Текст книги "Собрание сочинений (Том 4)"
Автор книги: Вера Панова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)
Т р е д ь я к о в с к и й. А иного ничего и не остается делать. Не то совсем заклюют.
Д е в у ш к а с л ю т н е й. Вот Кантемир всегда так поступает, и смотри-ка, – его и не клюет никто.
Т р е д ь я к о в с к и й. Кантемиру хорошо. Князь, связи блистательные, воспитание имеет отменное. По посольскому званию жалованье какое получает! Да еще неизвестно за что четыре тысячи крепостных душ от казны получил.
Д е в у ш к а с л ю т н е й. Что-то тебе эти четыре тысячи душ спать не дают, замечаю.
Т р е д ь я к о в с к и й. Да обидно, сама посуди. За какие заслуги? За нескладные эти сатиры?
Д е в у ш к а с л ю т н е й. Там за что бы ни было, – а стихотворцу об этом думать негоже. Слово-то какое, прислушайся: стихо-творец. Творец стихов, почти что творец стихий. А подушечку слезами орошаешь от зависти к чему?
Т р е д ь я к о в с к и й. Не зависть. Обида. Ну почему одним тысячи душ, а другие вечно гонимы и омерзаемы?
Д е в у ш к а с л ю т н е й. Думаешь, я знаю – почему?
Т р е д ь я к о в с к и й. Ты знаешь многое.
Д е в у ш к а с л ю т н е й. А вот этого не знаю, Треди-а-ковский.
3
Куртаг в Зимнем дворце. Принцесса А н н а Л е о п о л ь д о в н а сидит в кресле. Принц А н т о н стоит у окна.
Проходят придворные господа и дамы.
Проходит Ю л и а н а М е н г д е н.
А н т о н. Фрейлен Юлиана! Баронесса! Не желаете ли послушать пресмешной анекдот об короле Солнце?
Ю л и а н а. Удивительно: уж сколько лет, как король Солнце скончался, а анекдоты об нем все не иссякают.
А н т о н. А это необходимая принадлежность славы. Что оставляет после себя человек, увенчанный славой? Подвиги, не так ли? Мудрые изречения, не так ли? И, наконец, забавные истории, то бишь анекдоты, над коими смеются люди. Все сие – атрибуты славы. И, думается мне, анекдоты суть наиболее весомые ее атрибуты. Ибо люди лучше запоминают то, что их смешит. (Шепчет ей на ухо.)
Ю л и а н а. И вы, ваша светлость, постараетесь оставить по себе обилие анекдотов?
А н т о н. Я, баронесса, постараюсь с божьей помощью оставить по себе обильное потомство. Если моя супруга этому не воспротивится.
Ю л и а н а. Вы любите деток?
А н т о н. Вы угадали. Головенки белокурые, чернокудрые, каштановые вот что я хотел бы видеть вокруг себя.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Юля! Поди сюда! Что тебе нашептывал мой жених принц Брауншвейгский?
Ю л и а н а. Ваше высочество, что может нашептывать ваш жених? Убогий анекдот, который я уже слышала тысячу и один раз.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Хотя бы при мне ты могла бы отзываться о моем женихе более уважительно.
Ю л и а н а. Впрочем, в заключение его светлость поведал мне свою мечту.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Вот как! О чем же он мечтает?
Ю л и а н а. Мечтает иметь от вас множество детей: белокурых, чернокудрых, а также каштановой масти.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Хорошо. Коли ему так желательно – у меня будут дети всех мастей.
Ю л и а н а. Нет, кроме шуток, ваше высочество. Я думаю – он будет отменный семьянин.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Какое мне дело!
Ю л и а н а. А чье же это дело, ваше высочество?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Всё "высочество" да "высочество". Я же тебе разрешила называть меня запросто "Анюта".
Ю л и а н а. Анюточка, ангел мой, и зачем ему уважение такой незначащей особы, как я? Глядите, с ним генерал Леонтьев разговаривает. А давеча сам Миних подходил. Вот чье уважение ему надобно, а не мое.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Не скажи, Юля, когда незначащая особа не оказывает уважения, это почему-то обидней вдвое.
Проходит граф Л и н а р.
Вот красавец так красавец. До чего хорош, а, Юля?
Ю л и а н а. До того хорош, что даже ее величество тетушка ваша не раз им любовалась.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Вот как! Танта уж и сюда свой глаз запустила? Мало ей ее Иоганна Эрнста?
Ю л и а н а. Анюта, я ни за что на свете не осмелюсь обсуждать поступки и намерения ее величества.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. А как ты думаешь, верен ли слух, что они с герцогом Курляндским повенчаны?
Ю л и а н а. Ваше высочество, ни слова более об императрице и герцоге.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Говорят, будто это верно. И будто герцогские дети произведены на свет моей тантой, а вовсе не Бенигной Курляндской.
Ю л и а н а. Ни слова, я сказала.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Ты что-то уж очень командовать мной стала, Юля.
Ю л и а н а. Анюточка, ваше высочество, лишь настолько, насколько мне это разрешает твоя дружба.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Ты обиделась?
Ю л и а н а. Ну что ты, нисколько!
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Ну скажи, что бы я могла тебе сделать приятное?
Ю л и а н а. Ты могла бы сделать нечто весьма приятное и мне и всему моему семейству.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Говори.
Ю л и а н а. Моя сестренка Бина окончила свое воспитание в монастырском пансионе, и мы мечтали бы видеть ее фрейлиной вашего высочества.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. А вы бы обе были около меня.
Ю л и а н а. Мы обе были бы около тебя и служили бы тебе, А н ю т а.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Она так же мила, как ты?
Ю л и а н а. О, спасибо за комплимент. Лицом мы похожи. Только у нее немного невоздержанный характер.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Она будет мне грубить?
Ю л и а н а. Ну, до этого я не допущу, будь спокойна.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Она не будет выполнять моих приказаний?
Ю л и а н а. Что ты, разве она осмелится? Но если кто-нибудь расскажет ей не вполне пристойный анекдот, она способна вцепиться в лицо рассказчика ногтями.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Тогда что мне в ее невоздержанности. Хорошо, Юля, я попрошу танту, чтобы твоя сестренка Бина была назначена фрейлиной к моей персоне.
Ю л и а н а. Анюта, ангел мой, как мне благодарить тебя?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Юля, друг мой единственный. Как бы я хотела, чтобы ты была счастливее меня!
Ю л и а н а. Как я могу даже в грезах равнять мою долю с твоей?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Впрочем, почем знать? Юля! Может быть, и меня бедную где-нибудь караулит счастье. Ты ведь знаешь, какую будущность уготовила мне моя танта.
Ю л и а н а. Еще бы. Ваша танта любит вас так, как не всякая мать родная могла бы любить.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. И если сбудется предначертанное ею...
Ю л и а н а. Как же оно может не сбыться? Вы вступите в брак с принцем Антоном.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Не напоминай мне об этом.
Ю л и а н а. И дитя, долженствующее родиться от вашего брака, будет ли оно чернокудрое или иной масти, унаследует российский престол.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. И я буду матерью императора!
Ю л и а н а. И мы будем править всеми делами!
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Что захотим, то и будем делать. Ведь это приятно, а, Юля?
Ю л и а н а. Еще бы не приятно!
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Только ли приятно? Мне иногда кажется, что власть – это страшно. И очень большая морока. Хотя мне с колыбели внушали, что лучше власти ничего нет.
Ю л и а н а. А мне с колыбели внушали, что ничего нет лучше богатства. Это потому, что наша страна – маленькая, бедная, скаредная. А что такое ваша Россия, это я поняла, когда переезжала границу. Ты понимаешь, мы ехали по Лифляндии. В окно кареты я видела маленькие домики, и при домиках маленькие цветнички и огородики, как носовые платочки, на земле расстеленные, и среди цветничков беседочки, и лейка стоит, и грабельки какие-нибудь аккуратно к калитке прислонены, – и вдруг смотрю что такое: простор невозможный, такой, что и ринуться в него страшно, и, насколько глаз хватает, по этому простору ракитник трепыхается листиками, а над нескончаемым этим ракитником – нескончаемое небо, и я во все это мчусь, мчусь! И как-то я тогда враз поняла, что за страна – Россия, и что здесь люди не могут по пфенингу деньги считать, а считают разве что золотыми слитками и пудами жемчуга, а власть должны любить больше своей жизни. И так оно и есть!
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Ах, Юля, какая ты умная. Как ты говоришь прекрасно! Я возле тебя сама умней становлюсь. Я никогда, никогда с тобой не расстанусь, Юля!
Ю л и а н а. А кому понадобится нас разлучить?
Проходит Б и р о н.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Если бы ты знала, как я боюсь этого человека!
Ю л и а н а. В твоем высоком состоянии тебе даже он не страшен, Анюта.
Проходит Л и н а р.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Вот за кого бы я пошла с радостью, вот кто был бы достойным отцом императору! А впрочем, если и впрямь мы всё сможем сделать, чего захотим...
Ю л и а н а. Нет. Если не изменится, даст бог, твое расположение ко мне и доверие, я, раба твоя, паду перед тобой на колени и скажу: Анюта, не свершай сего рокового шага, не приближай к себе этого господина!
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Но почему, почему?
Ю л и а н а. Потому что тогда все от тебя отшатнутся. Будешь одна как в пустыне. Скажут – новому Бирону отдаешь Россию.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Да если Россия будет моя – какое их дело? Кому захочу, тому и отдам. Бирон кровожаден и лют, а у этого взгляни – лик, как у херувима.
Ю л и а н а. По моему наблюдению – русским очень надоели иноземцы. Они хотят со своими делами управляться сами.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. А как должна быть сладостна любовь такого красавца. А чтобы не было греха, мы с ним могли бы повенчаться, как танта повенчалась с Бироном. По-моему, это очень просто: зовешь священника и приказываешь обвенчать.
Ю л и а н а. Оно-то просто, конечно.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. И он венчает. Разве он посмеет ослушаться, если я прикажу? И вот нет греха. Да и вообще, я думаю, в любви греха быть не может.
Ю л и а н а. Я тоже так думаю.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. А может, так оно все и будет, как мне мечтается.
Проходит В о л ы н с к и й.
Ю л и а н а. А по мне, ваше высочество, уж кто подлинно собой хорош так это Артемий Петрович.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Мужик и мужик. Грубый вкус у тебя.
Ю л и а н а. Сила, по крайности, чувствуется. Идет – паркет гнется. У графа-то Линара ножки – что у кузнечика.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Даже не понимаю, Юля, откуда у тебя, благородной барышни, баронессы, такие вкусы: паркет гнется. Дикость.
Ю л и а н а. У русских все диковато несколько. Артемий Петрович плоть от плоти своего отечества. Если бы вы, ваше высочество, захотели...
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. За Волынского тебя выдать?
Ю л и а н а. Ежели снизойдете призреть на судьбу верной своей рабы.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Так ведь он женат. И уже другой раз. И дети великовозрастные.
Ю л и а н а. То мне все ничего. Уж больно мужчина видный. Как есть вельможа.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Ладно, ладно. Выдам тебя за него. Так ведь это когда будет... Когда еще родится у меня дитя, и когда оно подрастет и станет царствовать... Долго дожидаться.
Ю л и а н а. Я подожду.
В о л ы н с к и й (подходит). Честь имею приветствовать ваше высочество с добрым вечером. Осмелюсь ли спросить, по какой причине лежит облако на пресветлом челе вашего высочества?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Это всё вы, министры проклятые, так повели, чтоб мне замуж идти за кого и не гадала и не хотела никогда.
В о л ы н с к и й. Неужто же ваше высочество судьбой своей изволите быть недовольны? Хорошо ли сие, благодарно ли в отношении ее величества?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Артемий Петрович, а своих дочерей вы бы выдали за принца Брауншвейгского?
В о л ы н с к и й. Ваше высочество, да мои чернавки и во сне не смеют видеть принцев. Брак ваш – династический. Судьбы державы российской в вашей деснице. О моих дочерях здесь и поминать невместно. Кого вздумали к себе приравнять, ваше высочество.
Ю л и а н а. А мне говорили, Артемий Петрович, что ваш род в родстве с государями российскими издавна состоит.
В о л ы н с к и й. Сие вам говорили справедливо.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Так что же вы прибедняетесь? И дочерей своих прибедняете.
В о л ы н с к и й. Предок мой Дмитрий Волынец, от которого мы Волынскими зовемся, бился на Куликовом поле и женат был на родной сестре Дмитрия Донского. Боевой меч оного Волынца храню я, как святыню. А через Салтыковых состоим мы в родстве с вашей державной бабушкой Прасковьей Федоровной, супругой прадеда вашего Иоанна Алексеевича, брата государя Петра Великого.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Како дивно людские судьбы сплетаются. Выходит, мы родичи?
В о л ы н с к и й. Не во гнев вам будь сказано, родичи, ваше высочество, и с вами, и с государыней тетенькой вашей.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Почему же во гнев? Мне, напротив, приятно.
Волынский уходит.
Выходит, Юля, и ты в мое родство войдешь.
Ю л и а н а. Все равно, ваше высочество, более любить вас, чем люблю, я и тогда не смогу. Об одном мечтаю – как доказать вам мою преданность. Ищу случая – и не нахожу!
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Может, еще найдешь. Не тужи. Да я тебе и без доказательств верю.
Проходит цесаревна Е л и с а в е т а П е т р о в н а, одетая с чрезвычайной пышностью. П а ж и несут ее шлейф.
А этой ведьмы боюсь еще больше, чем Бирона.
Ю л и а н а. Полно, мой ангел. Что она тебе может сделать?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Она – дочь Великого Петра. Тридцать лет по всему миру гром, что она – единственная законная престолонаследница. Если б не Биронова защита – давно бы ее танта в монастыре сгноила.
Ю л и а н а. Да, к Лисавете Петровне наш кровожадный злодей милостив.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Он хитрец, Юля. Он предвидит, что раньше либо позже она будет на престоле. Потому и стелет мягко, чтоб, упав, не разбиться.
4
Двор в Холмогорах, где находится в ссылке опальная Брауншвейгская фамилия. Строения и заборы, подобные крепостным стенам, сложены из бревен, тяжелых и черных, как судьба этого злосчастного семейства. Вместо портрета Анны Ивановны на сцене – портрет императрицы Елисаветы Петровны.
Из одного строения выходит принц А н т о н, окруженный детьми: мальчиками и девочками. Из другого строения выходит Ю л и а н а М е н г д е н.
Ю л и а н а. Ваша светлость, принц!
А н т о н. Фрейлейн Юлиана?
Ю л и а н а. Не желаете ли пряничка? (Достав из кармана, оделяет пряниками принца и детей.)
А н н а Л е о п о л ь д о в н а (в окошке). Похоже, Юля, что твои карманы не имеют дна.
Ю л и а н а. Я бы хотела, чтобы они не имели дна.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Нет, в самом деле, откуда ты берешь все эти лакомства, чтобы прикармливать моих детей и моего бедного мужа?
Ю л и а н а. Просто мой зольдатик Ямсков очень добрый и щедрый зольдатик. С пустыми руками никогда не приходит. Боюсь, что все свое мизерное жалованье он тратит на меня. Он, видишь ли, хочет, чтобы я хоть немножко потолстела. Он находит меня уж чересчур худой. Говорит, что мои кости колются.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. А знает он, что ты все отдаешь нам?
Ю л и а н а. Он меня об этом не спрашивал. И зачем ему знать?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. И никому не надо знать. А то еще взыщут с него, бедняги, что он через твое посредство помогает нам, несчастным.
Ю л и а н а. Что ты читаешь?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Историю Иова. Ему приходилось еще хуже: бог одного за другим отнимал у него детей.
Ю л и а н а. Слава богу, твои принцы и принцессы растут румяными и крепкими, как яблочки.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Да, но какая насмешка рока, что все они рождаются принцами и принцессами, и каждый последующий является престолонаследником на место предыдущего, и всю жизнь они обречены прожить в заточении и лишениях.
Ю л и а н а. Ты читаешь книгу Иова. Он не роптал.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. А мы разве ропщем? Никого нет безгласней и смиренней нас.
Ю л и а н а. Все так превратно в этом мире. Может быть, будут еще счастливые повороты.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Нет, я заметила: повороты от несчастья к счастью куда реже, чем повороты от счастья к несчастью. В сущности, я всегда ждала этого от нее. (Указывает на портрет.)
Ю л и а н а. А помнишь, как ты сама свергла и заточила Бирона?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Да! Славный вид он имел в ночной рубахе и ботфортах, когда гвардейцы среди ночи вытащили его из постели.
Ю л и а н а. Это был счастливый поворот, не так ли? Будут и другие!
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Но ты подумай: сколько людей, рискуя навлечь на себя Лизину немилость, написали мне сюда, в мое скорбное уединение! А от графа Линара – хоть бы слово привета.
Ю л и а н а. Я тебе говорила, что он просто павлин, петух, распушивший хвост и, кроме этого хвоста, ничего за душой не имеющий.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Ты всегда была так же умна, как и добра. Ты так верно предрекла мне историю с Линаром. Ведь видит бог, между нами не было даже самого невинного поцелуя. А какая кутерьма поднялась при одном предположении, что поцелуй может быть.
Ю л и а н а. Чтобы это предсказать, не надо было быть Кассандрой.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Ну, предреки же мне что-нибудь хорошее. Авось сбудется!
Ю л и а н а. Предрекаю тебе, что в ближайшее время ты получишь подарок.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Не пряник ли?
Ю л и а н а. Нет. Вот взгляни, какую ленточку мне принес вчера мой зольдатик. (Показывает ленточку.) Возьми и носи. Можно так, и можно так...
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Куда мне, зачем? Для кого? Отдай лучше Бине.
Ю л и а н а. Бине не следует наряжаться. Она и так привлекает чрезмерно много внимания.
Проходит Б и н а М е н г д е н. Навстречу ей солдат Я м с к о в.
Я м с к о в. Фрейлейн Бина! Ваше благородие!
Б и н а. Опять ты тут, зольдат. Я тебе сказала, что не желаю видеть твою мужицкую рожу.
Я м с к о в. А я, барышня, мужик и есть. Мне дворянскую рожу взять неоткуда.
Б и н а. Ну и пошел вон!
Я м с к о в. Чересчур вы, барышня, гордые. А я вам сахарцу купил.
Б и н а (бьет его по руке). Пошел и с сахарцем! Наглец!
Я м с к о в. Вот характер! Нет, ваша сестрица не в пример обходительней. И сахаром принимает, и другой мелочью. Даже кто хлебца горбушку принесет – и то отказа нет!
Б и н а. Вон, вон сию минуту! Еще об моей сестре он тут будет рассуждать!
Я м с к о в. Ой, барышня, оставьте ваш норов! А то на казенных харчах истаете вовсе, как свечка. А барышня ваша, Анна Леопольдовна, никак опять на сносях?
Б и н а. А тебе что? Ты куда суешь свое рыло?
Я м с к о в. Вот работают, так работают. И, главное дело, всё прынцев родят да прынцесс. А жрать нечего.
Б и н а. У тебя не просят.
Я м с к о в. А не грех бы и попросить по-хорошему. Я-то землю пашу, хлебушек ращу, у меня-то хлебушка завсегда запас есть. Мог бы и Леопольдовну вашу прохарчевать, и всех ее сродников.
Б и н а. Ну, уж это из рук вон! (Бьет его по голове.)
Я м с к о в (схватив ее за руки). Ну, барышня, это вам так не пройдет! Будет о буйстве вашем доложено, и наказание воспоследовать не замедлит.
Б и н а. А чем они могут меня наказать? Посадить в тюрьму? Так я и без того в тюрьме который год. И отнять у меня нечего. К плетям присудят? Так мне твоя рожа хуже плетей. Не боюсь я, зольдат, наказания ни людского, ни божьего. И вот тебе еще! (Бьет его.)
Ю л и а н а (выбегает из дома). Бина, сумасшедшая, перестань сейчас же! Ты хочешь, чтобы их положение еще тяжелей стало?
Я м с к о в. Вот я это самое им и говорю.
Б и н а. А ты, сестра, до того захлопоталась, чтоб им тяжесть облегчить, что на тебя уже смотреть тошно.
Ю л и а н а. Мне их жалко.
Б и н а. И мне жалко. Но я ради них на распятие не пойду.
Ю л и а н а. А я пошла.
Б и н а. И чего ради? Что она тебе сделала? Только гор золотых насулила, а на деле? Почему она тебя за Волынского не выдала, как обещала?
Ю л и а н а. Значит, воли божьей на то не было.
Б и н а. Я-то знаю, что ты на этот брак надеялась.
Ю л и а н а. А кто знает, быть может и лучше, что он не состоялся, брак этот. Господь – он ведь все к лучшему делает.
Б и н а (обводя жестом окна, в которых видны лица Анны Леопольдовны, принца Антона и детей). Да, оно и видно!
А н т р а к т.
5
Холостая попойка у Волынского. За столом В о л ы н с к и й, К у б а н е ц, Э й х л е р, ж и в о п и с е ц, ш у т Волынского и гости: Х р у щ е в, Е р о п к и н, М у с и н-П у ш к и н. Вино, карты. Поодаль незаконченное полотно, изображающее генеалогическое древо рода Волынских.
М у с и н-П у ш к и н (указывая на живописца). Артемий Петрович, а это что за новое лицо?
В о л ы н с к и й. Живописца нанял на службу.
М у с и н-П у ш к и н. Портрет чтоб написать? Изрядная затея.
В о л ы н с к и й. Впоследствии, может статься, и портрет. Пока что вот – пишет мое генеалогическое древо.
М у с и н-П у ш к и н. Тоже дельно. Задумал свой род увековечить? Кто же изображен под видом сего претолстого ствола?
В о л ы н с к и й. Ствол наш – великий князь московский Иоанн. А эта ветвь – его дочь, родная сестра Дмитрия Донского. А другое древо с ними побегами сплетается – это предок мой Волынец, по которому Волынскими зовемся.
М у с и н-П у ш к и н. Что-то много вижу здесь побегов царственных.
В о л ы н с к и й. Так оно и есть. Ты же знаешь: мы через Салтыковых...
М у с и н-П у ш к и н. Очень неглупая мысль – иметь под рукой такое вот древо. Настоящая цена человеку видна. А то в нашей жизни – кто тебе настоящую цену определит?
В о л ы н с к и й. Да уж. Ты делаешь, а другие себе присваивают твои дела. И ходишь как оплеванный. К примеру: у нас в кабинете министров кто что ни сделай – и скажут: граф Остерман сделал. Такова уж сила хитрости в этом человеке. Будто без него никто ничего и смекнуть не может.
Ж и в о п и с е ц (ревниво возвращаясь к своему полотну). Такому древу приличествует быть увенчану императорским гербом. Я говорил...
В о л ы н с к и й (отмахивается). Не введи мя во искушение...
Ж и в о п и с е ц. Ну, не императорским гербом – так короной хотя бы...
В о л ы н с к и й. И избави мя от лукавого...
Ж и в о п и с е ц. Маленькую, Артемий Петрович. Где-нибудь хоть в уголку махонькую коронку – просто как символ. И золотой узорчик кругом... Изрядно вся вещь украсится.
В о л ы н с к и й. Я те дам символ. Под "Слово и дело" хочешь подвести? Еропкин! Как там постройка ваша движется?
Е р о п к и н. Да почти уж готова. Осталось закончить один аппартамент.
В о л ы н с к и й. И всё, как преднамечено?
Е р о п к и н. Всё до капельки. Не отступили ни в чем.
В о л ы н с к и й. И будет к сроку?
Е р о п к и н. Стараемся. Вот, может, слоны задержат.
В о л ы н с к и й. Слоны?
Е р о п к и н. У входа же, помните, – ледяные слоны должны стоять, и у них изо рта меж клыками – пламя. Так вот со слонами, возможно, морока будет.
В о л ы н с к и й. Никакой мороки. Возьми слона, облей его с вечера водой – не далее чем к утру готов будет тебе слон ледяной.
Е р о п к и н. Это-то способ известный. С пламенем повозиться придется. А оду принес твой пиит?
В о л ы н с к и й. Принесет!
Хрущев. Чего-то у меня от этой затеи на сердце мутно.
В о л ы н с к и й. С чего бы? Повеселимся!
Хрущев. Князя Сергея жалко. Ославят его на всю Россию.
В о л ы н с к и й. Когда другой нет славы – хороша и такая.
Е р о п к и н. А проект писать далее будем?
В о л ы н с к и й. А как же? (Кубанцу.) Готовь для писания стол!
С л у г и вкатывают стол с чернильницами, перьями и бумагой.
Господа мои товарищи, прошу!
Хрущев, Еропкин, Мусин-Пушкин, Эйхлер и Кубанец вместе с Волынским пересаживаются от пиршественного стола к письменному.
Прошлый раз остановились на статье налоговой. (Эйхлеру.) Подготовил?
Э й х л е р. Так точно, Артемий Петрович!
В о л ы н с к и й. В этой же статье, господа мои товарищи, предлагаю крепко ударить по мздоимству!
К у б а н е ц. Батюшка, как по нем ударишь? Сколько стоит держава она стоит на мздоимстве. И сколько по нем ни ударяли, ничем его не сокрушишь!
В о л ы н с к и й. Ты еще куда с кувшинным рылом? (Эйхлеру.) Примеры подобрал?
Э й х л е р. Так точно. Примеров множество, как проклятые немцы в ничтожных даже чинах взятки гребут с православных!
В о л ы н с к и й. Давай сюда примеры! (Берут у Эйхлера бумаги.)
У такого же стола сидел Волынский, но это было полвека назад, когда он губернаторствовал в Астрахани. Длинной очередью к нему выстроились башкиры, калмыки и горцы, а впереди всех с кошелем – м у л л а в чалме, показывающей, что он сподобился побывать у гроба Пророка.
Собрал?
М у л л а. Собрал, бачка, как приказано. Куда сыпать?
В о л ы н с к и й. Сюда.
М у л л а (высыпает из кошеля золото на стол). Дрожим, бачка!
В о л ы н с к и й. Вы-то чего дрожите?
М у л л а. А как до царя дойдет, что мы один налог на него собираем, а другой – на тебя?
В о л ы н с к и й. Да это нешто налог? Это вы по своему желанию... любя меня... Ведь любите?
М у л л а. Любим, бачка!
В о л ы н с к и й. Дар любви. А ты – налог...
М у л л а. Мы так поняли, бачка, что налог. Потому что ты сказал: от каждого очага – по червонцу.
В о л ы н с к и й. Ежели все любят? Ведь все?
М у л л а. Все, бачка, все!
В о л ы н с к и й. Так ежели кого-нибудь обойти, хоть с одного очага не взять – он же обидится. Потому и сказал: с каждого очага! Чтоб никого не обидеть.
М у л л а. Никто и не обижен. Из-под подушек, из-под половиц вынимали с радостью – никто не обижен! А смотри!
Мулла показывает пальцем. И видит Волынский, что по ту сторону стола сидит царь П е т р I.
П е т р. Смотри, Артемка, смотри! Подойди-ка сюда! Ближе! (Бьет Волынского дубинкой.)
В о л ы н с к и й. Ваше величество, отец родной!
П е т р. Ведь все одно кончишь плохо. Лучше уж я тебя повешу посреди базара и через то в бедном этом народе добрую славу заслужу.
В о л ы н с к и й. Да стоит ли хлопот, ваше величество? Ну, изволишь меня вздернуть, потешишь инородцев. А назавтра придется на мое место другого губернатора. Думаешь – будет лучше? Лучше, ваше величество, никогда не бывает! Неправда сущая, будто человек красит место. Место красит человека, ваше величество! Обо мне хоть и ты знаешь, и они, что я червонцем довольствуюсь. А другой еще неведомо какие проделки и измены пустится учинять.
П е т р. Нет, повешу, повешу! Хапуга несносный, ненасытный! (Бьет.)
В о л ы н с к и й. Помилуй!
П е т р. Вспомнишь когда-нибудь, что я тебе предлагал – из своих рук повесить. Да поздно будет!
Продолжается разговор у стола с гостями.
В о л ы н с к и й (передавая бумаги, взятые у Эйхлера, Хрущеву). Господа мои товарищи, эти вот славные примеры на подходящих местах вставить в статью о налогах – и статья, почитаю, готова.
Х р у щ е в. Вставлю, затем сделаю общий огляд – готова или нет.
В о л ы н с к и й. Я без огляда разумею – готова. И перейдем к статье об устройстве армейском. Что делается! Давеча генерал Леонтьев ко мне прибегал: у сына, говорит, отбирают роту и отдают, – кому б вы думали?
М у с и н-П у ш к и н. Известно, кому-нибудь из немцев; не русскому!
В о л ы н с к и й. Точно! Бироновой жены племяннику!
Х р у щ е в. А по армии кто приготовит материал?
В о л ы н с к и й. Эйхлер! Скажешь кабинет-секретарям!
Э й х л е р. Слушаю.
В о л ы н с к и й. Какую книгу кабинет-секретари мне раздобыли! Мы с Кубанцем давеча до полночи читали. Куда Макиавеллю с его рассуждениями!
Е р о п к и н. Из истории что-либо?
В о л ы н с к и й. История царицы Клеопатры и императрицы Мессалины, баб развратнейших, написана Юстом Липсием. Да так написана – читаешь и мстится, что в нынешнее время все происходит. Инда жутко становится: как терпит всевышний, чтоб у этаких распутниц венец на голове держался.
Х р у щ е в. Поговаривают, Артемий Петрович, будто за нами с тобой присмотр есть.
В о л ы н с к и й. Кто поговаривает?
Х р у щ е в. Да челядь. Мол, интересуются, чего ради мы к тебе по вечерам ходим.
В о л ы н с к и й. Того быть не может. Сходимся мы для дела доброго, государству на пользу, а не во вред. Среди челяди моей наушников нет, народ совестливый. А главное – сужу по людскому обхождению со мной при Дворе и помимо Двора. По утрам просыпаюсь – приемная, верите ли, как улей пчелиный, гудит, всякому человеку я нужен. А государыня со мной пребывает неизменно милостивой. Так что ничего не опасайтесь, господа мои товарищи!
Х р у щ е в. Ну хорошо; кончим мы проект – и далее?
В о л ы н с к и й. Далее – направим проект ее величеству.
М у с и н-П у ш к и н. Как? Ей самой?
В о л ы н с к и й. Не Бирону же!
М у с и н-П у ш к и н. Не боязно тебе?
В о л ы н с к и й. Чего мне бояться? Меня сам Петр Великий хотел посреди базара повесить – и то не повесил!
6
Невская першпектива. Под фонарем встречаются Т р е д ь я к о в с к и й и К а н т е м и р.
Т р е д ь я к о в с к и й. Антиоху Дмитричу почтение.
К а н т е м и р. Здоров, брат. Куда бежишь, об чем хлопочешь?
Т р е д ь я к о в с к и й. Жизнь наша хлопотная. Чего-чего, а хлопот предостаточно, Антиох Дмитрич. Вот сейчас, слышали – князя Сергея Голицына женят на дурке-калмычке Бужениновой.
К а н т е м и р. А тебе что? Не тебя женят.
Т р е д ь я к о в с к и й. Так ведь еще раз унижение российского дворянства.
К а н т е м и р. А тебе что? Ты дворянин, что ли?
Т р е д ь я к о в с к и й. И поселяют их, вообразите, в ледяном дворце.
К а н т е м и р. Что ты говоришь!
Т р е д ь я к о в с к и й. Истинно говорю. Дворец ледяной, постеля ледяная, ночные колпаки ледяные.
К а н т е м и р. Не слишком пылкая будет брачная жизнь.
Т р е д ь я к о в с к и й. А я на эту дикость пиши оду.
К а н т е м и р. А не пиши.
Т р е д ь я к о в с к и й. Вам легко, Антиох Дмитрич, говорить. При вашем вельможном положении и титуле. И получивши только что четыре тысячи крепостных душ...
К а н т е м и р. Ну, какое там вельможное. Тоже, знаешь... А четыре тысячи нешто на меня одного: с братом и двумя сестрами велено поделиться. Экая шуба на тебе славная. Никак на медведях?
Т р е д ь я к о в с к и й. Артемий Петрович Волынский пожаловал со своего плеча.
К а н т е м и р. Значит, дела твои в гору пошли? Рад за тебя.
Т р е д ь я к о в с к и й. Спасибо на добром слове.
К а н т е м и р. А оду сочинил уже?
Т р е д ь я к о в с к и й. Увы мне, лишь первые строчки придумал.
К а н т е м и р. Ну что ж. Уже нечто. Иной раз все дело в самой первой строчке: пока ее, окаянную, придумаешь – с места не двинешься. И какая же первая строчка?
Т р е д ь я к о в с к и й. Так думаю начать: "Здравствуйте, женившись, дурак и дура". Здравствуйте – надо понимать: будьте здоровы и благополучны, а не в виде простого приветствия.
К а н т е м и р. А дальше как?
Т р е д ь я к о в с к и й.
Здравствуйте, женившись, дурак и дура,
Еще бабина дочка, тота и фигура!
Теперь-то прямо время вам повеселиться,
Теперь-то всячески поезжанам должно беситься.
Ну, каково?
К а н т е м и р. Да что, брат? Худо. Неуклюже, коряво.
