Текст книги "Собрание сочинений (Том 4)"
Автор книги: Вера Панова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)
Т р е д ь я к о в с к и й. Неужто?
К а н т е м и р. Ни смысла, ни грации. Какой-то ты весь, брат, как взъерошенный терновый куст, в колючках весь. А непристойности зачем тащить в поэзию?
Т р е д ь я к о в с к и й. Так-таки весь корявый? Непристойности при Дворе любят. А изволите вот это послушать:
Душа моя, спрячь всю мою скорбь хоть на время,
Умальте, мои очи, слезных потом бремя;
Перестань жаловаться на несчастье, мой глас;
Позабудь и ты, сердце, кручину на мал час.
Знаю, что вы в несчасти, и что чрез жестоту,
Варварской и несклонной судьбины в долготу.
Будьте в малой роскоши, хоть и все постыли,
И помните, что долго вы счастливы были...
Да какой из нынешних поэтов с такой грацией слагает вирши? И мысли сколько, а ведь это, разумеете, лишь утешение другу собрату в несчастьи.
К а н т е м и р. Разумею, разумею. Все, брат, разумею. А шуба-то в самом деле на медведях?
Т р е д ь я к о в с к и й. Шуба – на медведях.
7
В Зимнем дворце. Покои Бирона. Б и р о н и его жена Б е н и г н а.
Б и р о н. Опять, герцогиня, с утра надувшись. Ничем на вашу светлость не угодишь.
Б е н и г н а. Чем же ваша светлость уж так мне угождает?
Б и р о н. Мне сдается, ни одна дама в Европе так блистательно своего мужа не женила, как ваша светлость.
Б е н и г н а. Да, эти свои заслуги вы ежедневно на вид мне ставите. Но ежели взглянуть беспристрастно: какая мне выгода от вашего блистательного брака? А вашим бедным детям? Хоть один из них устроен ли подобающим образом?
Проходит горбатенькая Г е д в и г а.
Б и р о н. Поди устрой такую.
Б е н и г н а. Не я ли виновата, что вы с государыней снабдили это несчастное дитя такой внешностью?
Б и р о н. Зато сыновей, Бенигна, я вознесу как подобает, увидишь.
Б е н и г н а. Сколько лет я слышу эти обещания.
Проходит П е т р Б и р о н.
Вы мне сулили женить Петрушу на принцессе Анне Леопольдовне. А вместо того она выходит за Антона Брауншвейгского.
Б и р о н. Еще не все потеряно, Бенигна. Принцесса своего жениха терпеть не может.
Б е н и г н а. И вы не теряете надежды?
Б и р о н. Завтра, Бенигна, буду иметь решительный разговор с государыней об этом предмете.
Б е н и г н а. Ваша светлость, если нога моего сына ступит на ступени трона, можете считать, что вы искупили свои вины передо мной, несчастной.
Б и р о н. Это вы несчастны, ваша светлость?
Б е н и г н а. А вы, ваша светлость, как полагаете? Мало того, что всю жизнь делю супруга моего с другой женщиной. Да еще с какой!.. Да еще собственных моих детей считают детьми той женщины!
Б и р о н. Ваша светлость изволит считать одни невыгоды своего положения. А если попытаться счесть выгоды?
Б е н и г н а. И это правда, что принцесса Анна Леопольдовна терпеть не может своего жениха?
Б и р о н. Такие известия поступают от многих лиц.
Б е н и г н а. Это хорошо. Это укрепляет мои надежды на счастье нашего бедного Петруши. Кстати, ваша светлость, вы бы повлияли на нашего Карлушу.
Б и р о н. А что такое?
Б е н и г н а. Генерал Барятинский подал на него жалобу.
Б и р о н. Несносный старик! Что такое?
Б е н и г н а. Якобы на куртаге Карлуша бегал по залу с хлыстиком и его, генерала, хлестнул хлыстиком по ногам!
Б и р о н. И эта старая курица подняла шум из-за невинной детской проказы?
Б е н и г н а. Вы же знаете, как надменны русские. Генерал Барятинский шумит повсюду, что дети герцога Курляндского безнаказанно оскорбляют заслуженных русских генералов!
Б и р о н. Ему этот шум не будет на пользу, поверьте, ваша светлость.
Б е н и г н а. Тем не менее было хорошо бы внушить Карлуше, чтоб был посдержанней. Мы слишком на виду! Слишком.
Б и р о н. Разве это бывает когда-нибудь слишком, ваша светлость? Если наш внук будет императором всероссийским?
Б е н и г н а. О, как я молюсь, чтобы господь помог бедному Петруше!
Б и р о н. А с Карлушей я поговорю. Пожалуй, в самом деле не надо раздражать русских сверх меры. Они терпеливы, но злопамятны и коварны.
Входит Т р е д ь я к о в с к и й.
А, поэт! Какая надобность привела тебя ко мне?
Т р е д ь я к о в с к и й. Защиты прошу, ваша светлость.
Б и р о н. От кого же?
Т р е д ь я к о в с к и й. От Волынского Артемия Петровича.
Б и р о н. А что такое?
Т р е д ь я к о в с к и й. Заказал он мне оду на бракосочетание князя Голицына с девицей Бужениновой.
Б и р о н. Моя персона тут при чем?
Т р е д ь я к о в с к и й. И не успел я, грешный, сочинить ее к сроку. А он, Волынский, прислал ко мне кадета, требуя объяснения. Я с этим кадетом поспорил, а Артемий Петрович, осерчав, призвал меня к себе и велел своим слугам бить меня палками.
Б и р о н. Да он бешеный. Это же всем известно.
Т р е д ь я к о в с к и й. Помилуйте, ваша светлость. Ежели еще палками начнут избивать нашего брата поэта...
Б и р о н. А что, вы какие-нибудь особенные, поэты? Уж вас и ударить нельзя?
Т р е д ь я к о в с к и й. Да, ваша светлость, мы – особенные.
Б и р о н. Я вам говорю, эти русские высокомерны непереносимо!
Т р е д ь я к о в с к и й. Не токмо русские поэты, но и французские, и турецкие, и английские, и все поэты на земле, ваша светлость, особенные.
Б и р о н. Ты посмотри, что они об себе возомнили. Не за это ли и наказал тебя Артемий Петрович Волынский?
Т р е д ь я к о в с к и й. Я полагаю, ваша светлость, как бы человек о себе ни возомнил, палками за это – нельзя!
Б и р о н. Ты считаешь – нельзя; а он, государственный человек, считает – можно. А я в вашу драку вступать не намерен.
Входит В о л ы н с к и й.
В о л ы н с к и й (Тредьяковскому). Жаловаться пришел, урод?
Т р е д ь я к о в с к и й (Бирону). Защитите, ваша светлость!
В о л ы н с к и й. Ты сколько палок от меня получил?
Т р е д ь я к о в с к и й. Кажись, тридцать, если верно сосчитал.
В о л ы н с к и й (бьет его по лицу). А теперь ступай ко мне домой и скажи Ваське Кубанцу, что я велел тебе дать еще семьдесят! Для ровного счету!
Т р е д ь я к о в с к и й. Ваша светлость, защитите!
Сени в доме Волынского. С л у г и, разложив Тредьяковского на ларе, бьют его по спине палками. К у б а н е ц наблюдает за экзекуцией.
Т р е д ь я к о в с к и й. Я – российский поэт! Я дал жизнь и законы тоническому стихосложению! Я – профессор элоквенции!
К у б а н е ц (считает). Шестьдесят восемь! Шестьдесят девять! Довольно! (Тредьяковскому, который встает, шатаясь.) По крайности, ежели была в этих медведях моль, – теперь будь покоен – не осталось, ни порошинки!
Т р е д ь я к о в с к и й. Я – секретарь Академии наук!
Прибегает ш у т Волынского, ложится на соседний ларь и передразнивает крики Тредьяковского.
К у б а н е ц (Тредьяковскому). Дал бы лучше на шкалик людям, чем ныть. Нешто они тебя в полную силу били? Они вполсилы били! Я же видел! Они шкалика заслужили!
Тредьяковский дает слугам на шкалик.
А теперь шел бы ты восвояси.
Т р е д ь я к о в с к и й. Я и иду восвояси.
К у б а н е ц. А то как воротится Артемий Петрович, да увидит твою рожу недобитую – пожалуй, велит и добить.
Т р е д ь я к о в с к и й. Чего доброго. (Слугам.) Уж вы выпейте за здравие бедного поэта.
К у б а н е ц. Выпьют, выпьют. Пошел!
Тредьяковский уходит.
Экие нежные пошли. Он – секретарь, он – профессор, его не трожь! И не таковских наш барин к ногтю прибирал!
8
Площадь между Зимним дворцом и Адмиралтейством. Среди покрытых инеем раскидисто-пушистых деревьев стоит ледяной дворец. Сделанный изо льда и подсвеченный изнутри красным, зеленым и голубым светом, он кажется сложенным из громадных драгоценных камней. У входа в него стоят два ледяных слона, изрыгающих пламя из пастей. По фронтону – ледяные статуи, ледяные купидоны. Вверху – ледяной шпиль.
Дворец окружен стражей. За цепочкой караула теснится простой народ. Появляется свадебное шествие: князь С е р г е й Г о л и ц ы н об руку с калмычкой Б у ж е н и н о в о й, толстой уродливой бабой в кружевной фате и флердоранже. За ними – попарно – представители различных народностей России в ярких национальных костюмах.
Пары идут под музыку в церемонном танце.
Камергер Т а т и щ е в всходит на ледяное крыльцо.
Т а т и щ е в. Сударыни и господа! Пиит Тредьяковский имеет прочитать на настоящее торжество оду своего сочинения.
Т р е д ь я к о в с к и й (всходит на крыльцо, читает полный текст оды).
Здравствуйте, женившись, дурак и дура,
Еще бабина дочка, тота и фигура!
Теперь-то прямо время вам повеселиться,
Теперь-то всячески поезжанам должно беситься;
Кваснин дурак и Буженинова лядка
Сошлись любовно, но любовь их гадка.
Ну мордва, ну чуваши, ну самоеды!
Начните веселье, молодые деды,
Балалайки, гудки, рожки и волынки!
Сберите и вы бурлацки рынки,
Плешницы, волочайки и скверные ляди!
Ах, вижу, как вы теперь ради!
Гремите, гудите, брянчите, скачите,
Шалите, кричите, пляшите!
Свищи, весна, свищи, красна!
Не можно вам иметь лучшее время,
Спрягся ханский сын, взял ханское племя:
Ханский сын Кваснин, Буженинова ханка,
Кому то не видно, кажет их осанка.
О пара, о нестара!
Не жить они станут, но зоблют сахар;
А как он устанет, то другой будет пахарь,
Ей двоих иметь диковинки нету,
Знает она и десять для привету.
Итак, надлежит новобрачных приветствовать ныне,
Дабы они во все свое время жили в благостыне,
Спалось бы им, да вралось, пилось бы, да елось.
Здравствуйте, женившись, дурак и дурка,
Еще бабина дочка, тота и фигурка.
Громогласное "Ха-ха-ха-ха!".
Это смеется другое шествие, возглавляемое царицей А н н о й И в а н о в н о й, идущей под руку с Б и р о н о м. За ними выступают попарно придворные кавалеры и дамы. В том числе леди Р о н д о с О с т е р м а н о м, горбатая Г е д в и г а с красавцем Л и н а р о м, П е д р и л л о с козой. Век шествует во всем своем блеске и нелепости.
Ц а р и ц а. Славную забаву устроил нам Артемий Петрович Волынский.
Б и р о н. При чем здесь Волынский, Анхен?
Ц а р и ц а. Ну как же? Он возглавлял машкерадную комиссию.
Б и р о н. Придумал забаву Татищев. А Татищеву, если хочешь знать, подшепнул я. Строили дворец твои славные архитекторы. При чем Волынский?
Ц а р и ц а. Все же наградим его, Эрнст. Хлопот ему было немало.
Б и р о н. Наградим, разумеется, если уж так велико твое пристрастие к Волынскому.
Ц а р и ц а. Я хочу быть справедливой, Эрнст.
Б и р о н. Кто осмелится считать тебя несправедливой? Не было монархини справедливей и добрей тебя.
9
В Зимнем дворце. Покои царицы. Ц а р и ц а и Б и р о н.
Ц а р и ц а. Что рано нынче, Эрнст?
Б и р о н. Я к тебе, Анхен, с жалобой.
Ц а р и ц а. Вот как; и у меня к тебе жалоба.
Б и р о н. На кого же?
Ц а р и ц а. На Волынского. А у тебя?
Б и р о н. На Волынского.
Ц а р и ц а. Во те на!
Б и р о н. Что за чудеса? Чем тебя сей бешеный дерзнул?
Царица Он мне престранное прислал письмо.
Б и р о н. Тебе – письмо? Да как он осмелился? Он, кажется, во дворце себя уже хозяином считает.
Ц а р и ц а. Еще не вполне, но близко к тому, Эрнст!
Б и р о н. Еще бы не близко! Давеча в моих покоях ни с того ни с сего набросился с побоями на секретаря Академии наук Тредьяковского. В моем присутствии избил до синяков.
Ц а р и ц а. В твоем присутствии, Эрнст?
Б и р о н. И в личных моих покоях. А наш Карлуша нечаянно хлыстиком дотронулся до сапога генерала Барятинского, так из этого соткали целое преступление против русской нации!
Ц а р и ц а. Ты оскорблен, Эрнст?
Б и р о н. Да, я оскорблен, когда неотесанный русский медведь в моих покоях, перед моим лицом бьет зашедшего ко мне человека, кто он ни будь!
Ц а р и ц а. У тебя рыцарские чувства, Эрнст.
Б и р о н. Да, Анхен, у меня рыцарские чувства. И я тебя прошу мою жалобу не оставить без внимания. А об чем же он тебе пишет в письме, если не секрет?
Ц а р и ц а. Престранное письмо, Эрнст. В начале он пишет, что меня обманывают, что я себя окружаю не теми людьми, какими нужно.
Б и р о н. Меня разумеет.
Ц а р и ц а. Не столько тебя, сколько графа Остермана. Доносит, что Остерман хитер, неискрен, никому ничего откровенно не говорит, заслуги всего кабинета себе одному приписывает.
Б и р о н. И ты веришь?
Ц а р и ц а. На графа Остермана это похоже. Характер его всем известен. Только тут плохого нет, я полагаю, ежели он об секретных делах никому не говорит. Зря, полагаю, обижается Артемий Петрович!
Б и р о н. Ты, как всегда, судишь мудро и здраво. Остерман для нас дорогой человек.
Ц а р и ц а. Я так же, Эрнст, думаю.
Б и р о н. А не любят его за то же, что и меня. За то, что – немец!
Ц а р и ц а. Я несколько иначе думаю. Похоже, что Артемий Петрович желает напомнить о своих заслугах.
Б и р о н. В чем его заслуги? В том ли, что из казны деньги берет?
Ц а р и ц а. Что ты, Эрнст!
Б и р о н. Доносил его человек, Василий Кубанец. Из Конюшенного ведомства, Анхен, берутся и деньги, и лошади. От купцов, от чиновников, от архиереев вымогаются подношения. И всегда вымогались. Он сам в компании рассказывал, что еще твой дядя Петр Алексеевич его за мздоимство повесить хотел. Что еще в письме?
Ц а р и ц а. Еще – проект: что надобно сделать, чтоб поправить дела империи.
Б и р о н. Он знает, что надобно сделать?
Ц а р и ц а. По налогам, судам, по армии, по устройству Сената – обо всем подробные статьи.
Б и р о н. Он тебе, мудрейшей из цариц, дает советы? Как малолетней?
Ц а р и ц а. Не знаю, он один ли? Так все в подробностях указано, такое во всех статьях проявлено знание, что думаю – не одна его голова над этим трудилась.
Б и р о н. О прозорливица! Наверно даже! Есть донесения: что ни вечер – у него сходбища в доме! Приходят Хрущев, Мусин-Пушкин, архитектор Еропкин – и до рассвета пьют и разглагольствуют. Возможно, на сих сходбищах и сочиняли сообща!
Ц а р и ц а. А нынче вошел в пудре, в брильянтах, – и прямо к ногам на подушку положил письмо!
Б и р о н. Анхен, а не думаешь ли ты?.. Что он к тебе питает...
Ц а р и ц а. Нет, Эрнст, что ты!
Б и р о н. Почем знать? Велика дерзость этого человека.
Ц а р и ц а. Он – раб. Я царица. Он не осмелится даже помыслить!
Б и р о н. А ты – не мыслила, Анхен? Он ведь тебе понравился? В пудре и брильянтах?
Ц а р и ц а. Мое сердце отдано навсегда. Я – твоя жена перед богом.
Б и р о н. Но не перед людьми, Анхен, скрепи наш союз перед людьми. Сочетай нашего сына Петра с Анной Леопольдовной!
Ц а р и ц а. Как это возможно? Анюта помолвлена с принцем Антоном.
Б и р о н. Ей принц Антон – что кость в горле!
Ц а р и ц а. Откуда знаешь?
Б и р о н. Отовсюду молва. А спроси у нее.
Ц а р и ц а. Спрошу!
Бирон звонит в колокольчик. Входит л а к е й.
Б и р о н (вошедшему лакею). Ее величество просит к себе ее высочество.
Лакей уходит.
Ц а р и ц а. Ох, как рвешься к престолу, Эрнст!
Б и р о н. Не для себя, Анхен. Для нашего внука.
Входит А н н а Л е о п о л ь д о в н а.
Ц а р и ц а. Анюта, поди сюда. Скажи мне чистосердечно: любишь ты принца Антона?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. О, ваше величество...
Ц а р и ц а. Если любовь слаба и не греет сердце – в твоей власти переиграть игру. Герцог Курляндский просит твоей руки для своего сына Петра.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. О, тетушка!
Ц а р и ц а. Все в твоей власти, А н ю т а.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Родимая моя тетушка, я помолвлена с принцем Антоном и не возьму свое слово назад.
Ц а р и ц а. Ты сделала выбор.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Да!
Б и р о н. Как жесток ваш отказ, ваше высочество. Не тем ли он вызван, что некто третий пользуется вашим расположением?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Он вызван тем, ваша светлость, что я не хочу входить в ваше семейство, столь ненавистное народу, которым будет править когда-нибудь мой сын.
Б и р о н. Но за что, за что нас ненавидят, ваше высочество?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Вы собираете все слухи и шепоты. Неужто об этом вам никто не шепнул?
Ц а р и ц а. Анюта, герцог Курляндский много лет верой и правдой служит нашему престолу. Ты не должна с ним так говорить.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Слушаю, тетушка.
Б и р о н. А по письму Волынского какое же будет решение, ваше величество?
Ц а р и ц а. А какое решение ты счел бы разумным, Эрнст?
Б и р о н. Должно у него потребовать ответа: как смеет учить вас управлению державой и кого имел в виду, говоря о негодных людях, вас окружающих. Если мы точно не годны, он обязан доказать.
Ц а р и ц а. Так и сделаем. А кому поручим?
Б и р о н. Кого пожелает ваше величество. Об одном прошу: чтобы к этому следствию были приставлены русские.
Ц а р и ц а. Как ты великодушен, Эрнст!
Б и р о н. Ибо если хоть одно там мелькнет нерусское имя – Волынского объявят жертвой немцев.
Ц а р и ц а. Ну что же. Полагаю: Румянцев, Ушаков – ему по должности. И Яковлева секретарем.
Б и р о н. Как ты желаешь, Анхен.
Ц а р и ц а. Да, я так желаю. Только пусть не таскают беднягу в Тайную канцелярию, расспросят на дому.
Б и р о н. Нет, вижу, Анхен, прельстили-таки тебя его брильянты и пудра.
Ц а р и ц а. О ревнивец! Да разве на дому не то же самое?
Б и р о н (слуге). Ее величество изволит просить к себе генерала Ушакова.
10
В тайной канцелярии. У ш а к о в и К у б а н е ц.
У ш а к о в. И что же они читали по истории?
К у б а н е ц. Да все об царицах да императрицах. Цари и императоры их как бы не интересовали, один лишь женский пол. Про Мессалину читали. Про Клеопатру. Еще про Иоанну Неаполитанскую.
У ш а к о в. И все, говоришь, как на подбор?
К у б а н е ц. Одна другой поганей, ваше превосходительство. Нет такого непотребства, чтобы эти бабы скверные не совершали.
У ш а к о в. Ну ты говори-говори, да не заговаривайся. Об коронованных особах имеешь суждение.
К у б а н е ц. Ваше превосходительство, да эти коронованные – хуже самой последней девки.
У ш а к о в. И кто ж сочинил эту паскудную книгу?
К у б а н е ц. Какой-то Юст Липсий.
У ш а к о в. Француз, что ли?
К у б а н е ц. А кто его знает.
У ш а к о в. И что они, прочитав, между собой говорили?
К у б а н е ц. Разное говорили. Что, мол, при женском правлении всегда, мол, безобразия бывают.
У ш а к о в. Это кто же говорил? Хрущев?
К у б а н е ц. И он тоже.
У ш а к о в. А Еропкин?
К у б а н е ц. В ту же дуду дудел.
У ш а к о в. А твой барин, Артемий Петрович?
К у б а н е ц. Случалось и ему.
У ш а к о в. Такими словами?
К у б а н е ц. Истинно такими. Очень дерзостно говорил.
У ш а к о в. Вот ты, Кубанец, своего господина предал. Ты это осознаешь или нет?
К у б а н е ц. Ваше превосходительство сказали: говори, что знаешь, я и говорю.
У ш а к о в. А хорошо ли это, Кубанец? Ведь Артемий Петрович на тебя во всем полагается, говоришь. Ты в его дому хозяйничал, как в своем собственном.
К у б а н е ц. Да уж доверял более, чем сыновьям своим.
У ш а к о в. Вот видишь. А что это будет, Кубанец, если доверенные наши люди предавать нас начнут ни за понюх табаку? Ведь это будет светопреставление, Кубанец.
К у б а н е ц. Ваше превосходительство, а ужасный мой страх вы ни во что не ставите?
У ш а к о в. Страх – перед чем? Перед кем?
К у б а н е ц. Да с тех пор, как купил меня Артемий Петрович в Дербенте на невольничьем рынке, и по сей самый час, когда я вашим покровом осенен и спасен, – ни одной малой минуточки, ваше превосходительство, я не прожил без кромешного страха. Ведь человек-то немилосердный, человек безумный, а я – в его власти до последней кровинки.
У ш а к о в. Да что он мог тебе сделать? Прибить? Эка невидаль!
К у б а н е ц. Убить он меня мог, убить насмерть.
У ш а к о в. Да он бы за это ответил.
К у б а н е ц. А уж это, ваше превосходительство, мне б тогда было без надобности.
У ш а к о в. Наговорятся, значит, а потом пить.
К у б а н е ц. А потом, ваше превосходительство, пить до изумления.
У ш а к о в. Что еще говорили?
К у б а н е ц. Да я вам все объявил, что они говорили.
У ш а к о в. Все объявил? Ничего не утаил?
К у б а н е ц. Ни единого словечка. Желаю жить бесстрашно, безо всякого сомнения, и чтобы сердце мое было вам видно наскрозь, как стеклянное.
У ш а к о в. Да, это хорошо – так жить.
К у б а н е ц. Ничего не может быть лучше.
У ш а к о в. Давно б тебе прийти да облегчить сердце. Не догадался?
К у б а н е ц. Я, ваше превосходительство, сразу пришел, как только вы меня кликнули. А сам – да, не догадался умишком своим куцым.
У ш а к о в. Ну, иди, Василь Кубанец, живи, дыши без страха!
К у б а н е ц. Иду, ваше превосходительство, дышу! (Уходит.)
11
В доме Волынского. В о л ы н с к и й и К у б а н е ц у камина.
В о л ы н с к и й. Подай мне все бумаги, что в итальянском шкафу.
К у б а н е ц (подает бумаги). Извольте, батюшка.
Волынский бросает бумаги в огонь.
Зачем вы это?
В о л ы н с к и й. А они не нужны мне больше! А книга Юста Липсия где? Разыщи, чтоб сей же час тут была! (Жжет и книгу.) Так как, говоришь, кричал?
К у б а н е ц (передразнивая.) Я – профессор элоквенции! Я секретарь Академии! Я то, я се!
В о л ы н с к и й. Негодный урод! Любишь шубы носить – люби и оды сочинять, верно, Вася?
К у б а н е ц. Истинно, батюшка.
С л у г а (докладывая). Гости к вашей милости.
В о л ы н с к и й. Кто такие?
С л у г а. Генерал Румянцев, коллежский асессор Яковлев и генерал Ушаков.
В о л ы н с к и й. Ушако-ов?!
С л у г а. Он, батюшка.
В о л ы н с к и й. Слышь, Вась, а?
К у б а н е ц. Ничего, батюшка. Бог милостив. Главное, что Юста Липсия успели сжечь.
В о л ы н с к и й. Тшшш!
Входят ч л е н ы с л е д с т в е н н о й к о м и с с и и.
У ш а к о в. Господин кабинет-министр Волынский. По высочайшему повелению объявляется вам арест на дому!
В о л ы н с к и й. Владычица пречистая! В чем же я провинился, ваше превосходительство?
У ш а к о в. А о том будете по пунктам спрошены и по пунктам же ответите с полным чистосердечием.
В о л ы н с к и й. Прошу брать места, садиться.
Комиссия рассаживается. У двери становится к а р а у л.
Это что же – мне и из дому выходить нельзя?
У ш а к о в. Арест есть арест. Должен также передать вам высочайшее запрещение ездить ко Двору.
В о л ы н с к и й. Ни ко Двору, значит, ни со двора.
У ш а к о в (перед генеалогическим древом). Это, верно, и есть пресловутая ваша родословная? Кто же вам это присоветовал?
В о л ы н с к и й. Никто не советовал, а видел я такое дерево у покойного фельдмаршала Шереметева, да и себе решил.
У ш а к о в. А зачем у вас тут ложь?
В о л ы н с к и й. Где у меня тут ложь?
У ш а к о в. Как же не ложь? Изобразили среди своих предков сестру Дмитрия Донского! А нам известно, что вы не от нее происходите, а от первой жены Волынца, неведомой литвинки.
В о л ы н с к и й. Вы, ваше превосходительство, никак родословную мою лучше меня знаете?
У ш а к о в. Во главе Тайной канцелярии стою, батюшка, почитай, более двадцати лет. Натурально, лучше многих знаю многое. А сия сабля, которой Волынец якобы на Куликовом поле сражался, не куплена ли вами у татарина в Астрахани?
В о л ы н с к и й. У кого б ни куплена – то, ваше превосходительство, мое дело. Пункты ваши давайте, пункты!
У ш а к о в. Изволь пункты. Написал ты ее величеству про неких бессовестных людей, льстецов и тунеядцев, и плутов, кои ее величество обманывают для выгоды своей разными потворствами и вымыслами. И будто они, эти бессовестные люди, помрачают добрые дела людей честных и приводят государыню в сомнение, чтоб никому не верила. Безделицы изображают в виде важном, ничего прямо не изъявляют, но все с закрытыми глазами, с минами печальными и ужасными, дабы государыню привесть в беспокойство и выказать свою преданность, чтобы их одних употребляли во всех делах. А от этого якобы прочие преданные люди теряют бодрость и почитают за лучшее молчать там, где должны бы ограждать государственную выгоду. Писал?
В о л ы н с к и й. Писал.
У ш а к о в. Кто тебе советовал?
В о л ы н с к и й. Никто. Примеры имел исторические.
У ш а к о в. Кому показывал?
В о л ы н с к и й. Многим показывал.
У ш а к о в. Это ты не на герцога Бирона тень наводил?
В о л ы н с к и й. Ежели желаете знать, герцогу Бирону я тоже показывал раньше, и герцог не подумал, что я на него тень навожу. А князь Черкасский сказал, прочитав: это же самый портрет графа Остермана. И лекарь Лесток сказал: ежели попадется в руки Остерману, – он тотчас узнает, что писано против него.
У ш а к о в. Из каких же причин ты вздумал копать против графа Остермана?
В о л ы н с к и й. Нешто я под него копал?
У ш а к о в. Как же не ты? Уж граф удивляется: за что, говорит, Артемий Петрович на меня столько зла держит, что всех, говорит, мною поставленных чиновников шпынять изволит, а иным даже ссылки требует.
В о л ы н с к и й. Ежели желаете знать, то не я зло держу, а держит зло герцог Бирон. Он про графа Остермана слышать не может, и вот меня на него натравливал все эти годы. А сейчас оба, конечно, сиг в кусты, а я в ответе. Обмишулили меня интриганы-немцы.
У ш а к о в. Ты отвечай без обиняков, на других не сваливая, какое ты держишь зло против графа Остермана; за что государыне на него писал. А у герцога Бирона мы сами спросим, если нам потребуется.
В о л ы н с к и й. Не зло, а обидно. Кому хотите будет обидно, если его рвения не видят и не ценят, и я живу яко нищий, а немец Остерман в преизбытке живет и в чести. Пуще же всего обидно, что он от нас, русских, все в тайне держит. Что знает, даже жене своей не скажет, не то что нам.
У ш а к о в. В каких делах граф Остерман обращается, про то его жене и слушать невместно. Не маленький, кажется, можете сами понимать. Далее вот какой пункт: очень вы к людям немилосердны, так что всякую меру превышаете.
В о л ы н с к и й. А где и кем, ваше превосходительство, установлена мера немилосердия?
У ш а к о в. За неснимание шапки полицейскими служителями, проходившими мимо ваших окон, изволили их кошками наказывать. Было?
В о л ы н с к и й. Врут полицейские служители.
У ш а к о в. Мичмана князя Мещерского на деревянную кобылу сажал и псов ему к ногам привязывал и по спицам босиком бегать принуждал – было?
В о л ы н с к и й. Врет Мещерский.
У ш а к о в. Секретаря Академии наук Тредьяковского в покоях герцога Бирона бил?
В о л ы н с к и й. А что, нельзя?
У ш а к о в. Если в чем-либо провинился Тредьяковский, следовало объявить куда надо, а не истязать без суда.
В о л ы н с к и й. Да уж теперь говори что угодно, а я свое взял потешился.
У ш а к о в. Еще пункт. Как смел ты проект свой дерзостный подать государыне?
В о л ы н с к и й. Кому же было подавать? Она государством правит, а проект – об улучшении управления.
У ш а к о в. Да как смел ты ее величество тревожить, когда она войной обеспокоена! И как смел столь премудрую и опытную владычицу поучать, как какую-нибудь малолетнюю? И кто с тобой в этом соучаствовал?
В о л ы н с к и й. Никто. Сам писал.
У ш а к о в. Единолично-с?
В о л ы н с к и й. Единолично-с.
У ш а к о в. Напрасно запираетесь. Нам известны имена всех соучастников.
В о л ы н с к и й. Изволите говорить так, будто я преступление совершил.
У ш а к о в. А ты чаял – подвиг? Чаял – пользу отечеству приносишь?
В о л ы н с к и й. Если б от моего проекта последовали улучшения, понятно, пользу.
У ш а к о в. В герои мостишься?! То-то ты всякие истории читаешь.
В о л ы н с к и й. Я извинения приношу, что ее величество своим донесением потревожил.
У ш а к о в. А что ты, забыв святость палат государевых, в герцогских покоях Тредьяковского избивал, в том извинения не приносишь?
В о л ы н с к и й (становится на колени). Приношу и в том. Вспыльчивость проклятая!
У ш а к о в. А что в делах управления государыню дерзнул наставлять?
В о л ы н с к и й. То ж я без злого умысла. Гордыня моя меня попутала. Бес гордыни, знать, под руку толкал. Думал – хорошо сие будет. Какие там еще пункты? Пожалуйста, кончайте поскорей.
Р у м я н ц е в. Мы заседанию своему и без тебя время знаем. Тебе надобно совесть свою очистить и отвечать с изъяснением, обстоятельно, а посторонних предметов не касаться и не учить нас.
В о л ы н с к и й. Где же я касался постороннего? Я отвечаю, что спрашиваете.
У ш а к о в. Нет, не отвечаешь. Про графа Остермана так и не ответил: чем можешь доказать приписываемые ему поступки?
В о л ы н с к и й. Зачем мне доказывать? Пущай он доказывает, что поступков не совершал.
У ш а к о в. Это уж ни с чем не сообразное говоришь.
Р у м я н ц е в. Не хочет сказать прямо.
У ш а к о в. Изволь говорить прямо: можешь доказать или не можешь?
В о л ы н с к и й. Не могу.
Р у м я н ц е в. Как же так?
В о л ы н с к и й. Память слаба стала. Не вспомню ничего.
У ш а к о в. Так зачем писал?
В о л ы н с к и й. Зачем-зачем? Писал и писал. Писал, думал – складно получится.
У ш а к о в. А что доказывать придется – и не подумал?
В о л ы н с к и й. Думал – поверят мне. Забыл, что нынче верят немецким выскочкам, а не русским вельможам.
Р у м я н ц е в. Не уклоняйся от пунктов, не плоди излишнего. Мы все тут русские.
В о л ы н с к и й. Увы, и на это прискорбно смотреть.
У ш а к о в. Тебе все прискорбно. На какую высоту вознесла тебя государыня, а ты все со своими недовольствиями. Всем в письме порицание сделал, кроме себя.
В о л ы н с к и й. Писал от горячести своей и высокоумия, а ныне усмотрел в том свое вранье.
У ш а к о в. То-то – высокоумия! Неблагодарно себя держишь. И неоткровенно. Книгу Юста Липсия читал?
В о л ы н с к и й. Читал.
У ш а к о в. Что в женское правление никогда в державе порядка не бывает, – говорил?
В о л ы н с к и й. Нет.
У ш а к о в. Говорил.
В о л ы н с к и й. Я больше читал книгу "Политического счастия ковач".
Р у м я н ц е в. Эта книга всем известна. Нет, ты Юста Липсия читал и неподобающие всякие намеки делал. А девицу Варвару Дмитриеву чему учил?
В о л ы н с к и й. Никаких я девиц не знаю!
У ш а к о в. Варвару Дмитриеву, камеристку принцессы Анны Леопольдовны, учил интриговать против герцога Курляндского. Всех-то ты учишь! А говорил ты такие слова, что "собаке лучше житье, нежели нам!"?
В о л ы н с к и й. Почем я помню, какие слова я когда говорил!
У ш а к о в. Вот твоя благодарность за все милости!
В о л ы н с к и й. Может, и говорил, сравнивая свою юдоль с житием графа Остермана.
У ш а к о в. Опять Остерман! Сократи ненависть свою. А из Провиантской и Комиссариатской части какие суммы себе присвоил в турецкую войну? А из Конюшенного ведомства?
В о л ы н с к и й. Прошу милости: хоть я и под арестом, дозволить мне иметь при себе лекаря и священника.
Члены комиссии шепчутся.
Р у м я н ц е в. Лекаря, пожалуй. А священника тебе на что? Исповедаться в грехах желаешь?
В о л ы н с к и й. Для раздачи милостыни бедным.
У ш а к о в. Милостыню раздавать можешь через караульного офицера. Господа, пропозиции по приговору!
В о л ы н с к и й (на коленях). Виноват – во всем! Каюсь – во всем! Прошу милости вашей! Тоже ведь деток имеете. Умирать-то все будем. Ежели ее величество меня помилует – преданность свою всей остальной жизнью докажу.
