Текст книги "Собрание сочинений (Том 4)"
Автор книги: Вера Панова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)
Е л ь н и к о в. Запутался я, Родион...
Р о д и о н. Да. И ее запутал. Не запутывай еще больше; оставь ее так, как есть... Жалко ее. Мне всех баб вообще жалко, которые мыкаются в жизни вздорно. Я и ее жалею, вот ее, ее... (Указывает на Заиньку.) Черт ее душу разберет, чего ей надо, чего она шатается от мужика к мужику... Я, вот, к одной прибился, к студенточке пустяковой, на медвежонка похожей, с тех пор никого мне не надо, хочешь – верь, хочешь – нет... (Заиньке.) Ты что смотришь так?
З а и н ь к а. Смотрю...
Р о д и о н. Изучаешь?
З а и н ь к а. Изучаю...
Р о д и о н. Сравниваешь?
З а и н ь к а. Сравниваю...
Р о д и о н. Саша, ухожу. Будь здоров, не поминай лихом, не приходи в отчаяние. Что, брат, делать, я вот тоже, например, не тем занимаюсь... Я ведь просился в свое время в летчики – не приняли! Не с твоим, говорят, ростом и весом летать; ходи по земле. А я, понимаешь, с детства видел себя в воздухе!! Хожу, ничего. Сперва страдал, потом привык. Дай тебе бог, как говорится, Саша... (Заиньке.) Я тебя подожду на улице.
З а и н ь к а. Хорошо.
Р о д и о н. Не забудь, пожалуйста, мне еще на вокзал.
З а и н ь к а. Я недолго. (Родион уходит.) Сядь около меня. Не хочешь? Все равно... Ты веришь, что мне все равно?
Е л ь н и к о в. Не знаю.
З а и н ь к а. Ты похудел, постарел... Ты стал еще красивее! Он грубый и плоский, как булыжник, правда?
Е л ь н и к о в. Нет.
З а и н ь к а. Все-таки я, вероятно, останусь с ним.
Е л ь н и к о в. Это очень хорошо.
З а и н ь к а. Тебе нравится?
Е л ь н и к о в. Я считаю, что для тебя это самое надежное убежище.
З а и н ь к а. Все мы хлебнули славы. А его слава – самая простая и самая прочная.
Е л ь н и к о в. Я не о том. Сердце у него – самое простое и прочное.
З а и н ь к а. Ты уже привык ходить по земле?
Е л ь н и к о в. Нет. Я никогда не привыкну.
З а и н ь к а. Он говорит – можно привыкнуть.
Е л ь н и к о в. Можно. Можно! Но я никогда не буду ходить по земле.
З а и н ь к а. Будешь летать?
Е л ь н и к о в. Буду летать.
З а и н ь к а. С подбитым крылом?
Е л ь н и к о в. Крамин летает.
З а и н ь к а. То – Крамин!..
Е л ь н и к о в. А это – Ельников.
З а и н ь к а. Как же ты будешь летать, мой чудесный?
Е л ь н и к о в. Не все ли тебе равно.
З а и н ь к а. Не скажешь?
Е л ь н и к о в. Нет.
Молчание.
З а и н ь к а. А мне говорили, что ты учишь детей в школе.
Е л ь н и к о в. Совершенно верно, учу.
З а и н ь к а. Ты учишь детей в школе.
Е л ь н и к о в. Да. Это очень приятно – летать и учить детей.
З а и н ь к а. Может быть... может быть... Ты гораздо, гораздо красивее стал!
Е л ь н и к о в. Очень рад.
Молчание.
З а и н ь к а. Почему я так бессильна? Почему я не могу сказать: возьмите мой голос, только оставьте ему его руки... руки мастера, руки творца... Как я молилась, когда узнала... Я не могла ответить на твое письмо, я могла только молиться... Я стала молиться с тех пор, можешь себе это представить?.. Эта дверь – на балкон?
Е л ь н и к о в. Да, на балкон.
З а и н ь к а. Балкон – на улицу?
Е л ь н и к о в. Да.
З а и н ь к а. Саша, хочешь, я выйду на балкон и брошу ему записку, чтобы он уходил? Саша... (Целует руки Ельникова.) Боже мой, боже мой...
Е л ь н и к о в. Я был на войне. Она меня научила понимать простые вещи: смерть – небо – хлеб – любовь... Я вот этого всего не понимаю больше. Извини.
З а и н ь к а (встает, тихо). Прости, что я цела и здорова, прости, что мой голос со мной! (Целует Ельникова. Входит Зина.) Прощай! (Уходит. Молчание.)
Е л ь н и к о в. Девочка моя...
З и н а. Ничего не говорите. Ничего я не видела, ничего не спрашиваю, ничего знать не знаю... Сяду с вами рядышком. И положу вашу голову вот так... Усните! Вам музыка приснится, чудесная-чудесная, ни на что не похожая, – ваша. Ее будут играть, и вы будете слушать и радоваться-радоваться. Спокойно-спокойно усните. Я буду с вами. Ни к кому не отпущу, никому не отдам вечно, милый мой, богатство мое, счастье мое...
З а н а в е с.
1945
ПРОВОДЫ БЕЛЫХ НОЧЕЙ
______________________________
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Н и н к а.
Ж а н н а.
Т а м а р а.
К и р а.
З и н а.
К о с т я.
В и к т о р.
В а л е р и к.
Г е р м а н.
Р э м.
М а х р о в ы й.
Б е с с л о в е с н ы й с п у т н и к М а х р о в о г о.
М а т ь В а л е р и к а.
С л е д о в а т е л ь.
П р о д а в щ и ц а ц в е т о в.
П р о д а в е ц ш а р о в.
О ф и ц и а н т к а.
Молодежь в парке, прохожие на улице, люди,
пришедшие с обыском, люди в поезде.
1
Луч прожектора бродит по залу, нащупывает, ищет... Высоко под крышей какого-то ленинградского дома он высветил простенькую комнату.
В комнате девушка Н и н к а. Она собирается в путь. Укладывает в рюкзак последние мелочи – мыльницу, книгу. Чемодан уже уложен и стянут ремнем.
Лампа горит неярко. Белая ночь смотрит в окно поверх крыш с антеннами и трубами. Нинка закончила сборы, прилегла на оттоманку. Усталая, потянулась, свернулась клубочком и уснула вмиг. Уснула так крепко, что ее не может разбудить телефон, заливающийся за дверью.
Кто-то стучит в дверь: "Нинка!" Спит Нинка. Стучат и зовут громче: "Нинка!" Это как зов судьбы. Но не слышит Нинка. Стучат изо всех сил: "Нинка!! К телефону!!!"
Нинка проснулась. Вскочила, выбежала за дверь, где на стене телефон.
Н и н к а. Я слушаю. – А кто это? – Кто? – Ой! Да не может быть! Жанночка! Здравствуй, Жанночка! Наконец-то появилась! Жива-здорова? А мы думаем, думаем – где ты есть, почему исчезла, никому даже не сказала... Ой, ну надо же, чтоб именно сегодня ты позвонила! Вот совпадение! – Потому что я уезжаю. – Утром. – Да вот ночь пройдет, и уеду. – Нет, не в дом отдыха, нет, не по туристской путевке, нет, не в отпуск... – Ой, даже не знаю, Жанночка, на сколько. Надолго! Может быть – навсегда, неизвестно. (Напевает.) "Прощай, дорогая, вернусь ли, не знаю..." – Никакая не шутка, правда. – Далеко, в город Рудный. – Руд-ный. Не слышала? А его еще строят, этот город. При Соколовско-Сарбайском комбинате. – Как тебе объяснить? Это почти на границе Казахской ССР и Зауралья. Тургайская степь. Да, Жанночка, такие дела. Поезд отходит (смотрит на часы) через десять часов. К половине восьмого собираемся на Московском вокзале. Целым эшелоном едем, всё комсомольцы. Организации будут провожать, с музыкой, торжественно... Но ты расскажи о себе.
Из будки телефона-автомата отвечает Ж а н н а: стильно одетая девушка со слегка отвислой губой, многозначительная, без юмора. Иногда она теряет свою многозначительность и вескость и становится простушкой, сбитой с толку неудачными жизненными обстоятельствами.
Ж а н н а. Обо мне по телефону не расскажешь.
Н и н к а. Где ты пропадала?
Ж а н н а. Это целая эпопея.
Н и н к а. Сумасшедшая. Взяла и исчезла, надо же.
Ж а н н а. Я хотела выиграть сто тысяч по трамвайному билету.
Н и н к а. Что ты говоришь, я не поняла.
Ж а н н а. Неважно. В общем, не выиграла. А заплатила за билет дорого. Того и не стоит билет, что я за него заплатила.
Н и н к а. Жанка, бедная, я чувствую, с тобой нехорошее что-то случилось!
Ж а н н а. В общем, конечно, хорошего мало.
Н и н к а. Приходи ко мне! Ты далеко?
Ж а н н а. Порядочно.
Н и н к а. Все равно приходи. Сейчас же! Садись на что-нибудь и приезжай.
Ж а н н а. Не могу, Ниночка.
Н и н к а. Я одна, Кости дома нет, славненько поговорим с тобой...
Ж а н н а. Нинка, знаешь что? Пойдем на бал.
Н и н к а. Куда?
Ж а н н а. На бал, в Це-пе-ка-о. Ты что, на афиши не смотришь? Сегодня проводы белых ночей.
Н и н к а. Ах, верно, проводы белых ночей.
Ж а н н а. Пошли!
Н и н к а. Ну что ты, Жанночка.
Ж а н н а. Почему?
Н и н к а. Я же утром уезжаю.
Ж а н н а. До утра еще далеко.
Н и н к а. Платья упакованы...
Ж а н н а. Что, трудно распаковать?
Н и н к а. Смялись в чемодане...
Ж а н н а. Трудно прогладить?
Н и н к а. Да ну тебя, Жанна. Я эти дни замоталась.
Ж а н н а. А если друг тебя просит?
Н и н к а. Ну не хочется мне.
Ж а н н а. Нинка, в минуту жизни трудную – протяни руку. Не поленись ради человека прогладить платье.
Н и н к а. Как ты ставишь вопрос.
Ж а н н а. Отнесись чутко.
Н и н к а. Неужели так важно, чтобы я пошла?
Ж а н н а. Исключительно.
Н и н к а. Пришла бы ко мне, поговорили бы... Ты кого-то хочешь увидеть в Це-пе-ка-о?
Ж а н н а. Всё при встрече.
Н и н к а. Тебе необходимо?
Ж а н н а. Последний акт чудовищной драмы.
Н и н к а. Жанка, ты ужасная.
Ж а н н а. Я буду ждать на остановке двенадцатого номера.
Н и н к а. Ужас, ужас. Ты пойми, я все-все в Ленинграде покончила. Целый список был разных дел – все до одного покончила. Сижу на чемоданах.
Ж а н н а. Смешно. Как будто я тебя на какую-нибудь скуку тащу. Исключительный бал. Подумаешь, веселье – десять часов сидеть на чемоданах. В Рудном есть белые ночи?
Н и н к а. Я не знаю...
Ж а н н а. Наверно, нет.
Н и н к а. Возможно, нет.
Ж а н н а. Вот видишь.
Н и н к а. Ну, что-нибудь другое там есть, чего нет у нас.
Ж а н н а. Но не белые ночи и не проводы белых ночей. Слушай, мне пришло в голову – если у тебя, может быть, нет подходящего платья, я с удовольствием...
Н и н к а. У меня есть очень даже подходящее платье, я к Первому маю сшила, ты не видела... Ладно, уговорила. Ладно, сейчас одеваюсь и еду.
Ж а н н а. Молодчина. Ты всегда была настоящий человек. Последняя остановка двенадцатого, на кольце.
Она выходит из телефонной будки. Парами, стайками, толпами спешит молодежь к мосту, ведущему с Крестовского острова в Центральный парк культуры и отдыха.
Музыка доносится из парка. Фонари не горят, все налито прозрачным обесцвечивающим светом белой ночи.
У моста п о ж и л о й ч е л о в е к продает воздушные шары.
П р о д а в е ц ш а р о в. Покупайте, ребята, покупайте! Купите, девочки, по шарику, будете еще симпатичней!
У себя в комнате Нинка переоделась для бала. Стоит раскрытый чемодан. На гладильной доске утюг.
Н и н к а (смотрится в зеркало, веселая, сна уже ни в одном глазу). Ничего себе? Ничего себе!
Уже готова уйти, но входит Костя, ее брат. Он двумя годами старше Нинки. В его фигуре, в манере держаться – уверенность и основательность. Он нагружен покупками.
К о с т я (ставит авоську на стул). Разгружай! Это на дорогу.
Н и н к а. Косточка, да ты что?
К о с т я. Тут уже что-то потекло. Надо уложить получше. Дай какую-нибудь баночку. Ничего страшного, это мед.
Н и н к а (помогает ему). С ума сойти! Ты соображаешь?!
К о с т я. Перехватил, думаешь?
Н и н к а. Я за всю жизнь столько не съем.
К о с т я. Ребята помогут. Ехать долго. Колбасу тоже надо завернуть как следует. А это ешь сейчас. (Достает коробочку.)
Н и н к а. Эклер!.. Ой, Косточка, вспомнил, что я обожаю больше всего на свете!
К о с т я. Ешь.
Н и н к а (ест). Свежий какой! Я тебе сварила борщ, целую кастрюлю, у Катерины Ивановны в холодильнике. Все-таки хоть первые дни – придешь домой, поешь домашнего. Катерина Ивановна будет пускать тебя в свой холодильник, я договорилась.
К о с т я. Да, перед заводом выставили портреты. Тех, кто едет.
Н и н к а. И мой?
К о с т я. Твой лучше всех получился. Прямо – живая. А ты чего нарядилась, идешь куда?
Н и н к а. На бал. Проводы белых ночей.
К о с т я. А стоит на ночь глядя, перед самым отъездом – на бал?
Н и н к а. Балы, Косточка, всегда бывают на ночь глядя, днем не бывают. А портреты выставлены на проспекте или в сквере?
К о с т я. Ну да, еще на проспекте захотела. В сквере, около клумбы с этими большими цветами, как их?
Н и н к а. Пионы.
К о с т я. С кем ты идешь?
Н и н к а. С Жанной. Помнишь Жанну, на втором конвейере работала?
К о с т я. Зачем тебе эта Жанна?
Н и н к а. Разве она плохая? Жанна хорошая девочка.
К о с т я. Пустоголовая, по-моему.
Н и н к а. Ну, разве? Косточка, я ключ беру, так что ты ложись, спи себе.
К о с т я. И тебе бы выспаться перед дорогой.
Н и н к а. Я в дороге высплюсь. Заберусь на верхнюю полку и ка-ак высплюсь! А проснусь – подумай – уже кто его знает где! Совсем другие места за окошком! Паровоз гудит, ребята песни поют...
К о с т я. Молодец ты, Нинка.
Н и н к а. Тебе приятно было, когда ты увидел мой портрет? Около клумбы с пионами. Около клумбы с белыми пионами.
К о с т я. Ладно, хватит задаваться. Ладно, потанцуй беги.
Н и н к а. Ну пока, Косточка!
Она сбегает по маршам высокой лестницы. Ей навстречу взлетают огни фейерверка. В белой ночи они неярки, жемчужны. Бледные их отражения рассыпаются в прудах Центрального парка культуры и отдыха.
Музыка. По аллеям парка гуляет молодежь. Появляются и уходят танцующие пары.
В ларьке ж е н щ и н а продает цветы. Проходит продавец шаров.
Три молодых человека – В и к т о р, В а л е р и к и Г е р м а н купили себе по шару и, поигрывая ими, сидят на скамейке.
В и к т о р. Что привлекательно? Привлекательна легкость, с которой к этому относятся. Мудрая, человечная легкость. Легкость призыва, легкость расставанья. Люди дали друг другу красивые минуты...
В а л е р и к. И никто по этому поводу не поднимает шума.
В и к т о р. И расстаются благодарные.
Г е р м а н (он слегка заикается). К-кому благодарные?
В и к т о р. Друг другу, конечно.
В а л е р и к. И судьбе, которая о них позаботилась.
Г е р м а н. А!
В и к т о р. Ни малейшего ханжества. Школьница, совсем девчонка, с портфельчиком идет, а губы и ресницы накрашены.
Г е р м а н. З-зачем?
В и к т о р. Что зачем?
Г е р м а н. Зачем она накрасилась, школьница?
В а л е р и к. Ну, у них так принято. Не притворяйся, Герман.
Г е р м а н. Я не притворяюсь. Я правда подумал: з-зачем?
В а л е р и к. Вообще-то – приятней свежее личико, ничем не испачканное.
В и к т о р. Зависит от общего стиля. Знаешь, какой бывает грим – с ног сшибает.
В а л е р и к. У нас не умеют.
В и к т о р. Но где еще непринужденней – это в Париже. По улице идут обнявшись.
Г е р м а н. И у нас. Я часто вижу – идут обнявшись. Честное слово.
В и к т о р. Прощаются – целуются.
Г е р м а н. И это видел. Честное слово.
В а л е р и к. Но у нас это вызывает косые взгляды, когда целуются на улице.
Г е р м а н. Почем ты знаешь, м-может, и там вызывает чьи-нибудь косые взгляды.
В и к т о р. Вот ослиный скептицизм, что ни расскажешь – он все подвергает сомнению.
Г е р м а н. Нет, п-почему же. Я просто хочу в каждом случае разобраться как следует. Продолжай, Виктор, пожалуйста. Мне очень нравится, как ты к-компетентно рисуешь развернутую картину европейских нравов.
Р э м (подходит). Кто рисует развернутую картину европейских нравов? Здравствуйте, ребята.
Г е р м а н. Здравствуй, Рэм. Вот он рисует.
Р э м (подсаживается). Ты ходок по европейским нравам, Витя?
Г е р м а н. Да, он ходок. Он был в Европе в общей сложности почти месяц.
В и к т о р. Рэм, где твой шар?
Р э м. Я тоже, возможно, скоро поеду за границу. У нас предвидится целая серия научных командировок, и так как я в нашем институте не из последних...
В и к т о р. Рэм, купи шар.
Р э м. Хотелось бы в Англию. Там по нашей части интереснейшие...
В и к т о р. Рэм, купи шар.
Р э м. Это что, обязательно?
В и к т о р. Если хочешь с нами сидеть – обязательно.
Г е р м а н. Так задумано. Видишь, мне тоже велели купить. Видишь, мы так выглядим гораздо п-привлекательней.
В и к т о р. Тебе что, рубля жалко?
Р э м. Господи, Витя, пожалуйста, если это нужно для твоего самочувствия...
В и к т о р. Жизнь, друзья, надо украшать.
В а л е р и к. По возможности, чем бог послал.
Рэм покупает шар и возвращается.
В и к т о р. Жизнь надо разнообразить. Не пренебрегая в том числе и малостями. По всей жизни расставить вехи: большие вехи, маленькие вешки... чтоб было что вспоминать. Что я видел? Ну, что я видел? А ты что видел? А ты?.. А отгрохали уже по четверть века.
В а л е р и к. Ну, почему ты так уж...
Р э м. Лично я надеюсь повидать еще порядочно.
В а л е р и к. Я тоже.
В и к т о р. Страшное дело, как подумаешь... Вот, вчера хоронили Елену Артемьевну...
Р э м. Кто такая Елена Артемьевна?
В и к т о р. Это была когда-то у нас с Германом классная воспитательница, она же преподавала математику. Вчера похоронили – с венками, речами...
Г е р м а н. Ты был на похоронах?
В и к т о р. Представь.
Г е р м а н. П-почему я тебя не видел?
В и к т о р. Я спрятался за чьим-то памятником. Не переношу похорон, брр!
В а л е р и к. Я тоже, абсолютно. Не понимаю, зачем люди ходят на похороны.
В и к т о р. Черт его знает, вдруг взял и пошел. Она в нашем доме жила. Вдруг вспомнилось, как я приходил в школу... таким умытым, старательным мальчишкой. И она всегда была уже там. Бежит из учительской со своим портфелем... Худенькая, не старая еще... Всех наизусть знала кто что собой представляет... А как она сердилась, если мы не понимали, помнишь, Герман? Учила нас, обормотов, учила...
Р э м (вежливо удивляясь). Вот уж от кого не ожидал таких чувствований, это от Вити.
В и к т о р. Что, друзья, ужасно. Нет, вы скажите: так жить, как она жила, – ведь ничего, кроме хорошего, не сделал человек, – и все равно, пожалуйте...
Г е р м а н. А ты что п-предлагаешь?
Р э м. Ты хочешь для праведных высшей награды – чтобы они жили вечно?
В и к т о р. Над чем иронизируете? Элементарное свинство: безразлично – праведник ты или скотина...
Р э м. Награду, какая нам причитается, мы только до тех пор получаем, пока нам не скажут "пожалуйте".
В а л е р и к. Или не получаем.
Р э м. Бывает и так.
В а л е р и к. Сплошь и рядом.
Р э м. Что поделаешь, – поскольку мир устроен еще не совершенно...
В и к т о р. А тогда, если вдуматься, – какого черта?.. Раз все равно скажут "пожалуйте".
В а л е р и к. Именно, какого черта ты завел эту пластинку? Ты считаешь – ты этой проблематикой украшаешь жизнь?
Г е р м а н. Это он п-подводит базу под свою теорию украшения жизни. Не мешай ему.
В а л е р и к. Можно подумать – что-нибудь изменится, если мы начнем эти вопросы обсуждать. Глупо, как не знаю что.
Р э м. В самом деле, ребята, замяли. Темочка, прямо сказать, старомодная и бесплодная.
В а л е р и к. Я и говорю. Какой смысл трепаться о вещах, которые от нас не зависят?
Р э м. Ты где сейчас, Валерик?
В а л е р и к. То есть как – где? Здесь.
Р э м. В отпуску или в командировке?
В а л е р и к. Почему? Я живу в Ленинграде постоянно.
Р э м. Я слышал – ты уехал по распределению на Сахалин.
В а л е р и к. Я был на Сахалине.
Р э м. А теперь?
В а л е р и к. Вот, в Ленинграде.
Р э м. Я в смысле работы.
В а л е р и к. Видимо, буду работать в редакции "Смены".
Рзм. Ты отделение журналистики окончил?
В а л е р и к. Журналистики.
Р э м. Интересная профессия.
В а л е р и к. Не особенно. Что, собственно, интересного? Гонять за материалом? В университете я не думал, что это так однообразно. На практике не очень загружали – не успел заметить, какая все это, в сущности, серятина.
Р э м. Работа есть работа, я тебе скажу. Элемент повторности, единообразия есть везде. Триста рабочих дней в году: как они могут капитально друг от друга отличаться, что ни возьми – редакцию, или лабораторию, или завод? У нас то же самое. Разница в точке зрения. Мне, наоборот, нравится, что когда я утром иду в лабораторию – я твердо знаю, что я там найду и где что стоит. Я взыскиваю с лаборантов, если что-нибудь окажется не на месте. Уверяю тебя, в том, что ты называешь серятиной, есть своя прелесть. Прелесть положительности. Прелесть прочности бытия, я бы сказал.
Г е р м а н. Я люблю устойчивость вещей. В п-прошлом году наш дом присоединили к теплоцентрали. Как я огорчился! Я понимаю, что так дешевле, удобней, чище, все что хотите. Но я привык, чтобы дрова трещали в печке.
Р э м. Это было мило. Но экономически невыгодно. И пожаров было больше.
Г е р м а н. Но это было мило, ты с-согласен. Не люблю, когда уходит милота.
В и к т о р. Какая может быть милота, когда в мире существует водородная бомба и так далее.
Г е р м а н. Нет, Виктор. Все равно может быть милота. Вот я сюда пришел – п-почему я пришел? Потому что это мило, проводы белых ночей. Милая чья-то выдумка. Милая ленинградская традиция. Да здравствуют милые человеческие традиции, п-плюющие на водородную бомбу.
Р э м. Да, если бы так просто было на все наплевать...
В а л е р и к. А не потанцевать ли нам? А? Не потанцевать ли, говорю? Вон, кажется, ничего девочки.
Г е р м а н. Вот з-завидная неугомонность, честное слово.
В а л е р и к. Пошли, а? Виктор, пошли? Чур, мне беленькая.
В и к т о р. А ну их, беленьких, черненьких.
Г е р м а н. Виктор делает вид, что у него беленькие и черненькие уже сидят в п-печенках.
Р э м. Как ты терпишь, Витя, этого разоблачителя?
В и к т о р. А пусть разоблачает на здоровье. Мы к разоблачениям привычные.
В а л е р и к. Ну обратите же внимание: сколько девочек жаждет с нами танцевать. Ведь как готовились. Стояли в очереди на завивку. Мечтали с нами познакомиться. Мечтали нас полюбить.
Р э м. Ты поэт, Валерик, оказывается.
Г е р м а н. Да, бывают минуты, когда он п-поэт.
В а л е р и к. Не будьте снобами. Надо входить в положение. Крутятся друг с другом, бедные мотыльки. Сердчишки замирают – неужели не будет ничего? Ночь пройдет, и ничего? Неужели зря стояла в очереди на завивку? А мы сидим не при деле, просто негуманно.
Р э м. Браво, Валерик!.. Я прощаюсь, ребята. Мы приехали компанией, я вас увидел – отстал от своих. Меня ждут в ресторанчике. До свиданья. Всех благ. (Пожимает руки и уходит.)
В а л е р и к. Ну – а я нырнул в эту стихию! Пока! (Подхватывает одну из двух чинно топтавшихся в паре девушек и удаляется с нею, танцуя.)
В и к т о р (вслед лениво). Желаю успеха!
Д е в у ш к а, о с т а в л е н н а я п о д р у г о й (кричит вслед). Оля! Я тебя тут подожду на лавочке!
Она садится на свободный конец скамьи, поглядывая на Виктора и Германа. Но тем надоело сидеть, и это знакомство не входит в их планы. Они встают и уходят. Огорченная девушка достает из сумочки пудреницу и пудрит нос.
П р о д а в щ и ц а ц в е т о в (продавцу шаров). Ваш товар идет хорошо. Которую связку начали?
П р о д а в е ц ш а р о в. Уже пятую. Народ любит шары.
П р о д а в щ и ц а ц в е т о в. Вот, понимаете, а цветы неважно идут. На Невском идут хорошо, а здесь неважно. Нет того воспитания, чтоб девушке букетик подарить. Ведь вот пион, либо гвоздичка, они ведь больше, я думаю, украшают женщину, чем эти цацки на ушах.
П р о д а в е ц ш а р о в. Видите, они шарик напетляют на пуговицу, или на браслетку, у них руки слободны, и танцуют. А букет, куда его? При танцах руки заняты.
П р о д а в щ и ц а ц в е т о в. В цветке зато поэзия. Цветок зато природой пахнет, не то что ваш шар.
П р о д а в е ц ш а р о в (проходящей паре). Шарик для барышни, товарищ лейтенант.
П р о д а в щ и ц а ц в е т о в (потрясая букетом). Товарищ лейтенант, букетик возьмите, свежий букет, замечательный букет!
Лейтенант покупает шар. Пара проходит. Входят Н и н к а и Ж а н н а.
Н и н к а. Вот свободная скамеечка. Посидим немножко. Ты уверена, что он здесь?
Ж а н н а. Мне сказали, он определенно собирается быть здесь.
Н и н к а. Ну посидим. Не обязательно мы с ним встретимся, если будем бегать по всему парку. Вдруг он как раз по этой аллее пройдет. (Садятся.) Рассказывай, Жанночка, дальше. И ты, значит, за ним поехала?
Ж а н н а. Я за ним поехала.
Н и н к а. Как же ты поехала?
Ж а н н а. Очень просто. Села в поезд и поехала.
Н и н к а. Он тебе говорил, приглашал тебя?
Ж а н н а. Жить без него не могу. (Заплакала.)
Н и н к а. Где это Красная Поляна?
Ж а н н а. На Кавказе. Жутко красиво.
Н и н к а. И, наверное, жутко дорого стоило?
Ж а н н а (сморкается). Не говори. Одна дорога сколько.
Н и н к а. Как же тебе хватило?
Ж а н н а. Когда я увольнялась, мне отпускные дали, раз. Потом – у меня на пальто куплено было, такое, знаешь, вроде букле, – отнесла в скупочный.
Н и н к а. Жанка ты, Жанка.
Ж а н н а. Конечно, не хватило, где там хватить. Обратно ехала – даже на хлеб не было, в вагоне студенты какие-то кормили. Да и там... почти что на одном хлебе, последнее время черешни иногда покупала, черешня недорогая была (сморкается), два рубля кило.
Н и н к а. И сколько ты там пробыла?
Ж а н н а. Почти полтора месяца, пока шли съемки.
Н и н к а. Он артист?
Ж а н н а. Еще нет. Еще он учится на артиста. Но уже несколько раз снимался в кино. Жутко талантливый.
Н и н к а. Как фамилия?
Ж а н н а. Фамилия ничего не скажет. Он пока еще не в самых ведущих ролях снимается.
Н и н к а. Жанночка, сумасшедшая. И что теперь?
Ж а н н а. Почем я знаю?
Н и н к а. На завод не вернулась.
Ж а н н а. Я бы вернулась. Так мое место занято, а в разнорабочие спасибо. Сейчас знаешь как трудно устроиться на хороший завод. С десятиклассным образованием поприходили... Я пока приткнулась на одну тут фабричку, панамки шить.
Н и н к а. Что шить?
Ж а н н а. Ну, эти шапочки. Дети носят и старые бабки. Мы их шьем кошмарное количество. Фабрика там, три окна на улицу... Одна я молодая, а то всё старухи. Про поликлинику разговаривают, про болезни. У кого почки, у кого что. Что ни наденешь, всё обсуждают, все им не нравится.
Н и н к а. Что-то надо придумать. Чего ради тебе там сидеть? После такого коллектива, как наш! Ты зря боишься в разнорабочие. При нашей технике – ничего страшного. Даже маникюр не испортишь: рукавицы.
Ж а н н а. Не много наработаешь в рукавицах.
Н и н к а. Ну и попортишь руки – беда небольшая. Зато свой завод. Поработаешь разнорабочей, потом что-нибудь подвернется более подходящее. Досада, что позвонила ты, когда мне уезжать, я уже ничего не смогу сделать.
Ж а н н а. Что ты вообще могла?
Н и н к а. Я бы пошла в комитет комсомола.
Ж а н н а. Я не комсомолка.
Н и н к а. Неважно. Я бы объяснила... Слушай! Ты зайди к Косте.
Ж а н н а. Он ко мне относится не особенно.
Н и н к а. Ничего не значит. Костя не тот человек, чтобы из-за личного отношения не помочь товарищу. Я ему скажу. Непременно придешь к нему, слышишь? Вернешься, успокоишься, и будет эта твоя Красная Поляна как сон. И все заживет понемножку.
Ж а н н а. Ты понимаешь: я из больницы записку послала – хоть бы две строчки ответил... Я, честное слово, Нинка, не жадная; но хоть бы яблочко, шоколадку, – просто как внимание. Все, ну все в палате записки получали, передачи; я одна ничего. (Сморкается.)
Н и н к а (тоже сморкается). Ты ресницы размазала, вытри... И после всего этого ты еще за ним бегаешь! Надо же! Сама жалуется, а сама бегает! Да я бы видеть его не могла! И врешь ты, что последний акт драмы! Ничего не последний! Прибежала посмотреть на него! И будешь бегать, хоть бы что! Потому что у тебя ни капельки самолюбия!
Ж а н н а. Что ты знаешь об этих вещах?
Н и н к а. Должна быть женская гордость!
Ж а н н а. Это в художественной литературе.
Н и н к а. Художественная литература отражает жизнь. Возьми какой угодно положительный образ – все имеют женскую гордость!
Ж а н н а. Не знаю. Когда он меня поцеловал – ну, всё... Ты не поймешь.
Н и н к а. Ладно, Жанка, хватит. На нас уже смотрят. Поплакали и хватит. (Показывает на продавщицу цветов.) Вон тетенька смотрит.
Ж а н н а. Расскажи теперь о себе.
Н и н к а. А у меня что. Я тебе по телефону все рассказала. Со мной ничего такого не было. Еду в Рудный строить семилетку.
Ж а н н а. Я все-таки не понимаю, как это бросить Ленинград и уехать в какой-то Рудный. Неужели не жалко?
Н и н к а (весело). Что ты. Конечно, жалко. Уезжать, наверно, всегда жалко. Я из деревни уезжала, когда на картошку, помнишь, посылали, – и то было жалко. А Ленинград!.. Ты права, что этого уже нигде не будет. Где еще такие дома? Столько речек, каналов? Где еще бывают белые ночи? Где их провожают?
Каскады фейерверка.
Знаешь, куда мне понравилось ходить? В филармонию. Мы с Клавой стали ходить в филармонию. Клавка на все хорошие концерты доставала билеты. Стоячие. На хорах стоим и слушаем. Ты когда-нибудь была в филармонии?
Ж а н н а. Это на Бродского? Нет, не была.
Н и н к а. Ах, Жанка, ты сходи! Какой зал! Весь белый, сияет, весь такой (приподняла руки) – не могу объяснить, какой! Он сам как музыка. Стоишь наверху и слушаешь, и такое счастье!.. Это нас тетя Маня, из завкома, надоумила – сходили бы, говорит, девочки. Она очень культурная.
Ж а н н а. А мне говорили – там можно подохнуть от скуки.
Н и н к а. Ничего подобного. (Полна желания приобщить подругу к своим радостям.) Ты попробуй сходи, Жанночка! Вдруг тебе тоже...
Валерик с девушкой возвращаются, танцуя.
Ж а н н а (метнулась). Валерик!
В а л е р и к. А, Жанночка, привет...
Ж а н н а. А где Витя? (Идет за ним.) Валерик, где Витя?
В а л е р и к (продолжает танцевать, пытаясь избежать разговора с Жанной; партнерше). Темп, темп, деточка!
Ж а н н а (останавливает его). Постой... Витя здесь?
В а л е р и к. Жанночка, ты же видишь, что здесь его нет.
Ж а н н а (держит его за локоть). Он в Це-пе-ка-о.
В а л е р и к. По-моему, нет.
Ж а н н а. Мне сказали, что он будет в Це-пе-ка-о. Не ври.
В а л е р и к. Может, и будет, я не знаю...
Н и н к а (зовет). Жанна!
Ж а н н а. Не ври! Он где-то здесь! Раз ты тут – он тоже где-то здесь!
В а л е р и к. Жанночка, ну смешно. Ну только давай не психовать. Ну успокойся. Ей-богу, пора понять, что отношения выяснены окончательно.
Ж а н н а. А тебе что? Твое какое дело?
В а л е р и к. Просто жалею тебя. Ну к чему эта трепка нервов?
Ж а н н а. Это ты на него влияешь, что он от меня прячется!
Н и н к а. Жанна! Жанна! Жанка, иди сюда!
Ж а н н а. Он ко мне хорошо относился, а ты на него повлиял! Все из-за тебя!
В а л е р и к. Бедная деточка, ну ей-богу, ну что мне, действительно?
Ж а н н а. Это ты ему сказал, что я примитив!
В а л е р и к. Только не кричи! Я тебя умоляю!
Н и н к а. Жанна! Иди сюда! Жанна!
Ж а н н а. Это ты ему сказал!
В а л е р и к (рассердился). Клянусь, он лучше меня в этом разбирается. Ну вот клянусь – он до этого дошел своим умом. Без моего влияния.
Кругом приостановилось несколько пар. Вскочила и стоит в растерянности Нинка. Испуганная отчаянным видом Жанны, покинула Валерика его партнерша, к ней присоединилась ожидавшая ее подруга, и они торопливо удалились.
Н и н к а (подходит к Жанне и берет ее за руку). Жанка! Пойдем! Правда же, не нужно... Правда же, ужасно как-то нехорошо...
Но Жанна разом стихла и оцепенела – она увидела В и к т о р а, который приближается вместе с Г е р м а н о м, поигрывая воздушным шаром.
Ж а н н а. Витя...
В и к т о р (остановился). Боже мой.
Ж а н н а (робко). Здравствуй, Витя.
В и к т о р. Привет.
Ж а н н а. Вот совпадение – и ты, оказывается, тут. А мы с подругой тоже решили пойти потанцевать немножко... Знакомьтесь: моя подруга Нина. Виктор. Валерик. А это не знаю...
Г е р м а н (здоровается). Герман.
Всеобщая скованность.
Ж а н н а. Ну, как ты живешь, Витя?
В и к т о р. Спасибо, нормально.
В а л е р и к. Пошли, Жанночка, – вальс.
