Текст книги "Летний дождь"
Автор книги: Вера Кудрявцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
Приостановился, спросил у городошников:
– Скажите, ребята, а директор, Петр Иваныч, все в том же доме живет, на том берегу?
– Эслив потуда пойдете – дальше будет! – загалдели все разом мальчишки. – Эслив посуда – ближе! Тут переход есть! Идите посуда!
И пока шел Юрий прямиком по-за огородами к дому отца, все слышал постукивание деревянных шаровок, попадающих в кон.
Из калитки деревянного старинного пятистенка вышла ему навстречу хорошенькая светлокосая девушка лет шестнадцати.
Всмотревшись в лицо Юрия, она всплеснула руками и вдруг кинулась к нему, уткнулась головой в грудь и заплакала.
С деликатным любопытством посматривали на них прохожие.
Он растерялся и осторожно обнял девушку за худенькие плечи.
– Вы так похожи на папу, когда он молодой был, – подняла она влажные, тоже отцовские глаза. – Вы не сердитесь, что я послала вам телеграмму? Папе было так плохо, так плохо – думали, не отводимся, – теребила она от волнения концы пионерского галстука. – Ох, забыла снять, – усмехнулась, – пионервожатой на лето в школу пошла, комиссаром, по-нонешнему… А я ведь Лена. Вы про меня, наверно, и не знаете. А я, как только папа рассказал про вас, давно еще, так все о вас думаю: а у меня брат есть, старший…
Давно, да, наверно, после смерти матери, никто не радовался ему вот так искренне, так родственно. Разве Санька… «Как мы все похожи, – слушая сестру, думал невольно Юрий. – У Саньки в точь такие же ямочки па щеках… И глаза…»
– Подождите, я их подготовлю, – попросила виновато Лена. – А то мама так вас боится, так боится. – И она юркнула в дом.
Отец полулежал, обложенный подушками, Лена, опасаясь, видимо, чтобы он не поднялся резко, встала у его изголовья и придерживала слегка за плечи.
Юрий в первое мгновение не узнал отца: так он постарел. Совершенно седая голова, морщины. Только глаза – будто он смотрел в свои собственные… Эти глаза звали его, изнемогая от боли и радости.
– Ждал я тебя, сынок, так ждал! – легкими, почти бесплотными руками обнял отец сильную шею сына.—
Приехал, приехал! Валя, посмотри, какой он большой! Совсем большой!
Юрий повернулся к женщине. Полная, занимая чуть не весь проем двери в горницу, она стояла, словно не решаясь войти, шагу ступить.
Юрий сам подошел к ней, и она сперва подала было ему руку, а потом не удержалась, обхватила пухлыми мягкими руками его голову, расцеловала, как маленького, в лоб, в щеки:
– Я говорю, радость-то какая, радость-то, я говорю! – И, не в силах справиться с собой, метнулась в горницу.
– Большой, совсем большой, – все повторял отец, не сводя с сына глаз. – Сколько же тебе теперь, Юрик?
– Большой, – засмеялся Юрий. – Скоро тридцать два. – А сам чувствовал себя в это мгновение мальчишкой: сильно толкнулось в груди сердце, откликаясь на это – «Юрик». Так звал его только отец в те далекие дни детства. «Где же я был… где же я был все эти годы…»
– Что с тобой… – трудно произнести давно забытое это слово, но пересилил себя. – Что с тобой, папа?
– Со мной-то? – отец скорбно моргнул. – Да ничего особенного, Юрик: укатали, видно, сивку круты горки…
– Папа, – с мягким укором остановила его Лена, накапала торопливо лекарства в стакан.
– Может, и тебя зря с места сдернули, от дел оторвали. Да испугался я: а вдруг, думаю, не придется больше свидеться… уж так истосковался по тебе! Ну, дорогие женщины, кормите…
– Накроем здесь, пап, ладно? Чтобы и ты с нами, пап?
– Ну, а как же иначе, егоза? Ставьте-ка стол ближе ко мне!
И Юрий с Леной дружно взялись за края стола, а Валентина Андреевна выплыла из горницы в нарядном платье и с расшитой скатертью в руках.
– Ну, как живешь, сын, как жил? – с жадным интересом спросил отец, когда мать с дочерью вышли, собрав посуду.
– Да все у меня в порядке! – бодренько улыбнулся Юрий. – Сынище растет – мировой парень! На тебя, между прочим, похожий да на сестренку мою Елену Петровну! Как две капли воды!
– Не познакомил ни с женой, ни с сыном, – выговорил ему отец.
– Жену вот замуж выдаю! – в том же тоне продолжал Юрий.
– Не пожилось? – тревожно вскинул брови отец.
– Не пожилось…
– Мы с твоей мамой вот тоже… Никак не могла Надюша к деревне приспособиться, простить мне не могла, что увез я ее из города. Хоть тоже из деревни, а отвыкла к тому времени, не смогла… Так и уехала… Сама уехала, тебя увезла. Надеялась – назад вернусь, брошу все… А мне тогда к канцелярской работе ни в жизнь не хотелось возвращаться. К другому потянуло. К своему, понимаешь, кровному делу выбрел наконец!
Глядя на отца, Юрий вспомнил его того, из детства: так разволновался он сейчас, помолодел.
– Уж как звал ее, как уговаривал! Никому не пожелаю – только под этой крышей и успокоился… За могилкой-то мамы следишь?
– Стараюсь, – откликнулся Юрий и подумал: «Стараюсь… уж не помню, когда и был: все недосуг… На все время находится, только человеком недосуг оставаться…»
Задумались оба, одинаково всматриваясь в сумерки избы.
Вошла Лена, и ожило лицо Петра Ивановича, осветилось улыбкой.
– Юра, – предложила она несмело, – пойдемте – погуляем? А тебе, дорогой Петр Иваныч, пора на отдых! Сейчас вот выпьешь свою дозу и – баю-баюшки-баю! – подала она отцу лекарство.
– Есть, командирша! – подчинился отец.
Как только вышли за ворота, Лена зашептала торопливо:
– Идемте скорее и не обращайте внимания!
Она прошла мимо дежурившего у ворот дома паренька. Независимо прошла, даже не взглянула на него, хоть он и шагнул было им навстречу.
– За что ты его так, бедного? – улыбнулся Юрий.
– Это Ванька-то бедный? Предатель он! Я ему никогда не прощу!
– В чем это он перед тобой так провинился?
– Он не передо мной, он перед всем коллективом нашего совхоза провинился: он к Глобину перебежал, предатель!
– Что это за Глобин?
– Еще узнаете! Знаменитость! Лучший директор на всю округу! – Помолчала. – А вообще-то – дядя он мой, мамин брат, к сожалению.
– Почему – к сожалению?
– Так, – вяло отозвалась Лена: говорить о Глобине ей явно не хотелось.
– Только папу про Глобина не спрашивайте! И про то, что я его ругала, не говорите: он не любит, когда я не в свои дела нос сую…
– Взглянуть бы на него: что за птица этот Глобин? Не успел приехать – только про него и слышу…
– Птица – это точно! А у нас последнее время – беда за бедой, – явно с чужих слов говорила Лена. – Вот нас и решили с глобинским совхозом слить. Отец как узнал, так чуть и не помер…
– Во-он в чем дело! – протянул Юрий. – Тут у вас, как я понимаю, война…
– Еще какая! Ну, мы все равно, – она коротко передохнула, – мы все равно победим! Папка наш знаете какой!..
А паренек Ванька плелся за ними, соблюдая расстояние…
– Устарел я, однако, сынок, со своими идеями, – говорил на другое утро отец, с удовольствием наблюдая, с каким аппетитом завтракает сын. – Устарел…
– Не надо, папка, все образуется…
– Ты имеешь в виду последние партийные постановления? – оживился отец, приподнялся на подушках. Юрий опять удивился: как молодо загорелись глаза отца. Сам-то он так далек был все эти годы от дел села, что и о постановлениях последних знал понаслышке и теперь боялся своим незнанием и равнодушием обидеть отца. А тот, забыв о недуге, говорил, говорил, жестикулируя, посверкивая глазами:
– Понимаешь, читаю, перечитываю – время-то теперь позволяет – и будто свои мысли читаю! Знал, верил: поймут там! – указал вверх. – Все наши беды поймут! Ты думаешь – это просто, когда на твоих глазах крепкое хозяйство в убыток начинает жить! И ты все это видишь, а сделать ничего не в силах! В долгах ведь мы последнее время у государства, как в шелках! Давно, давно пора всех этих межрайонщиков в одну упряжку! А то один в бороне – семеро в стороне! А как каравай делить – всем поровну! Да если бы еще поровну! Подняться бы – теперь не время хворать… А сил не хватит – передать бы хозяйство в добрые, честные руки… уж не Глобину только, – помрачнел враз отец, опустился безвольно на подушки.
– Глобин… опять Глобин… что за Глобин? – допивая молоко, усмехнулся Юрий.
– Не люблю о людях говорить плохо, а он ведь еще и свояком мне доводится, – поморщился отец. – Но это вопрос для меня принципиальный. Потому скажу так: если вспомнить наш партийный язык, то Глобин – это шаг назад, хоть по всем показателям впереди. На мой взгляд, конечно…
– Как это: впереди и шаг назад, не пойму что-то, – пожал плечами Юрий.
– A-а, зачем тебе, – вздохнул отец. – Отдыхай лучше.
А выговориться, видно, хотелось, и он продолжал уже спокойно:
– Наблюдаю я за ним, за его, так сказать, методами, за людьми его и вспоминаю такой случай. До войны работал я в райкоме комсомола в одном сибирском городке. И была у нас в районе такая деревня – Каменка. Богатющая деревня. И все в районе знали: председатель того колхоза всеми правдами и неправдами гребет под себя, словом, хитрец-махинатор. Знали, но глаза закрывали: мол, зато колхоз гремит. И вот началась война. Так эта деревня Каменка в первый же год войны весь район раздела-разула. Люди все на хлеб им променяли, пока научились на картошке жить. Я тоже за достаток. Но не таким путем! Ладно, утомил я тебя. Что? Какие у тебя на сегодня планы?
– Да хотел, папка, домой, в Воронино, сбегать… Сколько раз во сне видел, как приезжаю туда, вхожу во двор… Что с тобой, отец? Плохо тебе?
– Здравствуйте! – в дверях стояла девушка. Увидела Юрия, вспыхнула, заиграли ямочки на щеках. – Петр Иваныч, готовьтесь!
– Ох, как вы вовремя! – понял Юрий, кто перед ним, когда она надела халат, стала инструменты для укола готовить.
– А я всегда вовремя! – взглянула она на Юрия с улыбкой. – Петр Иваныч, ну что вы дрожите? Все уже! До чего уколов боится! Аж в лице меняется
– Знакомьтесь: Танечка. А это, Танюша, сынок мой, старшой… – как ни в чем не бывало сказал отец, оправляя рубаху.
– Очень приятно! – пожала фельдшерица своей пухленькой, но крепкой ручкой сильную руку Юрия.
– Петр Иваныч! Вечером зайду! – крикнула уже с улицы.
– Получше тебе? – проводив гостью, вернулся Юрий к кровати отца.
– Лучше, Юрик, лучше. Ты иди, иди. Бабушка Лиза радешенька будет.
– Бабушка Лиза? Неужели жива? – воскликнул Юрий. Он не ожидал, что так обрадуется предстоящей встрече с бывшей своей соседкой. Тогда, в детстве, она казалась ему совсем древней старухой. И вот, оказывается, жива!
– Жива! Одна она там живет.
– Как одна?
– Нету, Юрик, деревни Воронино. Два-три домишка… – И щеки вспыхнули нервным румянцем…
– Отец, ты бы отдохнул – нельзя тебе волноваться… – успокаивал Юрий отца, а сам едва сдерживался: так хотелось узнать о Шуре. Где она теперь? Он ведь надеялся, что она по-прежнему живет в Воронино.
– Отдохну, Юрик, ты иди, иди… А что: вспоминал, значит, Воронино?
– Да не так чтобы уж часто… Но раз – это запомнилось– стоял как-то у телефонной будки, ждал. А в самом центре города было. Стою, жду. Мимо народ лавиной. Много людей – поток. И все мимо… И вдруг мысль такая… Что же это я стою здесь? Посреди чужого города. Среди чужих людей… Да зачем я здесь?
А перед глазами домишко наш, речка за огородом, лес… Рассказывать долго, а было – мгновение…
– Понимаю…
Шел Юрий по селу – незнакомые люди здоровались с ним. То ли знали, чей он сын, то ли по старинному деревенскому обычаю.
Когда проходил мимо магазина, вспомнил, что приехал в дом отца без подарков. Решил исправить оплошность, поднялся на высокое крыльцо сельмага.
Продавщица Груня, увидев его, кинулась к кожаному пальто, спрятала его вместе с вешалкой за ширму.
– То ли городский кто, то ли кто из глобинских. Не хватало, чтобы кто из глобинских отхватил это пальтецо… Что вы хотели? – обратилась она к Юрию.
А он стоял и не верил глазам: невиданные товары красовались перед ним. Вот беличья шубка, вот пальто с этикеткой «Бельгия», вот дубленка с этикеткой «Исландия». Тут же богатые меховые шапки, заморские сапожки… Только собрался удивиться, как рассмотрел другие этикетки: 150 кг, 75 кг, – крупно объясняли они. Товары шли на мясозаготовки.
Эти цифры потрясли его больше и объяснили ему красноречивее беды и задачи сегодняшнего села, чем все разговоры с отцом, чем засоренные поля когда-то передового хозяйства. Забыв о подарках, вышел Юрий из магазина
– Груньк! – всплеснула руками напарница. – А ведь это, однако, Петры Иваныча сынок! Приехал, сказывали, попроведать его. Знала я его парнишкой-то… Когда еще в Воронино вместе мы жили… Он и есть!
– Что же ты молчала-то! – возмутилась Груня и опять вынесла из-за ширмы кожаное пальто. – Чистая кожа, всего 450 рэ и без мясозаготовок. Надо будет предложить ему, гость все же. – И вывесила пальто рядом с другими товарами.
Юрий вышел уже было за село, да не удержался – свернул в сторону: не мог пройти мимо машинного двора, на котором он когда-то, в детстве, пропадал все свободное время. Запах бензина кружил ему голову. Телогрейку мазутную, бывало, кто-нибудь из механизаторов сбросит, разгоряченный работой, он тут же натянет ее на себя – вот, мол, и я – тракторист! Как же пройти мимо.
Тут все было по-старому. Еще весной разъезженная колесами машин грязь засохла комьями, и, словно вмерзшие в нее, стояли там и сям грузовики, комбайны. «Машин как будто побольше стало, а все так же – под открытым небом…» – невольно с горечью подумал Юрий.
Кругом было пустынно, тихо, как и должно быть в эту пору: все способные работать и машины, и люди – на полях. Около старого «ЗИЛа» мучился паренек-водитель.
– Помочь? – подошел к нему Юрий. – О-о, Иван, кажется? Привет! – узнал он вздыхателя Лены,
– Помогли уже, – буркнул парень. – Только что из Сельхозтехники пригнал. Вчера пригнал – седни ни с места. Спецы!
– А ну – заводи! – вслушался Юрий в работу мотора. – Не тужи: сейчас зазор прерывателя отрегулируем и – днем – кафе, вечером – ресторан!
– Ну да? – не поверил парень, а потом жадно наблюдал за работой Юрия, и лицо его преображалось.
– Заводи! – вытер тот руки. – А ты ведь вроде глобинский?
– Да ничего она путем не знает – ваша сестрица! Я уже давным ушел назад!
– Сказать ей про это? – подмигнул по-свойски Юрий, повеселело на душе: в охотку поработал.
Ванька смутился, покраснел и рванул машину с места.
К Юрию подошел стоящий все это время поодаль молодой очкарик, представился.
– Сергей… инженер… главный…
– Ого! – похвалил его Юрий. – Такой молодой и уже главный! Молодец!
– Куда деваться-то, – по-уральски мягко произнеся «ться», ответил Сергей. – Вы, я слыхал, тоже наш факультет кончали?
– Мы все учились понемногу, – усмехнулся Юрий и подумал: «Не успел приехать, все уже известно… Интересно, Шура знает, что я здесь?.. Если, конечно, сама никуда не уехала…» – И сразу тесно стало в груди,
– Поработаем? – предложил очкарику.
Ожил машинный двор. Сбежались мальчишки, наперебой подавали инструменты, галдели. Юрий то лежал под машиной, энергично работая гаечным ключом, то вслушивался, приложившись ухом к боку машины, в работу мотора.
– Коленвал, – ставил диагноз.
– Коренной подшипник. – Послушал еще: – Передний. Нельзя снять вон с того старичка?
– Можно, – восхищенно смотрел инженер на работу гостя.
– Клапан прогорел, выпускной, – будто внутрь заглянув, уверенно говорил Юрий. – Есть клапана?
– В Сельхозтехнику надо. За любой малостью к ним. Да еще сто раз поклонишься – ничего-то у них нет. Вон Глобин, ребята говорили, новые машины на детали разбирает, и ваших нет!
Опять – Глобин!
– А что же у вас техника-то под открытым небом? Раньше – понятно: машин-то было – раз-два, и обчелся. А теперь… Не жалко?
– Жалко… Как не жалко, – нахмурился очкарик. – Да куда деться-то? Не у нас одних… Там, – поднял палец вверх, – никак, видно, не договорятся. Лучше бы машин чуток поменьше выпускали – все равно людей не хватает, простаивают, а выделили бы средства на машинные дворы. Не задерживаются у нас специалисты: то в Сельэнерго бегут, то в ПМК, то еще куда – пятидневка всем нужна. Ну, ничего – мы тоже скоро на пятидневку перейдем!
– А здесь отрегулируем зажигание, – закончил Юрий осмотр очередной машины.
– Теперь отрегулируем! – оптимистически сверкнул очками инженер.
Увлекся работой Юрий, не заметил, как день пролетел. Устал с непривычки: ломило спину, пальцы разбухли, казалось. А еще больше устала душа: столько вспомнилось под небушком этого старого, пропахшего потом машин двора. Вон там, в его укромном уголке, разыскала однажды Юрия разгневанная Шура:
– Юрка! Так и знала! Ты с ума сошел? Завтра экзамен по русскому, а ты! Имей в виду – я тебе шпаргалить не дам! – И она, прикрыв голову сорванным тут же листком лопуха и устроившись на пружинящем, горячем, как железная печка, сиденье старой сенокосилки, начала читать ему вслух учебник по русскому языку – сдавали за восьмой класс. Он тогда собирал из всего бросового, можно сказать, из металлолома, свою первую настоящую машину – маленький грузовичок. Работа спорилась, и Шура ему ни капельки не мешала. Наоборот, сколько он помнил себя, тихая радость, умиротворение, покой охватывали его неизменно, если рядом с ним находилась Шура. Вот и тогда… Грелись безмятежно на июньском солнце молодые лопухи… Повизгивала пила в столярке: готовясь к сенокосу, наращивали там борта машин. Стрекотали в траве за забором кузнечики. И откуда-то, словно из глубины высокого летнего неба, доносился уставший голос Шуры: «Наречие – это неизменяемая часть речи, которая…»
И он, забывшийся за любимой работой, отрешенно ловил голос, не узнавая слов.
«Юрка! Опять не слушаешь! Я же вижу!» – «Да слышу, слышу, читай, читай!» – откликался он миролюбиво. «Читай, читай – нашел няньку», – ворчала она и краснела густо, смущаясь его откровенно счастливых синих, как вот это небушко, глаз…
Здесь же, в этом же дворе, пережил Юрий и свое первое настоящее горе.
Засиделся как-то летом допоздна: самостоятельно, без чьей-либо помощи пытался старую полуторку отремонтировать. И когда уже совсем стемнело, въехала вдруг во двор брезентушка отца. Только хотел он кинуться к отцу, как услышал тихий девичий смех. Из машины вышла учетчица. Юрий узнал ее сразу.
– Валя! Подожди! – это был голос отца.
Девушка повернулась на голос и вдруг обняла отца.
И отец, его отец (Юре показалось тогда, что все это во сне), отец тоже обнял ее, и они стояли так долго-долго.
Всю ночь проплакал он тогда на сеновале, зло нашептывая: «Предатель! Изменщик! Ненавижу!»
– Ох, и эксплуататор все же я! – воскликнул инженер-очкарик. – Совсем, гляжу, замаял гостя!
Возвращались в село вместе. Очкарик что-то говорил, объяснял Юрию, но он плохо слушал: шел и словно нес в себе давно забытое чувство радости от хорошо прожитого дня, от того, что так пригодился он тут! Может, может он еще потрудиться другим на зависть, себе в утеху…
– Хорошо, значит, отдыхаешь? – встретил его улыбкой отец. – До мозолей на руках? А в Воронино ведь хотел?
– Успею. Сергей, инженер ваш, просил на АИСТ заглянуть, что-то у него там не ладится…
– Ему только поддайся, Сергею нашему, – засмеялся Петр Иванович.
– Мне мои мальчишки все уши прожужжали: твой брат только посмотрит на машину и все про нее знает! – улыбалась Юрию Лена. – Ну, мужики, руки мыть и ужинать! – и подставила тазик отцу.
– Да я, Ленок, однако, начну вставать помаленьку.
Переглянулись тревожно мать с дочерью, а Юрий подошел к отцу, и отец, опершись о его плечо, встал.
В Воронино Юрий пошел только через несколько дней.
Вышел за село и невольно залюбовался: дорога вела его по пригорку, а внизу отдыхала в зелени речка, словно и не торопилась отсюда никуда, словно пряталась в зарослях тальников от мальчишек, которые, казалось, так и не уходят с поляны берега – все играют день и ночь в шаровки. Поглядел на них Юрий, позавидовал – дальше пошел.
По Дону гуляет, по Дону гуляет,
По Дону гуляет казак молодой! —
послышалось вдруг разудалое пение, и из-за речного поворота, из-за кустов ивняка выбрел и сам этот «молодой казак». Шел он посреди речки прямо в одежде, высоко поднимая ноги, и орал вовсю, повторяя одни и те же строчки.
– Эй, друг, ты что, другого места не нашел для прогулок? – крикнул Юрий, смеясь.
– Где хочу, там и гуляю, понял? – миролюбиво откликнулся «казак» и побрел по реке дальше:
– По Дону гуляет…
– Васька! Васенька! Иди, сынок, за им! – заметалась по берегу женщина с распаренными от стирки руками и в фартуке. – Там, дале, глыбко! Опять утонет!
– Как же, утонет! – откликнулся мальчишка, прицеливаясь шаровкой. – Нашла дурака!
– Так-то матери отвечаешь? Неслух!
И женщина, всхлипывая, заторопилась берегом следом за мужем. Вода то доходила ему до колен, то поднималась до пояса. Юрий решил помочь женщине: разулся, закатал до колен штанины.
– Вот и прибралась! Вот и постиралась! – причитала она. – Ну, нисколь по субботам одного нельзя нигде оставить. Как суббота – так наберется! Зотик! Зотик, вернись! Ой, а я вас спомнила! Вас не Юрой звать? Ой, а меня вы не узнаете? Мы из школы все вместе ходили: я до Выселок, а вы с Шурой до Воронино, спомнили? Зина я, Горбунова была, на класс ниже вас с Шурой шла.
И она неожиданно расхохоталась по-девчоночьи весело:
– Ой, извините, спомнила, как вы, бывало, нас с Шурой через ручей переносили, в логу, по очереди. А посреди воды-то и остановитесь. Боязно было… Мы с Шурой, как сойдемся, все про Это споминаем…
Зотик, увидев, как оживленно беседует его жена с незнакомым молодым мужиком городского обличья, потоптался посреди речки, потоптался и, пошатываясь, заторопился к берегу.
– Здрасте! – сказал он жизнерадостно Юрию и, кивнув на жену, снисходительно объяснил: – Футок не понимает! Пофу… пошутил я!
Юрий посмеялся, стал обуваться.
– Хто это? – округлив глаза, строго спросил жену Зотик.
– Кто-то! – подмигнув Юрию, с вызовом ответила она. – Смешишь людей! Позоришь! – И опять к Юрию, со вздохом: – Господи! Давно ли это и было-то?
– Шшто было? – прошипел муж.
– Что-то! – вприщур посмотрела она на мужа и пошла торопливо к селу, всем своим видом говоря, как ей стыдно за него, непутевого, и как она помнит то, что было еще, кажется, совсем недавно.
– Пофу… пошутить нельзя, – хмельно улыбнулся Юрию Зотик и стал выливать воду из сапог.
Вот он и ложок тот, что веснами заполнялся водой. Замедлил Юрий шаг, а потом бегом на крутой его берег. Остановился – не для того, чтобы отдышаться, – захлестнула его мысль: здесь, здесь Шура, не уехала. «Как сойдемся мы с Шурой, все про это споминаем!»– звучал в его душе голос Зины. На мгновение он вдруг ощутил себя тем шестнадцатилетним мальчишкой, по очереди переносящим девчонок через ручей. Вспомнил даже, что маленькая худенькая Зина казалась ему тяжелой. А крупная, рослая не по возрасту Шура – невесомой. Держал и держал бы ее над ручьем, испытывая непреодолимое желание прижаться лицом к ее смуглой, румяной от весенней свежести щеке. Все бы отдал, чтобы вернуть то время. «А Санька?»– полоснуло по сердцу. Санька, Санька, как ты будешь жить, мой Санька? Как того мужика – Аорист? Прости меня, Санька! Сын показался Юрию Отсюда таким одиноким, таким заброшенным, таким обиженным, что вмиг на свет не захотелось смотреть. «Ничего, Санька, ничего, сын! – взял он себя в руки, – Мы, брат, с тобой не по-банному крытые! Не по-банному, сын!..»
И сразу будто рванулся вперед. Зашагали шире, увереннее его длинные ноги, заработали вольнее руки. Он подставил лицо встречному ветерку, и душа словно нехотя, но освобождалась от всего недодуманного, недорешенного.
Постепенно Юрия отпустило. И надежда на предстоящую встречу с Шурой горячим нетерпением торкалась в сердце.
Он шел и вдыхал вкусный воздух летнего утра, чутко различая в этом воздухе все растворенные в нем запахи. Ни с чем не сравнимо дышит влажная летняя земля; щедро приправляет это дыхание молодой сосновый лесок; горьковато-терпким вином потягивает от осиновой рощицы; холодком тает во рту ландышевый аромат; кружит голову мята… Вот сейчас, вот сейчас… Кончится этот, сколько помнит Юрий, всегда молодой сосняк, и…
Юрий встал как вкопанный. Даже оглох будто на миг: когда-то красивая, сплошь под тесом улица, далеко убегавшая вдоль берега речки, исчезла. Будто прошел пожар. Не было его деревни Воронино. Только от огородов, кое от каких построек остались следы. Полусгнившие ребра срубов, ямы подполов, заросшие диким малинником. И столбы, столбы… Сохранилось всего несколько домишек. Издали увидел свой заросший крапивой да репейником двор. Подошел ближе, огляделся. Изба напротив печально привечала его цветущими на покосившихся подоконниках геранями.
Из темной калитки вышла сухая, но стройная старуха, лет, наверно, восьмидесяти. Юрий шагнул ей навстречу:
– Бабушка Лиза! – осел вдруг голос, – Елизавета Пахомовна!
– Не признаю никак, – всмотрелась старуха в его лицо неожиданно ясными из глубоких морщин глазами, – О-ох, Егорий никак? Соседушко мой молодшенький! – поцеловала троекратно. – Помнишь ли – не любил ты, как я тебя так величала? Егорий – скажу. «Никакой я не Егорий», – ты мне. Приехал все же? Это я надоумила Ленушку: отбей, мол, телеграмму, так и так: отец плох. Что озираешься – дивно?
– Елизавета Пахомовна, как же вы тут? Так одна и живете? – не мог он никак привыкнуть к новому виду деревни.
– Пошто одна? Дружок мой тут, рядышком. На кого его оставлю? – кивнула она на могучий тополь посреди полянки. Была здесь раньше главная деревенская площадь.
– Ну, пойдем в избу – соловья баснями не кормят: луковик у меня в печи. Как знала, луковик ноне завернула… Меня-то уж отседа только вперед ногами вынесут.
Она, однако, не торопилась уходить с улицы, словно желая, чтобы Юрий подольше насмотрелся на запустение.
– Всю жизнь я бессменным председателем колхоза «Заре навстречу», все тяжкие года была с родной Ворониной, вот и уйду из нее последней. А может, еще доживу – увижу, как она сызнова отстраиваться начнет…
Юрий слушал старуху, а сам посматривал нетерпеливо на свой домишко. Она заметила это:
– Ну, иди, иди домой-то, иди… А я тем временем выну из печи. Да отдохнуть ему еще надо, луковику-то. Пойди пока…
Перво-наперво отодрал Юрий от окон доски, распахнул ставенки. Потом подпер колом ворота: когда открывал, они едва не свалились на него – подгнили столбы. Раздвигая по пояс вымахавший репейник, прошел к крылечку. В давно заброшенном дворе две скворечни-дуплянки оказались жилыми. Обрадовался верещанию скворчат, как в детстве.
И вот перешагнул порог родного дома, где столько раз побывал во сне. Зашел и сел прямо на порог, всмотрелся в немудреное убранство избы. Вот его, Юрия, школьный уголок: сколоченный отцом стол, этажерка.
Юрий прошел к этому столу, посидел за ним, веря и не веря, что это опять не сон, что он в доме своего детства. На полках этажерки пылились журналы – «Юный техник», «За рулем», школьные тетрадки. За стопой тетрадок Юрий вдруг увидел огромный, перетянутый проволочкой пучок карандашей, простых карандашей, не подточенных. Вспомнил, как они тут оказались, повертел в руках, засмеялся:
– Вот грабитель!
Не хотелось засиживаться в сумерках нежилой избы. Вышел в ограду, разыскал под навесом старую щербатую литовку, замахал ею, скашивая крапиву да репейник. Когда дошел до покосившегося забора в огород, литовка вдруг врезалась во что-то носиком. Оказалось: колясочка, деревянный ящик на колесиках, вместо руля – тоже колесо от детского велосипеда.
Юрий присел перед этой колясочкой, вырвал ее из бурьяна. Опять вспомнилось давнее.
…Юра стоял у ворот, что вели в огород, смотрел в щелочку и хныкал. Он знал: в огороде живет росомаха, а мама ушла туда и не возвращается. Наверно, росомаха защекотала ее до смерти. И он разревелся в голос.
Вдруг в подворотню двора решительно пролезла девчонка, отряхнула платьишко на животе, огляделась в чужой просторной ограде.
– Что базлаешь? – увидела прижавшегося к калитке Юру. Ему понравилось, как незнакомая девчонка пролезла по-пластунски в их двор. Он сморгнул слезинки, объяснил хмуро:
– Мама ушва в огород и нету…
– Не ушва, а ушла, – строго поправила его девчонка.
– Я и говорю – ушва. А там живет росомаха. Она ее защекотава, – сморщился он опять, да передумал плакать, поддернул штанишки. Девчонка поправила единственную лямку на его плече, объяснила:
– Твоя мама ушла в магазин, я видела. Через прясло вон там перелезла и ушла…
– Нет, она сказала в огород, горошку нарвать…
– Да обманула тебя мама, понял?
– Зачем? – распахнул он синие в пушистых ресницах глаза.
– Дурак ты, я погляжу! Зачем обманывают?
– Зачем? – повторил он свой вопрос.
– Да ни за чем! – рассердилась девчонка. – Ты за ней гоняешься?
Юра молчал.
– Говори: гоняешься, как хвостик?
Юра кивнул смущенно – гоняюсь: он был правдив.
– Ну вот! Мама твоя и придумала сказать тебе: мол, в огород пошла за горошком. А сама – через прясло да в магазин…
– Зачем? – опять горько спросил Юра и заморгал, заморгал.
Девчонка всплеснула руками: мол, ну и плакса!
– Погоди! Я счас! – пообещала она и подпрыгнула раз-другой у калитки. Но до веревочки щеколды не дотянулась и опять, пробороздив животом по пыли, проползла под воротами.
Когда она в третий раз тем же путем проникла в ограду, платьишко на животе было уже серое от пыли. Зато она победно помахала перед носом нового приятеля букварем:
– Во-от! Видал, что у меня есть? – и села на ступеньку крыльца – Ты нынче в школу пойдешь?
– В шкову? – Оживился Юра и устроился рядом с гостьей. – В шкову! – Ликовал, – Скоро в шкову!
– Да не в шкову, а в шко-лу! – засмеялась девчонка.
– Я и говорю – в шкову!
Голова к голове – сидели они над букварем, перелистывая его.
– Ау! – читала девчонка.
– А-у! – вторил ей Юра.
– Ма-ма мы-ла ра-му…
– Мама, – вспомнил Юра. – Маму росомаха защекотава…
– Вот наказание господне! – захлопнула девчонка букварь и схватила этого плаксу за руку. – Пойдем!
Юра вошел в огород и прижался испуганно к забору, всматривался округлившимися глазами в глухомань картофельной ботвы. А девчонка носилась по ее междурядьям. То там мелькнет ее всклокоченная голова, то там.
– Ну, где твоя росомаха? – остановилась перед ним, потом взяла крепко за руку, повела за собой. И он пошел, всматриваясь в неведомый ему, запретный доселе мир.
– Вот кто здеся живет! – выдернула девчонка морковинку, обтерла кудрявой ботвой, захрустела аппетитно. – Хошь?
Он хрумкнул, засмеялся: вку-усно!
– Вот кто здеся живет! – сдернула девчонка с высокой грядки колючий недоросток-огурец, опять заставила его отведать. Нащипала полон подол тощеньких плющаток гороха.
– Ну, видишь: нет здеся никакой росомахи!
– Мама сказава…
– Я же говорю: обманула тебя мама…
– Обманува, – плелся за ней Юра. – А ты… ты меня тоже обманешь? – спросил вдруг строго.
Она удивленно посмотрела на него, пожала плечиком.
– Не обманывай меня, вадно? – зашептал горячо, заглядывая в черные ее, распахнутые глаза. – Есви не обманешь, я с тобой играть буду. – Он подумал немножко, будто решая, стоит ли она того, чтобы сказать ей заветное. – Не обманывай! А я тебе свою машину покажу! Я ее сам извадив, са-ам! И покатаю даже!
