Текст книги "Летний дождь"
Автор книги: Вера Кудрявцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
– Смеюсь, мам! Я над книжкой смеюсь! Лежу в ванне, читаю и смеюсь. Спи, пожалуйста! – еле выговорила сквозь смех-рыдание эти слова.
– Не урони в воду книгу-то, – сказала мама. – Что за привычка! – И ушла наконец. И уснула.
А Наташа так и не сомкнула в эту ночь глаз. Она сидела на своем диване, обхватив руками колени и положив на них голову, и смотрела, смотрела в одну светящуюся точку в ночи: кто-то где-то далеко-далеко тоже не спал. «Как жить теперь? Как жить теперь?» – билось в мозгу, отдавалось болью в сердце. «За что? За что?» И она снова и снова восстанавливала все с первого мгновения знакомства со своим обидчиком и до последнего. Вспоминала, что говорила, как смотрела на него, как танцевала… Где? когда? чем? подала она повод так с собой обращаться? Как теперь жить? Как теперь жить?
Потом сами собой начали вспоминаться слова, вскользь брошенные Костиком и его матерью тетей Галей. «И он такой же! Такой же! Как я раньше этого не замечала? Не хотела просто видеть. Не могла просто представить, вообразить, что такое бывает. А ведь тетя Галя сколько раз хвастливо даже проговаривалась: „Костик у нас не гляди, что росточком не вышел, а девки к нему льнут, ох, льнут. Утром, когда проснусь, а он выпускает из своей комнаты то беленькую, то рыженькую, то брунеточку, хи-хи-хи… Говорю: женись, Костик, зачем девушек обижаешь? А он: их обидишь, как же! А зачем, мать, жениться-то? Мне и так неплохо! Хи-хи-хи… А девушка-то, поди, идет к нему да надеется… И что за мода такая нынче пошла?..“» Теперь тетигалино благодушие показалось Наташе отвратительно преступным. И отвратительными стали все эти ее хрустальные вазочки, выставленные на самых видных местах; и все эти разговоры про «фирменное» и «нефирменное». «Пошло, господи, как все пошло. И как это мама… Как мама могла… с такими… с такими. Никогда больше, никогда к ним в дом ни ногой. Отца буду на работе навещать…»
Лениво, неохотно проклевывались, прояснялись во дворе знакомые предметы. Поредевшая голова тополя. Угол соседнего дома.
А там, под окнами одной квартиры, наверно, все так же, как несколько дней назад, стоят ярко-лимонного цвета «Жигули». Как было хорошо всего несколько дней назад, пока не сдвинулись с места эти «Жигули».
Была работа. Были заботы. Жила надеждами. И вот – ничего. Будто вынули из души все нужное для светлой, чистой жизни и натолкали туда взамен чего-то… чего-то… Наташа увидела вдруг чего и, схватившись за горло, стремглав кинулась в ванную. Она увидела то, что хотела бы навсегда забыть.
Однажды они с мамой вынесли зимой на балкон мешочек с рыбой. А потом запечатали балкон и забыли о рыбе. Весной открыли его поздно. Наташа вышла и увидела этот мешочек. В нем что-то шевелилось на солнышке. Когда Наташа поняла, что в мешке, она вот так же, как сейчас, кинулась в ванную.
– Наташа! – проснулась мама. – Наташа, что с тобой? Тебе плохо?
– Да, мам! Но теперь уже легче. Что-то съела вчера несвежее.
Ей действительно стало легче. И заботы утра отодвинули в сторону ночное ее приключение. Ни одного конспекта – ужас! А вдруг на какой-нибудь урок придет завуч? Обычно так и бывает.
Собираясь на работу, она по привычке взглянула в окно: машины на обычном месте не было. И Наташа подумала: не будет больше прежнего. Никогда не будет так, как было. Все сдвинулось в ее жизни. Все переиначилось. И она сама – не та. С этого вот, сегодняшнего утра – не та.
– Я пошла, мам!
Сумка, нагруженная тетрадями, не казалась тяжелой.
– Надо идти, мам! Пора!
– Хорошо, дочка! – откликнулась мама – А тетради по математике я проверю, не беспокойся!
– Не надо, мама, я – сама!
Она вошла в класс, и ученики, обычно шумные, неуемные, заняли свои места у парт, притихли, настороженные, словно почувствовали в своей учительнице перемену.
Саша Сергеев тоже стоял на месте и большими грустно-сочувствующими глазами спрашивал ее о чем-то. «Опять, наверно, проблемы с бабочкой, – подумала Наталья Юрьевна. – Странно… И он сегодня на месте, не опоздал. А-а-а, ведь с этого дня все пойдет иначе. Вот и началось это „по-другому“».
На этот раз учительница ошиблась: с бабочкой Сашиной все было в порядке. Она наконец уснула, как он верил. Сложила плотно свои красивые крылышки и уснула. Тогда Саша застелил дно спичечного коробка мягкой тряпочкой и осторожно перенес невесомую бабочку в эту постельку.
Сегодня его мучило другое. Об этом другом ему необходимо было поговорить с Натальей Юрьевной.
И когда прозвенел звонок с последнего урока, он забрался под парту.
– У тебя опять карандаши рассыпались? – спросила без улыбки Наталья Юрьевна.
– Да. Но я уже их сейчас соберу, – и поглядывал из-под парты, все ли ушли из класса.
– Ну, зачем я тебе сегодня понадобилась? – спросила учительница. И Саша вскинул на нее печальные свои глаза и опустил голову.
– Я обманул вас вчера…
– Только вчера? – усмехнулась она. – По-моему, ты очень склонен, как твой папа вчера выразился, фантазировать.
– Это не мой папа! Наталья Юрьевна, честное слово, не мой!
– А чей же!
– Не знаю. Он еще, наверное, ничей не папа…
– Ничего не понимаю… Зачем же он пришел вчера на собрание отцов?
– Это я его упросил. А мой отчим дядя Валера узнал про это, и… и… – Саша всхлипнул, – и теперь мы все расходимся из-за этого…
– Ты попросил чужого человека вместо отца прийти на собрание? – вскинула учительница на него недоуменный взгляд.
– Да…
– Ну, Сергеев, это уж ни в какие ворота не лезет…
– Да, – согласился Сергеев, – ни в какие ворота…
– И тот, взрослый человек, пошел на такую ложь?
– Он хороший! Он – для меня! – воскликнул Саша. – Мы с ним сказку сочинили про волка и про кота Леопольда…
Наталье Юрьевне показалось, что каждая слезинка на его ресницах, на щеках улыбнулась при этих словах.
– Это я его привел… чтобы… чтобы не дядя Валера… потому что… потому что… – и замолчал. Он поднял на учительницу умоляющие глаза и снова зашептал: – Наталья Юрьевна! Если вы ему, дяде Валере, объясните все, он поверит.
– Да что я должна объяснить-то?
– Что дядя Вася – не мой отец…
– А почему же дядя Вася сам не скажет?
– Его нет нигде, – печально опустил Саша голову. – Я ждал, ждал… И машины нет… Он, наверно, опять… белок в лесу считает!
– Ну, эти сказочки я уже слышала! – почему-то рассердилась учительница. – И когда только, Сергеев, ты перестанешь нести чушь! Сочиняешь! Сочиняешь! То бабочка. Уши всем с ней прожужжал! То теперь белки… Да что это такое? Пора уже и посерьезней быть! Между прочим, вот из таких, как ты, безобидных вроде бы лгунишек, и вырастают потом, вырастают… Ведь откуда-то они берутся, нелюди разные! Всякие… Всякие…
И Наталья Юрьевна, больше ни разу не взглянув на Сашу, вышла из класса.
Саша долго сидел на скамейке в своем дворе. Идти домой он боялся.
– Сергеев? – услышал над собой голос учительницы. – Так и не был дома? – кивнула она на портфель.
– Нет, – опустил он голову.
– Ладно, Саша, – пообещала она. – Я поговорю с твоими родителями, успокойся. Иди домой, вечер уже, уроки пора делать… И есть, наверно, хочешь…
Учительница ушла, и Саша вдруг понял, что голодный он – просто умирает. «Придется идти домой», – вздохнул он и крепко зажмурился перед тем, как решиться. И вдруг почувствовал: кто-то коснулся его руки ласковым чем-то, теплым, влажным, будто мыльной мочалкой. Открыл глаза, а это пудель из соседней квартиры.
– Капи! – погладил Саша его косматую голову, – Капи!
Пудель положил голову на колени мальчика и стал смотреть в его лицо большими грустными и все-все понимающими глазами. И тут Саша опять как расплачется.
– Ты что, Сашок? – сел рядом хозяин Капи Иван Тимофеевич. – В школе кто обидел?
– Нет, – сказал Саша. А потом спросил: – Иван Тимофеевич, вы моего папу помните? Не дядю Валеру, а моего папу?
– Значит, дядя Валера тебе отчим? – внимательно посмотрел на Сашу Иван Тимофеевич. – Я и не знал, малыш…
– Мой папа погиб на посту, – сказал Саша. – Мне моя бабуля сказала. Он выполнил свой долг. А дядя Валера не выполнил, вот… Кричит, кричит: «Свекровь моей жены – моя теща! Свекровь моей жены – моя теща! Так этого мало! Так этого мало! Первый встречный вместо меня идет на родительское собрание!»
Глаза Ивана Тимофеевича стали такие же большие и печальные, как у его пуделя Капи:
– Что-то мало мне пока понятно все это, малыш…
– Я… я все вам расскажу!
И Саша стал рассказывать про бабочку, которая живет у него на окне. Про Серую Шейку, которую он почему-то называл Серой Уткой. Про Наталью Юрьевну, которая не любит, когда ей задают много вопросов. И про дядю Васю, который согласился на один вечер стать Сашиным отцом, а потом куда-то уехал…
– А кто-то возьми и расскажи дяде Валере, что этот самый дядя Вася пришел в школу на родительское собрание отцов, как будто что мой родной папа, понимаете? Теперь понимаете? – заглядывал с надеждой в глаза Ивана Тимофеевича Саша.
– Теперь мне все понятно, – задумался тот и спросил: – И отчим твой, дядя Валера, обиделся, так?
– Так, – вздохнул Саша. – В том-то вся и беда: потому что… потому что он Иринку любит, а меня нет… Она ему родная, а я – нет. А моя мама и Иринку любит, и меня, и бабулю. И она без меня, и без бабули никуда переезжать не хочет. Тогда дядя Валера говорит: «Я один уеду!» Тогда мама как заплачет! Тогда бабуля говорит: «Уезжайте без меня, я одна проживу!» Тогда мама еще громче заплакала: «Как же я вас оставлю: вы мне по утрам морковь трете, вы мне родная…» Тогда я понял, что надо сделать, и стал рассказывать дяде Валере про сочинение, чтобы он умнее стал…
– Какое сочинение? – спросил Иван Тимофеевич.
И Саша, закрыв глаза, чтобы не сбиться, застрочил:
– «Выпускное сочинение пишут сначала на черновиках, а потом уже на чистовик. А вот жизнь свою мы пишем сразу и навсегда на чистовик. В ней ничего не исправишь, не вычеркнешь, не перепишешь…» И тогда дядя Валера как ударит меня: «Ах ты, щенок, ты еще учить меня будешь!» И тогда я сказал, что развожусь с ним. Дядя Вася вот приедет на своей машине и возьмет меня к себе.
– Послушай-ка мой совет, малыш, – сказал Иван Тимофеевич. – Хочешь послушать совета одинокого человека?
– Хочу…
– А совет мой тебе вот какой: ты маму любишь?
– Ну так вот: если хочешь им всем добра, то поезжай-ка с мамой. Слушайся ее и отчима тоже. В жизни, брат, мно-ого терпеть приходится. А к бабушке в гости станешь приезжать. Тогда все будут довольны и счастливы. Ты только подумай: ты, один, маленький мальчик, сделаешь счастливыми сразу всех. Неужели не сможешь? Ну-ка, подумай хорошенько?
– Смо-о-о-гу-у! – разрыдался Саша.
Капи тут же слизнул с его щек слезы: он совершенно не мог переносить, если кто-то при нем плакал, особенно дети.
– Ну, договорились? – положил Иван Тимофеевич на голову Саши свою большую теплую руку.
– Да-а, – всхлипнул Саша. – Только я бабочку с собой не возьму. Она спит в коробочке. Пусть у бабули поспит… а то дядя Валера еще выбросит коробочку…
В это время вышла на улицу Елена Егоровна с ковриком, и Иван Тимофеевич начал этот коврик трясти.
– Здравствуйте! – сказал вежливо Елене Егоровне Саша. – А Наталья Юрьевна дома? – у него еще была надежда, что учительница поговорит с дядей Валерой и они все помирятся и никто никуда не переедет.
– Дома. Да только спит твоя учительница, отдыхает…
И Саша поплелся домой. А Елена Егоровна объяснила Ивану Тимофеевичу:
– Так устает она с ними, так устает: свалилась как подкошенная… А что это Сашок невеселый?
– Да неладно у них в семье… Елена Егоровна, что с отцом этого мальчишки? Оказывается, с отчимом он живет, ну и…
– Ой, это такая беда, такая беда, – вздохнула Елена Егоровна. – Когда это произошло, мы всем домом переживали. А уж Татьяну Михайловну как жалко! Давно ли, кажется, по двору бегал сын ее, Андрюшка, родной отец Саши. Таким хорошим мальчиком рос. Воспитанный, начитанный… Погиб. Там, – кивнула Елена Егоровна в ту сторону, где разгорался закат. – Выполняя интернациональный долг…
Разговаривая, они не заметили, как мимо них прошмыгнул, надвинув капюшон куртки на зареванные глаза, Саша.
Капи кинулся было за ним, но хозяин окликнул строго:
– Капи! На место! Ты куда это на ночь глядя? Сиди рядом!
Пудель, конечно, послушно сел рядом с хозяином, но тоскливо поскуливал: он чуял, что с этим добрым мальчиком беда. А уж он-то, Капи, знал, что это такое…
…Хоть Саша и обещал Ивану Тимофеевичу, хоть и послушался его совета, но ему совсем не хотелось переезжать от бабушки неизвестно куда. Да еще с дядей Валерой. И у него все время в голове был вопрос: где же дядя Вася? Где же дядя Вася? Будто он задачу решал и никак не мог решить. С нерешенной этой задачей он и пришел домой.
В квартире было тихо. Никто не разговаривал, не плакал, не кричал.
Бабушка Таня лежала с мокрым полотенцем на голове и даже не увидела, как в комнату вошел внук. А может, не хотела никого видеть. Мама кормила маленькую Иринку и смотрела на Сашу так, будто он и не пришел. Смотрела, а его будто и не видела. А дядя Валера собирал чемодан: недошитые мамины платья, свои рубашки и, наверно, сто разноцветных катушек ниток.
Саша прошел в кухню – он очень хотел есть. Он жевал бутерброд с колбасой и смотрел туда, где недавно стояла новенькая машина дяди Васи.
А небо над домом разукрасилось, как в цветном телевизоре, который недавно купил дядя Валера.
«Солнце садится!» – догадался Саша. И тут-то его и осенило! «Так ведь дядя Вася сейчас во-он там, в том лесу, где солнце садится! Он мне сам говорил! Урра! Сейчас оденусь потеплее, возьму бутерброды и поеду туда! Приеду, спрошу кого-нибудь: скажите, пожалуйста, где в этом лесу домик лесника? Мне и покажут! Я приду – а там дядя Вася!..»
У Саши сердце заколотилось от радости и даже немножко закружилась голова. Правда, ему чуть-чуть стало стыдно: а вдруг мама с бабулей потеряют его? Не-ет! Они даже не заметят. Они подумают, что он просто загулялся. Он ведь не останется в лесу. Они с дядей Васей сядут на его «Жигуленка» и приедут домой! Мигом примчатся!
Из двора ему удалось убежать благополучно. Никто, кроме Капи, не видел его.
На трамвайной остановке Саша растерялся: на каком трамвае ехать туда? – посмотрел он в даль все еще алого неба. Наконец осмелился:
– Дядя, скажите, пожалуйста, на каком номере можно уехать во-он туда, где солнце закатывается?
– А зачем на трамвае? На метро! Туда лучше всего на метро!
– На метро? – растерялся Саша.
– Аха! Вот построят лет через… когда рак на горе свистнет, и покатишь в свой лес! – развеселился дядя.
Саша нахмурился: тоже незнайка, как дядя Валера.
Он потоптался, потоптался, присматриваясь к людям: у кого бы спросить?
– Дядя, – спросил у молодого, похожего чем-то на дядю Васю. – На каком трамвае можно уехать во-он туда, где солнце закатывается?
– На закат? – засмеялся парень. – А зачем тебе на закат? Ты лучше на восход дуй! Во-он туда! Это же куда выгодней, чудак! И не на трамвае – на крыльях! Как орленок…
И он запел: «Орленок, орленок, взлети выше солнца…»
– Нет, мне надо на закат, – упрямо сказал Саша.
– Куда, говоришь, тебе надо? – вдруг крепко взяла его за руку строгая тетя.
– Вон туда.
– А в милицию не хочешь? Думаешь, не вижу: из дома удрал…
Саша рванулся и скрылся от этой тети в толпе. И все ждал, когда она уедет.
Больше он решил ни к дядям, ни к тетям не обращаться. Стоял и высматривал кого-нибудь постарше себя, но помоложе, чем взрослые. И увидел. И подошел.
– Здравствуй! – сказал он.
– Привет! – ответил мальчик.
– А ты уже пионер! – похвалил его Саша.
– Ну.
– А куда ты поехал?
– А тебе какое дело? Что пристал, как банный лист? Дам леща!
Саша попятился от него. Но других мальчишек не было на остановке, и он опять подкрался к обидчику.
– А у нас в школе написано: «Пионер – всем ребятам пример!» – сказал он миролюбиво.
– Мало ли что где написано… Ну, что надо – говори! А то мой трамвай скоро!
– Мне надо… Мне надо, – заторопился Саша, – во-он туда! В лес. А я не знаю, на каком трамвае туда ехать надо…
– В ле-ес? На ночь? Ну ты даешь! Иди-ка домой, чадо!
– Мне надо, – захныкал Саша. – Там мой папа. А… а мама болеет, – придумал он на ходу: а что делать?
– Тебе в поселок Семь Ключей, что ли?
Саша на всякий случай закивал головой.
Пошли – посажу тебя на автобус, а то на трамвае пропилишь до темноты…
Он подсадил Сашу на подножку, сунул ему автобусный талон:
– Шпарь! – напутствовал. – Да смотри, до самого конца не вылезай! А там спросишь!
– А ты правда «пионер – всем пример!», – опять похвалил его Саша, и пионер стал красный, как его галстук.
Автобус привез Сашу на самую окраину поселка. Дорога убегала дальше, в густой, темный лес, а синий автобус развернулся по кругу, объехал остров сосен и помчался назад, в город.
Еще не совсем стемнело. И домов, белых, голубых, розовых, желтых, было видно много в поселке. И они тоже будто в горку шли друг за другом.
А Саша остался на этом острове один. Он посмотрел направо, налево, назад, вперед. И увидел, что один лом ото всех в сторонке стоит, в лесу. «Наверно, это и есть домик лесника. И может быть, там сейчас дядя Вася…»
Спотыкаясь о корни сосен, Саша подошел к дому и стал обходить его кругом: не стоит ли около него «Жигуленок».
– Ты кого-то ищешь, мальчик?
И Саша увидел женщину в синем костюме, в красной косынке и в белых перчатках. Она собирала в огороде картошку, которую, наверно, выкопала еще при солнышке: светлобокие картофелины были чистые и сухие.
– Скажите, пожалуйста, – спросил Саша, – здесь живет лесник?
– Анатолий Иванович? Нет, это подальше. Надо немножко пройти по дороге, потом свернуть направо и по тропке. Самая первая тропка направо.
– Спасибо! – обрадовался Саша. И побежал вприпрыжку назад, к дороге.
– Ты один, что ли, мальчик? – окликнула его тетя. – Может, тебя проводить?
– Нет! Я – мигом!
«Ага, – подумал он. – Уведет в милицию, как та тетя…»
– Я уже был один раз там! – соврал он.
– Только никуда не сворачивай! Минут десять идти-то! – тревожилась тетя.
– Хорошо! Я – мигом! Там мой папа!
В лесу воздух был холодный и щекотал в горле, в носу, будто Саша не вдыхал его, а пил, как газировку. А под ногами мягко. Саша наклонился и потрогал тропинку рукой. И сразу уколол ладошки. Оказывается, на тропинке хвойные иголки, как после елки на полу. Только много-много. Саша шагнул с тропинки в сторону – и здесь мягко. Он отошел подальше на пригорок – и здесь мягко. И не только от хвои, но еще и от листвы. Разноцветных листьев столько опало, что совсем травы не видно было, а в глазах рябило и кружилось. Но зато было светло, будто что листья горели, как огоньки.
Здесь, подальше от дороги и от поселка, было очень тихо. Саше захотелось постоять и послушать, как бывает тихо в лесу.
И вдруг:
– Тук-тук-тук! – кто-то будто заколачивал молотком гвозди в сосну.
– Ччик! – свалился на голову сухой сучок.
– Хлоп! – сорвалась с ветки и подскочила под ногами, как мячик, шишка.
И опять стало тихо-тихо.
С бьющимся сердцем Саша вернулся к тропинке. «Спрошу дядю Васю, кто это стучит по дереву: „Тук-тук-тук!“ Что за зверь?»
Нет, он не боялся. Только ему не хотелось оглядываться или смотреть по сторонам. Оттуда, сперва из-за дальних деревьев, мрачно запоглядывала на него темнота. А потом стала выползать из-за каждого дерева, пугая его. И Саша побежал. Бежать под горку было легко. И если смотреть только под ноги, то и не страшно…
Капи в этот вечер устал гулять. Ему надоело общаться с этими маленькими злюками болонками. Он заскучал в тускнеющем дворе, а хозяин, похоже, и не собирался сегодня домой. Они с Еленой Егоровной устроились, как дети, в качалке, сидели друг против друга, изредка покачиваясь и разговаривали, разговаривали. Даже лица у обоих порозовели и будто помолодели.
Капи не мешал им, но думал с обидой, что пора бы хозяину и о режиме вспомнить. Если не о своем, то о его, Капином: давно бы надо поужинать. Подойти что ли – помельтешить перед их глазами. И мальчик что-то долго не возвращается домой. Что это за родители: не беспокоятся о ребенке…
Но тут вывели на прогулку его подругу Альту, и Капи забыл и о мальчике, и о том, что голоден. Он любил Альту. Она молча подходила к нему, обнюхивала, прятала узкую мордочку в его мягких кудрях.
Альтиной хозяйке тоже нравились его кудри, и она запускала в них руку, щекотала Капи, посмеивалась:
– Ах ты, Бяшенька. Бяша, Бяша…
«Бяша так Бяша», – замирал Капи, боясь спугнуть мгновение радости. В благодарность он не забывал лизнуть Альтиной хозяйке теплую ладошку, пахнущую хлебом, супом, яблоками.
Альта не ревновала его к хозяйке, как эти косматые дурочки болонки, а стояла и ждала, когда же и ее лизнет он на прощание.
Он охотно лизал. От нее пахло хлебом, супом, яблоками… «уже поужинали», – вздохнул Капи и решил напомнить наконец о себе Ивану Тимофеевичу.
Но в этот вечер Капи суждено было остаться без ужина. Что-то встревожило вдруг весь двор.
Иван Тимофеевич вскочил, качалка резко накренилась, едва не вывалив на землю Елену Егоровну. По двору металась мама мальчика:
– Вы не видели Сашу? Вы не видели Сашу? – спрашивала она, и в голосе ее слышались слезы.
Капи забеспокоился. Он подбегал то к Ивану Тимофеевичу, то к маме мальчика, то мчался за угол дома. Но его не понимали. И он завыл тихонько, тоскливо.
Елена Егоровна подняла дочь.
– Это я, это я во всем виновата, – корила себя Наталья Юрьевна. Непослушные ее, прыгающие губы едва выговаривали слова. – Он же просил меня, он просил, а я пошла домой спать… Ужас! Ужас! А у Люды были? А у Вити? А у Миши? Где же он?
– Может, в милицию обратиться? – робко посоветовал кто-то.
Сашина мама зарыдала.
В это время с огромным красивым чемоданом вышел из подъезда его отчим.
– Ты? Ты? – кинулась она к нему. – Ты в такой момент уходишь? Ведь Саши нет? Нигде нет!
– Найдется! – не останавливаясь, сказал этот человек.
– Валера! Если ты сейчас уйдешь, я никогда, слышишь, никогда не перееду к тебе.
– Прибежишь! Никуда не денешься!
С маленькой Иринкой на руках вышла заплаканная Сашина бабушка.
– Мама, идите домой, идите – холодно. А я… Я пойду искать моего мальчика…
Люди стояли в растерянности: что делать? Куда бежать?
Два прожектора рассекли двор, заскользили по лицам, и всем знакомый «Жигуль» остановился на своем обычном месте.
– Постойте! Ждите меня! Я счас! – кинулась к нему Наташа. «Мой папа считает белок… Мой папа считает белок… Саша, наверное, в машине. Наверно, они вместе куда-нибудь ездили…»
Ни слова не говоря, она распахнула дверцу машины:
– Где он? Он здесь?
– Кто?
– Да Саша! Саша пропал! Его нет с вами? Ужас! Что теперь делать? – и она, прижавшись лбом к стеклу, заплакала.
– Наташа, – резко повернул он ее к себе. – Рассказывайте!
Наташа почувствовала в его голосе, в его взгляде как бы приказ взять себя в руки. Подчинилась, рассказала, что знала о ссоре в семье Саши из-за того родительского собрания. Потом объяснила:
– Саша искал вас сегодня, вот я и подумала: нашел и уехал с вами. А вы, как видно, опять считали в лесу белок…
– Стоп! – остановил ее Василий. – Быстро в машину! Кто еще со мной? Я знаю, где он!
Искать Сашу отправились все.
– Успокойтесь, – сказал Василий Сашиной маме. – Найдем, вот увидите! Хорошо, что я заправился.
И машина заторопилась по вечернему городу.
Мальчик бежал в темноте леса, уже не различая тропинки. Он давно уже плакал. С того самого мгновения, как понял, что сбился с дороги. Тетя сказала – всего десять минут пройти, и будет домик лесника. Десять минут – это маленькая перемена. А он уже целый урок бежит. Останавливаться же ему страшно.
Вдруг перед Сашей выросла преграда – невысокий холмик, большая круглая кочка. Он замер. И в это время в лесу будто включили свет. Это взошла луна. И Саша увидел, что сверху на кочке что-то шевелится. Он наклонился: на кочке ползали, суетились муравьишки. Один за другим они ныряли в маленькие отверстия и исчезали в своем доме.
Саша перестал плакать и стал смотреть, пока муравьишки все до единого не скрылись. «Какой большой у них дом! – подумал он. – И как там, наверное, тепло! И муравьишек много-много! Вот посижу с муравьишками рядышком, а потом пойду назад…»
И он так и сделал.
Около полуночи женщина в окраинном домике услышала скрежет тормозов и потом тревожные голоса идущих по тропинке людей. Она вышла на крыльцо.
– Вот увидите, – послышался не очень уверенный мужской голос, – он здесь. В доме лесника. Я ему однажды рассказал про этот домик… Как жил там летом…
И тогда женщина вышла за ворота и спросила:
– Вы не мальчика потеряли?
– Да-да! – кинулись к ней люди. – Вы его видели?
Когда мама Саши поняла, что сына в доме лесника нет и не было, она почувствовала, как все поплыло перед глазами; ноги ослабли, и она, теряя сознание, повалилась на влажную траву. Лесник Анатолий Иванович успел подхватить ее.
– Ей плохо, – сказал он. – Я уложу ее и догоню вас.
Она очнулась, и ей на миг показалось, что она маленькая и отец несет ее на руках. Она часто засыпала в кинотеатре, и папа приносил ее домой.
– Успокойтесь, – присел перед ней Анатолий Иванович. – Это мое хозяйство, понимаете? Я знаю здесь каждый кустик. Я найду его. Далеко он не должен уйти. Зверей здесь нет – пригород же, кругом зона отдыха, понимаете? Успокойтесь. Я вас уложу на веранде… Мы скоро. Скоро мы…
Он ушел, а на нее навалилось равнодушие, безразличие.
Не сговариваясь, они торопились туда, к тому гибельному месту, разными, параллельно бегущими все вниз, вниз тропками, лесник Анатолий Иванович и Василий. Голоса остальных остались далеко, позади.
Когда зачавкала под ногами болотная жижа и пахнуло промозглой погребной сыростью, сошлись молча у края небольшого, но коварного болотца. Молчали об одном и том же: прошлым летом в этом месте потерялся мальчик. Пошел, как потом выяснилось, за клюквой. До того случая болотце это считалось неопасным, своим, и клюкве не давали вызреть. Прибегали поселковые девчонки-мальчишки, обирали ее, еще белобокую, с твердинкой, со всех кочек дочиста.
После того жуткого случая Анатолий Иванович вкруг всего болотца наприбивал досок с предупреждением: «Стой! Ни шагу! Гиблое место!» Сам придумал он этот знак, сам написал, сам прибил. Потом еще с неделю поработал: обтянул болотце проволокой. Да кто-то успел уже – прорвал проволоку в нескольких местах.
– Нет, не должен он, – сказал Василий, поняв, о чем думает друг. – Не должен… Он как раз из тех… Из этих – любитель читать лозунги разные, плакаты, объявления…
– На притчу – все бывает, – вздохнул лесник. – Давай так: найдем первый лаз и пойдем по проволоке в разные стороны. Каждое место, где прорвали, обследуем. У меня фонарь. И что за люди! Щипцами, кусачками, что ли? Проволока – в палец толщиной!
Зачавкала под их ногами болотная топь.
Мальчику снилось: настал день, взошло солнце. Проснулись муравьи. Они были с него ростом, а глаза у них, как у Капи, большие и мокрые.
– Спасибо вам, добрые муравьи! До свидания! Я знаю: надо идти туда, где солнце взошло. Я пойду, а то моя мама, наверно, меня потеряла.
И он пошел. А муравьи стали громко кричать ему вслед:
– Саша! Са-а-ша-а! А-а-у-у!
– Я приду к вам снова! – пообещал мальчик. – Обязательно приду!
– Са-ша-а! Са-а-ша-а! – все равно кричали они.
– Я приду к вам с бабочкой. Она такая красивая! Она проснется, и мы с ней придем к вам!
Он поморщился, покрутил головой, будто у него над носом муха летает или комар, и открыл глаза. Открыл и сразу сощурился: солнце прокралось сквозь стволы сосен и щекотало его лицо всеми своими лучами.
«Вот и кончилась эта ночь! – подумал Саша и покосился на огромную кочку. Муравьишки, ма-аленькие, бегали туда-сюда и не обращали на него никакого внимания. – А во сне были большие, как люди. Лучше вы были бы и не во сне как люди. Опять я один…»
– Са-а-ша-а! – услышал он. – Са-а-ша-а!
Голосов было много, и он понял: так это же его зовут!
– Я нашелся! Я нашелся!
Первым к муравьиному дому прибежал Капи. Он так кинулся к Саше, что тот не удержался на ногах, и они покатились в обнимку по траве.
– Саша! – окружили его все. Он поискал глазами маму или бабушку, не нашел и ткнулся головой в грудь своей учительницы.
– Нашелся! – она обнимала его и плакала. – Нашелся, родненький!
«Будто что она моя мама», – подумал Саша и сказал:
– Наталья Юрьевна! Помните, Люда написала: «Муравей муравью – друг, товарищ и брат?» А теперь и я тоже ихний друг, товарищ и брат! Я у муравейника спал, и мне было не страшно!
– Эх, ты – «друг, товарищ и брат»! – засмеялся дядя Вася, приподнял Сашу и потряс, как мешок с картошкой.
– Эх, ты, – вздохнул и Иван Тимофеевич. – Путешествуешь, а мама…
– Не надо, – остановила его Елена Егоровна. – Он же просто герой! Один ночевал в лесу!
– Нет, Елена Егоровна, не один! Вот же они – муравьишки! Шевелятся!
– А где же Анатолий? – начал оглядываться Василий.
– Он, как увидел парнишку, заторопился в избушку: «Пойду, говорит, его маму успокою…», – объяснила Елена Егоровна.
Дядя Вася взял Сашу, как маленького, за руку, а Наталья Юрьевна за другую, и так они пошли по лесу, как мама, папа и сынок.
– Наталья Юрьевна, – хитренько посмотрел на свою учительницу Саша. – А мы ведь с вами сегодня опять, наверно, в школу опоздаем!
– Нет, без чая я вас не отпущу, – тихо, но решительно сказал лесник Анатолий Иванович, когда мама, обнимая сына, вздохнула:
– Ну, теперь скорей – домой!
– Нас там ждет бабуля! И моя сестренка Иринка! А больше нас никто не ждет, да, мама? Да, мама? – заглядывал Саша в мамино лицо.
– Да, сынок, а больше нам никого и не надо…
– Вот здесь попьем, на воздухе, – вынес лесник самовар. – Сейчас все соберутся, и… Сашок, собирай-ка сухие шишки!
– Тепло сегодня и ясно, как весной, – Сказала Наташа, с завистью глядя, как катается по мягкой листве Саша.
– Славный парнишка! – откликнулся Василий.
– Представляешь? – сказала Наташа. – Я их буду учить со второго и до десятого!
– Представляю! – засмеялся Василий.
– Хорошая осень, – приближаясь к домику, сказал Иван Тимофеевич. – Может, и зима побалует, не озлится…
– Да, – согласилась Елена Егоровна, опираясь о его руку, – славная осень. Грустно только: дни пошли на убыль…
– Ничего! – оптимистически воскликнул Иван Тимофеевич. – Ничего! В декабре опять начнут прибывать!
А Саша, не думая ни об осени, ни о весне, ни о зиме, ни о лете, собирал для самовара шишки, бегал по ним, скользил, как на катке. Вот шлепнулся, перевернулся на спину и засмотрелся ввысь, куда смотрели вершинами сосны. Набегавшийся Капи тоже прилег рядом, положил голову на лапы. «Какое счастье – я опять в лесу! Эх, если бы рядом со мной была Альта…»
А за пригорком у дороги ждала своих пассажиров машина «Жигули» лимонного цвета.
Саша вспомнил. Вчера Мишка сказал, что единица делится. Хоть даже на тысячу. Что-то не верится. Как это, единица – и вдруг делится! Надо будет спросить Наталью Юрьевну…
