Текст книги "Собрание сочинений (Том 4)"
Автор книги: Вера Панова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)
С е к р е т а р ш а (заглядывает). Александр Владимирович. Макет принесли.
Л ю д и в к о м б и н е з о н а х, к у р т к а х и п и д ж а к а х вносят части макета нового города. Они расставляют дома, деревья, мачты высоковольтной передачи, стелют газоны, автострады, реку с мостами и электростанцией – сначала в кабинете Николаева, потом, так как несут еще и еще и места в кабинете не хватает, – по всей сцене.
Н и к о л а е в. И стадион успели?
П р и н е с ш и е м а к е т. Всё успели, Александр Владимирович.
Пускают машины по улицам.
С поселками-спутниками город будет связан электричкой.
Пускают электричку.
Н и к о л а е в (взволнованно). А театр где?
Вылезает из-за стола и, переступая через дома, отправляется осматривать макет. Они двигаются в этом красивом городе и склоняются над ним, как осторожные заботливые Гулливеры.
И в а н о в. Озеленения маловато.
П р и н е с ш и е м а к е т. Сейчас, сейчас.
Расставляют парки.
Н и к о л а е в (объясняет). Это краеведческий музей. Это театр.
П р и н е с ш и е м а к е т. На полторы тысячи мест.
Начинают бить фонтаны. Общее веселое оживление.
Н и к о л а е в (вспомнил, оглянулся на Олесова). Так мы договорились. Завтра утром скажете, что вас больше устраивает – Салехард, Мадьюган, – вам сделают. (Иванову.) Распорядитесь, чтоб ему всё сделали. А этот фонтанчик почему не бьет?
Макет разрастается, заполняет сцену. Высоко поднимая ноги, Олесов смиренно и виновато выбирается из прекрасного города.
2
Коридор общежития. Ряд дверей с номерами.
О л е с о в стучится в первую дверь.
Г о л о с т е т и Ш у р ы. Да!
О л е с о в (приоткрывает дверь). Добрый день, тетя Шура! Семен дома?
Т е т я Ш у р а (выходит, решительная, и загораживает вход). Нету Семена.
О л е с о в. Мне показалось, он домой прошел.
Т е т я Ш у р а. Нету.
О л е с о в. А вот же его ботинки стоят...
Т е т я Ш у р а. Хотя б и не ботинки, а сам бы Семен тут стоял, сказано – нет его, и все.
О л е с о в. Мне, значит, показалось... (С мучительной развязностью.) Тетя Шура, я завтра расчет получаю, вы меня, по старой памяти, не выручите?
Т е т я Ш у р а. Я думала, ты прежний долг принес.
О л е с о в. Завтра получу расчет, тогда прежние, новые – все...
Т е т я Ш у р а. Константин, со мной эти штуки брось. Сколько тебе Семен передавал? И всё до завтра. (Затворяет дверь.)
Олесов стучится в другую.
Г о л о с С о ф ы (жизнерадостно). Да!
О л е с о в. Софочка, можно вас на минуточку?
С о ф а (выходит). Ох, Константин Николаич, это опять вы... На этот раз я ничего не могу, честное слово...
О л е с о в. Софочка, я завтра получаю расчет и уезжаю, совсем, клянусь, вам в первую очередь отдам, всё до копейки!
С о ф а (беспомощно). Вот видите, Константин Николаич, вы еще и уезжаете... Мне Миша категорически не позволил вам больше давать!
О л е с о в. Софочка, у вас же свои деньги, что вам Миша... Я четыре дня капли в рот не брал! Ваш Миша – человечек жесткий, а вы добрая, вы же всегда меня жалели!
С о ф а. Константин Николаич, я ничего не говорю, может быть, действительно надо жалеть, что вы четыре дня в рот не брали, но у нас ведь ребенок, и квартирку нам дают, обставиться надо, мы действительно, честное слово, не имеем права, и вы Мишу, пожалуйста, так не называйте человечек!
О л е с о в. Софочка, – на маленькую!
С о ф а (чуть не плачет). Константин Николаич, ну это ужасно! У нас же совершенно нечего поставить в квартирку! Честное слово! Ну что я могу!.. (Закрывает дверь, расстроенная.)
Олесов стучится в третью.
А с х а б (отворяет и становится на пороге). Здравствуй.
О л е с о в (заметил, что тетя Шура смотрит из своей двери). Можно к тебе зайти?
А с х а б (стоит на пороге). Я пришла с работы, убрала так чисто, теперь мою пол. Не сердись.
О л е с о в. Это самое, Асхаб. Я уволился, завтра получаю расчет одолжи трешку.
А с х а б (улыбаясь). Я деньги дома не стала держать. Я их храню в сберегательной кассе. А то всё забираете, или ты, или Сидоркин. А Сулейман обижается. Нам надо родным посылать. Они нас учили, выучили, теперь мы должны им помогать.
О л е с о в. На маленькую!
А с х а б (улыбается). По нашему закону – совсем запрещается пить.
О л е с о в (вдруг рассердился). Вранье! Ваши тоже пьют! Даже попы ваши пьют! Вам не велят, а сами пьют!
А с х а б (серьезно). Ты пил с нашими попами, да?
О л е с о в (сник). Говорил мне кто-то... Асхаб, – ну на сто грамм...
А с х а б. Нам из дому прислали такие хорошие персики. Скушай персик. (Протягивает.)
О л е с о в. Куда мне персик.
А с х а б. Это вкусно. Скушай. А деньги на книжке. Правду тебе говорю.
Олесов стучится в четвертую дверь.
Г о л о с С и д о р к и н о й. Опять этот паразит ломится! Когда этому конец! Опять за ним потащишься! Не смей отворять!
Г о л о с С и д о р к и н а. Ну-ну-ну. Без скандалов давай.
Г о л о с С и д о р к и н о й. Не смей, слышишь?!
Г о л о с С и д о р к и н а. Ну-ну-ну. Уйми свой боевой дух. Он мне товарищ!
Шум борьбы.
С и д о р к и н а. По вытрезвиловке он тебе товарищ!
С и д о р к и н. Он культурный человек!
С и д о р к и н а. Оба культурные, больше нельзя! Так же тебя отсюда вытряхну, как Галина его вытряхнула!
С и д о р к и н (гудит). Кто кого вытряхнет!
С и д о р к и н а. Не смей толкать женщину! Хам!
С и д о р к и н (отворяет). Костя, заходи.
С и д о р к и н а (вырывается вперед). У него хватит совести зайти, когда его не хотят, когда не знают, куда от него деваться, и до каких пор коллектив обязан вас терпеть, вы позорное явление, вы клеймо на обществе, вы нашу действительность поганите, еще отец семейства называется, волос седой!
М а л е н ь к и й м а л ь ч и к, подъехавший на самокате, с любопытством и страхом наблюдает эту сцену.
Мы как два голубя жили, он и вкуса ее не понимал, пока вы его не взяли в обучение! На что вы похожи, посмотрелись бы в зеркало, в зеркало!
Из пятой двери смех. Высовывается чья-то голова. Олесов поворачивается и спешит уйти.
А с х а б (в своей двери). Ну не надо. Ну довольно. Ну пожалуйста, довольно. Он же несчастный человек.
С и д о р к и н а. Дорогая моя, мы работаем, мы устаем, мы приходим домой, – имеем мы право посидеть в покое?! Смотрите, как улепетывает! Не любит критику! Смотрите, смотрите! Что за фигура!
Олесов бежит. И все громче – кажется ему – смех вдогонку, и целый хор – кажется ему – гремит: "Что за фигура, смотрите, что за фигура!"
3
Еще одна дверь перед О л е с о в ы м.
Он не сразу решается ее открыть, дважды поднимает и опускает руку, прежде чем решиться.
Комната почти пустая. В пустоте бросается в глаза новая занавеска на одном из окон. Второе окно голо, приготовленная для него дешевая тюлевая ткань лежит на подоконнике.
А с я готовит уроки. На столе учебники и чернильница-невыливайка.
А с я. Папа! (Пристально смотрит на него.) Здравствуй, папа!
О л е с о в. Здравствуй. Я тебе вот что принес.
А с я (берет персик). Какой красивый. Откуда?
О л е с о в. Татарочка эта угостила, Асхаб. Съешь.
А с я (кладет персик на стол). Мы потом с мамой и Толей съедим по кусочку.
О л е с о в. Как вы тут?
А с я. Ничего... Мама и Толя на работе, я одна.
О л е с о в. Толя на работе?
А с я. Его в гараж взяли. Машины мыть.
О л е с о в. Машины мыть?
А с я. Сперва помоет, потом водить научится. Обещали взять на шоферские курсы, когда возраст позволит.
О л е с о в (присел к столу). А школа?
А с я. В школе буду учиться я. Так мы решили. Потому что я более способная. От его ученья много ждать не приходилось.
О л е с о в. Новые занавески купили.
А с я. Не купили. Подарил кто-то.
О л е с о в. Кто же это?
А с я. Ты, наверно, есть хочешь.
О л е с о в. Нет.
А с я. У меня суп сварен.
О л е с о в (с отвращением). Нет!.. Я, Ася, уезжаю.
А с я (немного затуманившись). Да? Ну что ж, правильно. Куда?
О л е с о в. Предлагают на выбор – Салехард или Мадьюган.
А с я. Это где-то далеко.
О л е с о в. Салехард – на Оби где-то. Река Обь. Богатейшая! А Мадьюган – тоже, кажется, в Сибири. Перспективные, говорят, места, и условия ничего.
А с я. Что ж ты выбрал?
О л е с о в. Еще не решил окончательно. К завтрашнему утру просили решить. Завтра получу расчет – и на новые места! Придешь проводить?
А с я. А как ты думаешь!.. Ну что ж. Может, повезет тебе на новом месте.
О л е с о в. Да. Как-то я здесь увяз. Увяз – и не подняться никак. А на новом месте... Кто его знает, может – даже смогу вернуться к инструменту.
А с я. Думаешь?
О л е с о в. В принципе – почему нет? Сколько угодно таких случаев, пожалуйста. Лишь бы ясность в голове.
А с я. Я не знаю. Мне кажется – это не очень просто. Ты столько лет не подходил к инструменту.
О л е с о в (с горячностью). Ну и что? А я уверен – мне только сесть, и я возьму с листа... А моторную память ты ни во что не ставишь?! Ничего нет невозможного! Немножко доброй воли... Знаешь, я уже пятые сутки – ни в одном глазу.
А с я. Папка, ох, папка... Я как увидела, что ты входишь такой хороший... Если б ты мог совсем бросить! Чтоб никогда этого не было! Даже представить трудно, что бывает так хорошо у людей!
О л е с о в. Вот увидишь! На новом месте брошу!
А с я. Брось, папка! Посмотри, какой ты красивый становишься, когда не пьешь хоть несколько дней: совсем другой человек! Еще бы тебе одеться как следует, прямо все бы внимание обращали, так бы на тебя и оглядывались на улице, такой ты красивый! Знаешь, если б я была красивая, я бы этим страшно дорожила. Никогда бы себе не позволяла быть некрасивой, неприятной, правда! Вот подожди, кончу школу, кончу институт, и первым, первым долгом, как только начну прилично зарабатывать, я тебя одену! Костюм купим в универмаге, ботинки, шляпу... Ты еще не совсем старый будешь. Еще мы с тобой поживем, как все люди.
О л е с о в (тронут, но сопротивляется). Не всегда, Ася, хорошо жить, как все люди. В человеческих привычках много стадности.
А с я. Чего?
О л е с о в. Стадности. Один что-нибудь похвалит, и другие хвалят. Один повесит занавески или там абажур, и другой вешает, чтобы не отстать. Один идет в кино, и все бегут.
А с я. Это стадность?
О л е с о в. Это стадность.
А с я (сдержав гнев). А чем плохо – сходить в кино? Не понимаю. Чем плохо, когда висит абажур? В абажуре – стадность? Человек идет домой, у него, например, голубой абажур, он издали видит – вон его голубое окно... А в голубой комнате собралась семья, все спокойные, довольные... Если это стадность – я за стадность!
О л е с о в. Просто у тебя ничего этого нет, бедная моя девочка, вот тебе и хочется...
А с я. А у тебя было?
О л е с о в. Ты же знаешь, что было. Немного, но было.
А с я. Голубой абажур?
О л е с о в. Да, голубой абажур, говоря фигурально. И ты будешь думать, что я с отчаянья говорю, что ли, – потому что растерял, расшвырял мои голубые абажуры, – но когда-нибудь ты мои слова вспомнишь: все-таки не в голубом абажуре счастье.
А с я. Ну, настолько-то я и сейчас взрослая, папка, чтоб это понимать. Но нельзя обзывать людей стадом – за что? – за то, что они хотят немножко, совсем немножко каких-то жизненных удобств... и уверенности.
О л е с о в. Слушай. А с я. (Прошелся по комнате.) У тебя есть деньги? (Остановился перед ней.) Есть у тебя деньги?
А с я. Уже?
О л е с о в. Есть у тебя деньги?
А с я. Четырнадцать копеек. Мама на хлеб оставила.
О л е с о в. Дай.
А с я. Не дам!
О л е с о в. Дай!
А с я. На что тебе четырнадцать копеек? Что ты можешь на четырнадцать копеек?
О л е с о в. Дай!!
А с я. Один глоток?
О л е с о в. Глоток!
А с я. Ты же только что... был человеком!
О л е с о в. Дай!!!
Ася дает ему деньги.
Ты четырнадцать, еще кто-нибудь четырнадцать... Уж четырнадцать копеек каждый даст, стыдно не дать, что такое четырнадцать копеек, даже тетя Шура даст четырнадцать копеек. Четырнадцать да четырнадцать – это, чтоб ты знала, пятьдесят грамм.
Ася молчит.
Завтра принесу. Выручила, дочка. Завтра со мной полный расчет произведут, не беспокойся. Там и отпускных за сколько-то дней... В общем, набежит... К утру просили принять решение...
Ася молчит. Он топчется между ней и дверью, словно пляшет нелепый танец, не в силах уйти, не в силах подойти к дочери, держа деньги в вытянутой руке.
Смотри же, проводить придешь, обещала... (Вдруг швыряет медяки на стол и бросается к двери.)
Входят О л е с о в а и Т о л я.
О л е с о в а (с порога). Ну конечно, так я и знала. Как услышала, что уволили, так уж и знала, что он тут как тут. Нет, и не надейся. Чтоб ребенок на тебя работал, этого нет, не будет. Через мой труп.
Т о л я (матери). Ты, главное, не порти себе печенку. Спокойно.
О л е с о в а. Ты что ж думаешь, ты детей кругом обобрал, а они тебя теперь содержать должны? И так все вынес из дома, что мыслимо. Ни лечь, ни сесть не на что. Корыто, и то у людей брать приходится...
Т о л я. Ладно, закрутила свою пластинку! Погоди немного, отдохнешь и ты! Будет тебе новое корыто!
О л е с о в а. Тебя небось не так растили. Пылинки с тебя сдували. А ты, а ты что своим детям дал? Дети, вы имели возможность расти в прекрасной обстановке, высокоинтеллигентной. Этот жалкий человек имел талант, имел образование, все имел, чтоб сделать свою семью счастливой. Когда я его увидела впервые, он был в ореоле известности, все концертные бюро нарасхват его рвали...
Т о л я. Да ну, слышали уже!
О л е с о в а. Толик, ты не представляешь! Он сидел высоко на эстраде, сияли люстры, звуки так и лились, волшебные звуки! У меня была своя дорога, прямо сказать – неплохая, в нашей областной самодеятельности я была очень заметна! Меня звали в профессиональный театр, звали сниматься в кино, но ради него я все бросила, всем пожертвовала – своим успехом, искусством, пошла за ним очертя голову на край света... и вот награда!
Т о л я (видит монеты на столе). Что за деньги? Ну ясно, Аська уже снабдила.
О л е с о в а. Ясно, Аська снабдила. А он рад отобрать последнее.
А с я. Он не взял!
Т о л я. А ты бы рада стараться.
О л е с о в а. Она бы рада стараться. Несчастные материнские копейки... Не взял, спасибо ему. Великая благодарность. Будьте уверены, если б не копейки, а рубли, – взял бы.
Т о л я. Будьте уверены!
А с я (Толе). Ты уж молчи, пожалуйста. Никто, имей в виду, на тебя не обращает внимания. Что бы ты тут ни говорил.
Т о л я. Ладно! Посмотрю я, как вы на меня не обратите внимания!
О л е с о в а. Жизнью детей заклинаю. Забудь к нам дорогу. За глаза хватает одного имени твоего. Не будь я Олесова, меня бы в дом для приезжающих заведующей поставили. Иванов сказал. Вы, говорит, интеллигентный человек, могли бы все устроить со вкусом. Так ведь к вам, говорит, муж будет приходить не в своем виде, вечные неприятности, заявления...
О л е с о в. Галя, я уезжаю.
О л е с о в а. И даже в буфетчицы не ставят! Сиди билетершей в кино! А я, может, заслуженной уже была бы... даже, может быть, народной... если бы не ты! Ты, ты, ты, все ты! И за что – за то, что все тебе отдала, от всего отказалась, работала на тебя и на них как проклятая...
А с я. Мама, он попрощаться пришел.
О л е с о в а. А спроси у них, у детей спроси, каково им слушать, что об отце говорят? Спроси вот у ребенка, как тебя рисуют, какими красками... как ему это выносить...
Т о л я. Ну, я-то вынесу. Это-то как раз... Наплевать мне с высокой колокольни. Я сам по себе. И сколько можно говорить? (Олесову.) Ясная же картина – ни тебе от нас, ни нам от тебя...
О л е с о в а. И не воображай, что я буду сидеть как какая-нибудь Пенелопа, пока ты там будешь допиваться до конца! Ты меня гнул, гнул, ты меня убивал, злодей, но ты меня не убил, не убил! Еще есть люди, знай, для которых я страстно любимая женщина, для которых, которые...
А с я. Он пришел попрощаться. Он уезжает. Завтра получит расчет и уезжает. Пускай поест с нами. Я схожу за хлебом...
О л е с о в а. Как же, уедет он. Расчет. В два дня пропьет, что получит, не знаю я?
О л е с о в. Галя, я уеду.
О л е с о в а. Не знаю я?
А с я. Толька, сбегай за хлебом!
О л е с о в. Я уеду.
О л е с о в а. Пропьешь все, еще и сюда явишься просить опохмелиться! Но будь уверен, больше тебя не допустят пить мою кровь, и ребенок не допустит, и другие найдутся люди...
Толя выступает на середину комнаты и закуривает папиросу.
И у меня еще будет счастье, слышишь, у меня будет счастье, будет счастье!
Олесов уходит. И эта дверь закрылась за ним.
4
Ночью О л е с о в и С и д о р к и н сидят на улице. В черных окнах слепо отсвечивает фонарь. Сидоркин сидит на сложенных строительных блоках, Олесов на чемодане. Из обоих медленно и тяжело выходит хмельное возбуждение. Обоим хочется разговаривать.
С и д о р к и н. Они все считают, что пожертвовали для нас всем на свете. Все как одна в жертву себя принесли. Почему они думают, что мужчина ничем не жертвует, когда женится? Твоя хоть, говоришь, самодеятельность бросила, – ну, это еще так. А моей что было бросать? Ровным счетом нечего. Так чем попрекает: я, говорит, тебе свою чистоту отдала. Самое, говорит, мое святое.
О л е с о в. Вид я им порчу, вот в чем дело. Уезжай, говорят, в Салехард, ты нам здесь вид портишь.
С и д о р к и н. У каждого, конечно, свое понятие о святости.
О л е с о в (смотрит на фонарь). Луна какая.
С и д о р к и н. Это, Костя, не луна.
О л е с о в. А что?
С и д о р к и н. Это фонарь. Зажгли фонарь, потому что темно. Когда темно, зажигают фонари, Костя. Чтоб видно было на улице. В старину такой был Диоген, так он и днем с фонарем ходил. Его спрашивают – ты чего днем с огнем ходишь? А он отвечает: ищу человека! Человека искал. С большой буквы. А она мне говорит: я тебе все мое святое...
О л е с о в. Он в бочке сидел!
С и д о р к и н. Точно. Сидел в бочке. Приятно с тобой говорить, все знаешь.
О л е с о в. И каждый дает совет. Каждый говорит – "я бы на вашем месте". Рожкову – и тому известно, что бы он делал на моем месте.
С и д о р к и н. Уедешь – плохо мне будет без тебя. Мало, Костя, душевности во взаимоотношениях людей.
О л е с о в. У самого семь бед, ларек у него отобрали, под следствием ходит, что еще с ним решат, – а он чьими хочешь занят делами, только не своими... А вот возьму и не поеду! Ни в Салехард, ни в Мадьюган! Что вы мне сделаете?
С и д о р к и н. Костя, ты мне веришь? Будь я холостой, свободный как ветер – сейчас бы взял тебя за руку и повел к себе! Свою бы кровать тебе отдал, сам бы на полу лег, ты мне веришь? Будь я свободный как ветер. Но она же нам, Костя, такой фестиваль устроит на все общежитие!
О л е с о в (запел). То было раннею весной, трава едва всходила, текли ручьи, не парил зной...
Идет Г о р е н к о.
Г о р е н к о (остановился). Виноват. Я не ошибаюсь?
С и д о р к и н. Чего вам, гражданин?
О л е с о в. И зелень рощ сквозила! Труба пастушья поутру...
Г о р е н к о. Костя! Я не обознался?
О л е с о в. Обознались.
Г о р е н к о. Да не может быть. Обманулся сходством. Очень большое сходство. У меня был товарищ военных лет, Олесов Костя.
О л е с о в. Нет здесь никакого Олесова Кости.
Г о р е н к о. Конечно, двадцать лет прошло... А моя фамилия Горенко, Владимир Горенко, ничего вам не говорит?
О л е с о в. Ничего не говорит.
Г о р е н к о. Я извиняюсь. Бывают ошибки.
С и д о р к и н. Бывают...
Горенко уходит.
О л е с о в. Вот скажи ты мне: допустим, человек кругом всем должен.
С и д о р к и н. Ну.
О л е с о в. Не в денежном смысле. Я в высшем говорю смысле.
С и д о р к и н. Ну.
О л е с о в. И никакой надежды расплатиться... В этом случае, скажи мне, – смерть должника есть ли достаточная расплата?
С и д о р к и н. Смерть?
О л е с о в. Самосмерть, скажем так. В смысле – признаю свою вину и казню себя сам. Достаточно? Квит?
С и д о р к и н. Костя, ты мне веришь? Вот слово друга, Костя, – я б этого не сделал ни за что и никогда!
С гитарой и негромкой песней проходит г р у п п а м о л о д е ж и.
О л е с о в. Что, ребята, выпили?
П р о х о д я щ и е. Сам ты, дядя, выпил.
О л е с о в. Зря приучаетесь. Приучитесь – пропадете. Ничего от нее не бывает, кроме несчастья.
П р о х о д я щ и е.
– Это мне нравится.
– Ты смотри, он дает указания.
– Даже трогательно.
– О тебе вон, дядя, плакаты понавешаны.
– Тебя не проводить куда надо?
С и д о р к и н. По-вашему, если кто совершил в своей жизни ошибку, то уже и указать не имеет права?
П р о х о д я щ и е. Может, и имеет, по Конституции, да кто слушать будет? (Прошли.)
С и д о р к и н. Щенки. Вот именно, у кого личный опыт, тот и других может учить. А если нет опыта, почем же ты знаешь, что хорошо, что плохо? Слушай, а если домой тебе. К Галине.
О л е с о в. У Галины занавески новые. Нельзя к Галине.
С и д о р к и н. Причем занавески? Муж вернулся домой. Муж! Отец! Вот именно святые слова. Вы ж не разведены.
О л е с о в. Галина счастья хочет. Ваня, больно мне за них. С ними больно и за них больно.
С и д о р к и н. Ясно, больно. Как же не больно. Я тебя провожу. Я сам ей скажу. Не на улице же тебе ночевать. Опять патруль заметет...
Входит Р о ж к о в.
Р о ж к о в. Вот он, фу ты! Нашел-таки. Так я и знал. Так и чувствовал, что сидишь ты где-то между небом и землей. Забегаю в общежитие – выписался, говорят, еще до обеда, и вот уже другой на его койке. Забежал к твоим – дочка твоя говорит – к поезду ходила тебя провожать, поезд ушел, а ты не пришел, – само собой, говорю, иначе и быть не могло, не мог он уехать, получив расчет, хотел, всей душой хотел, но не мог... А сейчас встречаю Пономарева, – как же, говорит, сидел, говорит, в ресторане до закрытия, пока лампочки не потушили...
О л е с о в. Отвяжись, Рожков, от меня...
Р о ж к о в. Неужели всё в ресторане оставил? Неужели всё?
О л е с о в. ...ради бога.
Р о ж к о в (Сидоркину). Всё небось до копейки, всё до копейки?
С и д о р к и н. А тебе что? Ты ему дашь ту копейку?
Р о ж к о в. Как же он теперь уедет? Как он уедет?
С и д о р к и н. Уедет, если ему понадобится.
Р о ж к о в. Неладно сделали. Умные люди у руководства, а не додумали. Надо было деньги семье отдать. Или присмотреть: когда шел за расчетом – под ручку хап и уж не выпускать до той минуты, когда поезд тронется. Неладно сделали! Константин, а у Галины-то новости?
О л е с о в. Иди, я же прошу!
Р о ж к о в. Ты разве знаешь? (Сидоркину.) Ну, баба! Я поразился. Ведь уж не первой молодости, и нельзя сказать, чтоб так уж наружностью, надеть-то нечего! И можете себе представить, кто у нее? Брюнет из "Гастронома", ну как его!
С и д о р к и н. Да ну!
Р о ж к о в. Я поразился! Если б какая-нибудь образина пожилых лет, а то красавец этот, с усиками, из колбасного отдела, да ну как его, да вы знаете! Если б я не видал его там собственными глазами...
О л е с о в. Да ты человек или кто!
Р о ж к о в. Чудак, опять обижаешься! Почем я знал, что ты уже знаешь? (Сидоркину.) А если б он не знал, разве я не обязан ему сказать? Неужели более морально – скрыть такую вещь?
С и д о р к и н. Знаешь что. Иди ты, действительно. Морально, возможно, обязан, но человеку неприятно. Ты лучше иди.
Р о ж к о в. Да, я пошел. Надо сообщить его семье.
С и д о р к и н. Что сообщить?
Р о ж к о в. Вообще всё.
С и д о р к и н. Зачем?
Р о ж к о в. Ну как же? Как же? Странно: как можно скрывать? Пропил всё до копейки, переночевать негде, уехать не на что, – как же не сообщить семье? (Уходит.)
О л е с о в (встает). Пошли! (Поднял чемодан и уронил.) Скорей пошли!
С и д о р к и н. А куда?
О л е с о в. Он приведет Асю. Может, и Галину. А может, и...
С и д о р к и н. Из "Гастронома" который? Не придет, ему чего тут...
О л е с о в. Да нет. Толю. Сына.
Идут по поселку. Олесов ослабел, еле передвигает ноги. Сидоркин несет чемодан.
Из своей квартиры выходит К а л е р и я. Кряхтя и охая, запирает снаружи дверь.
К а л е р и я. Вы уезжаете, товарищ Сидоркин, или вы кого-нибудь ограбили?
С и д о р к и н. Нет, Калерия Ивановна, просто так, гуляем с товарищем.
К а л е р и я. Вы любите гулять с чемоданом или вы не можете расстаться с пустыми бутылками? Товарищ тоже известная личность, оказывается. Что давно вас не видно, когда опять к нам собираетесь лечь полечиться?
С и д о р к и н. А вы чего, Калерия Ивановна, стонете, зубы болят?
К а л е р и я. "Зубы". Зубами я вас обои* перекушу и съем. Радикулит проклятый. Старость не радость.
С и д о р к и н. Куда ж вы на ночь глядя, вам бы горячий утюг на поясницу.
К а л е р и я. А у нас, как у вас, – что день, что ночь. Срочная операция, заворот кишок.
С и д о р к и н. Какие ужасные бывают болезни!
К а л е р и я. Да уж.
С и д о р к и н. Калерия Ивановна, а что такое цирроз печени?
К а л е р и я. Тоже хорошая вещь. Ну пока.
С и д о р к и н. Калерия Ивановна, один момент! Вы, наверно, до утра уходите?
К а л е р и я. А что?
С и д о р к и н. И ваша квартира пуста? Пустехонька?
К а л е р и я. Сидоркин, вы меня пугаете.
С и д о р к и н. Один момент! Вы знаете, что с ним произошло?
К а л е р и я. Догадываюсь.
С и д о р к и н. Его уволили окончательно и бесповоротно, и он завербовался в Салехард.
К а л е р и я. Господи, только его и ждут в Салехарде.
С и д о р к и н. Но в данный момент он не может, Калерия Ивановна, ехать в Салехард, потому что он не при деньгах.
К а л е р и я. Ясно.
С и д о р к и н. И он не может, Калерия Ивановна, переночевать нигде, вы отдаете отчет – нигде нет крыши для его бедной головы, куда б ей притулиться! Кроме разве заметут дружинники, а как раз это очень сейчас нежелательно в смысле психики. Вы меня поняли? Речь шла уже о самосмерти, вы меня поняли?
К а л е р и я. Поняла все. А вы отдаете себе отчет, что он наделает в моем жилье, если его впустить? Во всех смыслах.
С и д о р к и н. Калерия Ивановна, иголка у вас не пропадет, я вам ручаюсь. Только, конечно, если что-нибудь есть спирто-водочное, заприте в шкаф. Калерия Ивановна, на одну ночь!
К а л е р и я. Ну вас к черту, слушайте. У меня не ночлежка для пьяниц. (Удаляется, держась за поясницу.)
Показался п а т р у л ь – два мерно шагающих молодых человека в нарукавных повязках.
(Вернулась.) Ничего, говорите, не тронет?
С и д о р к и н. Только водочку заприте.
К а л е р и я. Водки у меня нет. У меня есть очень хорошая вязаная кофта. (Отпирает дверь, ожесточенно гремя ключами.) Вечная дура, вечная! Пусть идет.
С и д о р к и н. Иди, Костя. Переночуешь у Калерии Ивановны. Скажи спасибо, К о с т я.
К а л е р и я. Отберите у него спички. (Заходит в дом, чтобы зажечь электричество.)
С и д о р к и н (обыскивает карманы Олесова). Дай, Костя, спички. А дальше обмозгуем, как и что. Утро вечера мудреней. Чемодан держи... Гора с плеч. Нельзя человеку, Калерия Ивановна, без крыши над головой.
К а л е р и я (запирает дверь). А вы что, под окном будете околачиваться? У вас-то пока еще есть крыша над головой?
С и д о р к и н (почтительно). Спокойной ночи, Калерия Ивановна.
Г о л о с А с и (зовет). Папа! Папа!
К а л е р и я. Спокойной ночи.
Расходятся.
Г о л о с А с и. Папа!
Шагают д р у ж и н н и к и.
Здесь снова проходит молодежь с гитарой и песней. Гитара звучит мягко. Поют вполголоса о своем, молодом, занимающем их в эту теплую июньскую ночь.
5
На следующий день.
К а л е р и я вернулась из больницы и входит в свою квартиру. Огляделась, потушила электричество. Удостоверилась, что вязаная кофта на месте.
Квартира Калерии – четвертая часть стандартного коттеджа; состоит из комнаты, кухоньки и сеней.
Калерия устала, и радикулит продолжает ее мучить. О л е с о в спит, лежа на тахте, рука свесилась.
К а л е р и я (ворчливо). Эй, гражданин хороший! Вставать не пора ли? Давай-давай, подымайся, выспался. Олесов! А Олесов! (Подняла его руку, послушала пульс.) Вставай, голубчик, вставай, надо и честь знать, хозяйка пришла. Хозяйка, конечно, идиотка, каких поискать, но и ей отдохнуть не мешает. (Достает из сумки покупки, в том числе четвертинку водки, ставит чайник на керогаз, заглянула в кастрюли.) И ничего не поел, бедняга. Придется тебя покормить. Бедняга ты, бедняга, глупый ты, глупый человек! Что это ты с собой делаешь? Смотреть на тебя тошно. (Долго смотрит на Олесова. Закурила папиросу.) Очень миленько: вы будете нежиться, а мне куда деваться? Олесов! Олесов! (Повысив голос.) Товарищ Олесов, вставайте, водка на столе!
О л е с о в (просыпается). Где я?
К а л е р и я. Образец четкого рефлекса.
О л е с о в (видит ее). Это больница?
К а л е р и я. Это моя квартира. Вы тут ночевали. Вы тут ночевали целую ночь и почти целый день. Достаточно, как на ваш взгляд?
О л е с о в. А где Сидоркин?
К а л е р и я. Вот уж чего не знаю. Приходите в себя поскорей, будьте любезны, и давайте попьем чаю и расстанемся, потому что я тоже человек, и плюс к тому с дежурства, и плюс к тому мне нездоровится.
О л е с о в (встает с трудом). Ничего не пойму. Вы Калерия Ивановна?
К а л е р и я. Я Калерия Ивановна.
О л е с о в. Как же я очутился... Совершенно не помню. (Со стыдом.) Простите меня!
К а л е р и я. Умыться бы вам, а?
О л е с о в. Я, вероятно...
К а л е р и я. Хорошенько – лицо, руки. Зубы вычистите. У вас зубная щетка в чемодане?
О л е с о в. Зубная щетка?..
К а л е р и я. Или хоть так прополощите рот, я вам дам теплой воды, сразу мир покажется светлее. Постойте! Прежде всего примите это. (Наливает ему водки.)
О л е с о в (выпив, благодарно). Вы знаете, что нужно прежде всего. Насмотрелись, наверно, на нашего брата.
К а л е р и я. Насмотрелась наша сестра на вашего брата. Теперь идите мойтесь. Туда.
Олесов уходит в кухню. Калерия готовит чай.
Готовы? Садитесь. Хотите картошки с огурчиком? Котлету хотите?
О л е с о в. Спасибо...
Он отвык от нормальной обстановки, стесняется своего несоответствия этой домашности и чистоте, но горячий чай, еда и спокойствие Калерии бодрят его и успокаивают, и к нему возвращается естественный тон.
К а л е р и я. Знаете, что я вам скажу? Вы не безнадежны. Это я говорю точно, можете не сомневаться. Кто безнадежный, тому край рюмки дай лизнуть, да что лизнуть – только понюхать дай, и он уже готов. А вы выпили рюмку и взбодрились, и больше ничего. Вам много надо, чтобы напиться.
О л е с о в. Не очень много, но порядочно, вы правы.
К а л е р и я. Ну вот. И значит – еще не вечер, как говорится. Вы это учтите.
О л е с о в. Что учесть?
К а л е р и я. Что вы не безнадежны. Вдруг вам когда-нибудь захочется вернуть, что было.
О л е с о в. Что вернуть?
К а л е р и я. То, от чего вы отказались. Чего вы сами себя нелепо и безумно лишили. Я ведь вашу историю знаю, наслышана. Так вот не забывайте – еще не вечер.
О л е с о в. Наслышаны – о чем?
К а л е р и я. Был у вас большой талант, большая будущность...
О л е с о в. А, это. Ерунда, Калерия Ивановна, не было большого таланта, да и маленький был ли.
К а л е р и я. Зачем скромничать? Ваша жена говорила...
О л е с о в. Жена говорила. Она для чего это говорит? Мечтой себя тешит, себя и детей. Как бы могло быть прекрасно, если бы не... Какой человек был бы, если бы не... Она эти волшебные картины рисует себе, и детям, и всем, кто согласен слушать, и ей приятно, и детям приятно, какой у них папа блестящий... хотя бы в далеком прошлом. Во всяком случае дочери приятно, я знаю. Согласитесь, лучше папа в ореоле, хотя бы померкшем, чем папа без ореола. Легче жить. Так я всегда понимал ее ложь. Да и не ложь это, а так, фантазия женская.
