Текст книги "Морально противоречивый (ЛП)"

Автор книги: Вероника Ланцет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 51 страниц)

Глава 4

Ассизи

Прошлое

Двенадцать лет

– Не беспокойся обо мне, Лина, – я улыбаюсь ей, оставляя чистую одежду на кровати. – Не торопись. Я знаю, тебе сейчас тяжело.

– Сиси… – она качает головой, и я вижу разочарование на ее лице. Мне не хочется расстраивать ее еще больше, поэтому я просто легонько похлопываю ее по руке.

– Пожалуйста, не беспокойся обо мне. У меня есть друзья, помнишь? – я продолжаю улыбаться, хотя ложь горит на моих губах.

Она медленно кивает, признаки неуверенности все еще видны на ее лице.

– Мне жаль, – произносит она перед тем, как я выхожу из комнаты.

Не думаю, что смогу больше сидеть здесь, зная, что в любой момент могу разрыдаться. Лина была моим спасением в этом богом забытом месте, но даже она не знает, что происходит, когда я покидаю нашу комнату. И я не хочу, чтобы она знала.

Мне повезло, что Лина уговорила мать-настоятельницу разрешить нам жить вместе. Но растить ребенка для нее было нелегко, как бы она ни пыталась это отрицать.

Клаудия была желанным дополнением к нашей маленькой группе, но это также означало, что внимание Лины было полностью сосредоточено на ее маленькой девочке. В каком-то смысле мне легче избегать вопросов в ее глазах, когда она видит синяки на моих руках и коленях, или шрамы, которые навсегда запятнали мою кожу.

Кроме того, я тоже привязалась к девочке и никогда не попытаюсь лишить ее материнской любви.

Как бы отчаянно мне этого ни хотелось.

Особенно сейчас, когда Клаудия болела уже несколько дней. Я старалась не привлекать к себе внимания и дать Лине немного пространства. Хотя у меня сердце разрывается от того, что в этот день я снова одна.

Направляясь к задней части церкви, я иду к единственному месту, где знаю, что меня не побеспокоят – старому кладбищу.

Это небольшая территория, огороженная старым, обветшалым забором. Здесь есть несколько мавзолеев, в которых покоятся некоторые выдающиеся деятели Сакре-Кёр, хотя, насколько мне известно, на этом кладбище уже давно никого не хоронили.

Я направляюсь к беломраморному мавзолею, расположенному далеко в глубине. Используя несколько кусков проволоки, мне удается открыть дверь и проникнуть внутрь.

В прошлом году я нашла это место случайно. Крессида и ее свита преследовали меня по всему монастырю, и я подумала, что, возможно, они не осмелятся войти на кладбище.

Но они осмелились, и я импровизировала на месте, сумев открыть дверь в мавзолей и пробраться внутрь.

С тех пор он стал моим убежищем.

Внутри в центре стоит высокий гроб, а по бокам – несколько предметов. Остальная часть комнаты пустая и достаточно просторная, чтобы я могла здесь побродить. Время от времени мне даже удавалось немного вздремнуть, но зимой спать труднее, так как полы очень холодные.

Я сажусь, опираясь спиной на гроб, и делаю глубокий вдох, заставляя себя не плакать. Не сегодня.

Моргнув два раза, оглядываюсь вокруг, замечая несколько использованных, но незажженных свечей.

Может быть…

Эта мысль побуждает меня к действию, и я собираю несколько свечей, ища, чем их зажечь.

В тот момент, когда я уже готова сдаться, замечаю рядом с гробом небольшой коробок спичек. Взяв его в руки, быстро открываю его и вижу, что в нем осталось несколько спичек.

Да!

Я быстро зажигаю свечи и кладу их перед собой, прижимая колени к груди и наблюдая за танцующим вокруг пламенем.

– С днем рождения меня, – шепчу я, мои глаза становятся все более влажными.

Концом рукава вытираю слезы, говоря себе, что оно того не стоит.

Это происходит каждый год. Почему в этот раз болезненнее, чем во все остальные?

Все остальные девочки празднуют день рождения. Все, кроме меня.

Поскольку монахини говорят, что я – дитя дьявола, они считают, что день моего рождения был не радостным событием, а проклятым. Зачем им праздновать проклятый день?

Так что мне приходится наблюдать со стороны, год за годом, как каждый празднует свой день рождения, когда он в центре внимания. А про меня забывают.

– Почему так больно? – спрашиваю я себя, не в силах ответить на этот вопрос.

Может быть, это потому, что я, наконец, обрела некий вид принятия с Линой и Клаудией. Или потому, что время от времени мой брат, Валентино, не забывает навещать меня. Я даже встречалась со своим другим братом, Марчелло, однажды, много лет назад. Он был добрым, но отстраненным.

Как и все остальные.

Глядя на огонь свечи, я набираюсь смелости и загадываю желание.

Я хочу, чтобы кто-то любил меня больше всего на свете.

Я решила быть эгоисткой и попросить все, чего хочу, зная, что вряд ли мне удастся это получить.

Я хочу быть для кого-то всем… чьей-то причиной существования.

Закрыв глаза и представляя тепло этой любви, от которой моя душа задыхается, я задуваю свечи.

Может, на этот раз все получится.

Я глубоко вздыхаю, зная в глубине души, что все это напрасно. Интересно, сколько времени потребуется, чтобы моя надежда умерла? У меня впереди долгие годы в этом ужасном месте. Достаточно, чтобы вытравить последнюю каплю надежды из моего духа.

Я хотела бы хотя бы понять, почему. Почему моя семья бросила меня? Неужели они тоже думали, что я приношу несчастье? Что я настолько презренна?

Наверно.

Положив голову на колени, я крепко обхватываю себя руками, сворачиваясь в клубок, чтобы сохранить тепло.

Уже поздно, а ночи прохладные, особенно если учесть, что здание полностью мраморное.

Посидев еще немного, я решаю вернуться.

Со скрипом открываю дверь мавзолея и сталкиваюсь лицом к лицу с моим кошмаром – Крессидой.

– Я же говорила, что она здесь, – говорит одна из других девушек с самодовольным выражением лица.

Крессида смотрит на меня со злобой во взгляде, и я инстинктивно делаю шаг назад.

– Она думала, что сможет убежать от нас, – ехидно говорит она, оглядывая меня с ног до головы. Скорее всего, Крессида ищет синяки с прошлого раза.

Я качаю головой и стараюсь отойти как можно на большее расстояние между нами. Я делю шаг назад, пока не упираюсь в холодный металл гроба, цепляясь руками за него для поддержки.

– Пожалуйста. Просто отпусти меня. Сейчас почти комендантский час, – добавляю я тоненьким голосом, надеясь, что угроза наказания матери-настоятельницы за нарушение комендантского часа отпугнет их.

– Ассизи, Ассизи, когда же ты научишься? – она подходит ко мне ближе, кладя руку на мой подбородок, чтобы поднять мою голову вверх и приблизить мои глаза к своим. – Здесь о тебе никто не заботится. Мать-настоятельница, наверное, дала бы мне подарок за то, что я указала тебе твое место. В конце концов, мусору место только в одном месте, – ухмыляется она, нависая ртом над моим ухом, – на помойке.

Она слегка толкает меня в плечо, но мне уже некуда бежать, поэтому я пытаюсь обойти ее.

– Почему ты так со мной поступаешь? Что я тебе сделала? – моя нижняя губа дрожит, когда я представляю все, что они могут сделать со мной – уже предвкушая боль и унижение.

– Почему? – она смеется, ударяя меня один раз по лицу. Я быстро поворачиваю голову, чтобы избежать этого, но кончики ее пальцев все равно касаются моей правой щеки. Вслед за этим ее вторая ладонь с силой ударяет меня по левой щеке.

Я поморщилась от боли и опустила голову, надеясь, что моя покорность заставит ее сжалиться надо мной.

– Потому что могу. Ты такая жалкая, что слишком весело наблюдать за страхом в твоих глазах, – и для того, чтобы доказать свою точку зрения, она продолжает бить меня.

Я поднимаю руки, пытаясь отразить часть ударов, но они все равно задевают мою кожу, оставляя после себя жжение.

– Оставь меня в покое! – кричу я, не в силах больше терпеть. – Просто… оставь меня в покое, – я подавляю рыдание до невыносимой боли.

– Девочки, идите посмотрите. Ассизи заговорила в ответ.

Другие девушки начинают смеяться, подходят ближе и встают в круг вокруг меня.

– Ты хочешь, чтобы я оставила тебя в покое, Сиси? – спросила она, насмехаясь над прозвищем, которое дала мне Лина.

– Оставь меня в покое, – повторяю я, хотя прежняя уверенность почти исчезла. Пять девушек окружают меня, что я могу сделать?

– Что вы скажете? Может, оставим ее в покое? – спрашивает Крессида, и остальные хихикают.

– Можно. Все равно уже почти комендантский час, – отвечает другая, и остальные, кажется, соглашаются.

Я зажмуриваю глаза, и облегчение начинает наполнять меня, когда я понимаю, что у них нет времени, чтобы сделать со мной больше.

– Ты права, – говорит Крессида, прежде чем внезапно толкнуть меня на землю.

Падая, я пытаюсь отползти от них, но одно движение руки Крессиды, и остальные девушки оказываются на мне, удерживая.

– Мы не можем пропустить комендантский час. Но Сиси может, – она коварно улыбается, кивая своей подруге, чтобы та помогла ей.

Я в ужасе смотрю, как они отпирают замок от гроба, обе толкают верхнюю часть, пока та не поддается, и в гробу образуется отверстие.

В ужасе я мотаю головой, пытаясь освободить свои руки и ноги от их хватки.

Нет… нет!

Когда крышка наполовину отодвинута, Крессида скривила лицо в отвращении:

– Ха, этот запах… – затем ее лицо медленно превратилось в удовлетворенное. – Идеально для Ассизи.

Девушки начинают поднимать меня, пока я пытаюсь брыкаться, но ничего не получается.

Вскоре меня бросают в гроб, я приземляюсь спиной на что-то твердое, и в маленьком пространстве раздается хруст костей.

Я дрожу с головы до ног, но не смею пошевелиться, боясь того, что могу увидеть.

– Сладких снов, дорогая Сиси, – самодовольно смотрит на меня Крессида.

Они медленно закрывают крышку, и весь мир погружается во тьму.

Я замираю на месте, ожидая, пока они уйдут. После этого пытаюсь выбраться.

Но как только эта мысль приходит мне в голову, я слышу скрежет задвижки. Мои глаза расширяются в неверии.

– Это не реально. Это не реально, – шепчу я себе. Но когда я двигаюсь всего на пару сантиметров вправо и натыкаюсь на твердый предмет, это вдруг становится очень реальным.

– Успокойся. Мне нужно успокоиться, – говорю я вслух, надеясь, что шум поможет мне сосредоточиться на чем-то другом, кроме страха.

Я вдыхаю и выдыхаю, позволяя своей руке блуждать вокруг. Я едва видела, что было внутри, когда меня туда бросили, и, возможно, так даже лучше.

Запах такой же, как описала Крессида… гнилой. Он старый и затхлый, и есть что-то такое, что заставляет меня затаить дыхание от отвращения.

Я двигаюсь и чувствую какой-то материал, а также то, что представляю себе, как кость.

Человеческая кость!

Из всех вещей, которые они делали со мной на протяжении многих лет, эта самая экстремальная.

Паника овладевает мной, когда я представляю, что навсегда заперта в этом гробу.

Что, если они доведут свою выходку до крайности? Что если они думают, что никто не будет скучать по мне, и просто… забудут меня здесь?

Это был не первый случай, когда кто-то просто исчезал из Сакре-Кёр, и никто не обращал на это внимания. Была Делайла, которая пробыла здесь всего год, а также близнецы, Кэт и Крис, которые исчезли в одно и то же время. И никто больше не вспоминал о них. Как будто их вообще не существовало.

И скоро это коснется и меня.

Чем больше я думаю о своем мрачном будущем, тем больше понимаю, что не готова умереть. Ни сейчас, ни в ближайшее время.

Я еще даже не пожила.

Сжав руки в кулаки, прижимаю их к крышке гроба, бью, царапаю, стучу – все подряд, надеясь, что тяжелый предмет сдвинется с места.

Но он не сдвигается.

Я бью по нему ногами, используя всю силу, на которую способна.

Ничего.

Почему-то мысль о том, что я умру здесь, да еще в свой день рождения, заставляет меня бороться.

Пусть мне не за что бороться, но, по крайней мере, у меня есть я. И, может, никто больше меня не любит, зато я люблю себя.

И я хочу жить.

Я хочу продолжать жить, ведь, может, однажды мое желание исполнится.

Понимая, что не могу сдаться, я продолжаю бить по крышке, пока усталость не настигает меня, и я падаю, силы покинули мое тело, но моя решимость по-прежнему непоколебима.

Я смогу.

Криссида мучила меня годами, потому что могла. В этом она была права.

Я позволила ей это.

Сейчас, когда я лежу в этом темном замкнутом пространстве, мое сознание проясняется. За страхом и паникой, что я больше никогда не смогу увидеть солнечного света и умру рядом с грудой старых костей, пришло внезапное осознание.

Я позволила ей пройтись по мне.

Снова и снова она оскорбляла, била и наказывала меня. Просто потому, что могла.

А я? При всей моей невинности, я была добровольным участником. Потому что позволяла этому происходить.

Я позволяла им проклинать меня, бить до шрамов на коже и мучить до тех пор, пока кошмары не мешали мне спать по ночам.

Как я раньше этого не замечала?

Я была так занята тем, что жалела себя и плакала о своем жалком состоянии, что ни на минуту не остановилась, чтобы задуматься, почему я позволила этому случиться.

Я не думала, что заслуживаю большего.

Это, пожалуй, самое большее, в чем я готова признаться самой себе. Правда, открывающая меня изнутри и заставляющая взглянуть на собственное отражение.

Я была настолько поглощена попытками быть хорошей, пыталась оставаться незамеченной, угождая всем, что никогда не сопротивлялась.

И впервые я поклялась, что если выберусь живой, то изменюсь.

Возможно, я не смогу контролировать поведение других, но я могу сделать так, чтобы меня больше никогда не считали слабачкой.

Зачем быть хорошей, когда люди плохие?

Действительно, зачем.

Всю свою жизнь я пыталась показать людям, что я нечто большее, чем клеймо на моем лице. Что на самом деле я не проклята. Но никто никогда не пытался увидеть больше, чем мои физические недостатки.

Меня с самого начала заклеймили как дитя дьявола, поэтому я изо всех сил старалась показать всем, что я хорошая.

И ради чего?

Проходят часы, и в гробу становится все холоднее и холоднее. Я стараюсь не думать о том, что лежу на чьих-то старых костях, или о том, что делю крошечное помещение с мертвецом.

Я сосредоточилась на одном – на своей растущей решимости.

Мне надоело быть всеобщей грушей для битья, как и надоело быть нежеланной.

Если они не хотят меня, то пусть так и будет. Я тоже не хочу их.

Предашь меня один раз – позор тебе. Предашь меня второй… позор мне.

Но в следующий раз второго шанса не будет.

Если следующий раз вообще будет.



Утренний крик петуха оповещает меня о течении времени. Зубы стучат, руки и ноги окоченели от холода, я едва осознаю, как долго здесь нахожусь.

В гробу есть несколько щелей, через которые проникает свет, и я впитываю его, глупо полагая, что это может согреть мое тело.

И я не понимаю, то ли я в сознании, то ли в беспамятстве. Голод и жажда грызут меня, и я уже смирилась с тем, что никогда не выберусь отсюда.

– Я бы хотела… – я пытаюсь смочить языком свои уже потрескавшиеся губы – единственная мысль, чтобы не заснуть, – … я бы хотела, – начинаю я снова, думая о своем желании на день рождения.

Может, в другой жизни…

– Она приходит в себя. Возможно, нам придется оставить ее…

– Оставить ее? Здесь? Нет! Я забираю ее с собой, – голос становится все более громче.

Я немного двигаюсь, с трудом заставляя свои конечности реагировать. Чувствую мышцы лица, – оно будто каменное и болит —, и пытаюсь открыть глаза.

– Сиси, – Лина бросается ко мне. – Господи, что с тобой случилось, – шепчет она со слезами на глазах.

Она нежно и ласково гладит мое лицо, тело.

– Лина, – прохрипела я, с трудом выговаривая слова.

– Нет, не говори. Я держу тебя, – говорит она, ее теплые руки ласкают мои волосы.

– Каталина, я не уверена…

– Сестра Мария, Сиси – моя подруга, и я в состоянии о ней позаботиться. Она вернется со мной, – в голосе Лины чувствуется уверенность, которую я никогда раньше не слышала.

Я пытаюсь подняться, но она быстро возвращается ко мне, берет меня на руки и прижимает к своей груди.

– Господи, Сиси, что случилось?

– Я в порядке, – удается мне вымолвить, хотя не знаю, как долго пробыла в гробу. – Как ты… – я запнулась, мои силы были на исходе.

– Сестры, дежурившие в саду, услышали твой крик. Я не могу поверить, что ты была заперта там… Сиси, – она качает головой, в ее взгляде виднеется беспокойство.

– Я в порядке. Это была просто игра, – лгу я, потому что усвоила урок, что происходит, когда я рассказываю о других девушках.

Нет. Никто не может мне помочь, кроме меня самой.

И именно это я и собираюсь сделать.

– Игра? Но…

– Мы можем вернуться? – спрашиваю я, надеясь, что она оставит эту тему. Я не хочу, чтобы она знала, что со мной произошло, так же, как не хочу, чтобы она знала, что я буду делать впредь.

Я вкусила достаточно человеческой жестокости, этого хватило на всю жизнь.

Пришло время вернуть немного.

Глава 5

Влад

Прошлое

Пятнадцать лет

Смотря на татуировщика, я наблюдаю за тем, как он прорисовывает контур своего рисунка на моей руке, игла машинки проникает в мою кожу, оставляя легкий болезненный укол. Учитывая, что мои болевые рецепторы притуплены, единственное, что я чувствую – это щекочущее ощущение, когда он проводит пистолетом по моей коже.

– Как красиво! – восклицает Ваня с моей стороны, выворачивая шею, чтобы получше разглядеть зарождающийся дизайн.

Я хмыкнул в знак согласия.

За неделю я прошел путь от чистой кожи до почти полного облачения в броню в виде татуировок. Я давно хотел стереть уродство своей кожи и разрисовать ее во что-то значимое, но приятное для глаз.

Миша предпочитает прозвище «урод» – оно связано не только с моим не совсем нормальным поведением, но и с отметинами, которые тянутся по моему телу. Так много порезов, что он назвал меня франкенштейновской мерзостью, когда увидел меня без рубашки.

Порезы и бугры зажившей плоти проходят по всему торсу, рукам и ногам. Хоть спину тоже не пощадили, хуже всего пришлось моей груди: толстый шрам тянется от ключицы до пупка. Подобно дереву, он разветвляется на более мелкие линии, некоторые более заметные, некоторые более мелкие.

Мое лицо – единственная неповрежденная часть – просто прекрасно.

Чтобы избежать вопросительных взглядов людей, а также осуждения или жалости в их выражениях, я решил закрасить все чернилами.

Хотя я давно хотел это сделать, татуировщик посоветовал не делать этого, пока я не достигну половой зрелости, так как рисунки могут исказиться во время роста организма. Поэтому, как только я заметил изменения в своем теле, то записался на прием.

Прошла неделя с тех пор, как мы начали процесс, и мне потребовалось много убеждений, что я смогу выдержать последовательную боль. К счастью, он один из лучших художников Братвы, и он, должно быть, слышал о моей не самой лучшей репутации, потому что как только я сделал немного раскаивающийся вид, он согласился на работу.

Ваня была рядом со мной все это время, восхищаясь дизайном и пытаясь убедить меня позволить ей тоже сделать татуировку. Конечно, этого никогда не произойдет, потому что наш отец каждому надает по яйцам, если с его девочкой что-нибудь случится.

На данный момент татуировщик закончил работу над моими ногами, грудью и спиной, а также над правой рукой. Свободной осталась только левая рука.

Я провел бессонные ночи с Ваней, выбирая эскизы, и мы долго обсуждали целостность всей картины. Она, как никто другой, знает, что это для меня значит.

Рисунок разделен на три события – до, во время и после.

На моей груди, прямо над пупком, нарисован деревянный сундучок с замысловатыми узорами – полуоткрытый ящик Пандоры. Черный дым вырывается из недр сундука, медленно превращаясь в черепа, на каждом из которых написано выражение злобы, отчаяния и опустошения – зло, развязанное на этой земле.

Испорченные духи занимают большую часть пространства на моей груди, их гнилые лица достигают лопаток и растворяются в успокаивающем тумане. От плеч до запястий по моим рукам идут буддийские руны – все они призваны сдерживать зло, не давать ему распространяться, как болезни.

Аналогичным образом моя спина представляет собой мозаику из воинов в различных боевых позах – все они призваны защищать ложе. Кроме того, они также призваны служить буфером между силами зла и внешним миром, если шкатулка будет нечаянно открыта. Ваня придумала эту маленькую деталь.

– Иногда маленькие трещинки превращаются в дыры поразительных размеров, – сказала она, намекая на возможность того, что как бы ни старались не открывать шкатулку, она все равно откроется. Поэтому она предложила защитный механизм. Что-то, что не даст плохому выплеснуться наружу.

– Воины защитят тебя, но они также защитят мир от тебя, – задумчиво прокомментировала она, взяв перо и изложив свою идею на бумаге.

Ее слова произвели на меня неизгладимое впечатление. Она знает меня так хорошо, что понимает, что есть большая вероятность того, что я могу сорваться в какой-то момент в будущем.

Затем последняя часть – ноги – изображает то, что произойдет, когда последние остатки добра будут побеждены. Спуск в Тартар. Место, где зло устраивает свою игровую площадку, и последняя остановка.

Конечный пункт назначения.

Но если все остальное провалится, несчастные духи, выпущенные из ящика Пандоры, не только сами отправятся в ад. Нет, они потащат за собой любую невинную душу, которую смогут найти.

А этого… следует избегать любой ценой.

– Не могу поверить, что это не больно. – замечает Ваня, когда игла все глубже входит в мою руку.

– Это так больно! – притворно жалуюсь я, подмигивая ей.

Татуировщик поднимает взгляд, смотрит между мной и Ваней, его брови сходятся вместе, прежде чем он пожимает плечами и возвращается к своей работе.

– Он странный, – жалуется Ваня, вставая со стула и немного расхаживая по комнате.

– Ваня! – я немного повысил голос, беспокоясь, что она затеяла какую-то шалость. Она может делать все, что хочет, но только после того, как будет сделана моя татуировка.

– Остынь, я ничего не сделаю, – вздыхает она, ее плечи опускаются, когда она возвращается.

– Хорошо. Если ты будешь хорошо себя вести, то я могу замолвить словечко перед отцом, чтобы он разрешил тебе сделать татуировку, – я упоминаю об этом, и ее лицо сразу же загорается.

– Обещаешь? – быстро спрашивает она, и я качаю головой в знак веселья.

– Обещаю, – усмехаюсь я.

На теле Вани есть такие же отметины, как у меня, и я знаю, что она тоже стесняется их. Хуже всего шрам, рассекающий ее правый глаз. Со временем он зажил так, что теперь есть только слабая линия над и под ресницами.

Тем не менее, она находится в том возрасте, когда внешний вид очень важен для нее. Хотя я обещал, что поговорю с нашим отцом от ее имени, это будет нелегко, поскольку ей запрещено общаться со мной. Даже сейчас я боюсь, что татуировщик расскажет отцу о ее присутствии здесь. Но когда Ваня что-то вбивает себе в голову, я ничего не могу с этим поделать. Я не мог ей отказать, когда она просила поехать со мной.

Когда я смогу ей отказать?

Она единственная, кто у меня есть. Единственный человек, с которым я могу свободно поговорить.

Со временем все стало только хуже. Мне удалось взять свои импульсы под контроль, и я изо всех сил старался быть более дружелюбным. Все в надежде, что люди не будут убегать от меня.

Но это не помогло.

Сейчас, как никогда раньше, люди, кажется, пугаются меня, когда я пытаюсь улыбнуться или пошутить. За все мои усилия подружиться с другими людьми, я стал еще большим изгоем.

Есть Марчелло, но он другой. Хотя мы с ним ладим, я могу сказать, что он ненавидит то, что делает. Он выполняет свою часть работы, но его глаза мертвы внутри, когда это происходит.

Он не такой, как я… Он не понимает, что такое вскрытие человеческого тела, что такое очарование тем, что скрывается внутри – миллион вопросов без ответов, а ответы смотрят нам прямо в лицо.

Он не понимает.

Но при всем своем отвращении к нашим внеклассным занятиям, он единственный, кроме Вани, кто не боится меня. Он может смотреть мне в глаза и бросать вызов, не боясь, что я перережу ему горло за минуту. Он может говорить и спорить со мной, ни о чем и обо всем.

Он не понимает, как много значат для меня эти мелочи. Особенно когда люди убегают от меня, как только я пытаюсь открыть рот, чтобы заговорить.

– Это должно быть то, что нужно, – вздыхает татуировщик, откидываясь назад, чтобы осмотреть свою работу. – Теперь тебе нужно быть осторожным, – продолжает он инструктировать меня, как за ними ухаживать.

Вскоре мы с Ваней выходим за дверь и возвращаемся домой. Тату-салон находится не слишком далеко от нашего дома, но мы идем в обход, пробираясь по более населенным улицам Брайтон-Бич.

– Подожди! – восклицает Ваня, спеша к одной из витрин, с изумленным видом разглядывая платья на манекенах.

– Ты же знаешь, отец никогда не позволит тебе надеть что-то подобное, – говорю я, забавляясь и кивая на длину платья. Оно едва достигает колена, а у отца есть непреложное правило для всех его дочерей. Не носить ничего, что показывает слишком много кожи.

Ваня разочарованно вздыхает, ее взгляд метался между ее драным платьем до середины бедра и тем, что висит в витрине.

– Как думаешь, он когда-нибудь разрешит мне надеть что-то подобное? – спрашивает она довольно безнадежным тоном.

– Сомневаюсь, – честно отвечаю я.

Быть паханом Брайтон-Бич Братвы означает, что имидж отца должен быть безупречным. Это распространяется и на его собственную семью – особенно на его дочерей. Для его сыновей стандарты, конечно, другие.

Женщины в семье должны быть скромными, с застенчивым нравом и достаточно податливыми для своих мужчин.

Мужчины, с другой стороны, показывают свою силу через количество насилия, которое они могут обрушить на своих врагов, через безжалостность, которую они проявляют.

В этом смысле я – примерный ребенок отца, хотя знаю, что в глубине души он меня боится. Ваня, с другой стороны, противоположность всему, за что они выступают, и до сих пор ей удавалось хорошо скрывать свою темную сторону. Никто, кроме меня, не знает, на что она действительно способна.

К счастью, у отца есть две другие мои сестры, которые являются воплощением приличия – милые и скромные.

– Черт побери, – тихо ругается она, ее взгляд все еще сосредоточен на куске ткани.

Даже не задумываясь, я хватаю ее за руку, иду в магазин и набиваю ее руки стопками одежды.

– Давай, примерь их, – призываю я сестру, когда ее глаза вопросительно расширяются.

– Правда? – голос у нее тоненький, и я просто киваю. – Но у нас нет денег…

– Есть. У меня есть, так что не волнуйся, – уверяю я ее, ведя в сторону примерочной.

Ее губы слегка дрожат, и она бросается ко мне, обнимая меня за шею.

Я закрываю глаза, наслаждаясь этим маленьким жестом.

Никто не прикасается ко мне.

Никто не осмеливается. Такие маленькие моменты напоминают мне, что я человек, с человеческими потребностями.

Когда в последний раз кто-то обнимал меня?

Я… не помню.

Кто-нибудь когда-нибудь обнимал меня?

– Вперед! – снова говорю я, выныривая из своих размышлений, довольный тем, что решил сделать это для нее.

Она бросается в примерочную, и звук падающих на пол вешалок говорит мне о том, что она вне себя от радости.

Улыбка играет на моих губах, когда я впитываю ее заразительный восторг.

Ваня продолжает показывать мне все платья, и я даю свое согласие, говоря, что она может купить все, что захочет.

У меня припрятаны деньги, и раз они мне не нужны, я могу потратить их хотя бы на нее.

Когда она закончила примерять платья, мы заплатили за них и отправились домой. Но перед тем, как идти домой, я также веду ее в магазин, чтобы она могла выбрать что-нибудь для лица.

Раз уж ее так беспокоит ее шрам, может, есть способы скрыть его, не прибегая к татуировкам? Остановившись у прохода с косметикой, я помогаю ей выбрать оттенок пудры, более близкий к ее цвету кожи.

Когда мы расплатились за косметику, улыбка, которую она мне дарит, способна озарить весь мир. Я настолько доволен таким поворотом событий, что начинаю думать о том, какую работу мог бы выполнять, чтобы заработать больше денег.

Ваня заслуживает всего и даже больше.

Рука об руку мы, наконец, идем домой.



Мой взгляд задерживается на кусочке паззла, пытаясь представить всю картину. Мне требуется пара секунд, чтобы представить все возможности, и вскоре весь паззл складывается в моей голове. Вздохнув, я начинаю расставлять кусочки по местам.

Иногда я даже не знаю, зачем берусь за головоломки, поскольку мне всегда требуется одинаковое количество времени, чтобы закончить их – независимо от уровня сложности.

С тех пор как мой отец постановил, что я могу убивать только с его разрешения, мое свободное время увеличилось почти вдвое. Сначала я пытался читать учебники, чтобы получить диплом, но даже это оказалось слишком легко. Благодаря эйдетической памяти мне достаточно прочитать что-то один раз, чтобы запомнить это навсегда. Немного иронично, учитывая, что мои собственные воспоминания до восьмилетнего возраста практически отсутствуют.

Я перехожу к следующей головоломке и секунду изучаю картинку, надеясь, что эта окажется немного сложнее предыдущей.

Я сосредоточен на решении головоломки, когда передо мной падает сверток с одеждой, и уже разложенные кусочки разлетаются в разные стороны.

Я хмурюсь, медленно поднимаю взгляд, чтобы встретиться с сердитым взглядом отца.

– Зачем тебе это? – спрашиваю я, заметив, что это та же одежда, которую я купил Ване пару дней назад.

– Зачем… – бормочет отец, качая головой и делая шаг назад.

– Представь мое удивление, когда твой брат сказал мне, что видел, как ты нес сумку, полную одежды. Причем женской, – говорит он, проницательно оценивая меня.

Миша… Конечно, он побежит к отцу.

– Ну и что? – я пожимаю плечами, не обращая внимания.

– Сынок, – начинает он, явно чувствуя себя неловко, – может, нам стоит поговорить?

Я наклоняю голову, сузив глаза. Поговорить?

Когда он видит, что я молча наблюдаю за ним, то фальшиво кашляет, его глаза подозрительно рыскают вокруг, прежде чем заговорить снова.

– Я знаю, что ты в том возрасте, когда… – еще один фальшивый кашель. Мне почти хочется закатить глаза и сказать ему, чтобы он уже сказал это. – Когда ты замечаешь девушек, – наконец говорит он, и уголок моего рта приподнимается.

Так вот в чем суть проблемы.

О завоеваниях моего брата ходят легенды, если верить уличным слухам. Нет ни одной девушки, которую бы он не трахнул. Конечно, если верить слухам. Один взгляд на Мишу, и можно сказать, что он, наверное, платит людям, чтобы те их распространяли. А учитывая то, какой он трус, могу поспорить, что у него даже тревога по поводу выступлений.

– Неужели, – говорю я, опираясь на ладони и ожидая, что скажет мне отец.

– Может, мне стоит попросить твоего брата поговорить с тобой. – задумчиво добавляет он через некоторое время, и мое лицо тут же искажается от отвращения.

– Не беспокойся об этом, отец. Я в полном порядке. И меня не интересуют… – я делаю паузу, тщательно подбирая слова: – … по крайней мере, пока, – говорю я честно.