Текст книги "Собрание сочинений (Том 4)"
Автор книги: Вера Панова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)
В а л я (радостно). Правда?!
К о е л и. Я убегу. Гречка говорит, что надо ждать до весны, но я не буду. Зима – что ж зима! Сколько беглых пленных идет по дорогам, и есть же такие, что доходят! Я уверен... я так, Валя, уверен, что я дойду! Вы не смейтесь, но я чувствую, что мне еще ужасно много жить!
В а л я. Чему же смеяться? Я то же самое чувствую.
К о е л и. А сидеть здесь, и топить эту печку, и ждать, пока не ушлют к фашистам на каторгу, – не хочу больше. Не хочу и не хочу.
В а л я. К Москве?
К о е л и. К Ленинграду; ближе.
В а л я. Через Кингисепп?
К о е л и. Мимо Кингисеппа, мимо Веймарна и дальше – к фронту.
В а л я. Этой дорогой они нас гнали сюда... Как же вы уйдете?
К о е л и. Еще не знаю точно. Знаю только, что уйду.
Слышен топот.
Вернулись наши.
Входят Я р о ш, П а р х о м о в, Е р е м е е в, Н о в и к о в, Б о л ю т и н, Г р е ч к а и другие пленные; за ними Л у т с и С е п р е.
С е п р е (считает по-эстонски). Юкс, какс, кольм...
Л у т с (отряхиваясь от снега). Все тут. Сторожить не надо: мороз самый хороший сторож.
Г р е ч к а. Морозец падает, метель будет большая.
Л у т с. Метель тоже хороший сторож. Куда уйдешь в метель?
С е п р е (Лутсу). Пойди в караулку, погрейся.
Л у т с. Я домой пойду. У меня нет денег на шнапс. Я кофеем буду греться. (К Коели.) Вот, не захотел в семейство Ильмарине – теперь... Я тебя уговаривал, ты не захотел – теперь...
К о е л и. Нас отправляют в Германию?
Н о в и к о в. Не всех.
К о е л и. Меня?..
Н о в и к о в. Есть приказ – до двадцати двух лет отправить всех, а свыше – тех, у кого есть специальность.
Б о л ю т и н (к Сепре). Вы обещали мне листок бумаги.
С е п р е (вырывает листок из блокнота). На.
Болютин садится, пишет.
Г р е ч к а. Пишет, пишет царь турецкий, пишет русскому царю.
Замолчали и смотрят, как Болютин пишет.
Донос на гетмана-злодея царю Петру от Кочубея.
Б о л ю т и н. Я не пишу доносов, товарищ Гречка. (Подает листок Сепре.) Попрошу вас передать, это заявление товарищу Теесалу... господину Теесалу.
С е п р е (прочитав). Молодец русский! Если все будут такие молодцы большевикам капут! Я пошлю сейчас. Молодец! (Уходит.)
Л у т с (к Коели). Я тебя уговаривал, бабушка уговаривала... Надо слушать старых. Молодой человек не должен по-своему жить. Он должен жить как старые велят, тогда ему хорошо будет. А когда станет старый – тогда может тоже учить молодых, как им жить. И им тоже хорошо будет. А потом и они станут старые... (Уходит.)
Н о в и к о в. Болютин. Какой же это секрет ты написал бургомистру?
Б о л ю т и н. Никакой не секрет. Прошу, чтобы меня отправили в Германию с первой партией.
Н о в и к о в. Добровольцем, значит?
Б о л ю т и н (с вызовом). Да. Добровольцем. (Мягче.) Товарищи...
Н о в и к о в. Положим, мы тебе не товарищи.
Б о л ю т и н. Слушайте, давайте поговорим наконец спокойно. Слушайте, мы зерно, летящее под жернов. Нас мелют в порошок... Не пора ли подумать, как выйти из этого положения?
Н о в и к о в. И ты воображаешь, что нашел выход?
Б о л ю т и н. Я рассуждаю так. Немцам нужна рабочая сила. Нас всех в конце концов перебросят в Германию. Так или иначе – ехать придется. И, конечно, добровольно выгоднее, чем принудительно. Добровольцы будут выделены из общей массы; поставлены в лучшие условия...
Н о в и к о в. Ты подумал, для чего туда везут? Оружие делать против своих же.
Б о л ю т и н. Ну, кто нам, пленным, доверит делать оружие, пустяки... Будем выполнять какую-нибудь нейтральную работу.
Н о в и к о в. В военное время нет нейтральных работ!
Б о л ю т и н. Чем мы стали!.. Опустились, не думаем о завтрашнем дне – вообще разучились думать... Протянуть день до сна – и ладно. Спать и стонать от кошмаров – и утром опять просыпаться под этим потолком... Черт, представить себе, что на свете существует зубная щетка, белая скатерть, подушка! Обыкновенная подушка, набитая перьями!.. Неужели мы когда-то спали на подушках? В комнате с нормальными стенами и нормальным потолком? И вечером на столе горела зеленая лампа?.. Я иду по мостовой, за мной полицай с винтовкой, руки у меня одеревенели от стужи, и ногти сорваны до мяса, – а по тротуару идут сытые, чистые, с поднятыми меховыми воротниками, идут и смотрят на меня... А вы верите, что они существуют на самом деле, чистые и сытые? Я не очень верю: скорей всего, это галлюцинация, – а на самом деле весь мир захлебнулся в дерьме и боли... А?
В а л я. Вы с ума сошли, Болютин!
Б о л ю т и н. А знаете, я одно время действительно чуть не сошел с ума. Бог знает что выдумывал – хотел уморить себя голодом, хотел ночью выйти раздетым во двор и замерзнуть...
Н о в и к о в. Чего ж не вышел?
Б о л ю т и н. А потом взял себя в руки – какого черта?! Истерика, чепуха... Надо думать о будущем. Война продлится два года, три, пять – что я буду через пять лет? Недоучка... Я хочу получить специальность. В Германии я ее получу.
Е р е м е е в (вдруг смеется хриплым лающим смехом). Профессора для тебя припасёны в Германии.
Г р е ч к а. Каин Каином и помрет.
Б о л ю т и н. Ах, ерунда!.. Вы что – хотите, чтобы мы все так погибли, как Меркулов?
Г р е ч к а. Ты так не погибнешь.
Б о л ю т и н. Для меня плен тяжелее, чем для любого из вас. И тем не менее я нашел в себе силы, чтобы освободиться от истерии и взглянуть на вещи трезво.
К о е л и. Ни от чего вы не освободились! Вы, Болютин, в плену у вашей трусости – вы в двойном плену! Как будто мы не понимаем, что вы просто-напросто хотите удрать как можно дальше в тыл!
Е р е м е е в. Во, во! От советских бомбовозов тикает в Германию, там ему убежище припасёно...
П а р х о м о в. Товарищи, мы должны заклеймить... выразить презрение...
Б о л ю т и н. Вы! Чахоточный! Сгнивающий заживо! Вы, что ли, дадите мне вторую жизнь?
Я р о ш. Могу тебе дать легкую смерть. Но не дам. Нехай твоя смерть будет трудная. Дежурный! Давай кондёр.
Коели раздает приварок. Трапеза.
В а л я. Я пока пойду, Коля.
К о е л и. Еще зайдете?
В а л я. Да. (Уходит.)
Ярош, Еремеев и Гречка втроем сели ужинать в стороне. Разговор медлительный и негромкий.
Я р о ш. Семнадцать человек хворых.
Е р е м е е в. В дороге холодом вылечатся.
Я р о ш. Нет; падут.
Г р е ч к а. Точно.
Пауза.
Е р е м е е в. Семнадцать, значит, остаются. Десять – идут.
Я р о ш. Не десять, а восемь.
Г р е ч к а. Болютина не считаешь, еще кого?
Я р о ш. Николая. Его вперед отправить нужно. За ним хоть завтра с утра могут прийти. И ни к чему подростка брать в такое рискованное дело.
Г р е ч к а. Опять скажу: лично я подождал бы весны.
Я р о ш. До весны все будем в Неметчине.
Е р е м е е в. Как же постановляем – вместе, ай врозь?
Я р о ш. Выходить вместе.
Е р е м е е в. Так.
Я р о ш. Нахрапом. Выберем момент.
Е р е м е е в. Так.
Г р е ч к а. А-ах, уйдем, а арсенал целенький останется!
Я р о ш. Что ж ты его – слюнями взорвешь, что ли?.. За воротами расходиться всем розно.
Г р е ч к а. Всяк на свой риск – выручай, мама, сына молитвой...
Я р о ш. И сходиться к Кингисеппскому шоссе, в тот лесок, что я вам чертил.
Е р е м е е в. А дальше?
Я р о ш. Дальше я вас поведу в Ленинград.
Г р е ч к а. До шоссе будет трудно добраться. Многие плохо знают местность, не умеют ориентироваться.
Я р о ш. Спросят.
Пауза.
Г р е ч к а. Человека четыре из восьми дойдут?
Я р о ш. Человека три-четыре, да. На когда назначим?
Г р е ч к а. Когда дежурит Сепре?.. Давайте на послезавтра.
Я р о ш. Давайте. Тем, кто пойдет, скажете – завтра и послезавтра от хлеба воздержаться, сберечь на дорогу.
Пауза.
Г р е ч к а. На улицах благодать в смысле затемнения, спасибо нашим летчикам.
Е р е м е е в. Главное – мимо караулки проскочить.
Г р е ч к а. А по этому самому, дорогой, надо идти вот именно в дежурство Сепре, потому что когда Сепре – тогда и Хемпель, а когда Хемпель – тогда и шнапс.
Е р е м е е в. За воротами шнапсом не пахнет, там караул настоящий... Хворым не говорить?
Г р е ч к а. А ясно! Для какой надобности расстраивать людей?
Е р е м е е в. И Пархомову?
Г р е ч к а. И Пархомову. (Пауза.) Метель хорошая поднялась...
Я р о ш. Хорошая...
Н о в и к о в (к Коели). Куда Валя пошла?
К о е л и. К раввинше, должно быть.
Н о в и к о в. Прикармливает?
К о е л и. Угу...
П а р х о м о в (подсаживается к ним). Подкинь полешко, Николай, дай погреться напоследок.
Коели молча подкладывает дров в печку
Н о в и к о в. Трясет?
П а р х о м о в. Да к вечеру всегда... Болютин про подушку говорил. А помните – чуть заболеем, доктора вызывали, бюллетень брали... Лекарства в аптеке заказывали...
Н о в и к о в. Путевку на курорт получали.
П а р х о м о в. Не ценили, считали – так и надо. А теперь вспоминаем – есть ли, мол, на свете подушка с перьями... Какие больницы были, какие санатории! Лестницы из мрамора, цветы... (Пауза.) Уйдете вы, да? (Ему не отвечают.) Идите. Не ждите ничего! В Германию загонят – тогда не выберетесь... А я, значит, тут. Вот, понимаешь, и не вздумал бы никогда, что буду помирать в синагоге. Я ее и не знал совсем, что за синагога...
Входит В а л я. Садится у печки и греет руки.
Н о в и к о в. Вы что такая?
К о е л и. Что, Валя?.. Валя! Что случилось?
В а л я. Умерла раввинша.
П а р х о м о в. Слава богу! (Молчание.) Забрали ее?
В а л я. Нет. Лежит. Я глаза ей закрыла.
Н о в и к о в. При вас умерла?
В а л я. При мне. (Встает.) Я пойду уже...
Совсем стемнело. Метель за окнами.
Я р о ш. Шаль у вас добрая.
В а л я. Это хозяйка дала.
Я р о ш. Добрая шаль. (Берет шаль.) Николай... (Надевает шаль на Коели.) Мимо караулки пройдешь Метель.
К о е л и. Пройду...
Я р о ш. Чего дожидать?.. На Кингисеппское шоссе знаешь поворот?
К о е л и. Да.
Я р о ш. В том леску жди нас.
К о е л и. Понятно.
Я р о ш. А не дождешься – держи сам дальше, не поминай лихом... Надевай шинелку. Скоро.
Коели лихорадочно надевает шинель.
Не надо прощаться.
К о е л и. Я только...
В а л я. Что вы? Я с вами! Я тоже знаю, где Кингисеппское шоссе!
Я р о ш. Скоро, скоро, выходи первый, она тебя догонит на площади!
К о е л и. До свиданья, товарищи. До свиданья, Вася.
Н о в и к о в. До свиданья, Коля...
Я р о ш. Иди, иди. В воротах не поспешай, проходи равнодушно. Тот мундштук с тобой?.. И карточка...
К о е л и. Со мной. (Уходит.)
Г р е ч к а (Вале). Вьюги не страшно?
В а л я. Не страшно.
Г р е ч к а. А мороза?
В а л я. Ничего не страшно.
Г р е ч к а. Пирожков в дорогу не успели напечь, вот беда.
В а л я. Вот как это делается...
Г р е ч к а. Да уж так делается.
Н о в и к о в. Опередил меня Николай...
Ярош выходит.
В а л я. Мне идти уже?
Г р е ч к а. Обождите.
П а р х о м о в. Уходите, Валечка. Я вас больше никогда не увижу. Никого я не увижу... Как дойдете, Валечка, до наших – вспомните про меня...
Г р е ч к а. Еще поживешь, дорогой. Ничего.
Я р о ш возвращается.
Я р о ш. Прошел. Можно.
В а л я. Спасибо. До свиданья. Всем, всем...
Идет к двери и сталкивается с входящим С е п р е.
С е п р е. Домой?
В а л я. Домой...
С е п р е. Посиди со мной немножко. Мне скучать всю ночь. Мордочка твоя... У, ротик! (Хочет взять Валю за подбородок.) Боишься, м-м!.. Напрасно боишься. Я скажу тебе секрет: ты меня потом будешь очень любить. Посиди. Я из-за тебя получаю неприятности: вот как ты мне нравишься! Подойди, я что-то скажу...
В а л я. Нельзя мне. Мне пора... Хозяйка будет ругаться...
С е п р е. Хозяйка – да! Хозяйка... А платок твой?
В а л я (беспомощно оглянулась). Платок?..
Грохот: Еремеев развалил печную трубу.
С е п р е. О!..
Г р е ч к а (бросается поднимать трубу). Медведь ты, дорогой, смотри, чего наделал!
Я р о ш. Морду надо бить за такие дела!
С е п р е. Набей ему морду! Он сделал угар! Я буду угорать всю ночь!
Валя выбегает.
Я р о ш (помогает установить трубу). Другим разом – искалечу.
С е п р е. Я должен угорать всю ночь! Здесь нет чем дышать! Я должен идти в караулку!..
Г р е ч к а. Минуточку. Я извиняюсь.
С е п р е. Что нужно?
Г р е ч к а. Минуточку. У вас на рукаве не то замазка, не то мел.
С е п р е. Откуда замазка?
Г р е ч к а (чистит гимнастерку Сепре). По-настоящему, такие пятна выводят бензином. Берут бензин, берут столовой соли... Нет, ничего, отходит и так.
С е п р е. Отошла?
Г р е ч к а. Вполне отошла.
Сепре уходит.
Н о в и к о в. Ушел Николай – так и не разгадал свою загадку.
П а р х о м о в. Какую загадку?
Н о в и к о в. Был его дедушка католикос или не был?
Г р е ч к а (смотрит в окно). Ух, разгулялась, моя дорогая...
Е р е м е е в. Метет?
Г р е ч к а. Так метет, что не дай бог.
Молчание.
Н о в и к о в (тихо запевает):
Вдоль по улице метелица метет... Эх, любил эту песню покойный комиссар!..
Я р о ш. А ну, цыть.
Прислушиваются. Слышно далекое пение самолетов.
П а р х о м о в. Наши...
Я р о ш. Цыть.
Дальний взрыв. И приближающийся рокот самолетов. Несется метель за окнами.
Г р е ч к а (у окна). Где-то шагают детишки наши...
Моторы громче.
Н о в и к о в. Вот так.
Проходит через зал и поворачивает выключатель. Вспыхивают ряды сверкающих бра. Зал феерически освещается.
Б о л ю т и н. Вы что?! Вы что?!! (Бросается к выключателю.)
Я р о ш (отшвыривает его). Не подходи!!!
Г р е ч к а. Кому не нравится – катись в Германию: там затемнение по всей форме!
Вбегает С е п р е.
С е п р е. Это, это, что это?! Потушить!
Близкий взрыв.
Туши свет! Сейчас туши свет!
Его окружает тесное безмолвное кольцо. Музыка моторов совсем близко.
Н о в и к о в (он стоит у выключателя, прислонясь к стене; он запевает полным голосом):
Вдоль по улице метелица метет.
За метелицею девица идет...
С е п р е (затопав ногами). Молчать! Молчать, русский!..
У него отнимают винтовку.
Г р е ч к а (вторит, проверяя затвор винтовки):
Ты постой, постой, хорошая моя,
Дозволь наглядеться, радость, на тебя.
С е п р е. Выпустите меня отсюда... О-о-о, потушите свет! Пустите меня!
Г р е ч к а (ударяет его прикладом). Полежишь тут Ничего.
Я р о ш (подняв руки). Сюда... Сюда... Ближе... Ближе... Давай! Давай! Давай на арсенал!
Н о в и к о в (закинув голову, медленно и мечтательно):
На твою ли на приятну красоту,
На твое ли что на белое лицо...
Страшный взрыв. Свет гаснет. Черная глухая темнота.
Х о р (из мрака):
Ты постой, постой, красавица моя,
Дозволь наглядеться, радость, на тебя...
Бешеная метель, кружась, охватывает все. Сугробы, как братские могилы, мгновенно нарастая, погребают песню под собой. И сквозь снежные смерчи проходят над сугробами две белые фигурки – В а л я и К о е л и.
1942 – 1956
Б Е С С О Н Н И Ц А
______________________________
Пьеса в трех действиях
ДЕЙСТВУЮШИЕ ЛИЦА
Е л ь н и к о в А л е к с а н д р А н д р е е в и ч.
О л ь г а И в а н о в н а, его мать.
С е д о в И в а н И в а н о в и ч.
М а н е ч к а }
З и н а } его дочери.
Н а д е ж д а, жена Ельникова.
Р о д и о н, ее брат.
Г о р я ч е в а З и н а и д а А л е к с а н д р о в н а (Заинька).
К р а м и н В л а д и м и р И п п о л и т о в и ч.
В а л ь к а, мальчик.
В а с я.
М и х а и л М и х а й л о в и ч Б а с к а к о в.
Х у д а я с т а р у х а }
Т о л с т а я с т а р у х а }
Г о с т и } у Баскакова.
Г о р н и ч н а я.
Н е д е л ь с к и й.
В р а ч.
П о с ы л ь н а я.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Год 1943-й
СЦЕНА ПЕРВАЯ
В квартире О л ь г и И в а н о в н ы Е л ь н и к о в о й. Комната с старинным комодом и высоким сундуком. Передняя. Кухня. В переднюю выходят двери еще двух комнат. Вечер, в углу комнаты горит лампа под абажуром. Остальная часть квартиры освещена светом, падающим через кухонное окно из окон дома, расположенного напротив. Под лампой О л ь г а И в а н о в н а гадает М а н е ч к е на картах. С е д о в починяет радиорепродуктор.
О л ь г а И в а н о в н а. Легла карта ничего себе. Очень шикарно легла карта. Видите, какая красная и веселая. Можете смело перестать волноваться.
М а н е ч к а (углубленно). Четыре туза – исполнение желаний?
О л ь г а И в а н о в н а. Четыре? Да что вы! А я и не заметила смотрите, пожалуйста... Конечно, исполнение желаний, полное исполнение желаний... Ну, что же вам сказать, чтобы не соврать? В прошлом у вас разлука, удар, слезы... Это в прошлом, в прошлом! Видите сами, что позади... Предстоит вам известие из казенного дома – вот казенный дом! от военного короля.
М а н е ч к а. Плохое известие?
О л ь г а И в а н о в н а. Наоборот, червонное известие, радостное известие, чудное известие... А на сердце – марьяжный король.
М а н е ч к а. Знаете, Ольга Ивановна, мне иной раз кажется – уж лучше плохое известие, чем никакого.
О л ь г а И в а н о в н а. Ну, что вы, Манечка...
М а н е ч к а. Нет, правда. А то вот так ждешь, ждешь седьмой месяц, и чего ни придумаешь, особенно по ночам...
С е д о в. А вот ничего не придумывай, и все.
О л ь г а И в а н о в н а. Придумывать нехорошо. Придумываньем этим самым можно и беду накликать.
М а н е ч к а. Ну, Ольга Ивановна, я не такая суеверная.
О л ь г а И в а н о в н а. Эх, голубчик, станешь суеверной... Вы думаете, я до войны занималась этой ерундой? А как началось, да как уехал мой Саша на фронт, да как пошел у нас немец города брать, тут я эту науку и изучила. Приду из госпиталя с дежурства, чем отдохнуть, выспаться – сижу и картами шлепаю: для дома, для сердца...
Входит З и н а, слушает.
Всего бояться стала: зеркало разбил квартирант – жил у меня тут инженер с семьей из Киева – так даже поясница разболелась, верите слову? Думаю, обязательно будет несчастье!
З и н а. Было?
О л ь г а И в а н о в н а. Нет, слава богу, обошлось: даже было, наоборот, счастье, – тринадцатого декабря это случилось, помните, девочки, какой день?
С е д о в. Немцев отогнали от Москвы...
О л ь г а И в а н о в н а. Даже так, что с того разбитого зеркала пошли дела на поправку. Теперь, слава богу, конец завиднелся. Я даже заметила себе, что разбитое зеркало – к счастью... Манечка, не отчаивайтесь вы, голубчик, вот вам мое слово: дождетесь вы мужа, а я дождусь сына, муж войдет, вы ему деточку свою покажете, и счастье будет, и радость будет, и уж как мы эту радость будем теперь ценить, Манечка, верно?
М а н е ч к а. Какая я была... Ветреная, или глупая, или просто дрянь? Бывало, смотрю на него и думаю: есть лучше... могла выбрать повиднее, поласковее... не такого хмурого... Он хмурый был. Вдруг что-нибудь смешно ему покажется, он захохочет и сразу опять замолчит, насупится, грызет свою папироску... Войди он сейчас в эту дверь, да скажи: Маня! – и ничего больше не надо...
Молчание.
З и н а. Ольга Ивановна, расскажите про вашего сына!
О л ь г а И в а н о в н а. Чего ж особенного рассказывать...
З и н а. Ну, как чего особенного!
О л ь г а И в а н о в н а. Сын как сын...
С е д о в. Ольга Ивановна, у вас не найдется вот такой медной штучки, вот такой, не толще?
О л ь г а И в а н о в н а. Поищу... (Роется в ящике.)
З и н а. Расскажите, какой он знаменитый у вас.
О л ь г а И в а н о в н а. Знаменитый не для всех, а для тех, кто музыку уважает. Вон, Вася – тот и не знает, что есть на свете скрипач Александр Ельников.
З и н а. Ну, Вася! А вот папа знает. Правда, папа, ты знаешь?
С е д о в. Видал на афишах...
О л ь г а И в а н о в н а. Потому что культурный человек, жил в столице. Двести миллионов людей под одну марку не подгонишь. Но, конечно, Сашу знают многие. Особенно в Москве. Вот такая штучка подойдет, Иван Иваныч?.. Он в Москве и консерваторию кончал, и женился, и другой раз женился, а ко мне приезжал два раза всего, последний раз перед фронтом. Приехал усталый такой – дорога трудная была, много эвакуированных к нам ехало... Прости, говорит, мать, закружился в жизни, забывал тебя, а тебя одну, говорит, мне бы и помнить... На, говорит, тебе душу мою, оставляю на хранение. И оставил скрипку.
М а н е ч к а. Жалко, Зина, жили мы в Москве столько лет, и ни разу не послушали...
З и н а. Манечка, а я слышала. Я скажу, когда это было: в финскую кампанию. Ночь была, стужа – у-у-у! – я бежала домой откуда-то – от тети... И на Смоленской площади – пусто было, буран – и вдруг слышу, скрипка! Над бураном, понимаешь, над ночью, выше домов, выше всего скрипка! По радио. Я остановилась, слушала... Потом мне сказали, что это Ельников играл.
О л ь г а И в а н о в н а. Да, и по радио играл, как угодно. У меня целая папка громадная с газетными вырезками и портретами. Откровенно говоря, ни один портрет не похож, а все-таки приятно. А вот здесь (показывает карточку), здесь он как живой...
З и н а. А кто с ним?
О л ь г а И в а н о в н а. Жена.
З и н а. Не очень красивая.
О л ь г а И в а н о в н а. Хороший человек была. Тоже с ним играла: он на скрипке, она на рояле. Не сошлись характерами, разошелся, женился на другой.
З и н а. А другая – красивая?
О л ь г а И в а н о в н а. Красивая, бог с ней. Очень красивая. Тоже знаменитая: певица.
З и н а. Почему вы так говорите?
О л ь г а И в а н о в н а. Как говорю?
З и н а. Как будто вы ее не очень любите.
О л ь г а И в а н о в н а. Как можно не любить. Я ее и не видала, за что мне ее не любить? А почему-то все-таки душу – перед тем как на смертное дело идти – ей не доверил? Как об этом думаешь? (Помолчав.) Ему бы можно и не идти вовсе. Его не пускали. Орден у него за талант... Пошел и воевал на передовых позициях, в госпитале побывал – ну, уж теперь все слава богу. Да и рана, пишет, пустяковая, миловал бог...
Звонок. Зина отворяет входную дверь В а л ь к е.
В а л ь к а (с порога). Мама велела передать, что в шестом магазине дают мозги!
З и н а. Хорошо...
О л ь г а И в а н о в н а. Мальчик! Постой! Какие мозги?
В а л ь к а. Ну, какие? Обыкновенные.
О л ь г а И в а н о в н а. Телячьи, бараньи?
В а л ь к а. А я не в курсе... (Уходит.)
О л ь г а И в а н о в н а. Какой бестолковый мальчик. Это чей?
З и н а. А это Валька, кассиршин сын, в музыкальной учится. Тоже скрипач.
О л ь г а И в а н о в н а. Тоже скрипач?.. Главное дело: сообщает, когда уже магазин закрывается. Который там час?
З и н а. Поздно, Ольга Ивановна, уже без десяти девять.
О л ь г а И в а н о в н а. Придется завтра с утра. Саша обожал мозги в сухарях.
Входит в переднюю В а с я, отворив входную дверь ключом.
А кто там?
В а с я (из передней). Я. (Зажигает свет в передней и в кухне, моет руки.)
О л ь г а И в а н о в н а. Чай будешь пить, Вася?
В а с я. Не хочу.
О л ь г а И в а н о в н а. Врешь, будешь. (Идет в кухню, хозяйничает.) А Иван Иваныч мне радио починяет!
В а с я. Вот и прекрасно.
О л ь г а И в а н о в н а. Конечно, прекрасно. Любезный у тебя разговор, В а с я.
В а с я. Марья Ивановна дома?
О л ь г а И в а н о в н а. Дома.
В а с я. Почему на работе не была?
О л ь г а И в а н о в н а. А она с сегодняшнего дня в отпуску.
В а с я. Почему в отпуску?
О л ь г а И в а н о в н а. Вася ты, Вася. Почему в отпуску. Потому что в декретном.
В а с я. В декретном?
О л ь г а И в а н о в н а. С ней теперь надо осторожно. Ты вот, Вася, иногда хлопнешь маленько и выражаешься вслух, а это ей может повредить.
В а с я. Я не про нее выражаюсь.
О л ь г а И в а н о в н а. Мало чего не про нее. Все грубое, нехорошее может сейчас повредить. У нее и так на сердце тяжко, от мужа седьмой месяц ни строчки... (Манечка выходит в кухню.) Я говорю, Манечка, давайте накипятим полведра воды, да напьемся вместе, как одна семья.
М а н е ч к а. Не хочется. Я лучше лягу. Знобит меня как-то...
В а с я. Я, между прочим, что хочу сказать: мне такая большая комната абсолютно ни к чему. Вы, Марья Ивановна, ее забирайте к чертям.
М а н е ч к а. Спасибо, а вы где будете?
В а с я. А мне что надо? Переспать? Я в ванной могу. Ольга Ивановна, пустите ночевать в ванную?
О л ь г а И в а н о в н а. Вот, голубчик, скажу откровенно: чего не могу, того не могу. Ванна, говоря откровенно, не для того, чтобы в ней спать.
В а с я. Я не собираюсь в ней спать. Я бы сверху доски, а на доски тюфяк.
О л ь г а И в а н о в н а. А на тюфяк одеялишко. А на одеялишко шинель. А на подоконник окурки. И готово дело: не ванная, а холостяцкая ночлежка.
В а с я. Пожалуйста. Соблюдайте свою чистоту. Мне что, мне наплевать. Я хотел для Ивана Иваныча... Я чаю не хочу. (Уходит в свою комнату.)
М а н е ч к а. Обидели Васю.
О л ь г а И в а н о в н а. Чем же я-то его обидела?
М а н е ч к а. В ванную не пустили.
О л ь г а И в а н о в н а. Извините, не пущу. (Зина входит в кухню.) Ему вам в жертву себя принести хочется, а дело-то простое, как редька: пускай он Ивана Иваныча пустит к себе в комнату, а вы с Зиной и с ребеночком там останетесь. И ванной не лишимся, и будет прекрасно.
М а н е ч к а (устало). Да, будет прекрасно. (Уходит к себе в комнату.)
О л ь г а И в а н о в н а. А то вишь – в ванну ему понадобилось. Прыткий какой.
З и н а. Ольга Ивановна, а цветы ему подносили?
О л ь г а И в а н о в н а. Куда там! Надя писала – бывало, забрасывали цветами.
З и н а. Какая Надя?
О л ь г а И в а н о в н а. Первая жена. (Тушит свет в передней.) Вася, опять забыл потушить!
Г о л о с В а с и з а д в е р ь ю. К черту!
О л ь г а И в а н о в н а. Вася, Вася, деликатнее! (Идет в свою комнату.) Иди сюда, Зинуша, я тебе что-то покажу. (Приподнимает крышку сундука.) Вот она. Я ее на клубки шерсти положила, чтоб помягче ей... Чтоб нигде не давило, понимаешь? Это особенная скрипка, не простая, из государственной сокровищницы выдана. Она тоже у нас на карточку снятая. Лежит, как на облачке, моя Дорогая... Сашина душа! (Звонок.) А кто там? Спроси, Зинуша.
З и н а (у двери). Кто там?
Г о л о с Е л ь н и к о в а. Свои.
З и н а. Кто свои?
Г о л о с Е л ь н и к о в а. Отворите, пожалуйста.
Зина отворяет дверь. Входит Е л ь н и к о в. Он в штатском с заплечным мешком. Оглядывает переднюю. Заглядывает в кухню.
З и н а. Вам кого нужно?
Е л ь н и к о в. Вы здесь живете?
З и н а. Да...
Е л ь н и к о в. А Ольга Ивановна живет?
З и н а. Живет...
Е л ь н и к о в. Где она?
З и н а. У себя в комнате.
Е л ь н и к о в. Тут?
О л ь г а И в а н о в н а (на пороге). А кто тут?
З и н а. Вас спрашивают...
О л ь г а И в а н о в н а (поворачивает выключатель). Саша! (Обнимает Ельникова.) Сашенька!
Е л ь н и к о в. Только не плакать, мама, только не плакать...
О л ь г а И в а н о в н а. Родной мой, господи, не верится! Зинуша, милая... (Обнимает Зину.) Господи, да снимай же мешок... Иди сюда, здесь снимай. (Вводит Ельникова в комнату, помогает ему снять мешок.) Иван Иваныч, это Саша, Саша! Живой...
С е д о в. Разрешите... (Помогает Ельникову снять мешок; уходит, собрав инструменты.)
О л ь г а И в а н о в н а. Зинуша, скидывай чайник с плитки, к чертям, ставь суп разогревать! Саша, господи боже... Сядь, сядь, что ж ты стоишь! Сюда, в кресло, – так! Умываться будешь? Ванну прими... Зинуша, Зинуша!
Е л ь н и к о в (смотрит вслед Седову.) Что это за человек?
О л ь г а И в а н о в н а. Квартирант, радио мне починяет. Мы всё приказы теперь слушаем, тем живем... Зинуша!
З и н а (из передней). Что, Ольга Ивановна?
О л ь г а И в а н о в н а. Ванную нужно истопить. Вот видишь, Зинуша, пустили бы Васю в ванну с тюфяком – где бы он сейчас мылся?
З и н а. Затопить в ванной?
О л ь г а И в а н о в н а. Да, да, да. (Зина уходит.) Сейчас все будет, Саша, – ванна, яичница, суп, белье... Саша, а завтра зажарю тебе мозги в сухарях, в нашем магазине дают, с утра пойду, как нарочно, такая удача!.. Ноги, поди, устали? Со станции пешком, автобус не ходит... Всю войну не ходит... Разуть тебя?
Е л ь н и к о в. Не нужно. Сядь, мама, вот тут, я посмотрю на тебя.
О л ь г а И в а н о в н а. Ну на, смотри, смотри.
Е л ь н и к о в. Здорова?
О л ь г а И в а н о в н а. Как тебе сказать, Саша, здорова-то здорова, да не так, чтобы очень. Тучна становлюсь, и, знаешь, бывают боли в пояснице. Как начнет стрелять вот тут, и тут, и тут... Только и спасаюсь гомеопатической растиркой.
Е л ь н и к о в. Не помолодели мы с тобой.
О л ь г а И в а н о в н а. Об чем толк, Саша, не это главное. Мы и такие друг дружке милы, верно? (Молчание.) Сашенька, ты из госпиталя?
Е л ь н и к о в. Угу.
О л ь г а И в а н о в н а. Надолго?
Е л ь н и к о в. Совсем.
О л ь г а И в а н о в н а. Отпустили тебя?
Е л ь н и к о в. Отпустили...
О л ь г а И в а н о в н а. Ленточка. Что за ленточка?
Е л ь н и к о в. Красного Знамени.
О л ь г а И в а н о в н а. Хороший орден, старинный... Ну что ж, Саша, теперь и в тылу не стыдно побыть... Саша, а почему отпустили, ведь ты писал, что здоров?
Е л ь н и к о в. Я здоров. (Вася кашляет в своей комнате.) Что за люди у тебя?
О л ь г а И в а н о в н а. Квартиранты. По ордерам вселились, бог с ними. Ничего люди. Рабочие. Этот, что кашляет, наш здешний, а еще московская семья живет – отец и две дочери. Старшая дочь ребенка ждет, муж на фронте то же самое, младшая в десятом классе. Ничего, славные девочки, привязались ко мне... Сейчас у нас еще просторно, слава богу, а что было первые годы, столько эвакуированных – по десять душ в комнате. Теперь разъехались...
Е л ь н и к о в. Московские?
О л ь г а И в а н о в н а. И московские, и ленинградские, и украинские – все поехали в свои места. А ихний завод тут осел, да есть слух, что так у нас и останется, ну – и они останутся, должно быть. Я, знаешь, буду рада. Все не так одиноко жить...
Е л ь н и к о в. Этот старик – московский? Что вышел сейчас.
О л ь г а И в а н о в н а. Московский, да.
Е л ь н и к о в. Я в Москве его видел, значит.
О л ь г а И в а н о в н а. Да что ты! Вполне может быть.
Е л ь н и к о в. Я его помню. Он стоял в дверях, как в раме, и смотрел на меня так сурово... Где это было?
О л ь г а И в а н о в н а. Да может, Саша, тебе кажется? Он никогда не говорил, что встречал тебя.
Е л ь н и к о в. Не говорил?
О л ь г а И в а н о в н а. Ни разу.
Е л ь н и к о в. Он – кто?
О л ь г а И в а н о в н а. Вот не скажу тебе. По специальности слесарь, а черную работу не работает, и зарабатывает много.
Е л ь н и к о в. Где я его видел?
О л ь г а И в а н о в н а. Да ну, бог с ним. Чего ради ему смотреть на тебя сурово! Ты у меня все-таки погостишь, Саша?
Е л ь н и к о в. Я, мама, совсем приехал.
О л ь г а И в а н о в н а. Как, Саша, совсем?
Е л ь н и к о в. Ну – совсем.
О л ь г а И в а н о в н а. А в Москву?
Е л ь н и к о в. В Москву – нет.
О л ь г а И в а н о в н а. Здесь будешь жить?
Е л ь н и к о в. Здесь.
О л ь г а И в а н о в н а. Саша! Почему тебя отпустили? Увечье у тебя – какое? Почему ты не снял перчатку?.. Саша!..
Е л ь н и к о в. Покажи скрипку. (Ольга Ивановна достает из сундука скрипку в футляре, уходит. Ельников открывает футляр, смотрит. Ольга Ивановна плачет в передней.) Мама!
О л ь г а И в а н о в н а (возвращается). Здесь я, Саша.
Е л ь н и к о в. Спрячь. (Ольга Ивановна прячет скрипку. Слышен кашель Васи.) Он всегда так кашляет?
О л ь г а И в а н о в н а. Сашенька, он днем не бывает. Он только на ночь приходит. Но если тебя беспокоит, я ему скажу...
