Текст книги "Подлинные мемуары поручика Ржевского"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Чуть поодаль экстрасенсы заряжали энергией автомобильные аккумуляторы. Седобородый лекарь предлагал людям с пониженной потенцией шпанских мушек, а страдающим бессонницей – мушек цеце. Хряков проследовал дальше, в торговые ряды, где отчаянно торговались. Продавалось все, что душе угодно – плоскогубцы и тупоумны, босоножки и голопопки, махорка “Мальборо” с обрывками “Плэйбоя” на закрутку, и жевательные резинки от трусов, а солидные букинисты демонстрировали свежие буки. От мангалов и котлов тянуло аппетитным дымком – там наваривали прибыль. Пахло пловом, шашлыком и крупными неприятностями. Майор вдосталь налюбовался великолепными коврами для вызова подчиненных и подковерной борьбы, после чего стал протискиваться к центральной площади.

Окруженные гомонящими толпами, здесь плясали дервиши, подогреваемые выкриками разбитного диск-жокея. А рядом хозяин караван-сарая безуспешно пытался впихнуть в свой сарай караван верблюдов. Владелец каравана, аксакал в тюбетейке и сапогах с галошами, оказался знакомым и пел очередную песню о том, как его верблюдов не могут впихнуть в сарай, и как ему не хватает общества молодого горячего джигита, которого в городе Ташкенте увезла белая машина с красным крестом и прекрасной, как газель, бабой в белом халате.

В чайхане по случаю жары подавали зеленый чай, зеленые лепешки и зеленое мясо. Хряков с надеждой стал присматриваться, не соблазнится ли латыш на это угощение, но тот отказался, примостившись в углу и развернув свою “Ригас Балтс”. Чайханщик вел увлекательное ток-шоу с многоопытными странниками и бывалыми людьми, после которого посетителям стали показывать танец живота. Большой толстый живот довольно забавно станцевал кадриль, раскланялся, изображая пупком подобие улыбки, и мягко покатился по зрителям собирать деньги. А чайханщик объявил предвыборную дискуссию между представительницами каких-то партий.

Две группы женщин с кошачьими воплями вылетели стенка на стенку и покатились, вцепившись друг в дружку и норовя выцарапать глаза. Клочьями полетели выдранные волосы, которые тут же начали собирать владельцы ковровых мастерских. Чайхана тоже была заклеена избирательными плакатами, и Хряков, с интересом выискивая среди них участниц дискуссии, вдруг наткнулся на очень знакомое лицо. С какой-то из листовок кандидатов в евнухи на него смотрел Курбан Керимов – его платный осведомитель в одной давней операции. Сразу приободрившийся Василий прочитал адрес его предвыборного штаба и решительно зашагал туда, уже не оглядываясь на назойливого латыша.

Штаб у Курбана оказался бедненьким и состоял из нескольких комнатушек на окраине, заваленных уже виденными плакатиками и банками с клеем. Обнявшись со старым приятелем, поинтересовался:

– Что, в придворную политику решил податься? Или думаешь, что там, в закрытом заведении, еще не все разворовали?

– Вай! – обреченно махнул Керимов. – Шансов никаких. Соперники слишком серьезные – один генерал, другой бывший секретарь обкома, третий денежный туз. А мне и наобещать толком нечего, кроме заверений, какими завидными штуками готов ради общества пожертвовать. Но разве это аргумент, это и остальные готовы – место уж больно заманчивое, перспективное.

– Да? Тогда у меня деловое предложение. Ты мне поможешь, а я тебе помогу выиграть.

– Вай, серьезно! – ахнул Курбан. – А как поможешь?

– Ну например, дам тебе греческий паспорт. На фамилию Пердукакис.

– Почему Пердукакис?

– Чтоб запомнить было легче.

– Что-то я не понимаю. И что из этого?

– Как что? Во-первых, ты заинтересуешь местных предпринимателем, сможешь пообещать им связи с греческим бизнесом. Чтоб, значит, всякие Онассисы в ваши дыни деньги вкладывали. Во-вторых, посулишь гарему льготные путевки на греческие курорты – что будешь каждое лето задарма всю ораву в Анталию возить…

– Анталия не в Греции.

– Какая разница, ну так на Кипр. Наконец, и избирателям будет лестно, что у них в областном гареме иностранец служит.

– Вай! А потом-то спросят – и насчет путевок, и насчет Онассисов?…

– Да потом тебе какая разница? Когда инаугурацию – или как это у вас называется – пройдешь? Кто же потом о предвыборных обещаниях всерьез вспоминает? А на первое время я тебе литературу про Грецию подброшу – почитаешь, подготовишься, – видя, что Керимов заколебался, взвешивая новые возможности, добавил. – А для подрыва авторитета конкурентов могу еще подкинуть взрывное устройство. Хорошее, украинское, прекрасная специалистка монтировала.

– А тебе какая помощь нужна?

– Да так, пустяки. Проводник через горы, вьючные лошади и припасы на дорогу.

Было заметно, что в душе Курбан уже решился, но все еще боится продешевить:

– Эх, вот если бы ты мне еще связи с Москвой дал! Чтоб для большего веса считали, что за мной стоят иностранные спецслужбы…

– Нет проблем. Так и быть, уступлю тебе десяток наших почтовых ящиков. Сможешь демонстрировать работу на русских сколько хочешь, хоть на базарной площади. Только потребуется машина или ишак, чтобы их из камеры хранения перевезти. Тяжелые, заразы!

– Вай, идет! – обрадовался Керимов. Хлопнув в ладоши, позвал из задней комнаты молодую, интеллигентного вида супругу. Оказывается, она трудилась там над текстом очередной листовки, где свидетельствовала о высоких моральных качествах мужа и на правах очевидицы расписывала великолепие тех частей его тела, которыми он готов пренебречь ради общего блага. Сунула было на показ Курбану готовую часть работы, спеша обратить внимание на удачные обороты и объяснить, почему не успела закончить, но он отмахнулся, не читая. Возбужденно объявил, что в связи с новыми обстоятельствами все равно придется переписывать, и велел накрывать достархан для дорогого гостя.

– Кстати, – попутно поинтересовался майор, – ты не знаешь, тут кому-нибудь нужен бача? Ну, мальчик для удовольствий. Мне как раз золотишка на дорогу не помешало бы, поэтому возьму недорого.

– Это, смотря какой бача.

– Хороший бача. Красивый, стройный, блондин. По-русски, правда, не говорит, но почти все понимает. И очень послушный. Да впрочем, сам посмотри, – показал в окно на латыша, пристроившегося напротив дома под развесистой чинарой. – Пять процентов комиссионных.

– Вай, пятьдесят!

Тут уж хочешь – не хочешь, приходилось следовать исконным традициям Востока и начать торговаться. Часа через три сошлись на пятнадцати и ударили по рукам. Латыш все так же торчал под чинарой и даже не сменил неудобной позы.

– Да, бача и правда хороший – спокойный, терпеливый, – по достоинству оценил этот фактор Курбан, – такие высоко ценятся. Кому же его лучше предложить? Старый Юсуп совсем молоденьких предпочитает. Кара-Рустам таких любит, но скряга, мало заплатит. Пожалуй, Толстому Ниязу предложим. Жаль только, что я своих людей разослал плакаты клеить!

– А зачем тебе люди?

– Как зачем? Бачу твоего к Ниязу доставить.

– Да брось ты. Я ж тебе говорю – он послушный, сам пойдет.

– Точно? – глянул в окно Керимов, с сомнением рассматривая мускулатуру латыша. – Ну тогда пойдем. Заглянем к Ниязу, потом в камеру хранения, а потом сведу тебя с проводником. Или нет, сначала за ящиками – у Нияза опять торговаться будем, камера хранения может закрыться.

Когда вывели из гаража ишака и двинулись по улице, латыш аккуратно свернул свою “Ригас Балтс” и засеменил следом, стараясь не отставать.

Глава 4

ГОРЫ И ОРУЖИЕ

Гора с горой не сходится, а концы с концами сводятся. Русская народная мудрость

– Па-аберегись! Лавина! – крикнул проводник, и Хряков едва успел придержать лошадь. Груды камней и снега просвистели прямо у него перед лицом, оцарапав кончик носа. Это была уже пятая или шестая лавина за сегодня, и все норовили свалиться точно им на головы. Майор мысленно поблагодарил Керимова и пожелал ему успешного избрания на привилегированную гаремную должность – проводника он нашел действительно бесценного. Старенький и скрюченный, как саксаул, он, тем не менее, был полон энергии, не знал усталости, с легкостью находил выход из любой трудной ситуации, а чутье на лавиноопасность оказалось у него прямо таки сверхъестественным. Если б не он, у Василия вряд ли получилось бы каждый раз так удачно уворачиваться.

Уже давно они миновали предупреждающий плакат “Граница на замке! Ключ под ковриком”. Окно в границе, которым пользовался майор в прошлые переходы, было теперь разбито, и из-за рубежа на территорию СНГ лезли сквозняки. Отметил про себя, что надо будет доложить об этом начальству, пусть пришлют стекольщика.

Удачно преодолели хребты Тянь-Шаня, полюбовавшись памятником Семенову Тянь-Шаньскому, а сейчас вокруг высидись неприступные Гималаи и памятник пану Гималайскому. Дорога неровно прилепилась к отвесному склону, как сопля на стене. Ревели потоками водопады, словно бачки неисправных унитазов. Далеко позади остались яркие и веселые альпийские луга, где порхали по цветам альпийские стрелки дивизии “Эдельвейс”. Миновали и высокогорные пастбища, где трудолюбивые пастухи клеймили скот позором. Дальше горы пошли совсем дикие и невоспитанные. Впереди один за другим громоздились перевалы и перевалочные базы. К небу вздымались пики различной величины, от шестерки пик до туза пик. Вокруг было пустынно. Только прыгали по камням архары с архаровцами и горные козлы с горными придурками, где-то в глубинах снегов бродили снежные люди со снежными бабами, а высоко в горах бастовали горняки.

– Осторожно! Дальше крутой спуск! – предупредил проводник. – Очень крутой, чуть что – в морду. Никому спуску не дает.

Василий кивнул, и со всеми мерами предосторожности кое-как миновали опасный участок. На небольшой площадке возле перекрестка с указателями дорог на Афганистан, Таджикистан, Пакистан, Индию и Китай толпилась группа странников со странностями поведения и рюкзаками, набитыми книгами Блаватской. Чрезвычайно обрадовавшись встрече, они принялись наперебой расспрашивать, как тут пройти в Шамбалу.

– Точно не знаю, я сам не здешний, – пожал плечами майор, – но по-моему, прямо и направо. По крайней мере, предыдущих интересующихся я почему-то направил туда же.

Энтузиасты поблагодарили, восторженно взревели и с бурным топотом ринулись в указанную сторону. Проводник, проследив им вдогонку острым прищуренным взглядом, обратился к Хрякову:

– Тут твоя-моя привал делать надо. Дальше дорога лучше будет.

– Привал так привал, – кивнул Василий и начал приваливать лошадей подручными предметами. А обернулся от злобного и ехидного хихиканья. Из-под халата проводника на него выразительно смотрело дуло обреза. Потянулся за “маузером”, однако старичок лишь рассмеялся пуще прежнего, тыча пальцем вверх:

– Стрелять нельзя. Лавины. Тут тихо надо, – и вытащил здоровенный кинжал. – Золот давай, таньга давай! Чуфырий не пойдешь…

– А откуда ты знаешь, куда я иду?

– Я про твоя все знай! – покатывался дедок. – И меня в ваших орган хорошо знай. Майор Пронин служит еще?

– Эк кого вспомнил! Он уже давно на пенсии внучат нянчит. Его только наш начальник, генерал Свистоплясов застал – да и то когда сам в лейтенантах был.

– Свистопляс моя не знай, а Пронин знай. Балшой началник был, шибко умный, всегда Каракурт хвалил. Твоя не слыхал про Каракурт?

– Постой-постой…, – в памяти Василия смутно стали всплывать какие-то стенды кагэбэшного музея, выцветшие фотографии людей, браво подкручивающих усы, и лошадей, браво подкручивающих хвосты, – неужели ты и есть тот самый знаменитый помощник чекистов? Да ведь это когда было-то?

– Давно было! Хороший время было! – расплылся польщенный проводник. – Басмач ходил, анаша носил. А Каракурт хитрый! Басмач ловил – медал получал, сапога получал. Анаша продавал – таньга получал. Хорошо жил!

– Сколько же тебе лет тогда? – искренне удивился майор.

– Ой, много, не сметал. Сталин двадцать пять лет давал. Хрущев пятнадцать давал. Брежнев десять давал. Андроп пять давал. Но Каракурт хитрый, хорошо жить всегда умел.

– Так что ж ты не на пенсии, как твой шеф Пронин?

– Э, в наш Туркменистан на пенсий разве проживешь? Опять служить пошел.

– Вишь ты как, – посочувствовал Хряков. – Значит, на туркмен работаешь?

– На туркмен работай – таньга получай, на узбек работай – таньга получай, на таджик работай – таньга получай.

– Выходит, двойной агент? Или тройной?

– Когда двойной – двойной таньга получай, когда тройной – тройной таньга получай.

– Ага, а теперь что, тоже Чуфырию мирить направили?

– Чуфырий мирить – таньга получай. Твоя лошадь продай – таньга получай. Твоя золот бери – в землю закопай. Каракурт хитрый! А твоя молодой, зеленый, куда с Каракурт тягаться? Лошадь мне дал – Каракурт не платил. Припасы брал – Каракурт не платил. Самый трудный дорога помогай мне пройти. Дальше дорога лучше, Каракурт сам дойдет. Таньга, золот давай, ну! – и многозначительно поиграл кинжалищем в высохшей, но твердой, как саксаул, ручонке.

Василий прикинул, что надо бы ему дать “маузером” по сопатке. Но в старинных чекистских легендах часто рассказывалось о поразительной ловкости Каракурта, и оставалось неясным, насколько она утратилась с возрастом. Поэтому Хряков решил понапрасну не рисковать. Сказал:

– Золото? Ладно, бери, – извлек мешочек, подержал на виду, чтобы глазенки старика достаточно заблестели, и кинул в пропасть.

– Эй, зачем твоя золото бросай? – озадаченно ахнул проводник.

– Чтобы ты сдуру меня не прибил.

– А почему моя твоя не прибьет? – удивился тот.

– Потому что один золота не достанешь. Тут же вдвоем нужно. Ты страховать будешь и лошадей караулить, а я за золотом полезу.

– Э-э не-ет! – захихикал старик. – Твоя золот возьмет, назад не придет! Каракурт хитрый, Каракурт не проведешь! Твоя будет страховать, а моя лезть!

– Как знаешь. Я ж из уважения к твоему возрасту хотел, – равнодушно согласился Хряков. Ловкости у проводника и в самом деле сохранилась изрядная толика. По опущенной с обрыва веревке он карабкался вниз похлеще иных заправских альпинистов. А следом Василий сбросил и веревку.

– Эй, а веревка твоя зачем кидай? – недоуменно донеслось из глубины.

– Да она мне, вроде, больше не нужна. Сам же сказал, что дорога лучше пойдет.

– А как моя выбираться будет? – возмутился тот, обнаруживая со всех сторон вокруг себя вертикальные скалы, отвесно опоясавшие расщелину.

– Ну, вот это уж не мое дело. Каракурт хитрый – Каракурт пусть сам думает.

И когда старикашка заорал в бессильной ярости, размахивая обрезом, Хряков нравоучительно приложил палец к губам и указал вверх:

– Только стрелять тут нельзя. Кстати, и кричать тоже. Лавины.

Впрочем, их переклички оказалось уже достаточно, чтобы с ближайшей вершины на хитрого проводника ухнул изрядный сугроб. Налюбовавшись, как он там барахтается, майор дружелюбно помахал ему рукой, построил отдохнувших лошадей в колонну по одному и двинулся в путь. Вскоре ему встретилась еще одна группа энтузиастов-путешественников, принявшаяся наперебой расспрашивать, как пройти в Шамбалу.

– В Шамбалу – не знаю, – охотно пояснил Василий. – А вот снежного человека только что видел. Как до площадочки с указателем дойдете, там он внизу в расщелине и сидит. Самый натуральный, весь в снегу, совсем дикий и злой, как каракурт. Рычит, беснуется и камни грызет.

Группа восторженно взревела и с бурным топотом ринулась было в указанную сторону, но одна хрупкая одухотворенная девушка – в очках, с фотоаппаратом и рюкзаком, набитым книгами Блаватской, вдруг спохватилась и остановила товарищей. Видимо, в ее восхищенно распахнутых глазах майор представлялся кем-то вроде служителя местного зоопарка, и она, краснея и сбиваясь от смущения, начала выяснять, можно ли кидать снежным людям лакомства, и что именно они предпочитают. С высоты своего авторитета и лошадиного седла Хряков объяснил, что бросать лакомства не только допускается, но и рекомендуется всеми специалистами. И насколько он знает, чем существеннее и весомее, тем лучше.

– Можно хлеб, только не кусками, а буханками. Можно банки консервов, молоко в бутылках, картошку тоже хорошо, если крупная. Но учтите важную особенность – кидать надо поточнее, и желательно попасть по башке, иначе снежные люди не понимают, что это предназначено для них.

Девушка детально записала все в блокнот, вежливо поблагодарила и вприпрыжку понеслась по дороге, потрясая банкой с консервированными помидорами, а вслед за ней со счастливыми воплями устремились и ее приятели. А Василий продолжил свой путь, углубившись в философские размышления об очевидном и невероятном. Но сверху обрушилась очередная лавина, и снова, казалось, норовила накрыть именно его. Груды камней и снега просвистели прямо под хвостом замыкающей лошади и заставили ее от испуга перепачкать дорогу. Хряков оторвал ей кусок туалетной бумаги из переметной сумы и внимательно оглядел горные склоны – теперь, без колоссального опыта Каракурта, ему приходилось быть вдвойне осторожным.

Глава 5

В ДЕБРЯХ ЗАГАДОЧНОЙ ИНДИИ

Баба с возу недалеко падает. Русская народная мудрость

В джунглях было жарко и душно, как в бане. Василий с удовольствием попарился и похлестался веничком, нарезанным из лиан, поддавая водой на раскаленные солнцем камни. Хотел сгонять мартышек за пивом, но то ли они не понимали по-русски, то ли пиво здесь уже кончилось.

Дополняя сходство с баней, из чащи показалась вереница святых мудрецов, важно шествующих в чем их мама родила. Хряков попытался расспросить их о дороге и возможных местах ночлега, однако голые мудрецы невозмутимо проходили мимо, никак не реагируя на его речи – может, были глухонемыми, а может, слишком уж глубоко ушли в свои мудрые мысли. Последний в их цепочке резко выделялся чрезмерной волосатостью и огромными размерами мужского органа, и майор подумал было, что сзади к ним пристроилась какая-нибудь горилла, по извечной обезьяньей привычке подражая действиям людей. Но при ближайшем рассмотрении это оказался тоже человек, только в отличие от коллег покрытый густющей черной растительностью. И на вопросы Хрякова он неожиданно откликнулся, даже по-русски, хотя и с акцентом:

– Ты туда нэ хады, ты суда хады. Храм увидышь, там начлэг дадут, еда дадут, все дадут.

Василий поблагодарил и направился по тропинке, откуда пришли мудрецы. Вокруг раскинулись дремучие тропические леса. В чаще рычали тигры, пантеры и фердинанды, слоны хлопали ушами и раскатывали губы, дикобразы топорщились небритой щетиной, многочисленные попугаи кричали “попка дурак”, обезьяны обезьянничали, а змеи прикидывались шлангами. Уже смеркалось, когда на поляне перед майором предстал древний храм, наполовину вросший в землю, а наполовину выросший из земли. Но сколько он ни звал хозяев, никто не откликнулся. Постучав в одну из замшелых колонн, аккуратно вытер ноги о пригревшихся на ступенях гадюк и вошел вовнутрь. Опять покричал, а ответило лишь гулкое эхо, сообщившее, что никого нет дома и предложившее оставить сообщение после сигнала.

Пошарил вслепую по стенкам, так и не найдя выключателя, и кляня волосатого типа, очевидно что-то напутавшего, двинулся на ощупь. В храме было темно и пусто. Лишь в главном зале на алтаре горел огонь перед статуей какой-то многорукой богини со свирепым лицом и огромным красным камнем в пупке. Прикинув, что это все же лучше, чем ночевать под открытым небом, он выбрал место почище, пристроил в головах вещи и улегся, настроив бурчащий пустой живот на мелодию “Спят усталые игрушки” и прихлопнув нескольких зудевших над ухом назойливых скорпионов.

Приснилось Василию, что пришел он домой после бани, а жена со свирепым лицом, совершенно позабыв накормить ужином и не дав остограммиться, настойчиво лезет заниматься сексом. При этом у жены почему-то восемь рук, она навалилась сверху и давит своей тяжестью. Там, во сне, у Хрякова мелькнуло подозрение, что это может быть вовсе и не жена, а переодетый Каракурт, вздумавший его задушить, для чего он и принял восьмилапое паучье обличье. Поэтому следовало дать ему “маузером" по сопатке. Но настойчиво, не умолкая, в сон врывался звон будильника, и Василий старался объяснить не то Каракурту, не то жене, что ему пора на службу. И далеко не сразу осознал, что уже проснулся. Восемь оплетающих его рук принадлежали четырем мрачным индусам в одних набедренниках, навалившихся на него и пытающихся скрутить. Хряков стал деликатно объяснять, что они его с кем-то спутали, поскольку он отнюдь не голубой, и если не отвяжутся, вынужден будет набить им морды. Но индусы продолжали молча пыхтеть, налегая жилистыми мослами и мешая друг другу.

Сбивал с толку и дребезжащий посторонний звук – тот самый, который во сне ассоциировался с будильником. Оглянувшись, Хряков увидел, что подзуживая нападающих, на алтаре прыгает пухленькая молодая индуска, одетая чуть побольше, чем они. Кроме набедренника, на ней красовался еще пышный тюрбан, изящные ножки обвивали живые змеи, а в глубинах пупка блестел такой же камень, как у статуи, только на два размера меньше. Похоже, девица была из поклонниц какого-то нового направления “хэви металл”, так как все смуглое тело отягощали металлические браслеты, кольца, цепи и подвески с колокольчиками на самых интересных местах – они-то и звенели при каждом движении. Но как следует разглядеть эти интересные места мешали агрессивные индусы.

Василий стал было вспоминать уроки каратэ и самбо, но спросонья и в суматохе не приходило в голову ни одного приема. Пришлось бить морды по-простому, без выдрючивания. Майор во всем любил порядок, поэтому уложил всю четверку вдоль стеночки ровненьким рядком с одинаково свороченными челюстями. Сплюнул:

– Предупреждал ведь по-хорошему, мать вашу через дышло!

– Так ты русский? – ахнула вдруг жрица, расплываясь в умильной улыбке.

– А то кто же? Китаец, что ли? А вы-то тут чего, совсем сдурели, на людей бросаетесь?

– Работа такая, – пожала она плечами, – Это ведь храм богини Дурги, а ей приносят человеческие жертвы. Может, слыхал про секту тагов-душителей? Обычно это место люди далеко стороной обходят.

– Не помню. Вроде, что-то такое в разведшколе рассказывали. А ты где так хорошо научилась по-русски говорить? В Лумумбе, что ли?

– Нет, здесь, – жрица казалась радостно взволнованной, не знала, где и как поудобнее усадить гостя. – Здесь Россию знают и любят. Давным-давно сюда приезжал один русский, Афанасий Никитин. И его тут до сих пор чтут и помнят, потому что он был сильный, смелый и добрый, не обижал маленьких, заступался за слабых, дружил с простыми людьми, сочувствовал угнетенным и помогал в борьбе с колонизаторами. И о России он много хорошего рассказывал – про Москву, про Красную площадь, про ГУМ, про Большой театр, про Гагарина. У нас его рассказы в храмовых летописях записаны, из поколения в поколение передаются.

– Значит, ваши индусы Россию уважают?

– Не только индусы. Вот в этом храме Афанасий Никитин подружился с несколькими танцовщицами, и от него пошли русские дети. Сейчас тут три деревни русских – и сама я, кстати, тоже русская. Вера только прежняя осталась, ведь танцовщицы храму принадлежали. А школа у нас русская, грамоте учимся по “Хождению за три моря”. Детей по-русски воспитываем, обычаи русские соблюдаем, костюмы русские носим…

– Ну, знаешь, – Хряков покосился на колокольчики на сосках, браслеты и змей, ласково потирающихся о босые ноги, – в России в таком виде девушки редко ходят. Разве что самые крутые.

– Ах, это! – отмахнулась она. – Так это спецодежда, в рабочее время. Сейчас приведу себя в порядок.

Смахнув змей, сказала им “брысь”, и они шустро уползли ловить мышей. А жрица упорхнула куда-то в подсобку, откуда выплыла в лаптях, цветастом сарафане и кокошнике.

– Как же звать-то тебя? – поинтересовался майор.

– Никита. У нас всех мальчиков называют Афанасий, а девочек – Никита. Стало быть, я – Никита Афанасьевна. А тебя?

– Василий. Можно Вася.

– Ой, что ж это я! – всплеснула она руками совсем по-русски, отчего все побрякушки отчаянно громыхнули, – Как у нас на Руси говорят, соловья баснями не кормят. Ты ведь, Вася, голодный, небось!

– Да уж, не отказался бы от хорошего бифштекса.

– Говядину нельзя, – искренне расстроилась хозяйка. – Корова у нас – священное животное.

– Да ладно, фиг с ней, с коровой. Я сейчас так жрать хочу, что и мартышку слопал бы или крокодила.

– И обезьяна – священное животное. И крокодил тоже. Лучше я тебе щей разогрею. Правда, капусты здесь нет, так мы из квашеных бананов варим. Есть еще каша кокосовая. А хочешь – блинков из киви напеку?

– Давай уж что есть, – вздохнул майор.

Жрица сердито залопотала по-индийски, бесцеремонно пиная валяющихся душителей. И приведя их в чувство, отправила работать, подгоняя с помощью рукоприкладства и ногоприкладства. Побитые индусы резво забегали, притаскивая чугунки, миски, деревянные ложки и начищенный медный самовар.

– Чай у нас хороший, настоящий индийский, не подделка какая-нибудь, – не без гордости заверила Никита Афанасьевна, отослав слуг прочь и поставив еду разогреваться на огонь алтаря.

– А покрепче чая ничего не найдется?

– Да это сколько хочешь! Самогон-то у нас, считай, в каждой избе гонят. Правда, нам в храме не положено, но для гостей держим – ну сам понимаешь, вдруг кого-нибудь подпоить потребуется, чтоб схватить и в жертву принести.

Когда она достала большую мутноватую четверть, заткнутую ананасовой кочерыжкой, Василий почувствовал, что ему здесь определенно нравится. Мечтательно вздохнул:

– Эх жаль, граненого стакана нет!

– Есть! – жрица аж захлопала в ладоши и подскочила в приступе детского восторга. – От самого Афанасия Никитина остался! Он тоже из граненого стакана предпочитал, и мы его как величайшую реликвию храним! Надо же, счастье-то какое, что он снова человеку из России послужит!

С глубоким поклоном Никита Афанасьевна взяла стакан с подножия главной статуи и, протерев подолом сарафана, почтительно подала Василию. Смущенно потупилась:

– Только Афанасий Никитин, говорят, рукавом занюхивал, а у нас в храме никто рукавов не носит. Если хочешь, я могу у слуг набедренник взять…

– Не стоит. Рукав у меня свой есть. Полковник Ломовой подарил, как на задание отправлял. Хоть и начальник, а настоящая русская душа.

– Ой, и как же все-таки хорошо, что традиции нашего народа не умирают! – умиленно всхлипнула она носиком, украшенным крупными серьгами. Пристроилась напротив, совсем по-русски подперев щечку пальцем, и благоговейно, как за священным ритуалом, наблюдала за процедурой выпивания и занюхивания. – А ты, значит, из разведки? И холостой, небось?

– Да нет, женатый. А что, уже глаз положила, в женихи прочишь?

– Глаз-то я на тебя сразу положила. Но замуж за тебя, пожалуй, все-таки не пошла бы. Больно работа у тебя опасная. Я же не самоубийца, в конце концов.

– Но жены у нас на задания не ходят, дома сидят.

– Тем более. Сидеть в неведении и переживать – как он там? А вдруг убьют? И ложись тогда с мужем на погребальный костер!

– Понимаешь ли, у нас обычаи немножко другие. И вдовы чаще предпочитают ложиться не с мужем. Впрочем, и жены тоже. Например, насколько я знаю, моя от моих отлучек не особо страдает и не шибко беспокоится.

– Да, прямо железная женщина! Такое самообладание!

– Иногда само, иногда с соседом, тут уж как получится. Но что железная, это точно.

– Настоящий русский характер! Как бы мне хотелось ее представить! У тебя нет фотографии?

– Личные фото на задания брать не положено. Но вообще я тебе и без фотографий объясню – она очень похожа вот на эту, – указал майор на многорукую статую свирепой богини.

– Да ты что? На саму великую Дургу?! – в почтительном изумлении обмерла Никита Афанасьевна.

– Определенно похожа. Особенно когда одновременно занимается стиркой, готовит обед, делает уборку и пребывает по этому случаю в плохом настроении.

– Ой, ты настоящий счастливец, раз имеешь жену-богиню, – уважительно констатировала жрица. – И это лишнее доказательство, как близки наши культуры! Эх, я вот тоже мечтаю в России побывать. Как думаешь, а нельзя у вас филиал нашей секты открыть? Я слыхала, что там даже “Аум Сенрике” свободно работала…

– Погоди, это как – филиал? Людей душить, что ли? – строго нахмурился Хряков.

– Так мы можем ведь не кого попало, а по согласованию. Вдруг вам и самим потребуется кого-то придушить? Замолвил бы словечко, а?

– Ладно, начальству я, конечно, доложу, а там уж как оно решит.

– Да ты кушай, не стесняйся! Чувствуй себя, как дома. Какая все-таки радость в нашей глухомани земляка встретить! – расщебеталась жрица, пододвигая то одно, то другое.

– Да уж, встреча была очень гостеприимной!

– Так мы же не знали, что ты русский. Нам сказали только, что придет козел, ублюдок, подонок, рохля и сволочь.

– Сказали? Так вы что же, ждали меня?

– Конечно. Специально засаду устроили и караулили, когда уснешь.

– И кто же вас, интересно, мог обо мне предупредить?

– Какая-то странная негритянка. Вся пятнистая и с паровозиками на заднице.

– Вот даже как! – профессионально вскинулся Василий. – И куда же она ушла потом?

– Никуда. От нас попробуй, уйди! – тоже профессионально, весомо, хмыкнула Никита Афанасьевна. – В подвале сидит до очередного жертвоприношения.

– Что-то я не понял… Она вам меня сдала, а вы, выходит, и ее прихватили?

– Чего ж тут непонятного. Как у нас на Руси говорят, одна голова хорошо, а две лучше.

– А можно на нее глянуть?

– Отчего ж нельзя? За показ денег не берут. Так, по-моему, у нас на Руси тоже говорят?

* * *

В подвале вдоль стен выстроились большие клетки, как в зверинце. Почти все они пустовали, но в одной сидела собственной персоной Марьяна Голопупенко, загорелая до черноты и связанная.

– Какие люди! – радушно поприветствовал ее Хряков. – И какими судьбами на этот раз? Я ж тебя в Челкаре оставил!

– Оставыв? – взвилась Марьяна. – Обманув, москаль проклятущий! Бросыв, шоб тоби повылазыло! Дывысь, вже и тут соби якусь москальску корову знайшов!

– Кажется, она пытается мне льстить, сравнивая со священным животным? – неуверенно уточнила Никита Афанасьевна. Майор не стал ее переубеждать. Спросил:

– Да как же ты сюда-то попала, как смогла через горы перебраться?

– Я ж не така избалована, як вы, кацапы! – гордо задрала нос разведчица. – Я ж, промежду прочим, альпинизмом занымалася…

– Стоп-стоп-стоп… – насторожился Василий. – Ты ведь как-то и впрямь про это рассказывала. И про то, что альпинизмом занималась ты на турбазе в Боржоми. А насколько помню, любимым инструктором у девушек там раньше был Гиви Дидклеани. По прозвищу Черный Гиви – который сейчас служит в грузинской разведке.

И части загадочной мозаики сразу сложились в сознании в единое – дочерна грязный бомж на вокзале… волосатые ноги в плацкартном вагоне… прицельные лавины в Гималаях… странный волосатый мудрец с кавказским акцентом, направивший его в храм Дурги…