатым
Продавала свой труд за гроши…
Но любви мое сердце просило —
Горячо я и честно любила…
Оба были мы с ним бедняки,
Нас обоих сломила чахотка…
Видно, бедный – в любви не находка!
Видно, бедных любить не с руки!..
Я мучительной смерти не трушу,
Скоро жизни счастливой лучи
Озарят истомленную душу, —
Приходите тогда, богачи!
Приходите, любуйтеся смело
Ранней смертью девичьей красы,
Белизной бездыханного тела,
Густотой темно-русой косы!»
 

<1873(?)>

559. Казнь Стеньки Разина ^*

 
Точно море в час прибоя,
Площадь Красная гудит.
Что за говор? что там против
Места лобного стоит?
 

 
Плаха черная далеко
От себя бросает тень…
Нет ни облачка на небе…
Блещут главы… Ясен день.
 

 
Ярко с неба светит солнце
На кремлевские зубцы,
И вокруг высокой плахи
В два ряда стоят стрельцы.
 

 
Вот толпа заколыхалась,—
Проложил дорогу кнут:
Той дороженькой на площадь
Стеньку Разина ведут.
 

 
С головы казацкой сбриты
Кудри черные как смоль;
Но лица не изменили
Казни страх и пытки боль.
 

 
Так же мрачно и сурово,
Как и прежде, смотрит он,—
Перед ним былое время
Восстает, как яркий сон:
 

 
Дона тихого приволье,
Волги-матушки простор,
Где с судов больших и малых
Брал он с вольницей побор;
 

 
Как он с силою казацкой
Рыскал вихорем степным
И кичливое боярство
Трепетало перед ним.
 

 
Душит злоба удалого,
Жгет огнем и давит грудь,
Но тяжелые колодки
С ног не в силах он смахнуть.
 

 
С болью тяжкою оставил
В это утро он тюрьму:
Жаль не жизни, а свободы,
Жалко волюшки ему.
 

 
Не придется Стеньке кликнуть
Клич казацкой голытьбе
И призвать ее на помощь
С Дона тихого к себе.
 

 
Не удастся с этой силой
Силу ратную тряхнуть,—
Воевод, бояр московских
В три погибели согнуть.
 

 
«Как под городом Симбирском
(Думу думает Степан)
Рать казацкая побита,
Не побит лишь атаман.
 

 
Знать, уж долюшка такая,
Что на Дон казак бежал,
На родной своей сторонке
Во поиманье попал.
 

 
Не больна мне та обида,
Та истома не горька,
Что московские бояре
Заковали казака,
 

 
Что на помосте высоком
Поплачусь я головой
За разгульные потехи
С разудалой голытьбой.
 

 
Нет, мне та больна обида,
Мне горька истома та,
Что изменною неправдой
Голова моя взята!
 

 
Вот сейчас на смертной плахе
Срубят голову мою,
И казацкой алой кровью
Черный помост я полью…
 

 
Ой ты, Дон ли мой родимый!
Волга-матушка река!
Помяните добрым словом
Атамана-казака!..»
 

 
Вот и помост перед Стенькой…
Разин бровью не повел.
И наверх он по ступеням
Бодрой поступью взошел.
 

 
Поклонился он народу,
Помолился на собор…
И палач в рубахе красной
Высоко взмахнул топор…
 

 
«Ты прости, народ крещеный!
Ты прости-прощай, Москва…»
И скатилась с плеч казацких
Удалая голова.
 

<1877>

560 ^*

 
Не грусти, что листья
С дерева валятся,—
Будущей весною
Вновь они родятся,—
 

 
А грусти, что силы
Молодости тают,
Что черствеет сердце,
Думы засыпают…
 

 
Только лишь весною
Теплою повеет —
Дерево роскошно
Вновь зазеленеет…
 

 
Силы ж молодые
Сгибнут – не вернутся;
Сердце очерствеет —
Думы не проснутся!
 

<1877>

А. У. Порецкий

Александр Устинович Порецкий родился в 1819 году в Петровске Саратовской губ., умер в 1879 году в Петербурге. Окончив факультет восточных языков Петербургского университета, Порецкий служил в разных канцеляриях, преподавал русский язык в Доме воспитания бедных детей и одновременно занимался литературной деятельностью. Он переводил с французского, печатал рецензии, писал стихи и книжки для детей (под псевдонимом Пчельниковой), издавал первый в России дешевый «народный» журнал – «Воскресный досуг». Сотрудничал Порецкий в журналах «Время», «Эпоха», «Гражданин». Стихотворения его появлялись в разных журналах с начала 1840-х годов, но отдельно не издавались.

561. Пойманная птичка ^*

 
«Ах, попалась, птичка, стой!
  Не уйдешь из сети,
Не расстанемся с тобой
   Ни за что на свете!»
 

 
– «Ах, зачем, зачем я вам,
  Миленькие дети?
Отпустите полетать,
  Развяжите сети!»
 

 
– «Нет, не пустим, птичка, нет,
  Оставайся с нами:
Мы дадим тебе конфет,
  Чаю с сухарями!»
 

 
– «Ах, конфет я не люблю,
  Не хочу я чаю,
В поле мошек я ловлю,
  Зернышки сбираю…»
 

 
– «Там замерзнешь ты зимой
  Где-нибудь на ветке,
А у нас-то! В золотой
  Будешь жить ты клетке!»
 

 
– «О, не бойтесь: в теплый край
  Улечу зимою;
А в неволе – светлый рай
  Будет мне тюрьмою!»
 

 
– «Птичка, птичка, как любить
  Мы тебя бы стали!
Не позволили б грустить:
  Всё б тебя ласкали».
 

 
– «Верю, детки; но для нас
  Вредны ваши ласки,—
С них закрыла бы как раз
  Я навеки глазки!»
 

 
– «Правда, правда, птичка, ты
  Не снесешь неволю…
Ну так бог с тобой, лети
  И живи на воле!»
 

<1864>

Л. Н. Модзалевский

Лев Николаевич Модзалевский родился в 1837 году в с. Гари Гдовского уезда, Санктпетербургской губ., умер в 1898 году в Петербурге. По окончании историко-филологического факультета Петербургского университета Модзалевский работал инспектором-учителем педагогических курсов, преподавал в различных учебных заведениях. Автор многочисленных трудов по педагогике, Модзалевский не чужд был и литературе. Под псевдонимом Л. Гарского он сотрудничал в «Голосе», «Кавказе», «Семье и школе». Ему принадлежит либретто оперы Кютнера «Тарас Бульба». Стихотворения его отдельно не издавались.

562. Вечерняя заря весною ^*

 
Слети к нам, тихий вечер,
На мирные поля;
Тебе мы поем песню,
Вечерняя заря.
 

 
Темнеет уж в долине,
И ночи близок час;
На маковке березы
Последний луч угас.
 

 
Как тихо всюду стало,
Как воздух охладел!
И в ближней роще звонко
Уж соловей пропел.
 

 
Слети ж к нам, тихий вечер,
На мирные поля!
Тебе поем мы песню,
Вечерняя заря.
 

<1864>

И. И. Гольц-Миллер

Иван Иванович Гольц-Миллер (1842–1871) – участник освободительного движения, состоял в студенческом революционном кружке П. Г. Зайчневского, за что был исключен из университета, арестован, а затем и выслан из Москвы. Стихи Гольц-Миллера с 1863 года печатались в «Современнике», «Русском слове», «Отечественных записках», «Вестнике Европы», но отдельно при жизни поэта не издавались. Лирика Гольц-Миллера – одно из характерных явлений русской революционно-демократической поэзии. Его стихотворения были популярны в среде передовой молодежи и привлекли внимание прогрессивно настроенных композиторов. На текст «Отверженной» романс написал М. Мусоргский (1865).

563. «Слу-ша́й!» ^*

 
Как дело измены, как совесть тирана,
  Осенняя ночка черна…
Черней этой ночи встает из тумана
  Видением мрачным тюрьма.
Кругом часовые шагают лениво;
  В ночной тишине, то и знай,
Как стон, раздается протяжно, тоскливо:
    – Слу-ша́й!..
 

 
Хоть плотны высокие стены ограды,
  Железные крепки замки,
Хоть зорки и ночью тюремщиков взгляды
  И всюду сверкают штыки,
Хоть тихо внутри, но тюрьма – не кладбище,
  И ты, часовой, не плошай:
Не верь тишине, берегися, дружище:
    – Слу-ша́й!..
 

 
Вот узник вверху за решеткой железной
  Стоит, прислонившись к окну,
И взор устремил он в глубь ночи беззвездной,
  Весь словно впился в тишину.
Ни звука!.. Порой лишь собака зальется,
  Да крикнет сова невзначай,
Да мерно внизу под окном раздается:
    – Слу-ша́й!..
 

 
«Не дни и не месяцы – долгие годы
  В тюрьме осужден я страдать,
А бедное сердце так жаждет свободы,—
  Нет, дольше не в силах я ждать!..
Здесь штык или пуля – там воля святая…
  Эх, черная ночь, выручай!
Будь узнику ты хоть защитой, родная!..»
    – Слу-ша́й!..
 

 
Чу!.. Шелест… Вот кто-то упал… приподнялся..
  И два раза щелкнул курок…
«Кто и́дет?..» Тень мелькнула – и выстрел раздался
  И ожил мгновенно острог.
Огни замелькали, забегали люди…
  «Прощай, жизнь, свобода, прощай!» —
Прорвалося стоном из раненой груди…
    – Слу-ша́й!..
 

 
И снова всё тихо… На небе несмело
  Луна показалась на миг.
И, словно сквозь слезы, из туч поглядела
  И скрыла заплаканный лик.
Внизу ж часовые шагают лениво;
  В ночной тишине, то и знай,
Как стон, раздается протяжно, тоскливо:
    – Слу-ша́й!..
 

<1864>