Текст книги "Собрание сочинений (Том 4)"
Автор книги: Вера Панова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)
А ж о г и н. Как думаете – проскочим?
З а б о т к и н. Постараемся проскочить.
Р а и с а. Женя, не смей, Женя! Я не хочу!
З а б о т к и н. А чего хочешь? Чтоб он сам выкручивался как знает, а мы бы тут с тобой его продавали? Он же из-за твоего письма с места сорвался! (Уходит за Ажогиным.)
Шум отъехавшего грузовика.
М и ш к а (разом отрезвев, порывается за ними). Дубина. Идиот. Ну не проскочит же! Ну не успеть же! Зараза проклятая, пропадет же за здорово живешь!..
Ш о ф е р ы (не пускают его). Сиди. Сиди. Нельзя тебе. И незачем. Заботкин – он, может, и проскочит. Может, и успеет. А что, может быть.
По дороге вверх движется красный огонек – ЯАЗ Заботкина
поднимается в горы.
11
В кабине ЯАЗа. З а б о т к и н и А ж о г и н.
А ж о г и н. Проскочим?
З а б о т к и н. Проскочим.
Вспышки молний озаряют их лица, погромыхивает – идет гроза.
А ж о г и н. Это гром.
З а б о т к и н. Гром, конечно.
А ж о г и н. Взрывать начнут в десять ноль-ноль.
З а б о т к и н. Я знаю.
И оба смотрят на часы.
Махай, старайся...
А ж о г и н. Что вы говорите?
З а б о т к и н. Флажком машет...
А ж о г и н. Лишь бы проскочить...
Машину сильно тряхнуло.
Ого!
З а б о т к и н. Вам же надо проскочить.
А ж о г и н. Да-да. Обязательно.
З а б о т к и н. На эту бы дорогу пару гаишников – плакали бы мои права...
А ж о г и н. Скучаете по гаишникам?
З а б о т к и н. Гаишники по мне скучают... Я дороги люблю, которые без гаишников. Чтобы на мое шоферское усмотрение... Сейчас вот тоже неплохое предлагают место – в совхозе.
А ж о г и н. Что вы говорите?
З а б о т к и н. Говорю – в совхоз перехожу, договорился.
А ж о г и н. Из комбината, значит, уходите?
З а б о т к и н. Значит. В совхозе условия лучше.
А ж о г и н. И далеко совхоз?
З а б о т к и н. Далеко. Туда, за перевал...
На безумной скорости идет машина.
А ж о г и н (с уважением). Смелый вы человек. Кажется, проскочим.
З а б о т к и н. Должны проскочить. Это тоже гром?
А ж о г и н. Это еще гром.
Резкая молния, громовой удар, за ним взрыв. Темнота.
12
Ночь. Белый неосвещенный коридор больницы. Лестница.
Большие черные окна. В них еще подергиваются молнии уходящей
грозы. Молоденькая м е д с е с т р а со свечой в руке
спускается по лестнице. Ставит свечу на столик, звонит по
телефону: "Электростанцию!"
Златоволосая, вся, как новогодняя елка, в блестящих
цацках, молоденькая т е л е ф о н и с т к а за пультом
(здесь вместо электричества горит керосиновая лампа)
отзывается ночным, усталым голосом: "У них авария. Провода
сорвало". "Хорошенькое дело, – говорит медсестра. – Нашли
время. Дай-ка мне их, Катя".
С электростанции угрюмо отзывается молодой
д и р е к т о р: "Слушаю".
М е д с е с т р а. Говорит райбольница. Что вы думаете, электростанция? Когда будет свет?
Д и р е к т о р. Утром.
М е д с е с т р а. Что значит утром? У нас экстренная операция. Мы до утра не можем ждать. Алло! Вы меня слышите?
Д и р е к т о р. Да, я вас слушаю.
М е д с е с т р а. Я сказала. Нам нужен свет. Не утром, а сейчас.
Д и р е к т о р. Потерпите до утра.
М е д с е с т р а. Нет, не потерпим. Не вашего ума дело, электростанция. Мы вызвали профессора Ладыгина, он уже летит. Сию минуту чтоб дали свет.
Д и р е к т о р. А где я вам сию минуту возьму рабочих для ремонта? Они еще в пять часов разошлись, где я буду в потемках по горам лазить, их собирать?
М е д с е с т р а. Очень жаль, что у вас так отвратительно организовано.
Д и р е к т о р. А это уж пускай мое будет дело, как у меня организовано.
М е д с е с т р а. Нет, это наше общее дело, электростанция, и я буду ставить вопрос! Это наше общее дело, если из-за вашей неорганизованности погибает человек!
Д и р е к т о р. Вы и прошлый раз грозились, что кто-то погибнет, а потом оказалось – ничего не было страшного!
М е д с е с т р а. Уж, наверно, профессор Ладыгин не полетел бы из Душанбе, если б ничего не было страшного!
Д и р е к т о р. Слушайте. Ну, мы пойдем собирать людей, хорошо когда мы их соберем? Опять же к утру, вам понятно? Так утром они сами придут.
Т е л е ф о н и с т к а. Ваня, а Ваня! Я тебе за час соберу, давай-ка! На дробильную фабрику если позвонить... Где еще работают в ночную?
М е д с е с т р а. Ночные смены, возможно, порасходились из-за света. Если попробовать общежитие техникума...
Т е л е ф о н и с т к а. Техникум, правильно! Ваня, я обзвоню! Кликну ребят – смотаются, Ваня, приведут, кого тебе надо! Давай адреса, быстренько!
М е д с е с т р а. Шевелись, Катюша. Профессор уже, наверно, подлетает. (Идет обратно.)
Свеча осветила неподвижную фигуру.
Это Р а и с а.
Вы что, гражданка? К кому?
Р а и с а (с трудом). К Заботкину.
М е д с е с т р а. Вы его жена?
Р а и с а. Нет.
М е д с е с т р а. Родственница?
Р а и с а. Нет.
М е д с е с т р а. Невеста, быть может?
Р а и с а. Нет.
М е д с е с т р а. Вас коллектив направил?
Р а и с а. Нет.
М е д с е с т р а. К Заботкину нельзя.
Р а и с а. Я помочь... ходить за ним. Быть при нем...
М е д с е с т р а. Вряд ли врач разрешит. Поскольку вы ему никем не являетесь и вас не направил коллектив...
Раиса делает шаг за ней.
Гражданка, без халата наверх не разрешается!
У подножия лестницы стоят О л я и М и ш к а.
М и ш к а. Разрешите обратиться. Мы насчет Заботкина. Что с ним будет?
М е д с е с т р а. Сейчас трудно сказать.
М и ш к а. Будет жить?
М е д с е с т р а. Мы вызвали профессора Ладыгина. (Хочет идти.)
М и ш к а. Сестрица, я извиняюсь! Разрешите проведать.
М е д с е с т р а. Он без сознания.
М и ш к а. А может, увидит своих – придет в сознание?
М е д с е с т р а. Вы ему кто?
М и ш к а. Товарищ.
О л я. Сестра.
М е д с е с т р а (осветила свечой ее лицо, мягко). Спрошу врача. Подождите здесь. (Уходит.)
Входит А ж о г и н, с фонариком. Рука на перевязи.
А ж о г и н. Рая...
Р а и с а. Ты понимаешь, что я сейчас не могу тебя видеть?
А ж о г и н. Что ты говоришь?
Р а и с а. Ну что ты меня мучаешь! Ну для чего ты здесь?!
А ж о г и н. Рая, только чтоб узнать, как там... и побыть с тобой.
Р а и с а. Как там!.. Он умрет, он умрет! Он умрет!
А ж о г и н (осторожно гладит ее). Рая, Рая, Рая... Может, еще выкрутится. Может, проскочит.
Р а и с а (поднимает голову, мертвым голосом). У тебя рука?
А ж о г и н. Пустяки, чепуховый перелом.
Р а и с а (мертво). Чепуховый перелом... Все-таки – положили в гипс?
А ж о г и н. Нормально. Пустое дело.
Р а и с а. Больно?
А ж о г и н. Уже не больно.
Р а и с а. Уже не больно... уже не больно... Ему тоже скоро будет уже не больно...
Вверху на лестничной площадке – высокая белая дверь. Она
раздвигается, за нею палата: койка, тумбочка, черное окно. Все
это висит над темнотой. На койке бредит З а б о т к и н.
З а б о т к и н. Эй! Скорей! Бросьте мне! Что-нибудь! Как это называется... как это называется... Что-нибудь! А то сейчас... больше не могу... вот сейчас... Держись, дурак, слякоть, костей не соберут... Эй! Да скорей же! Что-нибудь! Кто-нибудь!
Из темноты идет ж е н щ и н а.
Это кто? Кто тут? (Поднялся на локте, смотрит.) Это ты?
Ж е н щ и н а. Я.
З а б о т к и н. Пришла все-таки?
Она молчит.
Долго не приходила.
Ж е н щ и н а. Я не могла, Женичка.
З а б о т к и н. Все могла, только прийти не могла?
Женщина опускает голову.
Ж е н щ и н а (робко). Можно сесть около тебя?
З а б о т к и н. Хочешь – садись. Только осторожно: больно мне.
Ж е н щ и н а. Можно задать вопрос?
З а б о т к и н. Задавай...
Ж е н щ и н а. Ты меня любишь?
З а б о т к и н. Чудачка. Ах, чудачка. Какое может быть "любишь"? Какое тут "любишь"?
Нет, ты мне совсем не дорогая,
Милые такими не бывают...
Я тебя даже не успел спросить: зачем же ты меня учила любить стихи, слушать музыку?.. Мы так расстались, что я даже ни о чем не успел тебя спросить... Мне было бы легче, если бы ты меня не учила любить стихи...
Ж е н щ и н а. Ненавидишь меня?
З а б о т к и н. Не знаю. Я думал – ты раньше придешь. Думал поговорим. Как ты не поняла... Стихи понимаешь, музыку понимаешь, а не поняла, что нельзя расставаться, как мы расстались. Не имеют права люди так расставаться!
Ж е н щ и н а. Ты кого-нибудь полюбил – другую? (И она со страхом ждет ответа.)
З а б о т к и н. Нет, кого же я полюблю?
Ж е н щ и н а (ревниво). А та?
З а б о т к и н. Какая?
Ж е н щ и н а. В сапогах?
З а б о т к и н. В каких сапогах?.. Я, правда, думал – ты раньше придешь. Не сможешь все-таки просто так... отшвырнуть, не сказав ни слова... Ведь те слова ты для него говорила, не для меня... Ты подумай. Ну ты подумай. Как надо верить друг другу, чтоб сблизиться, как мы сблизились. Громадное доверие надо иметь! Таким своим надо почувствовать человека! Без этого – разве может что-нибудь быть?.. Я тебе страшно поверил! Что ты меня любишь, поверил. Что ты моя, своя, родная, поверил. Я так тебе поверил, что верю до сих пор! После всего! Это не ты меня продала. Твой страх меня продал, твой стыд перед ним. Он-то ведь тоже тебе верил... Мы перед ним очень были виноваты! Надо было прийти по-честному, болван я, что не настоял, тебя послушался... прийти и сказать – мы виноваты...
Ж е н щ и н а (радостно). А помнишь, как мы с тобой встречались в балочке!
З а б о т к и н. Да, да, да!
Ж е н щ и н а. Везде было изрыто, глина, песок, земля вывернута наизнанку, а в балочке трава зеленая-зеленая! И столько цветов! И пчелы над цветами!.. Едем в нашу балочку!
З а б о т к и н. Едем!
Он кладет на баранку руки, женщина, сидя рядом,
прижимается к нему плечом, и ветер треплет их волосы.
Ж е н щ и н а. Быстрей. Еще быстрей. Еще.
З а б о т к и н. Больше нельзя.
Простор летит мимо них.
Ж е н щ и н а. Дай мне поправить.
З а б о т к и н. Научись сначала.
Ж е н щ и н а. Я же умею!
З а б о т к и н. Не дури!
Ж е н щ и н а. Немножко!
З а б о т к и н. Угробишь и себя, и меня.
Она обнимает его, они уже не в автомобиле.
Слышишь – пчелы гудят?
Ж е н щ и н а. Закрой глаза. Я их поцелую.
З а б о т к и н. Там он нас и застал, в нашей балочке. Я говорил надо было прийти и сказать. Я говорил!
Он встает с отчаянной решимостью, а у тумбочки сидит
м у ж ж е н щ и н ы, и женщина прокрадывается и становится за
спиной своего мужа.
М у ж. Жена мне рассказала, так что с вами разговор короткий... Вы шантажист, вор, насильник, вы запугивали мою жену письмами, которые она якобы вам писала, – письма в стихах, смешно! – эти письма вы украли у меня, они были когда-то адресованы мне! (Женщине.) Скажи при нем.
Ж е н щ и н а. Да, они были адресованы тебе.
М у ж. И он их украл.
Ж е н щ и н а. Он их украл.
М у ж. Из моего стола.
Ж е н щ и н а. Твоего стола.
М у ж. И шантажировал тебя, принуждая к свиданиям.
Ж е н щ и н а. Принуждая.
М у ж. К свиданиям.
Ж е н щ и н а. К свиданиям...
М у ж. Дайте сюда письма. (Женщине.) Скажи ему.
Ж е н щ и н а. Отдайте...
Заботкин кладет на тумбочку письма.
М у ж. Об остальном будете говорить со следователем. (Уходит.)
З а б о т к и н. С тех пор, ты знаешь, я так и хожу с этим клеймом. И даже не могу закричать: я не шантажист, я не насильник! – потому что это значит, это значит – обвинить тебя...
Ж е н щ и н а. Но с тебя ведь сняли судимость.
З а б о т к и н. Да, прокурор такой попался, прокурору обвинять полагается, а этот подал на пересмотр... А люди говорят – я ловкач, вылез сухим из воды. Люди хотят, чтобы я им в популярной форме все рассказывал и доказывал...
Ж е н щ и н а. Не вини его так уж. Мы с тобой такие неосторожные были. Такие глупые. Слишком много народу на Металлострое про нас знало. И шофер, который его к нашей балочке вез. И другие. А он ведь крупный был начальник. Он свою честь спасал, Женичка. Ведь человеку честь дорога.
На черном окне возникает рисунок решетки.
З а б о т к и н. Честь... Еще бы!
Ж е н щ и н а. Но он так потом мучился!
З а б о т к и н. Мучился? Я бы на его месте пулю в лоб...
Ж е н щ и н а. Женичка. Да.
З а б о т к и н. Что – да?
Ж е н щ и н а. Он пустил себе пулю в лоб. Он убил себя, Женичка. Он не вынес.
З а б о т к и н. Лжешь?
Ж е н щ и н а. Лгу.
З а б о т к и н. Для чего?
Ж е н щ и н а. Я думала – тебе будет приятно.
З а б о т к и н. Слушай, говорят – где-то есть деревня. Только я не спросил, в какой области, какого района... Ты знаешь, в этой деревне не изменяют. Совсем. Никогда. Никого не продают, понимаешь? Такая деревня есть.
Молчание.
Я все-таки думал – ты раньше придешь. Я и в тюрьме тебя все время ждал.
Она закрывает лицо руками.
Думал – сообразишь... выпросить свиданье. Ждал, ждал... Как-то в обед только сели за стол, кричат – Заботкин, на свиданье, к тебе приехали! Я вскочил как сумасшедший...
Ж е н щ и н а. Кто же это был?
З а б о т к и н. Мама.
Женщина горько плачет.
Теперь плачешь? А как же тогда?.. Как ты смогла... это сделать? Разве можно так? Ну разве можно так? Ведь нельзя же...
Появляются четыре парня: П ы л к и й, С т р о г и й,
Е х и д н ы й и Г о л у б о о к и й. Они совершенно такие
же, какими Заботкин и зритель запомнили их во дворе завода
"Красный инструментальщик".
П ы л к и й. Он с ней еще разговаривает! Какого черта ты с ней разговариваешь?! (Женщине.) Уходите отсюда. Быстро!
С т р о г и й (приближается, как судья). Что ты делаешь, Заботкин! Какое ты имеешь право губить себя и выгораживать эту?.. Что ты, Заботкин!
З а б о т к и н. Я ее любил.
П ы л к и й. Да она твою любовь ногами растоптала! Письма свои объявила украденными... Письма, которые ты наизусть знал, над которыми ты смеялся от радости... Поцелуи свои объявила украденными... Твою жизнь в жертву кинула – за что? За мужний автомобиль, за тряпки... за то, чтоб и дальше развлекаться с такими дураками...
З а б о т к и н. Я ее любил.
Е х и д н ы й (без ехидства, с сожалением). Псих. Ну просто псих.
С т р о г и й. Послушай. Ведь это черт знает что будет твориться на свете, если восторжествует ложь.
П ы л к и й. Ложь и трусость! И подлость!
С т р о г и й. Это обыкновенно все бывает сразу – ложь, трусость, подлость, так вместе и живут. Ты не имеешь права этому потворствовать.
Г о л у б о о к и й. Он ее любил.
С т р о г и й. Но это же низкая душа.
Г о л у б о о к и й. Но он ей говорил – ты моя единственная, ты мне дороже всех!
П ы л к и й. Но она его посадила за решетку!
Г о л у б о о к и й. Но он не может после тех слов сказать – низкая душа. У него не поворачивается язык.
П ы л к и й. Ах, будьте спокойны! Уж я бы ее вывел на чистую воду!
Г о л у б о о к и й. Ну как ты не понимаешь – он ее любил!
Е х и д н ы й. Вы всё о любви. А ум на что? Голову-то надо иметь на плечах?
С т р о г и й. Человек не должен допускать себя до чрезмерных чувств. Все хорошо в разумных пределах.
Г о л у б о о к и й. А почему, когда вы смотрите "Ромео и Джульетту", вы восторгаетесь? Почему не говорите: зачем они не держались в разумных пределах?
С т р о г и й. Сравнил. То Ромео и Джульетта.
Е х и д н ы й. Да ну, просто он псих. Всегда его вокруг пальца обводили. Помните, как та девчонка – как ее звали? – комнату у него оттяпала.
Г о л у б о о к и й. Вы дураки. Если он той девчонке, чтоб она счастлива была, все отдал, не моргнув, – а ведь она для него ровно ничего не значила... то для этой, ясно – жизнь отдаст.
П ы л к и й. Нет! Не согласен! Такая подлость – выше моих сил!
С т р о г и й. И я не согласен! Ни за что!
Обмахиваясь веткой сирени, проходит
А в т о р и т е т н ы й п а р е н ь.
Петро, а Петро! А твое как мнение?
А в т о р и т е т н ы й (задумчиво). О чем?
С т р о г и й. Да вот об этой истории.
А в т о р и т е т н ы й. Не знаю.
С т р о г и й. Как – не знаешь?
Е х и д н ы й. Ты не знаешь – ты, Авторитетный?..
П ы л к и й. Это ты брось!
А в т о р и т е т н ы й (проходя, рассеянно). Честное слово, не знаю.
С т р о г и й. Постой! Петро! Ответь на вопрос. Обязана любовь держаться в рамках разума или не обязана?
А в т о р и т е т н ы й. Я, ребята, подумаю над этим вопросом. Подумаю, и скажу вам. Я женюсь, ребята. (Уходит.)
М а т ь (входит). Здравствуй, Женя.
И все исчезают – парни и женщина.
З а б о т к и н. Здравствуйте, мама.
М а т ь. Вот уж где не думала встретиться... Здоров ты хоть?
З а б о т к и н. Здоров.
М а т ь. На воздух выпускают?
З а б о т к и н. Выпускают, мама.
М а т ь. Питание сколько раз в день?
З а б о т к и н. Три раза.
М а т ь. Покажись. Посмотри в глаза... Женя, скажи ты мне одно только слово – что ты не виноват! Что оклеветала она тебя! Да я свет переверну, я эти стены в порошок разобью, я ее, распутницу...
З а б о т к и н. Тише.
М а т ь. Проклятую клеветницу, проклятую...
З а б о т к и н. Тише, тише. Здесь громко не разрешается.
М а т ь. Скажи одно только слово!
З а б о т к и н. Без слов не верите?
М а т ь. Да ты ж подписал! Признался! Заставили тебя?
З а б о т к и н. Нет.
М а т ь. Не заставляли?
З а б о т к и н. Нет.
М а т ь. Признался по правде?
З а б о т к и н. По правде.
М а т ь. Вот ты, значит, куда пришел. Шел, шел и пришел... Женя, Женя, я ведь тебя только хорошему учила.
Входит О л я в белом халате. Исчезает решетка на окне,
и удаляется мать, твердя: "Женя, я ведь тебя только хорошему
учила!"
З а б о т к и н. Кто здесь?
О л я (тихо). Это я.
З а б о т к и н. Кто?
О л я. О л я.
З а б о т к и н. Оля? Почему ты здесь?
О л я. Просто побыть с тобой. У них тут санитарок мало. Просто подежурю, пока тебе неважно.
З а б о т к и н. Я кричал?
О л я. Разговаривал немножко. Во сне.
З а б о т к и н. Мне показалось, тут мама моя.
О л я. Не очень тебе больно?
З а б о т к и н. Ничего...
О л я. Сестра сказала: если очень будет больно, она опять сделает укол. Ты тогда скажи. Не терпи.
З а б о т к и н (послушно). Хорошо.
О л я. Попить не хочешь?
З а б о т к и н. Да. (Пьет.) А Ажогин?
О л я. Он тут. Внизу.
З а б о т к и н. Не лжешь?
О л я. Внизу с женой. Руку в гипс положили.
З а б о т к и н. Не лжешь?
О л я. Разве про такое лгут?.. Между прочим, я сказала, что я тебе сестра. Чтоб пустили. А то не пускают. Ты меня не выдай смотри. Не проговорись, ладно?
З а б о т к и н (помолчав). Оля. Скажи мне.
О л я. Что?
З а б о т к и н. Здесь темно?
О л я. Темно.
З а б о т к и н. И тебе тоже темно?
О л я. Темно, темно! И мне! Ты подумал – у тебя с глазами?..
З а б о т к и н. Я вдруг увидел, что темно. Вдруг.
О л я. Просто – нигде не горит. Из-за грозы. Вихрь как налетел...
З а б о т к и н. Я хочу жить, но не слепым. Слепым не хочу.
Где-то ходьба, стук дверей, неясные голоса.
Мне кажется или правда шум какой-то?
О л я. Наверно, профессор приехал.
З а б о т к и н. Резать будут?
О л я. Я не знаю.
З а б о т к и н. Боль – подлость... зверство... Хоть бы не резали, ну их к черту.
О л я. Ну что ты прямо как малограмотный! Прямо – серость! Разве теперь режут с болью? Теперь режут без всякой боли! Ты ничего даже не почувствуешь! Уснешь – и ничего не почувствуешь.
Лампы начинают наливаться светом.
З а б о т к и н. Свет?
О л я. Видишь, вот и свет! Было темно, а теперь свет!
Лампы горят ярче.
З а б о т к и н. Знаешь?
О л я. Что?
З а б о т к и н. Это хорошо. Что ты тут. Если мое дело дрянь...
О л я. И не думай об этом! Доктор говорит...
З а б о т к и н. Ты сама напишешь моей маме, ладно? Вот что напиши: он перед вами только в одном был виноват – что не приехал повидаться, обещал и не приехал. Мотало его где надо и где не надо, не выбрал времени приехать... хотя под конец и понял, что любил вас крепче всех... И больше он ни в чем перед вами не был виноват. Не сердитесь на него. Напишешь?
О л я. Напишу.
З а б о т к и н. А если ничего себе будут дела...
Все ярче горят лампы. Неуверенно, срываясь, начинает
звучать мелодия, под которую когда-то Заботкин уходил из
материнского дома, и в сбивчивом ее звучании – робкая
надежда...
13
Она разрастается и переходит в симфонию. Мы снова видим
горы, но с другой точки – они отдалились, затуманились, и
только одна снеговая вершина, сияющая под солнцем, по-прежнему
горит и манит.
У въезда в селение, возле магазина, стоит грузовик.
Подъехал другой – из кабины вышел д я д я В а с я, идет в
магазин, на ходу доставая деньги. Ему навстречу
З а б о т к и н и М и ш к а с покупками.
Д я д я В а с я. Заботкин!
З а б о т к и н и М и ш к а. Здравствуйте.
Д я д я В а с я. Как поживаешь, парень?
З а б о т к и н. Спасибо, хорошо.
Д я д я В а с я. С выздоровлением тебя. От души рад, понимаешь... Все, значит, в порядке?
З а б о т к и н. Как будто.
Д я д я В а с я. Куда едешь?
З а б о т к и н. Мишка подвезет до железной дороги, а там поездом... В свои места еду, на поправку послали.
Д я д я В а с я. Кто же у тебя там есть?
З а б о т к и н. М а т ь.
Д я д я В а с я. М а т ь... А после поправки – обратно к нам в комбинат?
З а б о т к и н. В комбинат, в совхоз – видно будет.
А в мыслях договаривает:
М ы с л и З а б о т к и н а. Мир большой, дорог много... Какие города я еще увижу? Какие моря?
Вслух он говорит, улыбнувшись:
З а б о т к и н. А может, поеду искать ту вашу деревню. Где никто, никогда... Ведь есть такая деревня?
Д я д я В а с я. А как же. Без такой деревни плоховато было бы людям, З а б о т к и н.
З а б о т к и н. И я так думаю.
О л я (из кабины). Женя, ты где, поехали, на поезд опоздаем... Здравствуйте, дядя Вася!
Д я д я В а с я. И до свиданья!
О л я. И до свиданья!
Заботкин вскочил в кузов. Грузовик покатил.
Музыка.
1962
Е Щ Е Н Е В Е Ч Е Р
______________________________
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
К о н с т а н т и н О л е с о в.
Г а л и н а О л е с о в а.
А с я О л е с о в а, 17 лет.
Т о л я О л е с о в, 16 лет.
К а л е р и я.
И в а н о в, не главный начальник.
Н и к о л а е в, главный начальник.
С е к р е т а р ш а.
Р о ж к о в.
Т е т я Ш у р а.
С о ф а.
А с х а б.
С и д о р к и н.
С и д о р к и н а.
Г о р е н к о.
С у л е й м а н, муж Асхаб.
Б р ю н е т и з "Г а с т р о н о м а".
Разные люди в строящемся городе.
1
Очень плохо одетый, понурый и неприкаянный, К о н с т а н т и н О л е с о в появляется на фоне могучей строительной панорамы: буровые вышки, стрелы кранов, законченные и незаконченные здания. Он идет походкой человека, которому предстоит пренеприятное дело, и так как это дело к тому же скорей всего не выгорит, то спешить нечего. Но если оно не выгорит, то будет вообще черт знает что. И потому не идти нельзя. Он приходит к двери, обитой кожей. Это дверь начальника строительства. Перед дверью с е к р е т а р ш а, строгая, с машинкой и телефонами.
О л е с о в. Здравствуйте.
С е к р е т а р ш а. Здравствуйте.
О л е с о в. Я опять к вам.
С е к р е т а р ш а. Я вижу.
О л е с о в. Кажется, уже пятый раз. Или шестой.
Звонит телефон.
С е к р е т а р ш а. Слушаю вас. Совещание в одиннадцать. Да. Да. Макет доставят к одиннадцати. (Вешает трубку.)
О л е с о в. Как сегодня? Можно будет?
С е к р е т а р ш а. Не думаю. (Телефон.) Слушаю вас. Да! Соединяю. (В другой аппарат.) Александр Владимирович, возьмите трубку министерство.
О л е с о в. Если попозже?
С е к р е т а р ш а (разбирает бумаги). Попозже – совещание.
Олесов отходит и возвращается.
О л е с о в. А после совещания?
С е к р е т а р ш а. После совещания Александр Владимирович поедет обедать.
О л е с о в (отходит и возвращается). А нельзя записаться на прием? На завтра, послезавтра, когда возможно... Ведь у меня вы знаете какое положение.
С е к р е т а р ш а (терпеливо). Я понимаю. По вашему делу я не могу записать на прием. По этим делам Александр Владимирович лично не принимает.
О л е с о в. Он мне помогал.
С е к р е т а р ш а. Правильно. А на этот раз вернул ваше заявление без всякой резолюции. Как же я вас запишу на прием? Совершенно исключительный случай, чтобы он вернул бумагу без резолюции.
Олесов отходит и стоит в раздумье.
Я вам советовала обратиться в профсоюз, обращались?
О л е с о в (со слабой вспышкой раздражения). Вы советовали!.. (Сейчас же испугался своей вспышки). Куда я не обращался, вы спросите.
С е к р е т а р ш а (игнорирует его вспышку). Я бы на вашем месте на них нажимала. Здесь вам сколько раз уже протягивали руку. В чем дело! Пусть теперь они что-нибудь придумают. А с женой у вас – по-старому? То есть, я хотела сказать – по-новому? То есть, я имела в виду...
Входит И в а н о в.
И в а н о в (кивнув на дверь). Кто есть?
С е к р е т а р ш а. Пока никого. Александр Владимирович разговаривает с Москвой.
И в а н о в. А, товарищ Олесов! Ну что, как жизнь?
О л е с о в. Какая моя жизнь... У вас папиросочка не найдется, товарищ Иванов?
И в а н о в. Я ж бросил. Уже два месяца. Что-нибудь образуется?
О л е с о в. Ничего не образуется.
И в а н о в. Да. Трудно. Прямо не соображу, ей-богу, как с вами быть. Где то место, куда можно без ущерба... И надо же – как раз мы объявили месячник борьбы.
О л е с о в. Но где-то я должен быть, что-то я должен делать?
И в а н о в. Да. Безусловно, иначе как же? Надо что-то для вас подобрать. Никак, понимаешь, не могу подобрать...
С е к р е т а р ш а. Я ему советую нажать на профсоюз. Член профсоюза очутился в безвоздушном пространстве – что-то они обязаны?..
И в а н о в. Да что ж его туда-сюда кидать, понимаешь. Профсоюз – он всемогущий, что ли? То же самое, будут смотреть ребята и разводить руками. И они-то в основном и призваны проводить месячник, вот ведь история.
О л е с о в. Товарищ Иванов, если б мне поверили... Последний раз! Клянусь!
И в а н о в. А, ей-богу. Вспомните, вы жизнью детей клялись. Куда больше.
О л е с о в. Теперь – уж самый последний! Поверьте!
И в а н о в (страдает за него). Голубчик, ведь ты говоришь, а в глубине души сам знаешь, верно, что опять будет то же самое, верно?
О л е с о в. Нет! Не будет! До конца дней урок!
И в а н о в. Скажу откровенно, что тебе окончательно повредило, это история с женой. Чтоб женщина выставила мужа из дому, прожив с ним чуть ли не двадцать лет, и в здоровом коллективе чтоб сочувствовали ей, а не мужу, – не часто бывает, верно?
О л е с о в. Я кругом все разрушил, я во всем виноват, но в последний, последний раз поверьте, товарищ Иванов!
И в а н о в. Сколько их было, последних?
О л е с о в. Чем вам поклясться?
И в а н о в. Ох, да не надо. Сдержал бы так, без клятв. Ведь вот сейчас – чистенький, верно? Почему не можешь всегда быть чистеньким? Немножко усилий, ну! Немножко побольше доброй воли! Я ж вот курить бросил? Нелегко было, не скажу, что легко, и сейчас тянет, по ночам даже снится, но бросил же, когда доктора велели!.. Да. Но без разрешения Николаева я не могу. Он сказал: ожесточимся!
О л е с о в. Я хотел с ним поговорить. Он меня много раз выручал. Может, не станет так уж ожесточаться.
И в а н о в. Что ж, может быть. Он с головой мужик. Ладно, давай вместе поговорим. Ты сейчас хороший. Почему не поговорить?
О л е с о в. Так не пускают.
И в а н о в. Что значит не пускают. У него же никого нет?
С е к р е т а р ш а. Александр Владимирович разговаривает с Москвой!
И в а н о в. Ладно! Обожди меня! (Уходит в кабинет Николаева.)
Входит Р о ж к о в.
Р о ж к о в. Я видел, как ты сюда пошел... Ну как? Ну как?
О л е с о в. Да никак пока.
Р о ж к о в. С самим говорил? Говорил?
О л е с о в. Дай папиросу.
Р о ж к о в. Нету, брат, сам бы стрельнул у кого-нибудь... А с Ивановым говорил?
О л е с о в. Говорил.
Р о ж к о в. Ну что, ну что?
О л е с о в. Ну ничего пока.
Р о ж к о в. Где ж он, Иванов? У самого? А Галину ты видал? Видал Галину?
О л е с о в. И что тебе, Рожков, всё интересно...
Р о ж к о в. Я ее видел и сказал твои новости – ну, брат, поражаюсь этой женщине! Ни сочувствия, ничего! Ни-че-го! Только губы поджала этого, говорит, давно надо было ожидать. И больше ни сло-ва! Как-то я даже огорошен был: я к ней специально бегу, два раза никого не застаю дома, а она...
О л е с о в. Тебе что, своих неприятностей не хватает, что чужими занимаешься?
Р о ж к о в. В конторе целое обсуждение: что будешь делать, если тебя не восстановят. Кассирша сказала – в разнорабочие возьмут. У других мнение – не возьмут в разнорабочие. И что, говорят, за профессия для работника умственного труда. И что ты по состоянию здоровья не осилишь. А бухгалтерша кричит – выслать тебя как тунеядца, вот старая сволочь, а? Вообще давали тебе жизни, давали. Слушай, правда, если не восстановят? Знаешь, что бы я на твоем месте? Я бы на твоем месте...
О л е с о в. Можно подумать, тебе на своем делать нечего.
Р о ж к о в. Чудак, чего ты сердишься?
О л е с о в. Я не хочу это слушать! Я не хочу слушать!
Р о ж к о в. Я тебе хочу морально помочь!
О л е с о в (погас). Папиросу бы лучше достал.
И в а н о в (в дверях). Зайди, товарищ Олесов.
Олесов уходит в кабинет.
Р о ж к о в. Вот чудило, я за него болею, а он обижается. Должен бы спасибо сказать...
В кабинете: Николаев, Иванов, Олесов.
Н и к о л а е в (дав Олесову приблизиться к столу). Олесов?
О л е с о в. О л е с о в...
Н и к о л а е в (он монументален, слова на вес золота). Я не ответил на ваше последнее обращение – почему? Потому что мы сделали все, что могли. Мы вас посылали на курсы счетных работников. Мы вас лечили. Мы помогали вашей семье. Мы вас спасали от отсидки за мелкое хулиганство.
О л е с о в. Это было один раз. И это не я. Это другой. То есть хулиганство другой, а приписали мне. Я не бил эти стекла, я не могу бить стекла, не в моей натуре...
Н и к о л а е в. Я прямо-таки привык находить на столе ваши заявления. (Иванову.) Верите – я уже его почерк узнаю! Я считаю, Олесов, наши обязательства в отношении вас исчерпаны полностью. Не потому, что месячник. Я считаю – это пустяковая затея, все эти месячники. Как будто можно за месяц исправить то, что сложилось веками. Но мы решили положить этому конец на строительстве. И положим.
О л е с о в. Товарищ Николаев...
Н и к о л а е в. Мы строим город, каких еще не было в истории человечества, а вы себе позволяете, вы и вам подобные! Позор! Раздаются голоса, чтоб с вами поступить как с тунеядцем – но я против. Ради вашей семьи я против. Потому что вам как с гуся вода, а для них травма. Мы тут посоветовались с товарищем Ивановым, и вот что мы вам предлагаем. Сейчас требуются люди на две большие стройки: Салехард и Мадьюган. Мы вам помогаем оформиться, скажете – куда. Получаете расчет, садитесь в поезд и едете. Вот так.
И в а н о в. Я б на твоем месте поехал. Ей-богу! В других краях и жизнь, возможно, сложится по-другому. Новая обстановка – вдруг и приведешь там себя в порядок.
О л е с о в. Сплавляете?
И в а н о в (рассердился). "Сплавляете"! А что с тобой делать? Научи, ну, с какого еще боку за тебя браться?
Н и к о л а е в. Дальнейшее зависит от вас. Мы человеки, не боги. Не можем пересоздать вас заново.
О л е с о в. Но я бы не хотел уезжать. Я бы все-таки просил остаться здесь... если можно.
Николаев отрицательно качает головой.
А это где, эти стройки?
И в а н о в. Салехард – на Оби.
Н и к о л а е в. Богатейшая река, грандиозные перспективы.
