Текст книги "Собрание сочинений (Том 4)"
Автор книги: Вера Панова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)
Е л ь н и к о в. У нас в роте один так кашлял. Катар горла, что ли... Мы его лечили картофельной ингаляцией. Наварим котелок картошки, откроем крышку, и он вдыхает горячий пар... Ничего, помогало.
З и н а (из передней). Ольга Ивановна, суп уже кипит.
О л ь г а И в а н о в н а. Кипит?.. Саша, ты поешь, покуда ванна согреется... Поешь?
Е л ь н и к о в. Хорошо, давай.
Очень далеко – в дальнем репродукторе – слышится скрипка. Молчание.
О л ь г а И в а н о в н а. Поешь, потом вымоешься, потом чаю попьем... Будем жить, Саша. Работать будем, музыку слушать будем... Верно, Саша? Будем слушать музыку. Саша, а где твоя жена?
Е л ь н и к о в. Надя? В Москве. Замужем.
О л ь г а И в а н о в н а. Нет, я про ту, другую...
Е л ь н и к о в. Мама, вот об этом совсем и никогда ничего, хорошо? Я к тебе пришел, потому что мне больше не к кому. Принимай сына! Безрукий к тебе пришел на твои руки опереться, на милые твои руки, мамочка...
СЦЕНА ВТОРАЯ
Та же декорация. Глубокая ночь. Луна в окнах. О л ь г а И в а н о в н а лежит на кровати. На диване Е л ь н и к о в. Он зажигает спичку, смотрит на часы. Закуривает. Встает. Тихо открывает сундук, достает скрипку.
Почти беззвучно трогает струны смычком.
О л ь г а И в а н о в н а (садится на кровати). Который час?
Е л ь н и к о в. Половина четвертого. (Кладет скрипку на место.) Ты чего не спишь? Спи!
О л ь г а И в а н о в н а. Я спала как убитая. Слава богу, выспалась всласть. Старикам немного нужно сна... А вот ты опять глаз не сомкнул, по голосу слышу. Люминал нужно принимать. Немцы не убили, так бессонница убьет. Все люди спят.
Е л ь н и к о в. Между прочим, кроме Зины, никто не спит. Вася все время ворочается у себя. Иван Иваныч еще не приходил. Манечка в два часа ночи почему-то принимала ванну.
О л ь г а И в а н о в н а. Манечка принимала ванну?
Е л ь н и к о в. В общем, муравейник у тебя, мать.
О л ь г а И в а н о в н а (зажигает лампу, одевается). Я, Саша, всю жизнь прожила в муравейнике. На людях, милый друг, и горе легче, и веселье веселей. Мне одной в этой квартире, говоря откровенно, довольно тоскливо было. Только потому терпела, что надеялась внуков иметь. Думала – вы с Надей птицы перелетные, отдадите детишек мне, а я... Это неспроста она принимала ванну! (Идет в переднюю, ей навстречу выходит из своей комнаты З и н а.) Ну? Я к вам.
З и н а. Ольга Ивановна, зайдите, пожалуйста, мы с Манечкой ничего не понимаем.
О л ь г а И в а н о в н а. А почему не стукнули раньше? Я все равно почти не спала. Бестолковые...
Уходит с Зиной в комнату Седовых. Ельников садится к столу, пишет; насвистывает. В а с я выходит в переднюю; он несет бутылку и кружку.
В а с я (из передней). У вас почему свет?
Е л ь н и к о в. А у вас почему свет?
В а с я (переступает порог). Не возражаете?
Е л ь н и к о в. Допустим.
В а с я (ставит бутылку и кружку на стол). Не возражаете? (Садится.)
Е л ь н и к о в. Если бы я и возражал, это ни к чему не привело бы. Вы не скоро встанете с этого стула.
В а с я. Счастливое у вас существование. Завидую.
Е л ь н и к о в. Счастливое, да?
В а с я. За такой мамашей – как за каменной стеной. Ни за холодную воду... подано, принято... Моя жизнь абсолютно собачья. Знаете, сколько я заработал за этот месяц? Шесть тысяч. В газете портрет мой видели?
Е л ь н и к о в. Видел и поздравил вас, помнится...
В а с я. Директор столько не получает в получку, сколько я. А чем я закусываю? Морковкой! (Ест морковку.) Ха-ха! За свои шесть тысяч имею морковку... анекдот!
Е л ь н и к о в. Как же это так получается?
В а с я. Порядка нет. Черт разберет, куда расходятся деньги. Никакого порядка. Купил давеча колбасу – потерялась.
Е л ь н и к о в. Как потерялась?
В а с я. Черт ее знает, в комнате где-то потерялась... Надо жениться или не надо?
Е л ь н и к о в. По-видимому – надо.
В а с я. Десять тысяч!.. Чего там: сто тысяч женщин скажут – да. Вам понятно?
Е л ь н и к о в. Приблизительно.
В а с я. А мне ни одну из них за две копейки не нужно. Она мне сказала... Ну, что может сказать хорошая женщина? Я, говорит, люблю мужа; ты мне не говори... Дай, хозяин, чистый стакан, я тебе налью.
Е л ь н и к о в. Спасибо, не хочется.
О л ь г а И в а н о в н а (выходит в переднюю, стучится к Васе). Вася! Вася!
Е л ь н и к о в. Ты что, мама? Он здесь.
О л ь г а И в а н о в н а (входит в свою комнату). Нет, куда же он годится? Придется тебе сбегать, Саша.
Е л ь н и к о в. Куда?
О л ь г а И в а н о в н а. В аптеку, к телефону. Вызовешь скорую помощь. Она сама уже не дойдет.
В а с я. Кому скорую помощь? (Встает.) Марье Ивановне?
О л ь г а И в а н о в н а. Нет, нет, не годишься! Саша, беги, пожалуйста...
В а с я. Не сметь ходить! Я иду! Вы слышали? (Хватает Ельникова за плечо). Я иду!!
О л ь г а И в а н о в н а. Вася, Вася, не сходи с ума... Пусть идет, Саша, ничего... (Вася уходит.) Вишь, сразу отрезвел. Без пальто помчался по морозу, бедняга...
Стон из комнаты Седовых. Выбегает З и н а.
З и н а. Ольга Ивановна, ради бога! С ней что-то ужасное начинается!
О л ь г а И в а н о в н а. Ну да, ужасное... Ничего ужасного нет. Досидели... Ей еще с вечера надо было в больницу. (Идет в комнату Седовых. Зине.) А тебе там делать нечего, только ее пугаешь своим страхом! Сиди тут! (Уходит.)
З и н а. Александр Андреич...
Е л ь н и к о в. Дать вам воды?
З и н а. Мне? Зачем?
Е л ь н и к о в. Вы дрожите. Не нужно так бояться.
З и н а. А вы разве не боитесь?
Е л ь н и к о в. Нет.
З и н а. Да, потому что это не ваша сестра!
Е л ь н и к о в. Это рождается жизнь. Это не страшно. Это прекрасно, мне кажется.
З и н а. Видели бы вы Манечкино лицо, так не говорили бы, что прекрасно.
Е л ь н и к о в. Ей больно. Зато, когда все кончится, она будет очень счастлива... вероятно.
З и н а. Александр Андреич, а почему у вас нет детей?.. Александр Андреич, извините, я ужасная дура, что спрашиваю о таких вещах.
Е л ь н и к о в. Вы – маленькая девочка, которая хочет слишком много знать... У вас лицо измученное. Хотите, я уйду из комнаты, а вы прилягте.
З и н а. Зачем же вам уходить? Я могу и при вас. Только я не лягу. Разве можно сейчас спать, лежать, есть?
Е л ь н и к о в. Можно. Каждую секунду в мире рождаются дети, а люди спят, едят, воюют, любят...
З и н а (сонная). Дети – над всем, да? Над войной, над едой, над любовью? Над ночью, над домами? Как скрипка?
Е л ь н и к о в. Как вы сказали? Почему вы это сказали?
З и н а. Так...
Е л ь н и к о в. Странная девочка. (Молчание.) Вас зовут Зина, а можно называть Заинька.
З и н а. Почему Заинька?
Е л ь н и к о в. Хорошее имя, правда?
З и н а. Ничего. Только немножко игрушечное, по-моему. Вы сами его придумали?
Е л ь н и к о в. Нет...
З и н а. Так звали какую-нибудь вашу знакомую?
Е л ь н и к о в. Да, знакомую.
В переднюю, отворив входную дверь ключом извне, входит С е д о в.
З и н а. Папа! Иди сюда. Папа! У Манечки началось.
С е д о в (входит в комнату Ельниковых, садится). А где она?
З и н а. У себя.
С е д о в. Давно?
З и н а. Уже часа три.
С е д о в. Скорую помощь вызвали?
З и н а. Вася пошел.
С е д о в. Фу ты, понимаешь, а я, как нарочно, задержался на вторую смену... Ольга Ивановна у нее?
З и н а. У нее...
О л ь г а И в а н о в н а (входит). Кто пришел?.. Говорю ей – кричи, легче будет! – а она стесняется... (Роется в комоде.) Иван Иваныч, слава богу, что пришли, как бы не пришлось ее в карету на руках сносить... (Уходит.)
С е д о в (смотрит на стол). Васина сервировка. Давно он пошел?
З и н а. Нет, недавно.
Е л ь н и к о в. Я смотрю на ваше лицо, Иван Иваныч, и мне все кажется, что я вас видел раньше. Очень близко видел, а где – не вспомню...
С е д о в. Один раз мы с вами повстречались близко, это верно.
Е л ь н и к о в. Ну вот, я же знаю! Где?
С е д о в (не сразу). У Крамина, Владимира Ипполитовича.
Е л ь н и к о в (встает). Вы знали Крамина?
С е д о в. Я и теперь с ним переписываюсь.
Е л ь н и к о в. Он в Москве?
С е д о в. Да, конечно. Он и не выезжал из Москвы. Большим человеком стал.
Е л ь н и к о в. Он не мог не стать большим человеком.
С е д о в. Да, это совершенно верно. Фантазер, ах, какой фантазер... Он мог бы писать романы, знаете, про марсиан, и прочую такую историю... Если бы у него было время, конечно. Какие знания, какая память... Вся техника у него в голове разложена, как инструмент у хорошего мастера. Большое удовольствие работать с ним.
Е л ь н и к о в. Вы работали?
С е д о в. И теперь работаю. Скоро пятнадцать лет, как работаю по его заданиям.
Е л ь н и к о в. Я был у него один-единственный раз в жизни... И вы были там?
С е д о в. Да, как раз был там. Я бывал у него часто.
Е л ь н и к о в (помолчав). Он женат?
С е д о в. Нет, конечно. Нет, нет, Александр Андреич, он не женат. (Молчание.) Когда приступаете к работе, Александр Андреич?
Е л ь н и к о в. С понедельника.
С е д о в. Вот и хорошо.
Удары в дверь и отчаянный звонок. Седов и Зина бросаются отворять.
О л ь г а И в а н о в н а (выглядывает в переднюю). Это Вася! (Входят врач и Вася.) Доктор, – сюда, сюда пожалуйте! Скорее!..
Врач. Что значит скорее? (Уходит с Ольгой Ивановной в комнату Седовых.)
В а с я. Иван Иваныч!
С е д о в. Ну, что, Вася?
В а с я. Скоро, черти, приехали!
С е д о в. Да – скорая помощь...
В а с я. Я ждал внизу. Чтобы сразу их сюда... Быстро сварганилось дело!
С е д о в. Ты, Вася, молодец. Спасибо тебе.
Молчание.
В а с я. Неужели умрет?
С е д о в. Ну, что ты, понимаешь...
Крик из комнаты Седовых. Зина бросается туда. Ельников удерживает ее.
Е л ь н и к о в. Спокойно, спокойно...
З и н а. Что это? Зачем?
Е л ь н и к о в. Рождается человек.
В а с я. Неужели умрет?
Тишина. В тишине крик ребенка.
Е л ь н и к о в. Человек подает голос.
В а с я. Уже?!
О л ь г а И в а н о в н а (выходит). С новым вас соседом!.. Мальчик!..
С е д о в. Манечка что?
О л ь г а И в а н о в н а. Все отлично, все хорошо! Даже пальчики ему уже сосчитала. Ну, характер, скажу я вам!.. Не ожидала.
З и н а. Ольга Ивановна, мне можно теперь туда?
О л ь г а И в а н о в н а. Нечего, нечего! Сидишь и сиди! Ты девушка! (Уходит.)
З и н а. Как просто! И как удивительно... Правда, папа, удивительно?
С е д о в. Да. Был бы Николай дома – порадовался бы...
З и н а. Папа, скажи им, чтобы показали мальчика. Пойди туда.
С е д о в. Да вот видишь, не признают нас с тобой. Как я пойду? (Наливает из бутылки в кружку.) За здоровье внука! (Пьет.) Присоединяйтесь. За этого мальчика надо выпить – у него отец на войне.
Все пьют.
В а с я. Иван Иваныч! Вы понимаете, что она теперь мать? Мать! Святыня! В сто раз святее, чем была вчера!
С е д о в (заливается смехом). Да ты чего ликуешь, чудак такой, жена она тебе, что ли, вот чудак...
В а с я. Выпьем еще! Жертвую два пол-Федора ради такого дела!
С е д о в. Иди к черту. Иди теперь и выспись, дорогой человек...
В а с я. Иван Иваныч! Ни в одном глазу. Слушайте, до чего здорово, а? У Марьи Ивановны – и вдруг ребенок. По пяти пальчиков на ручках...
С е д о в. И на ножках. Иди, иди! Время хозяину дать покой. (Выпроваживает Васю.) Зинуша...
З и н а (с закрытыми глазами). Я подожду, пока покажут мальчика.
С е д о в. Александр Андреич, а вы без сна которую ночь? Легли бы да задали храповицкого, чего там!.. Александр Андреич, скоро в Берлине будем, скоро войне капут, народ радуется, – и вы ведь тоже этот путь в Берлин прокладывали, – ну бросьте вы это, голубчик!.. Не даром руку отдали, добровольно шли, значит, понимаете, что не даром... Вон зять мой, Николай, восемь месяцев ни слуху ни духу – ну, что же делать, что делать? Война...
Е л ь н и к о в. Это не то. Спасибо за утешение, но это совсем не то, не то...
С е д о в. Ну, тогда я не знаю...
Е л ь н и к о в. Вы думаете, я не сплю оттого, что мне плохо? Я не сплю оттого, что мне хорошо, Иван Иваныч...
С е д о в. Ну, как хотите. Очень рад. (Ольга Ивановна и врач выходят в переднюю.) Ну как там, доктор, все в порядке?
В р а ч. Чудный ребенок, чудная мать...
С е д о в. Опасности, значит, нет?
В р а ч. Что значит опасность? Только прекратите шум, пусть спят, что за разговоры по ночам...
О л ь г а И в а н о в н а. Большое вам спасибо, доктор! Очень вам благодарны! Извините за беспокойство!
В р а ч. Что значит беспокойство? (Уходит. Ольга Ивановна и Седов шепчутся у Манечкиной двери.)
З и н а (сонная). Когда-нибудь покажут мальчика?
Е л ь н и к о в. Как вы сказали? Заинька! Над бураном, над любовью, над войной?..
Зина спит.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Та же декорация. Зимний день.
Е л ь н и к о в и З и н а.
З и н а. И вам было ужасно жалко прежнюю жизнь!
Е л ь н и к о в. Об этом, к счастью, не думалось. Злость была, и желание добиться цели, и страх по временам, и хотелось есть и спать, а жалеть было некогда.
З и н а. Страшно все-таки, да?
Е л ь н и к о в. Как вам сказать? Не особенно, потому что человек во всяких условиях остается наблюдателем... как бы со стороны глядит на себя и на опасность... Настоящий ужас, такой, как вот в романах описывают, что пот выступает на лбу и замирает сердце, – такой ужас я почувствовал только тогда, когда пришел в сознание и увидел свою руку. В бинтах, толстую, неподвижную... Я не сразу понял; потом понял...
З и н а. Все-таки лучше, что не правая.
Е л ь н и к о в. Нет, хуже. Правой, я, может быть, мог бы водить смычком. (Молчание.) Потом ужас прошел. Довольно скоро прошло чувство ужаса. Но оно было, в сущности, не так тяжело по сравнению с тем, что теперь...
З и н а. Да, да, да.
Е л ь н и к о в. Вы же ничего не понимаете; зачем же вы говорите "да"? Вы думаете так: война и гибель, и холод, и изуродованная рука – все это было чрезмерно преувеличено, неправдоподобно, как сон. А во сне не бывает острого отчаяния. Вы так думаете.
З и н а. Да!
Е л ь н и к о в. А то, что сейчас, – думаете вы, – уже не сон. Война с ее фантастическими преувеличениями отодвинулась куда-то... Канонады нет, ходит трамвай, обедаем на скатерти... Действительность. И в этой действительности существую я с вот этой моей рукой и отдельно существует моя скрипка... И это самое ужасное. Так думаете вы.
З и н а. Вы ужасно правильно все рассказали!
Е л ь н и к о в. И отдельно скрипка... Это был мой самый счастливый день, когда я ее получил! Я тогда только что окончил консерваторию. Это было такое признание, такое благословение... Заинька! Будет еще такой день?
З и н а. Будет.
Е л ь н и к о в. Вы предрекли это так важно и убежденно, а ведь сами вы этому не верите, сознайтесь... Вы думаете: пусть мечтает, беспалый калека, не надо отнимать у него надежду. Ну, а вдруг он все-таки будет, этот день? Если это не обман, не бред, не галлюцинации от бессонницы?.. Война отодвинулась, с другого края земли я слышу ее... Вой и грохот, и рыданья, и стоны смерти, и ликованье победы... И над смертью и ликованьем... Самообман?
З и н а. Вы опять не спали всю ночь?
Е л ь н и к о в. Спал.
З и н а. Неправда.
Е л ь н и к о в. Ну – неправда, ну – не спал, почему это всех занимает?.. Слушайте: я не хочу видеть никого из прежних знакомых. Никого... Но одного человека я бы хотел встретить. С глазу на глаз. Глаза у него как льдины, голос ровный, тихий – но это маска. Самый горячий, самый бурный человек, какого я знал. Я бы ему сказал: богач, я так же богат, как ты!.. Только вот в чем вопрос: имею я право так сказать или нет? Вдруг все бред, мираж? Вдруг то, что я слышу по ночам, когда вы все спите, как мухи на потолке, – вдруг это в действительности безобразная какофония, и я нищий, беспалый инвалид, бывшая знаменитость, – убожество, мерзость!.. (Молчание.) Я не трус, но не знаю, решусь ли я проверить это. (Молчание.)
З и н а. Александр Андреич! Вы мне еще почти ничего не рассказали о школе.
Е л ь н и к о в. А что вам нужно о школе?
З и н а. Что вы им сегодня рассказывали?
Е л ь н и к о в. А, глупости! Это не интересно ни вам, ни мне, ни им!
З и н а. А все-таки?
Е л ь н и к о в. Была тема – влияние Бетховена на русских композиторов. Вам интересно?
З и н а. Мне – нет. Так ведь я не учусь в музыкальной школе.
Е л ь н и к о в. А я учился. И мне такие вещи были неинтересны. Я хотел играть Бетховена и русских композиторов. Я научился их играть. А кто на кого влиял, мне было наплевать.
З и н а (подумав). По-моему, вы совершенно не правы.
Е л ь н и к о в. Ах, по-вашему!.. Слушайте, девочка, вместо того, чтобы поучать меня, сослужите-ка мне службу: достаньте мне нотной бумаги. Только много. Очень много. В магазинах нет.
З и н а. Наверно, на толкучке есть.
Е л ь н и к о в. Вот вы сходите на толкучку и купите.
З и н а. Вдруг я не то куплю? Если бы вы пошли со мной...
Е л ь н и к о в. Нет, уж пожалуйста, вы сами. Я не умею ходить по толкучкам.
З и н а. Хорошо, я схожу. (Помолчав.) Сказать вам одну вещь?
Е л ь н и к о в. Что такое?
З и н а. Вы не обидитесь?
Е л ь н и к о в. Нет.
З и н а. По-моему, ужасно трудно быть вашей женой.
Е л ь н и к о в. Почему вы так думаете?
З и н а. Вот Васиной женой очень легко быть.
Е л ь н и к о в. Так в чем же дело? Выходите за Васю.
З и н а. Я, во-первых, не собираюсь. Меня удивляет, Александр Андреич, что вы смеетесь... Если хотите знать, Вася любит Манечку. Он ей уже восемь раз объяснялся в любви.
Е л ь н и к о в. Вы точно знаете, что восемь?
З и н а. Да, точно.
Е л ь н и к о в. А кто ведет счет – вы или Манечка?
З и н а. Мы обе. Нехорошо смеяться.
Е л ь н и к о в. Я не над вами, я над Васей.
З и н а. А над Васей еще хуже. Он страшно страдает.
Е л ь н и к о в. О, да! Это видно по его лицу.
З и н а. Знаете, Александр Андреич, по-моему, у вас нет ничего святого.
Е л ь н и к о в (смеется). У меня есть святое. Честное слово, есть. Только у нас с вами неодинаковые понятия о святынях.
М а н е ч к а (входит). Я на смех пришла. Угостите меня смехом.
З и н а. Это Александр Андреич угощает. Бесплатное угощенье, и очень дешевое.
Е л ь н и к о в. Ого! До чего по-взрослому... Заинька, покажитесь мне. (Берет Зину за плечи.) Я никак не пойму – вы большая или маленькая?
М а н е ч к а. Она маленькая.
З и н а. Я большая.
Молчание.
Е л ь н и к о в (полушутливо). Будем знать.
Входит О л ь г а И в а н о в н а.
О л ь г а И в а н о в н а. Колька спит?
М а н е ч к а. Укачала. Ольга Ивановна, я его вам дарю, берите. У вас он попищит с минутку, заведет глаза – и готов. А надо мной целый час издевался.
О л ь г а И в а н о в н а. Мамашино нервное состояние ему передается, вот и все, и ничего нет удивительного... (Манечка плачет.) Ах, господи... Нельзя так, вы ребенка кормите!..
М а н е ч к а (плачет). Я больше не могу ничего не знать, не могу, не могу. Его немцы замучили, он в плен попал, они его замучили...
О л ь г а И в а н о в н а. Манечка... Детка хорошая, ну перестань! Такой молодец, и такие глупости... Почему обязательно в плен? Какой сейчас может быть плен?
М а н е ч к а. Пускай похоронная, только узнать, что с ним...
О л ь г а И в а н о в н а. А вот я не желаю похоронную! Я тебе нагадала исполнение желаний, какая может быть похоронная!
Звонок. Зина отворяет. Входит В а л ь к а.
В а л ь к а. Здравствуйте! Мама велела вам сказать...
З и н а. Тише!.. Ну, что мама велела?
В а л ь к а. Что она взяла чересчур много, и вот она вам посылает вымя.
З и н а. Это – вымя?
В а л ь к а. Вымя.
З и н а. Почему оно какое-то серое?
В а л ь к а. Ну, уж это не по моей части. Зина! Вы получили мое письмо?
З и н а. Я никогда не видала, чтобы оно было такое серое... Я получила письмо и сожгла его в печке, к твоему сведению.
В а л ь к а. Положим, это неправда.
З и н а. Положим, правда.
В а л ь к а. Странно. Я только задавал вам вопрос, пойдете вы со мной в кино или нет.
З и н а. Чего ради я пойду с тобой?
В а л ь к а (холодно). Мама сказала, с вас за вымя семь рублей шестьдесят копеек.
З и н а (еще холоднее). Пожалуйста...
Входит п о с ы л ь н а я. Валька уходит.
П о с ы л ь н а я. Марья Ивановна Седова здесь?
З и н а. Здесь...
П о с ы л ь н а я. Телеграмма.
М а н е ч к а (идет в переднюю). От кого?..
П о с ы л ь н а я. А не знаю. Распишитесь.
Манечка расписывается, посыльная вручает телеграмму и уходит.
М а н е ч к а (тихо). Догони ее, Зина.
З и н а. Зачем?
М а н е ч к а. Дай ей... денег дай. Я всегда давала.
З и н а. С ума сошла! Читай телеграмму!
М а н е ч к а (вскрывает телеграмму; так же тихо). От Николая. (Садится на стул.)
З и н а (вырывает у нее телеграмму, читает вслух). Сообщаю адрес... Полевая почта... Телеграфируй здоровье... Подробности письмом... Манечка!
М а н е ч к а. Ну что, Зина? Ну, жив, и слава богу! А почему не писал девять месяцев? Свинство!
З и н а. Знаешь, Манька? Лучше молчи. Я тебя могу ударить! (Со смехом и слезами.) Ольга Ивановна, вы когда-нибудь видели такую сумасшедшую?
О л ь г а И в а н о в н а. Манечка? Что я говорила? Поздравляю, голубчик! (Целует.)
М а н е ч к а. Ольга Ивановна! Разве не свинство?
О л ь г а И в а н о в н а. Слушать не хочу!
М а н е ч к а. Свинство, свинство!
З и н а. Ударю!
М а н е ч к а. Знал, что я буду рожать, знал, знал! И молчал! (Другим тоном.) Колька пищит! (Уходит к себе, Зина – за нею.)
О л ь г а И в а н о в н а. Слава богу! Слышал, Саша? Радость-то у нашей солдатки.
Е л ь н и к о в. Слышал...
О л ь г а И в а н о в н а. И за нее, и за мальчика – слава богу!
Уходит в кухню. Ельников один. В дверь, которая осталась незапертой, входит Н е д е л ь с к и й. Это грузный старик в дорогой шубе.
Н е д е л ь с к и й. Александр Андреевич Ельников? Моя фамилия Недельский.
Е л ь н и к о в (не сразу). Сюда, пожалуйста. (Подает стул. Недельский садится.)
Н е д е л ь с к и й. Вам знакомо мое имя?
Е л ь н и к о в. Да. (Молчание.)
Н е д е л ь с к и й. Вы – мужчина. Вы хорошо вели себя на войне.
Е л ь н и к о в. Вы можете просто сказать: давайте ее сюда! – и я дам.
Н е д е л ь с к и й. Хорошо, давайте ее сюда!
Е л ь н и к о в (отпирает сундук, достает футляр со скрипкой, подает Недельскому).
Н е д е л ь с к и й (встает; он словно помолодел, стал быстр и ловок; он осторожно трогает струны, обдувает деку и, вскинув скрипку к подбородку, с силой опускает смычок; долгий чистый звук). Инструмент немного залежался.
Е л ь н и к о в. Немного...
Н е д е л ь с к и й. Я слышал ее. В тысяча девятьсот тридцать восьмом. Чистота тона, единственная, а? (Укладывает скрипку в футляр, достает трубку.) Вы позволите?
Е л ь н и к о в. Пожалуйста. (Подает огня.)
Н е д е л ь с к и й (курит с закрытыми глазами). Верная подруга, а?
Е л ь н и к о в. Я получил ее от государства, и государство имеет право...
Н е д е л ь с к и й. Нет, нет. Слишком грубо. Вы не так чувствуете. Хороших скрипок на свете меньше, чем хороших скрипачей. Вы отдадите ее потому, что вы мужчина.
Входит О л ь г а И в а н о в н а, останавливается в дверях.
Е л ь н и к о в. Я уже отдал.
Н е д е л ь с к и й. Она пережила с вами все. Успех, счастье. В ней жила ваша душа. Нехорошо, когда душа бездомна. Найдите ей новый дом. Тогда сами принесете инструмент.
Е л ь н и к о в. Не подойдет.
Н е д е л ь с к и й. Почему?
Е л ь н и к о в. Вам придется, возможно, долго ждать. Новые дома строятся не скоро.
Н е д е л ь с к и й. Но ведь музыка-то осталась, а?
Е л ь н и к о в. Я был творцом музыки, а не слушателем.
Н е д е л ь с к и й. Простите великодушно: мы, музыкальные крысы, называли вас исполнителем. Превосходный исполнитель чужих творений. Не обижайтесь: творец – это другое. Ваша душа обитала в этой коробке, так сказать, на чужих харчах. Обиделись?
Е л ь н и к о в. Нет.
Н е д е л ь с к и й. А вы обидьтесь. Спустите меня с лестницы. Ведь врет музыкальная крыса, а?
Е л ь н и к о в. Нет, не врет.
Н е д е л ь с к и й. Врет, врет. Все крысы врут. Один музыкант всегда прав. Он творец: создает бессмертное. Сколько ваших выступлений записано на пластинки?
Е л ь н и к о в. Не считал.
Н е д е л ь с к и й. Долго еще вас будут слушать. По радио, в граммофонах... Великая, оказывается, вещь – граммофон.
Е л ь н и к о в. Да, великая вещь... Как мы оформим передачу?
Н е д е л ь с к и й. Да что ж. Мы актик еще в Москве составили. Благоволите подписать. (Подписывают акт.)
Е л ь н и к о в. Все?
Н е д е л ь с к и й. Александр Андреевич. Желаете – пусть она пока у вас. Я приеду месяца через два.
Е л ь н и к о в. Подписано...
Н е д е л ь с к и й. Бумажка! Полежит в портфеле.
О л ь г а И в а н о в н а. Саша, ну зачем – простите, не знаю по имени-отчеству – зачем им другой раз утруждать себя? Сразу сделать, что должно быть сделано, – по крайней мере, с плеч долой, думки не будет. Позвольте, я ее, может, заверну в простынку?
Н е д е л ь с к и й. Не беспокойтесь; футляра достаточно. (Надевает шубу.)
О л ь г а И в а н о в н а. Позвольте, помогу вам... Вы же остерегайтесь в вагоне, не украли бы.
Н е д е л ь с к и й. Что вы. Мы с нею в отдельном купе. (Молча жмет руку Ельникову. Выходит в переднюю, Ольга Ивановна за ним.) Сын?
О л ь г а И в а н о в н а. Сын... (Недельский кланяется, уходит. Ольга Ивановна возвращается в комнату.) Саша! (Подбирает клубки шерсти, выпавшие из сундука.) Саша! Так нельзя. Я так не согласна. Можно подумать – покойника из дома вынесли...
Е л ь н и к о в. Постой.
О л ь г а И в а н о в н а. Не это главное, ты сам прекрасно знаешь, что не это... Сашенька! Живем, друг, и надо жить, и хотим жить...
Е л ь н и к о в. Постой. Минутку.
О л ь г а И в а н о в н а. Что ты слушаешь?
Е л ь н и к о в. Какая у нас акустика на лестнице; я не замечал... Слышишь, как он шаркает по ступенькам? Надо было проводить. Не догадались... Ему дай бог, чтоб семьдесят пять, а то все восемьдесят... (Засмеялся.) Музыкальная крыса... На втором этаже глуше. Сейчас дверь хлопнет... (Внизу хлопает дверь.) Как она хлопает, обратила внимание? Как лопнувшая струна.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Годы 1938 – 1940-й
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Комната в квартире Е л ь н и к о в ы х в Москве. Много цветов. У рояля пюпитр с открытыми нотами. Н а д е ж д а – в переднике и платке подметает пол. Звонит телефон.
Н а д е ж д а (у телефона). Да? – Нет, еще не вернулся. – Право, не знаю. – Ведь он уже дал ответ. – Да, окончательный. – Ну, это зависит от точки зрения и от характера. – Что поделаешь, уж он такой. – Как хотите, только это бесполезно; я бы на вашем месте обратилась к другому. (Вешает трубку.)
Входит Р о д и о н, без сапог, заспанный.
Р о д и о н (садится в кресло, закуривает). Сволочи, раззвонились, спать не дают.
Н а д е ж д а. Ну, знаешь, довольно дрыхнуть: третий час.
Р о д и о н. Почему третий?
Н а д е ж д а. Потому что четверть третьего.
Р о д и о н. Чепуха. Не может быть.
Н а д е ж д а. Одевайся, сейчас Саша придет.
Р о д и о н. А где он?
Н а д е ж д а. Послала проветриться. Он от этой жизни желтый стал.
Р о д и о н. Какой?
Н а д е ж д а. Желтый.
Р о д и о н. Желтый?
Н а д е ж д а. Угу.
Р о д и о н. А какая у вас особенная жизнь? Голодаете, что ли?
Н а д е ж д а. Ложится поздно, встает поздно. На воздухе почти не бывает. Играет до изнеможения. Вечером концерт. Я прошу, чтобы не каждый вечер концерты, а он сердится. Знаешь, позавчера его заставили бисировать восемь раз! Сошел с эстрады – белый, как мертвец.
Р о д и о н. А сегодня желтый? Меняет, значит, оттенки. Это пройдет. Надоест каждый вечер. На бис будет выходить два раза, ну – три от силы. Сейчас, как говорится, на пороге славы... (Зевает.) Ну, понимаешь, угостили меня вчера...
Н а д е ж д а. Вижу.
Р о д и о н. Я пел соло – можешь себе представить?
Н а д е ж д а. Родька, бедный! Что ж ты пел?
Р о д и о н. Арию тореадора. Если очень попросишь, я тебе спою. По-братски.
Н а д е ж д а. Спасибо. Лучше иди умывайся.
Р о д и о н. Ты жесткий человек, Надежда. После Хасана ей-богу можно поваляться.
Н а д е ж д а. Ну, валяйся, валяйся. (Целует его.) Родька, какой ты смешной стал. Взрослый какой-то, колючий... Чертовски хорошо, что ты приехал.
Р о д и о н. Уже колючий?
Н а д е ж д а. Щеку об тебя оцарапала.
Р о д и о н. Надюшка, а когда я приехал?
Н а д е ж д а. Вчера. Утром.
Р о д и о н. Странно. А мне показалось, что я тут уже целую неделю. Хорошо в Москве. Только если ребята опять за мной придут сегодня, ты меня спрячь в шкап, что ли. А то это, конечно, очень приятно – тореадор под рюмочку, но я приехал, главным образом, по делу к одному человеку.
Н а д е ж д а. Военная тайна?
Р о д и о н. Я тебе скажу, если ты не шпионка. Знай, Надька, что твой брат – изобретатель. Что он изобрел – тебе все равно от него не узнать, хоть ты и не шпионка. Ну, а тут у вас есть один человек, знаменитый такой человек, Владимир Ипполитович Крамин.
Н а д е ж д а. Раньше я как-то не представляла себе, сколько людей в Москве. Сейчас я прямо растерялась. Каждый вечер в зале новые лица, сотни лиц, за кулисы приходят, знакомятся, приглашают... Военные, штатские, музыканты, критики, какие-то девочки с цветами, какие-то бухгалтера, обожающие музыку... Я завела алфавитную книгу – записываю, кого как зовут по имени-отчеству... Кто такой Крамин?
Р о д и о н. Просто себе – Крамин, Владимир Ипполитович. Не по вашей части, не по музыкальной... Сказали мне, что он доведет до дела мою мысль, потому что мне без специального руководства не выцарапаться... Так Сашка действительно выходит в знаменитости?
Н а д е ж д а. Ты слышал: с кинофабрики звонят. Уже третий день. Приглашают его сниматься в фильме. Он не хочет.
Р о д и о н. Почему в фильме, он же не актер.
Н а д е ж д а. А ему предлагают сыграть роль скрипача в... веселом доме.
Р о д и о н. Почему в веселом доме?
Н а д е ж д а. Какой-то фильм из жизни белогвардейцев, что ли. Саша страшно возмутился. Уже к телефону не подходит, а они все звонят.
Р о д и о н. Одним словом, все это вместе взятое называется славой. Наслаждение, а не жизнь.
Н а д е ж д а. Саша говорит, что слава привлекает только людей, у которых нет ничего за душой.
Р о д и о н. Врет. Кокетство. Слава – хорошая вещь. Что такое слава? Это когда тебя все знают и все хвалят. Чем плохо? Мне, например, было бы дьявольски приятно, если бы меня все хвалили. Следовательно – я жажду славы.
Шаги.
Н а д е ж д а. Саша пришел.
Входит Е л ь н и к о в.
Е л ь н и к о в. Безумный прожигатель жизни – проснулся?
Н а д е ж д а. Видишь, Саша, немножко прошелся – и сразу посвежел. Правда, Родя, какой он красивый, когда свежий?
Р о д и о н. Очень красивый. Между прочим, о прожигании жизни. Я у вас вчера завтракал и обедал, и хоть бы рюмку дали спиртного. Я отвык от такого квакерского режима. Поневоле пойдешь кутить на стороне.
Е л ь н и к о в. Позволь! А малага?
Р о д и о н. Малагу пейте сами. Вы бы мне еще клюквенного квасу поставили. Черти. Дальневосточного человека поят сиропами. Пуритане проклятые. Чтоб было мне натуральное солдатское питье, понятно?
