Текст книги "Летний дождь"
Автор книги: Вера Кудрявцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
– Вот-вот! – вскочил Санькин отец. – Я честный человек! Мне чужого не надо! А вы… вы! Сами не знаете, где посеяли эту вашу замшевую штуку! Я жаловаться буду! Я этого дела так не оставлю! Я в газету пойду!
Женщина как-то сжалась вся, заморгала. Саньке даже жалко ее стало. «Заякал, – посмотрел он с презрением на отца. – Я… Я… а меня будто тут и нет…»
– Так был все-таки Александр Степанов позавчера в школе или нет? – строго посмотрел дядя Миша на директора.
– Мария Максимовна? – так же строго посмотрела директор на классную.
«Да вы меня спросите! – кричало все в Саньке. – Меня! Я же вот он, здесь!»
Мария Максимовна встала и, волнуясь, заговорила совсем о другом:
– Лично я склонна считать, что товарищ Степанов прав: не может сын такого уважаемого человека, как товарищ Степанов, совершить такой проступок. Учится он слабо, это правда. Но украсть – такого я как классный руководитель не допускаю. Произошла ошибка. Извините меня, но вы… Да кто вы вообще такая? Мы вас не знаем. Почему мы вам должны верить? А товарищ Степанов – один из активнейших наших родителей. Его портрет на Доске почета! Он нам постоянно помогает оформлять кабинет! А посмотрели бы вы, какой «Школьный уголок» у его сына! Я думаю, надо нам на этом разговор закончить. А мы с товарищем Степановым на всякий случай усилим контроль за Сашей…
– Такое подозрение, – встал дядя Миша, – дело не шуточное. А потому, был или не был Александр Степанов позавчера в школе, сперва надо установить!
Как только Санька услышал про свой «Школьный уголок» и про то, что над ним будет усилен контроль отца да Маруси, он вскочил вдруг. Какая сила подняла его? Что заставило звонко, с вызовом выкрикнуть:
– Да не был! Не был я позавчера в школе! И вчера не был! И позавчера! Я, я вытянул из сумки эту… коричневую, замшевую. Думал – кошелек, вот! Думал, денег там полно! Думал…
Ох, каким героем он себя чувствовал! Отец опустился на стул, будто у него ноги подкосились. Голова его никла, никла, а глаза стали такими жалкими. Он растерянно смотрел на всех, и руки его, заметил Санька, мелко-мелко дрожали. Санька же, наоборот, пока говорил свою речь, будто стал совсем невесомый, поднялся над всеми к самому потолку и парил там. Плечи его расправились, голова приподнялась, и он смело смотрел на всех с этого своего нового роста. Раньше он почему-то всегда боялся смотреть в глаза отцу, учителям, а уж директору и подавно. Теперь он смотрел на всех так, словно говорил: «Что? Скушали? Получили? Эх, вы!..»
– Эк, поглядывает соколом! – строго сказала директор. – Ну, что ж, все ясно: будем оформлять материал в инспекцию по делам несовершеннолетних!
Саньке было все равно. Он плелся домой, слышал, как поскрипывает снег, – это шел за ним следом отец, – и чувствовал такую усталость, будто он перетаскал и сложил в поленницу целый кубометр дров. И ничего ему не хотелось. Не хотелось смотреть на пестро-белые леса вдали, на зимний пруд, заметенный снегом. Он шел и смотрел себе под ноги, волоча портфель.
Вдруг показалось ему – чуть не у самого уха затрезвонил трамвай. Санька встрепенулся было, вскинул голову, но тут же взгляд потух: к остановке шла Галина Васильевна… «Тоже поверила… А как посмотрела-то!» – И Санька ехидно усмехнулся. Если бы он увидел сейчас себя, он бы поразился тому, как был похож в этот миг на своего отца, когда тот усмехается вот так над ним или над матерью.
Из переулка кинулся к Саньке заспанный кудлатый Черныш, заулыбался зубатым ртом, завилял хвостом. «Помогайте детям, старикам, птицам и зверям!» – опять усмехнулся ехидно Санька и пнул улыбающегося ему доверчиво пса. Тот заскулил, отпрыгнул в сторону и смотрел тоскливо, недоуменно вслед своему другу. Саньке не было его жалко. Саньке больше никого не было жалко.
«Инспектор по делам несовершеннолетних», – прочитал он и сел перед этой дверью на диван. Отец нервно ходил по коридору, ни на кого не глядя. Рядом с Санькой сидела скромненько девушка с накрашенными глазами. «Такая большая и все еще несовершеннолетняя», – подумал Санька и тут увидел, как вошли в приемную еще двое: ярко-рыжая, яркогубая женщина, очень нарядно одетая, и мальчишка, востроглазый, востроносый. Он обвел всех веселущими, светлыми, как у матери, глазами и громко сказал:
– Ну, я пришел! Можно начинать!
Все засмеялись, а его яркогубая мать сказала!
– Витька! Не выступай! Довыступаешься!
– Что-то я тебя здесь не встречал, – сказал мальчишка, разглядывая Саньку. – Новенький? На учет ставят?
Санька пожал плечами.
– Значит, на учет. Фу! Не бойся! Я уже раз пять бывал! Вызовут, повоспитывают, повоспитывают, да и все! Им, – он кивнул на мать, – больше, чем нам, попадает! – И засмеялся мстительно. – Тебя за что?
– Ни за что.
– Вот это резонанс! Так не бывает!
– А тебя? – спросил Санька: мальчишка ему сразу понравился.
– Меня-то? Меня…
Но в это время дверь открылась, и оттуда сказали:
– Баевские, пожалуйста, пройдите!
Витька бойко, вперед матери, кинулся в комнату, и Санька успел увидеть, что там много народу, и услышал, как Витька весело сказал:
– Здравствуйте! Мне стоять здесь или пройти к столу?
– Витька, не выступай! – одернула его мать, и дверь закрылась.
Их долго не было. Потом Витька с такими же веселущими глазами вывернулся из комнаты впереди матери. Мать не была уже такой яркогубой, и глаза ее были заплаканы. Она промокнула их платком, потом достала из сумки сумочку поменьше, вынула из нее помаду и стала жирно подкрашивать губы.
– Опять новая косметичка! – выхватил Витька из рук матери сумочку.
– Витька, не выступай!
– Гармоничненько! – вертел Витька в руках красивую эту сумочку.
«Так вон она какая бывает, кос-ме-тич-ка», – подумал Санька и услышал:
– Степановы, пожалуйста!
– Не бойся! – успел крикнуть Витька Саньке. – Я тебя подожду! – И сказал он это так, будто оттого, что он подождет здесь Саньку, все будет хорошо.
Санька вошел и среди незнакомых людей увидел Марию Максимовну. И как только увидел, пришла ему на ум ни с того ни с сего песенка, сочиненная кем-то в их классе. Раньше, хоть эту песенку и распевали на каждой переменке, Санька словно бы и не слышал ее и не казалась она ему смешной. А сейчас, как только вошел, так она и зазвучала в его ушах, заглушая все, о чем здесь говорили.
Было у Маруси
Со-орок два гуся.
Со-рок два гуся
Было у Маруси…
И слова-то глупые, ни к селу ни к городу, а трясет всего Саньку от смеха, и все! Так и видит Марию Максимовну в образе бабуси Маруси с хворостиной в руке. А они будто, весь их класс, все сорок два человека, гуськом впереди нее идут по полянке на корточках: «Га-га-га!»
Мария Максимовна характеристику на него с выражением читает, а он трясется от смеха и только слышит:
Было у Маруси
Со-орок два гуся…
В конце концов его выставили за дверь и велели ждать там.
– Вот так резонанс – сказал Витька. – Это бывает, это у тебя нервное, на, выпей водички! – И он по-хозяйски налил из графина в стакан воды и подал Саньке. И зашептал:
– Счас, пока ты здесь, твоего отца так пропесочат! Ты не бойся, эта комиссия в защиту нас, несовершеннолетних, придумана. А инспектор Елена Степановна – так она за нас горой! К любому подходец найдет, в душу влезет! Такая хорошая! Такая добрая! А я все подвожу ее да подвожу! – вздохнул Витька. – Просто жалко бедную женщину!
– Ну ты и ботало! – сказал Санька, уже отсмеявшись.
– Не могу взять себя в руки, и баста! – как ни в чем не бывало продолжал Витька. – Такая у меня программа-минимум.
– Чего?
– Программа-минимум, – зашептал Витька. – Удрать мне надо от матери – во как! – провел он рукой по горлу. – А не обманешь – не уедешь! Такой вот резонанс!
В это время Саньку снова вызвали в комнату.
– И все-таки, Саша, скажи нам честно: был ты в тот злосчастный день в школе или катался по городу на трамвае? – спросила его, как понял Санька, Елена Степановна. И столько участия было в ее голосе, в ее усталых, немолодых глазах, что Санька опустил голову и сквозь слезы, неизвестно откуда вдруг взявшиеся, сказал:
– Был. На всех уроках был. На другой день пошел кататься…
– А как же?.. – встрепенулась Мария Максимовна. – Зачем же ты наговорил-то на себя?
– Вот и я так думаю: был он на уроках, никакой косметички и не видывал и не знает даже, что это такое. Правда, Саша?
Санька опять кивнул.
– Саша, ты знай: эта комната – второй дом для тебя. Ты можешь прийти сюда в любое время, с любой обидой, с любой бедой, и я тебя всегда постараюсь понять и помочь тебе…
И Санька понял: его ставят на учет.
– А если сам не придешь, тебя вызовут повесткой, – сказала Мария Максимовна. – Ничего, полезно для профилактики, поменьше лгать будешь!
– Милиция теперь твой второй дом, милиция! – простонал отец. – Дожили!
После этого мать уволилась с работы, чтобы не спускать с Саньки глаз, отец перестал оформлять в классе разные школьные уголки, а Санька нашел друга.
Витька, оказывается, тоже жил в их поселке, только в начале его и в городском доме. А Санька у самого леса в своем, построенном еще дедом доме. И учился Витька в другой школе. Если им надо было встретиться, Санька шел к Витькиной школе и ждал друга у ворот. Встретившись, они бродили по улицам поселка, по берегу пруда, в лес даже мимо Санькиного дома уходили. Правда, встречались они в те дни, когда Санькин отец был в поездках: он запрещал им дружить.
Шли они, разговаривали. Или просто молчали. Хорошо вдвоем! У них оказалось много общего. Например, Витька тоже любил кататься по городу. И как только они раньше в трамвае или в троллейбусе не встретились?
Но в одном у них все было наоборот: Санька когда-то мечтал уехать к бабушке-прабабушке от отца, а Витька к отцу от матери мечтает укатить. В Одессу, в далекий город у моря. Сколько раз его уже, оказывается, снимали с поездов.
– Но теперь-то уж не снимут, не вернут! – блестел глазами Витька. – Теперь-то я такое придумал!
– Разве тебе с матерью плохо? – спросил однажды Санька. – Она красивая!
– А-а! – махнул Витька рукой – Красивая! Нашел красивую! Крашеная-перекрашеная! Сама парикмахерша, вот и красится. То в блондинку, то в эту, как ее, – в шатенку… Да пускай бы красилась! Мужья ее во как надоели! Сегодня один, завтра другой. Как придет новый муж, она меня выставит: иди, Витенька, погуляй! На ключ закроются, а я… Сперва в чужих подъездах грелся. К батарее прижмусь и стою. Стою, реву, пока кто-нибудь не увидит. А увидят, обязательно закричат: «А ну, марш домой – ночь на дворе!» Пойду – закрыто. Тогда я и придумал – на трамваях кататься. Но автобусы лучше: в автобусах теплее и денег можно побольше заработать…
– Как это – заработать? – удивился Санька. Витька понял, что проговорился, рассказал:
– Да так: передадут тебе на талоны человека три-четыре сразу. А ты у окошечка стоишь. Несколько монет водителю, а остальные в варежку. Талоны передашь, а сам из автобуса – разбирайтесь, куда делись денежки. А ты в другой автобус – все гармо-нич-нень-ко!
– Ну, Витька! – только и сказал Санька, осуждая друга.
– Мне деньги нужны – во как! – оправдывался Витька. – Доберусь до отца, начну честную жизнь. А пока… не обманешь – не уедешь! Мамка каждый день на обед, на мороженое пломбир выдает – я так постановил. Это копеек пятьдесят получается. Ррраз! На кино – два! За молоком пойду – три! Она мне на три литра молока даст денег, а я куплю два, а потом бац туда литр воды! А денежки – двадцать восемь копеек – себе! Недавно ее новый муж, дядя Валера, спрашивает:
– Лапочка, нет ли у нас молочка?
– Как же – есть! Витенька сбегал, купил, свеженькое.
Он попил: «Ффу, – говорит, – сплошная вода!» – «Вот, – мамка ему, – разбавляют, такие-сякие! Средь бела дня грабят!» Я чуть не сдох под одеялом от смеху! К отцу доберусь, расскажу ему, вот похохочем!
Витька основательно готовился к побегу. На поездах ему ни разу не удавалось уехать дальше первой же большой станции. Теперь он решил идти до Одессы пешком. Сразу же после учебного года и отправится. Про то что можно путешествовать пешком по всей стране, он прочитал в газете. Один дедушка, оказывается, за полгода от Москвы до Дальнего Востока прошел!
– Вот бы с таким мировым дедом идти! Вот это был бы резонанс! – мечтал Витька и сговаривал Саньку.—
Представляешь? Представляешь? Идем мы с тобой от села к селу потихонечку. Мимо машина – вжжиг! Бац – затормозила! «Куда, ребятки, путь держите?» – «В Покровку, к бабушке с дедушкой». А про Покровку эту надо заранее узнать. «Садитесь, подбросим!» Говорят, деревенские люди добрые. Сели, поехали! И так далее, и тому подобное. А места кругом все новые! Природа меняется, сам знаешь: сперва лес, потом лесостепи, степи и вот – субтропики! Пришли! Черное море перед глазами! Белые корабли. Я маленький был, а помню, как папка показывал мне белые корабли, – ох и красиво! Мой папка – моряк! Устроит меня в мореходку, выучусь тоже на моряка, и будем мы с ним вместе плавать по морям-океанам! Гармонично! И тебя устроит, он такой!
Санька пока отмалчивался или бубнил в ответ: «Там видно будет!»
На всякий случай они старались больше ходить пешком. Особенно в те дни, когда Санькин отец был в поездках. И на всякий же случай Санька тоже стал копить деньги, прикарманивал по пятакам, экономил на завтраках. Признаться, ему не очень хотелось добираться пешком до самой Одессы. Но привлекала мореходка. Может, и правда Витькин отец устроит их. Вот бы стать капитаном дальнего плавания! Это вам не водитель трамвая или машинист какой-нибудь! Капитан дальнего плавания! А то – «пенек… пенек…».
– Вот слушай, а то, может, не веришь. Письмо мне от папки! – сказал однажды Витька и достал из портфеля тетрадный листок. «Здравствуй, сынок Витя, – прочитал он. – Как ты живешь? Я тебе долго не писал: ходил в загранку. Витя, приезжай ко мне, я тебя устрою в мореходное училище, где на капитанов учат. И поплывем мы с тобой по морям-океанам! Сынок, помни: только тот хороший человек, кто помогает детям, старикам, всем собакам, а также птицам и зверям…»
– Так и написал? – удивился Санька.
– А что? – насторожился Витька. – Так и написал!
– Один мой знакомый тоже такие слова говорил, – сказал Санька и посмотрел вдаль, где виднелось трамвайное кольцо.
– Хороший, значит, он человек, – сказал Витька, убирая в сумку письмо. – Как мой папка.
Санька промолчал. Давно он не видел Ваню. Стыдно потому что. Вдруг Ваня спросит про ту историю с замшей? Чтобы Ваня узнал, что он, Санька, на учете в милиции? Да ни за что на свете!
А вскоре после этого поехали они с Витькой в город на трамвае – присмотреть маленькую палаточку. Только устроились поудобнее у окна, как вдруг услышали:
– Товарищи пассажиры! Мы проезжаем совершенно юный район. Недавно здесь был пустырь, заросший бурьяном, а теперь…
Ваня! Санька, забыв про все на свете, вскочил и хотел было кинуться к кабине, но Витька крепко ухватил его за рукав и зашептал испуганно:
– Надо удирать, Санька! Поскорее!
– Почему?
– Потом расскажу! Пошли! С задней площадки выскочим! – А когда вышли, Витька рассказал: – Я тоже знаю этого Ваню, он меня в кабине катал, а я… Раз он вышел стрелку перевести, я не удержался и сгреб всю мелочь из баночки. Хотел в карман – и удрать. А он увидел, поймал, ну и… Вот такой резонанс…
У Саньки даже губы побелели и сжались от злости и обиды: так вот, оказывается, какой у него друг! А может, и сумочку ту – как ее? – косметичку ту, с приключениями, тоже он? И Санька задохнулся от гнева:
– Где? – шагнул он к Витьке. – Где? Говори, гад! Ворище! Где та сумочка с приключениями?
– Какая сумочка? – испугался Витька. – Какие приключения?
– Сам знаешь какая! Где!
– Не брал я никакой сумочки, – отступил Витька.
– Где? Отдавай! – наступал Санька и вдруг ударил Витьку раз, другой. Они упали рядом с трамвайной линией и, катаясь по грязному мартовскому снегу, молотили друг друга кулаками, коленками. Их еле растащили, и они пошли в разные стороны.
Санька шел, ничего не видя впереди, не разбирая дороги. «Предатель! – никак не мог успокоиться, – Вор! В Одессу чуть с ним не пошел!» И вдруг остановился: нет у Витьки никакого отца в Одессе! И не писал отец ему никакого письма. Это он все сам придумал. А слова про стариков, детей, птиц и зверей – это он их от Вани услыхал. И так вдруг стало жалко Саньке друга. Он повернул к поселку и увидел, как медленно, будто нехотя, бредет впереди Витька. Бредет, ни на кого не смотрит, плечи опустились. До самого Витькиного дома шел Санька следом, и в груди его опять рос, рос из маленького комочка шар, раздувался внутри, давил в спину, мешал дышать, лез в горло. И в подъезд, не зная зачем, вошел следом за Витькой Санька. Поднялся по лестнице, а Витька сидит на ступеньке у своей двери, плачет. Санька молча сел рядом.
– Опять закрылись, питекантропы проклятые! – сказал Витька и робко посмотрел на друга. – Сань, ты теперь не пойдешь со мной в Одессу?
– Пойду, – грубо откликнулся Санька и почувствовал, что шар внутри стал уменьшаться, уменьшаться, оставаясь там маленьким живым комочком. – Куда тебя одного. Стащишь что-нибудь – так отделают! Больно я тебя, Витька?
– За Ваню-водителя убить меня мало… А никакую сумочку, Санька, клянусь, в глаза не видывал!.. – И несмело обнял друга за плечи, вздохнул: – Скорей бы лето!
«Ладно, – подумал Санька. – Мы и без его отца в мореходку поступим! – И почувствовал он себя сейчас старшим братом. – Выучусь на капитана дальнего плавания, мамку к себе возьму. Вернется когда-нибудь отец с „режима“ своего, а нас – тю-тю…»
Остаток зимы и весну, до самого лета, Санька с Витькой договорились вести себя так, чтобы не получать никаких и ни от кого замечаний. И мать Саньки даже снова устроилась на работу, а отец начал составлять для него план на лето.
И вот этот-то план Санька увидел в первый свой день свободы:
Прочитать десять книг.
Решыть двадцать задачь.
Скласть все дрова в поленницу.
Каждый день поливать цветы и огурци…
«„Огурци“, – ухмыльнулся Санька. – Ты будешь разъезжать, а я цветочки твои да „огурци“ поливай! Как бы не так! Счас перекушу и – на трамвай! Весь день кататься будем! За Витькой забегу и…» Но не успел он вскипятить чай, как Витька сам прибежал к нему. На всякий случай кинул сперва в окошко прошлогоднюю сосновую шишку – вдруг Санькин отец еще не уехал?
– А ничего у вас тут! – входя во двор, воскликнул Витька и оглядел прочно сколоченный и увитый молодым хмелем забор, многоэтажную поленницу дров под навесом. – Гар-мо-нич-нень-ко! Слушай, Саньк, такая новость! Елена-то Степановна на пенсию уходит! А вместо нее теперь инспектором над нами совсем пацанка, говорят, только что из института! В два счета вокруг пальца обвести можно, если что! Она нас с тобой зовет сегодня, мамке на работу звонила, познакомиться желает. Вот такой резонанс!
«Ну вот, покатались!» – нахмурился Санька, а вслух сказал:
– Мне некогда: огурцы поливать надо, дрова таскать…
– Повестки хочешь дождаться? Давай вместе польем да и пойдем. Нам ведь с тобой тише воды, ниже травы надо! Чтоб никаких подозрений! Мы ей, инспекторше новенькой, наговорим с три короба, а сами – к Черному морю, в Одессу, только нас и видели!
Пока поливали цветы, Витька все принюхивался, принюхивался.
– Чем это у вас пахнет так деликатно?
– Да смородина цветет – не видишь?
– Не-ет, еще чем-то, не знаю только чем…
– A-а, да это маттиолла, наверно…
– Что-что?
– Да вот эти мелкие цветочки – маттиолла. Правда, она по вечерам пахнет, отец говорит…
– Маттиолла, – повторил Витька. – Красивое слово! Люблю красивые слова!
– Да уж, – усмехнулся Санька. – Как сказанешь, хоть стой, хоть падай! А я не люблю. Никакие слова не люблю. Вот отец – ему бы только поговорить. Это он цветочки разводит…
Когда они подходили к зданию милиции, ноги Саньки будто заплетаться стали. Не замечая, он втянул голову в плечи, руки засунул поглубже в карманы, глаза его затосковали. Ох, как он не любил этот дом, это крыльцо, эту дверь, около которой всегда стояла машина, желтая, с синим поясом!
– Куда ты? – удивленно спросил он Витьку, свернувшего, не доходя до милиции.
– Ты не знаешь? Наш инспектор теперь в другом совсем доме. Во-он, видишь? Клуб «Смена» написано. Там теперь она сидит.
Санька вздохнул с облегчением: уж куда приятнее идти в клуб, а не в милицию. И никто не покосится на тебя подозрительно – мало ли у человека дел в клубе «Смена»?
Когда подошли, то рядом с названием «Клуб „Смена“» увидели объявление. «Клубу „Смена“, – громко начал читать Витька, – требуются мужские голоса! Приглашаются все желающие от десяти до шестнадцати лет…» Гар-мо-нич-нень-ко! – засмеялся он. – Мужские голоса! Может, попробуем?
– Я и петь-то не умею, – буркнул Санька.
Они потоптались в коридоре у двери с табличкой «Инспектор по делам несовершеннолетних», и наконец Витька тихонько приоткрыл дверь.
То, что они увидели в просторной, похожей на зал комнате, удивило их еще больше. К ним затылками стоял действительно хор – сплошь из мальчишек, довольно взрослых. А над ними на двух сдвинутых стульях стояла тоненькая с раскинутыми, будто для полета, худенькими руками девушка. И летели ее светлые волосы, летело легкое платье, летели куда-то далеко глаза.
– Вот тебе и Маттиолла! – прошептал восхищенно Витька.
Девушка взмахнула руками, и Санька с Витькой услышали не песню, а глухой раскат грозы.
– «Грром грррохочет!» – словно повиновалась ей
– Уже лучше! – обрадовалась девушка и снова взметнула для полета руки. – Еще раз!
– «Грром грррохочет!» – словно повиновалась ей буря.
Витька с Санькой переглянулись и попятились было, но повелительница грозы увидела их:
– Мальчики, проходите, проходите!
– Да мы не сюда… нам… нам к инспектору по делам… – начал Витька.
– Инспектор – это я, – сказала девушка. – Давайте знакомиться: меня зовут Татьяна Петровна. А вы Саша и Витя, наверно. А кто – кто, потом разберемся. Проходите, вы нам нужны.
– Эй, салаги, не задерживайте движения!
– Мужские голоса явились…
– Витек, привет! – обрадовались хористы передышке.
Татьяна Петровна спорхнула со стульев и цепко всмотрелась в мальчишек, словно старалась навсегда запомнить их лица.
– Значит, так, – сказала она, и все, и она тоже, засмеялись.
– Смеемся мы не над вами, – объяснила она Витьке и Саньке. – Раз в десятый объясняю одно и то же. Как новенький появится, так я и говорю: «Значит, так: мы организовали отряд „Мужские голоса“. Что это такое? Это хор, только не певцов, а чтецов. Мы решили с ребятами подготовить горьковскую программу…» Ребята! – вдруг прервала она себя и с загоревшимися глазами обратилась ко всем, забыв, казалось, о Саньке с Витькой. – Меня осенило! Мы не только «Песню о Буревестнике», мы еще отрывок из сказки «О маленькой фее и молодом чабане» подготовим! Не читали?
– Читал, конечно, – откликнулся один из всех.
– Это Ленька Дробышев из нашей школы, – шепнул Витька Саньке не без гордости.
– А почему я вспомнила об этой сказке? – продолжала Татьяна Петровна. – Дело в том, что она написана лет на десять раньше «Песни о Буревестнике», но там тоже есть описание бури, только в степи. На десять лет раньше, а так же страстно, сильно написано! И ритм тот же! Вот послушайте! Меня это очень, помню, поразило:
«…Стрелы молний рвали тучи, но они опять сливались и неслись над степью мрачной, наводящей ужас стаей. И порой с ударом грома что-то круглое, как солнце, ослепляя синим светом, с неба падало на землю; и блестели грозно тучи и казались взгляду ратью страшных, черных привидений… Привиденья рокотали и гремели, угрожая замолчавшей в страхе степи, и волною беспрерывной и громадной, с море ростом, их проклятья и угрозы неустанно вдаль летели и звучали так, как горы вдруг бы, вдребезги разбившись, пали с грохотом на землю… Вот как тучи те звучали!..»
Санька с Витькой переглянулись: вот это да! Было так интересно и слушать Татьяну Петровну, и смотреть на нее.
– Вы как артистка! – сказал Ленька Дробышев, он выступал Буревестником.
– У этого Леньки два старших брата в тюрьме, – зашептал опять Витька Саньке. – Они машины угоняли, разбирали и продавали. А Ленька – ох, голова! На всех уроках подряд книжки читает, читает! А на учет его поставили за то, что мотоциклы угоняет. Накатается и бросит где-нибудь. Ничего не поделаешь – кровь…
– Вот чем мы занимаемся, – посмотрела на них все еще пылающими глазами Татьяна Петровна. – Ну-ка, скажи, – обратилась она к Саньке, – «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах…»
– Зачем? – вспыхнул Санька.
– Надо, значит! – сказал кто-то за спиной Саньки и дал ему легкий подзатыльник.
– Понимаешь, – объяснила Татьяна Петровна. – Мужских голосов нам уже хватает. Чтоб рев бури изобразить, гром, морскую стихию, в общем. А нужны еще голоса за чаек, за гагар, за пингвина. Попробуй: «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах…»
– Ну, «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах», – скороговоркой выпалил Санька, и все засмеялись.
– Немножко не так, а голос подходит, – сказала Татьяна Петровна. – Знаешь, Саша, ты представь такого человека, недалекого, но очень гордого собой, мол, я такой-то и такой-то! А вы… вы-то кто такие, чтоб тревожить… кого? Меня?..
И Санька сразу представил отца. Как он говорит! «Я в твоем возрасте дом строил, а ты!.. Я на Доске почета, а ты…» И он сказал, изображая отца… «Глупый пингвин ро-обко прячет тело жирное в утесах…» Только сказал так, и все даже захлопали ему, будто артисту.
– Молодец! Так и говори всякий раз! – обрадовалась Татьяна Петровна. – Вставай вот здесь, в первый ряд, но чуть-чуть за Буревестником.
И Санька встал в хор «Мужские голоса».
Татьяна Петровна выявила способности Витьки, и он тоже встал рядом с Санькой, чтобы стонать за гагар и за чаек.
Потом Татьяна Петровна снова вспорхнула на стулья и, оглядев свой хор «Мужские голоса», приподняла руки-крылышки.
– Татьяна Петровна, – спросил вдруг Ленька-Буревестник. – А вдруг они не смогут с нами поехать? Мы их натренируем, а папы с мамами не отпустят деток!
«Поехать? – переглянулись Санька с Витькой. – Мы и так едем, вернее, идем на днях, и сами знаем куда…»
– Отпустят! Я сумею убедить их родителей, – сказала Татьяна Петровна и взмахнула руками.
«Над седой равниной моря ветер тучи собирает», – далеко где-то проворчала «гроза». И Санька вдруг увидел хмурое небо. Залетали по нему тревожно птицы, зашумели сосны, раскачивая вершинами, заскрипели пугающе. Он стоял, смотрел на руки Татьяны Петровны, ловил каждое мощное слово хора.
– «Чайки стонут перед бурей, стонут, мечутся над морем и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей!» – И правда будто простонал Витька. И вот рука обратилась к нему, к Саньке, – он сейчас должен вступить в общий хор. Да так, чтоб не испортить песни, не сфальшивить.
– «…Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах…» – не узнал Санька своего голоса, а уже другой, вольный и властный, захлестнул его:
– «…только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем!..»
Они репетировали долго. И всякий раз Санька с нетерпением ждал обращенного к нему взмаха руки и всякий раз не узнавал от волнения своего голоса. И себя не узнавал. Неужели это он, вечный троечник, «пенек с глазами», стоит в первом ряду среди почти взрослых парней, и голос его нужен, как нужен здесь голос каждого из них? Он покосился на Витьку и тоже не узнал друга. Был тот непривычно строг и серьезен. И глаза, обычно, несмотря ни на что, озорные да веселущие, тоже были сейчас не его, не Витькины глаза. Такие глаза, помнит Санька, были у Вани, водителя трамвая, устремленные вперед, в даль дороги.
А «буря» набирала мощи: грохотал гром, рвали небо молнии, и стучало, работало радостно сердце Саньки. «Пусть сильнее будет буря!» – кричало оно.
– Вот это резонанс! – сказал Витька, когда они пошли наконец домой. – Интересно, правда?
– Интересно.
Потом долго молчали, будто оглушенные всем случившимся.
– Завтра придешь? – спросил Витька, когда пришло время прощаться.
– Дак а как же они без нас-то? – отозвался Санька. И ни тот ни другой не решились заговорить о своем побеге в город Одессу, на берег Черного моря.
Репетировали «Программу романтических произведений Горького» (так всегда говорила Татьяна Петровна) еще целых две недели. Но главное-то дело было впереди. Отряд «Мужские голоса» готовился к поездке в далекий Тулымский район. Там с таким же отрядом из другого города они должны помочь колхозу за лето построить детские ясли. Как настоящие взрослые строители. А пока, как говорила Татьяна Петровна, утрясались разные организаторские вопросы, они готовили свою горьковскую программу. Не сидеть же им в том далеком районе по вечерам без дела. Днем будут строить, а после работы разъезжать по деревням и полевым станам со своей программой из романтических произведений Горького.
– А потом-то, как построим, сами-то успеем отдохнуть? – спросил однажды кто-то из хористов.
– Хорошо поработаем, так и отдохнуть успеем, – сказала Татьяна Петровна. – А как бы вы хотели отдыхать – вместе или каждый сам по себе?
– Конечно, вместе! – ответило сразу несколько голосов.
– Можно съездить куда-нибудь, мы ведь, наверно, заработаем на дорогу-то!
– Вот бы здорово! На Кавказ!
– К морю! А то про море грохочем, а я ни разу моря и не видел!
– В Сочи!
– В Прибалтику!
И вдруг, сам того не ожидая, заговорил Санька:
– А как вы смотрите, ребята, на такое предложение: не купить ли нам по велику да вещмешку? Сядем мы все на велики да и покатим по нашим озерам. На одном поживем дня два-три, на другом…
– Здорово!
– Молоток ты, Санька, хоть и салага!
– Ну? Решили? По нашим озерам? – спросила озорно Татьяна Петровна.
Разговор об Одессе все же у мальчишек состоялся.
– Знаешь что, Санька, – первым начал однажды Витька, – уж этим летом поедем с ребятами строить… А к отцу в Одессу на тот год, ладно? От него что-то опять и писем нет. Наверно, в кругосветку отправился…
«Да нет у тебя никакого отца в Одессе», – хотел сказать Санька, но пожалел друга: пускай говорит.
– Дак а раз мы в хор вступили, как они без нас-то? – ответил он.
– А деньги, Сань, – заволновался Витька, – деньги, ну, которые мы на дорогу накопили, давай отдадим в общий котел? Вдруг у кого-то на велик не хватит, а? А на тот год опять накопим.
– Ладно, – согласился Санька. – В общий так в общий.
Весь вечер они поливали у Саньки в огороде цветы, кусты смородины, огурцы. Потом складывали дрова в поленницу. Санькина мать носила их помногу. Витька смотрел на нее, удивлялся: какое огромное беремя у нее в руках, как воз!
– А вы женщина сильная, красивая! – сказал он, И Санькина мать вдруг как расхохоталась. Никогда Санька не видел ее такой веселой. «Ох, не могу, – смеясь, приговаривала она, – „…сильная, красивая!“ Ох, чудак парнишка!»
