Текст книги "Подлинные мемуары поручика Ржевского"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

Для начала выгреб кучу всякой дряни, которую они по своим традициям туда засовывают – и бананы, и мяса куски, и насекомых, и мышь дохлую, и чуть ли не ананас. У них считается, что если ребенка еще в утробе подкармливать, то он сильнее будет. Хотя я думаю, что под этим предлогом они просто от мужей лакомые кусочки для себя прячут. А дальше, вроде, уже и дитенок. Только этот дитенок мне в палец вцепился. Ну да ладно, пока он там визжал и пальцем моим давился, я потихонечку сзади другой рукой подобрался и хвать его за шкирку! Вытащил. Поглядел так и эдак – кто его знает? Может, и вправду дитенок, а может, макака какая туда забралась бананами подхарчиться? Но хвоста, вроде, не было. Опять же, я этой Балабале или Мулапупе не судья – мало ли, с кем в джунглях могла спутаться? Так какая разница? Кинул сей плод в приготовленную корзину, полез за следующим. Тот, к счастью, задом лез. Пока он спохватился и соображал, какую пакость учинить, я его уже за ноги ухватил и выдернул – будто пробка хлопнула. Полез проверить – все или не все? Нет, еще третий копошится. Ну, этого-то я, наученный опытом, раз-два и в корзине! Вытащил, а у самого аж глаза на переносицу съехали… Потому что дитенок-то белый! Вы бы куда меньше удивились, если б ваша супруга вдруг черного родила. Ведь единственным белым во всем обозримом прошлом здесь был только я сам!..

Словом, нехорошо получается. Скандал назревает в самых, так сказать, высших кругах местного общества. Вождь-то как на это посмотрит? Может и не принять за дружескую милую шутку. Гляжу на его Мутапому или Лапатупу – хохочет, аж сваи ходуном ходят. Щекотно ей было, видишь ли, успокоиться не может. И пока она так заливалась, я белого дитенка пихнул незаметно в шкаф платяной. Закрыл, а ей корзинку протягиваю – нате, мол, ваше сокровище. Скалится, радуется, предлагает отблагодарить по-своему, пока лишний раз не вставала. Я вежливенько отказываюсь, ссылаясь на наши обычаи – сейчас, дескать, мне положено одному плясать Танец Доктора Принявшего Роды В Четверг и пить огненную воду. Тут уж она напрашиваться не стала – знала, что огненной воды ей все равно не дам. Еще раз поблагодарила, корзинку подхватила и домой пошла.

А я голову ломаю – что ж с этим-то делать? Ведь не выкинешь – какое ни есть, а живое. И чем черт не шутит, вдруг и впрямь свое? И у себя держать больно уж проблематично при его-то повадках. Открыл шкаф – так и есть. До чего мог дотянуться, изжевал и изгрыз. Два костюма к чертям. Хорошо еще, что до возвращения в город мне костюмы нужны чуть поменьше, чем осьминогу моток колючей проволоки. Оно визжит по-своему, продолжает бесноваться, а я сижу в трансе и не знаю, как выкрутиться. И вдруг вспоминаю, что на днях должна мне от губернатора почта прийти на слонах. Сразу же план родился. Живность я пока в шкафу запер – костюмам все равно хана, так и пусть дальше развлекается. Вечером взял бадейку с буйволиным молоком, покрошил туда насекомых, которые в сумерках на крыльцо наползли, и осторожненько в шкаф засунул. Слышу – чавкает. Ну и хорошо, от сердца отлегло.

Назавтра прием пришлось отменить, но уже через день – почта. Тогда зову вождя и показываю дитенка. Говорю, мол, так и так, тетушка своего сынка в банке прислала. Я вождя-то еще раньше за бутылкой угощал и тушенкой, и персиками консервированными, так что в банку он поверил. А я объясняю положение – дескать, написал дуре-тетушке, какие здесь люди замечательные, вот она и загорелась, выслала своего – чтобы здесь из него настоящего мужчину сделали. А мозгами своими бабьими не додумала, как такую кроху мужику растить – ему ж и молоко требуется, и ласка материнская. Вождь головой покачал, попенял тетушке за ее легкомыслие и сказал, что дело легко поправимое – почти все женщины в племени молочные, какая им разница, одним больше или одним меньше кормить? А ласку вполне Лапамапа или Баламупа обеспечит. Да и вообще, кстати, им удобнее будет из моего кузена настоящего мужчину делать, если я в этот процесс вмешиваться не стану. Как сами понимаете, я его чрезвычайно поблагодарил от своего и тетушкиного лица, и мы скрепили наш договор бутылкой свежеприсланного бренди.

Через два месяца, когда я уезжал, меня настоятельно просили не беспокоиться о юном родственнике и передать тетушке, что желание ее непременно исполнится, потому что пострел подает все задатки настоящего мужчины, и живет у вождя на правах его собственного любимого сына – поскольку сумел уже искусать всех прочих сыновей, даже старших. И вполне вероятно, что сейчас этот вундеркинд занимает видное место в племенной иерархии катамауи, если, конечно, его не слопали бегемоты или он не стал, во исполнение мечты своего приемного отца, депутатом парламента… Но самое загадочное в этой истории, что я до сих пор так и не сумел вспомнить, когда ж я мог позариться на такую бронтозавриху? Ведь и со спиртным там было туговато, поэтому до невменяемого состояния надирался всего пару раз. Да и то, если память не изменяет – в одиночку…

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО

Своих менее опытных коллег я категорически предупреждаю – не приведи вам Господи когда-нибудь лечить коронованных особ! Мне как-то довелось выхаживать одного короля, и поверите ли, до сих пор как вспомнишь, дрожь пробирает! Правда, все его королевство было чуть больше приличной больницы, на придворных балах у него танцевали отнюдь не менуэты, а ритуальные пляски, да и его фаворитки вставляли себе страусовые перья вовсе не в прическу, а в другое место. Но в остальном король был самый натуральный, и наше правительство в тот момент как раз заигрывало с ним по каким-то высокополитическим соображениям. Поэтому и от нас потребовали окружить его максимальной заботой и вниманием.

Поступил он к нам со сложным диагнозом. Во-первых, застарелый сифилис и хронический алкоголизм, что считается чуть ли не обязательной принадлежностью у любого уважающего себя представителя тамошних династий. А во-вторых, язва желудка, которую ему сделал копьем соперник в борьбе за трон. Капризным он оказался до ужаса. Еду нашу больничную отверг сразу же. Ему, видишь ли, мясца свеженького подавай, а по случаю болезненного состояния вообще человечинки хотелось. Ну да с этой проблемой мы, правда, довольно легко справились. Все же больница есть больница. То аппендицит удаляем, то выкидыш у кого-нибудь, то ампутация. Кое-как получилось составить приемлемую диету для его величества. Куда труднее пришлось с его сексуальными претензиями. Очень уж его халаты на медсестрах раздражали. Там ведь климат-то отличается от европейского, под халат особо много не наденешь. Если и нацепят иногда какое-нибудь бельишко, то все равно их женское естество с потом и запахами тотчас наружу выходит. А нюх-то у его величества природный, африканский, у него от этих запахов аж ноздри раздуваются. И глазенки так и шастают, где и что из-под халата мелькнет. Но невозможность все толком разглядеть его просто в неистовство приводила. И настойчиво требовал, чтобы они вокруг него безо всяких халатов прыгали – стесняться, мол, тут белым дамам нечего, потому что у него при дворе все так ходят.

Я думал хоть как-то отвлечь его, дал ему несколько рентгеновских снимков – разглядывай, сколько влезет, здесь-то уж точно безо всяких покровов. Но вышло еще хуже. Для него ведь увидеть то, что под кожей, оказалось все равно, что европейцу увидеть скрытое под одеждой. От созерцания подобной степени наготы его величество настолько перевозбудился, что мне пришлось дежурным сестрам специальные гипсовые бандажи сооружать наподобие поясов верности. Чтобы, значит, король не залез к ним куда не надо, покуда они с ним возятся. И ведь в анатомии разбирался, троглодит окаянный! Когда принялся потом клянчить еще рентгеновские снимки, отдал я ему целую пачку, все ненужные. Так он по костям быстренько сориентировался, и больше половины обратно возвращает: “Не-ет, это дядя! Ты мне девочка давай!” В конце концов, плюнул я и из своей коллекции перенес к нему в палату негритянский женский скелет. Так сказать, для персонального пользования.

С любыми процедурами тоже была морока еще та! Лекарства принимать – ни в какую, пока кто-нибудь при нем не попробует. Боялся, что его соперник или наследники подкупят персонал и отравят. А когда уколы назначили, и сестра к нему со шприцами явилась, принялся доказывать, что не она его, а он ее колоть должен, потому что он такой способ любви больше любит. Но здесь уж сами сестры выход нашли. Пообещали, что за каждый укол будут ампулки пустые отдавать, пузырьки старые, иголки затупившиеся. И клюнул от жадности. Зато дальнейшее лечение в сплошной базар превратилось. Начал и за все прочие процедуры плату требовать – и на постановку градусника таксу установил, и на перевязки, и на взвешивание. А уж если анализы сдавать – за каждый грамм своего дерьма или мочи с таким упорством торговался, словно остатки собственного королевства на огненную воду менял. А вот клизмы ему чрезвычайно понравились. Сказал, что белые очень хороший способ любви изобрели, и жаль, что он об этом способе раньше не знал, потому как еще ни разу не получал столь высокого удовлетворения. В общем, тут уже другая песня пошла – взбунтовался, чтоб ему каждый день клизмы назначали. Ну да и я, не будь дурак, сообразил – начал другие процедуры ему в качестве платы за клизмы прописывать. Так сказать, в нагрузку. А то почти вся больничная свалка уже успела в его палату переместиться.

Когда его величество в ходячие перевели, с ним вообще сладу не стало. В жилах-то, как-никак, кровь прирожденных охотников, хоть и подпорченная придворными излишествами. Может, у них там, в саваннах, подобные изъяны и сказались бы, но у нас в больнице ему равных не было. И проскользнет неслышно, как тень, и в такую щель спрячется, где, казалось бы, и кошке не угнездиться. Где только его ни обнаруживали и из каких только засад ни выуживали! И из шкафчика инструментального в гинекологическом кабинете, и из женского туалета, и из душевой, и из комнат сестер и санитарок! Строго говоря, была в его похождениях и положительная сторона – как только исчезнет очередной раз, то прежде, чем искать, можно было его палату перерыть и вернуть на место все вещи, которые он успел по больнице спереть. Но с другой стороны, медсестер он довел до полного нервного кризиса. Он им начал уже повсюду мерещиться, вездесущим казаться. До того дошли, что даже наших родных больничных крыс пугаться начали. Зашебуршит ночью крыса под кроватью, и издергавшаяся сестра с жутким визгом вскакивает. Чудится ей, что там его величество притаился.

Правда, дисциплина среди женского медперсонала заметно повысилась. Начнешь иногда рассуждать, как бы между делом, кого бы с его величеством в родные саванны откомандировать, когда на амбулаторное лечение его выпишем – и сразу все как шелковые становятся, ни единого словечка поперек не услышишь, ни одна со своими мнениями больше не лезет, и любая за самую грязную работу хватается без малейшего понукания. Но беда в том, что и выписать-то его никак не удавалось. Раз за разом обратно в реанимацию возвращался. То откачивали после алкогольного отравления, когда он в мой кабинет забрался и банки опустошил с коллекцией заспиртованных лягушек, употребив самих земноводных в качестве закуски. То с крыши сверзился, пытаясь оттуда в окна женского отделения подглядывать. То в замочную скважину увидал нечто до такой степени интересное, что подавился фамильными драгоценностями, которые во избежание хищений предпочитал за щекой хранить.

Вот так и выхаживали его величество снова и снова, так и возились с ним, борясь за его жизнь венценосную. И все же спасти его так и не смогли. Медицина тут оказалась бессильной. Особенно после того, как он все запасы мышьяка у меня вылакал. Решил, баобаб строеросовый, что если я мышьячные растворы подальше в шкаф убираю, то это уж точно на спирту. Так что нам же за него еще и отписываться пришлось, со всякими правительственными инстанциями объясняться. С тех самых пор я и не устаю повторять своим коллегам: остерегайтесь, как огня, коронованных пациентов! Хлопот с ними не оберешься.

ДРЕВНЯЯ МАГИЯ

Что касается традиционной народной медицины, то я считаю ее неисчерпаемым резервом современной науки, и сам порой обращался к ее методам, когда средства обычной медицины оказывались бессильны.

Так, однажды я получил предписание сделать прививки племени масаи. Ну что ж, велел шоферу грузить в машину сыворотку, оборудование, взял с собой медсестру самую надежную и неприхотливую, да и поехали. Прибыли в главную ихнюю деревню, развернули за околицей передвижной медпункт, поставили на плиту стерилизаторы… Только все это оказалось напрасным. Поначалу-то нас любопытствующие облепили, словно мухи свежий экскремент. Но стоило им узнать, что доктор приехал им задницы колоть, по окрестностям будто самум прошелся! Тучи пыли, топот – и вмиг никого! Сколько ни зазывали, сколько ни умоляли, думаете, хоть один явился? Угадали, ни одного. Вокруг медпункта только кусты иногда шевелятся, да тамтамы дальние перекликаются – дескать, белые еще здесь, и высовываться пока не стоит. Попробовали было сами по деревням хоть кого-нибудь отловить, да куда там! На нашем грузовике, и то не угонишься. Масаи, они же в саванне живут, и быстрее них бегают разве что страусы. Да и то навряд ли, потому что страусятиной они частенько лакомятся.

Ну и что делать? Остались куковать в ожидании, пока сыворотка протухнет и можно будет с чистой совестью доложить о невыполненном задании. Медсестра моя загорала целыми днями, надеясь шофера соблазнить. Да только, по-моему, обратного результата достигла – под здешним солнцем почернела она в два счета, а шофер-то в Африке уже десять лет работал, попробуй-ка соблазни его черной кожей! Ну а я от нечего делать зачастил к местному знахарю. Он один изо всего племени нас не боялся, будучи уже настолько старым, что его высохшие мослы все равно ни один шприц не взял бы. У нас с ним что-то вроде взаимовыгодного обмена установилось. Я ему некоторые европейские способы лечения объяснял, а он мне взамен – свои. Тоже ведь полезно узнать и о свойствах трав здешних, и о методиках их массажа. А однажды прихожу к нему, смотрю – у него человеческая фигурка в руках. И он эту фигурку со всяческими песнопениями иголками утыкивает. Спрашиваю, чем он занимается? Объясняет, что так, мол, пустяк – просто заказали ему на одного человека порчу навести.

Тут-то и осенила меня идея, как здешнюю традиционную медицину на службу прогресса поставить! Этим же вечером приказываю шоферу к медпункту кучу глины привезти и воды несколько ведер. Медсестре даю указание всю свою косметику мобилизовать и макияж навести, чтоб по полной программе, и помада, и тени, и румяна, и пудра. В общем, накраситься именно так, как я ей всегда запрещал при исполнении служебных обязанностей. Получилось как раз то, что надо – похлеще любых местных ритуальных масок. Потом разрешил ей еще в самый сексуальный из своих купальников вырядиться – тоже, надо отметить, зрелище не для слабонервных.

Сажаю ее в таком виде рядом с глиной и прошу песни петь, какие знает. Бабы-то ведь все в душе великими певицами себя считают, так что она рада стараться. Сидит, завывает и по моей команде начинает человеческие фигурки лепить. А я при свете костра выхожу чинно, в полном врачебном облачении – в халате, шапочке, марлевой повязке, всевозможными стетоскопами, градусниками и клистирными трубками обвешанный. Усаживаюсь на скамеечку и принимаюсь священнодействовать. Беру у сестры очередную куклешку, пошепчу над ней пару слов по латыни и втыкаю иглу шприца в то место, где предполагается зад. А моя ассистентка тем временем уже следующую глиняную фигурку готовит…

Слышу – в кустах шебуршание все ближе. Потом вдруг из темноты староста деревни выныривает. Мнется, близко не подходит, в любую секунду готовый задать стрекача. А я делаю вид, что и внимания не обращаю, колю себе куклешек одну за другой. Тогда он разговор заводит – тоже вроде как окольно, между делом. Шел, дескать, мимо – дай, загляну. И интересно, чем это таким странным обана доктор занимается на ночь глядя? Я жму плечами, объясняю, как само собой разумеющееся, что предписание сделать прививки всему племени получил от самого губернатора, а значит должен выполнить. Ну а раз люди ко мне не идут, то придется прививать их заочно, с помощью простейшей магии.

Хоть у негров курчавые волосы, но в тот раз я убедился, что и они могут дыбом вставать. Впрочем, столь редкостное зрелище довелось мне наблюдать всего одно мгновение, так как в следующее мгновение если и можно было чем-то полюбоваться, то лишь сверкающими пятками старосты, стремительно удаляющимися в глубины африканских просторов. Посидели мы еще какое-то время, пока не надоело, и пошли к себе в медпункт.

Поспать этой ночью нам так и не удалось толком, потому что по всем окрестностям вовсю грохотали тамтамы. А наутро медсестра по нужде отправилась, дверь открыла – и как завизжит! Я следом выскакиваю и окружающего пейзажа не узнаю. Обширная лужайка перед медпунктом, сколько хватает глаз, черным-черна. И даже не сразу поймешь, что черна она от подставленных в нашу сторону задниц. Изо всех, даже самых отдаленных деревень народ собрался и послушно ждал прививок, благоразумно решив, что с магией лучше все-таки не связываться.

НА ПУТИ РЕФОРМ

Однажды и мне довелось занимать видный государственный пост и даже, так сказать, стоять во главе реформаторского кабинета. Случилось это в Океании, когда я на пари решил в одиночку отправиться в этнографическую экспедицию, по примеру Миклухо-Маклая. Был я в тех местах уже человеком опытным, и о многих особенностях туземной жизни хорошо знал. В частности, знал и о том, что алкогольные напитки там приготовляют из забродивших кокосов, пережеванных старухами. А потому, рассчитывая на долгое пребывание, счел необходимым прихватить с собой пару бочонков любимого сорта бренди.

И вот, стоило лишь мне высадиться на острове Аху-аху, в хижине обосноваться и раскупорить один из бочонков за новоселье, как на запах, словно магнитом, притянуло здешнего вождя. А там ведь правила известные – если уж пронюхали, то приходится либо все племя поить, либо одного вождя, чтобы он остальных отгонял. И я выбрал, как мне казалось, меньшее из зол. Мой новый друг Булунгу оказался человеком любознательным, вдумчивым, и после очередного стаканчика, выразительно косясь на бочонки, ударился в философию – почему, мол, белые так хорошо живут, а они так плохо? Я, как помнится, тоже пребывал в разговорчивом настроении, и принялся ему рассказывать о преимуществах западных демократических принципов.

На следующий день, признаюсь, голова была тяжеловатой, и проспал я довольно долго. А разбужен был самым бесцеремонным образом опять вождем. Он объявил, что пока я тут спал, у них на острове уже победила демократия, потому что он с самого утра собрал своих подданных, и они единогласно избрали его Президентом, а заодно и Парламентом. И что по этому поводу провозглашен общенародный праздник, для чего только что национализирована свинья у некоего Блебонгу. Праздник, надо отдать должное, получился пышным и красочным. Пели, плясали, скакали, даже нечто вроде конкурса красоты провели, предоставив победительнице в качестве приза право первой ночи с первым Президентом Аху-аху. А сам он по мере перехода торжественного обеда в торжественный ужин проявил себя подлинным демократом – лично исполнил для народа традиционный Танец Пьяной Свиньи, облевал половину острова, а на остальной половине лобызался с согражданами и бескорыстно предлагал: “Др-руг, бери что хошь, мне не жалко… Др-руг, ты меня уважаешь? Р-рви на мне рубаху!”…

Впрочем, наутро он показал и качества дальновидного государственного деятеля, потому что едва продрал глаза, издал два своих первых указа, суть которых заключалась примерно в следующем: “Указ, запрещающий брать у Президента что хочешь, даже если он сам об этом просит” и “Указ, запрещающий рвать на Президенте рубаху, даже если она у него появится”. После чего назначил меня премьер-министром и сказал, что это дело надо обмыть. Ну, раз так, то я продолжил знакомить его с достижениями цивилизации и рассказал о принципах демократического судопроизводства. Президенту они пришлись очень по душе. Он немедленно вызвал старейшин и объявил, что отныне суд над провинившимися будет сопровождаться новым ритуалом. Один из старейшин должен будет доказывать, какой обвиняемый плохой, худой и костлявый, а другой – какой он хороший, жирный и вкусный. А по жребию будут выбираться двенадцать человек, которым и предстоит этого обвиняемого кушать. Старейшины закивали головами и согласились, что это весьма мудро и справедливо, потому как по старинке преступника на всех делить – даже распробовать не хватает, а на двенадцать человек в самый раз получится.

На четвертый день Президент назначил меня по совместительству еще и министром здравоохранения. И первое, что он поручил мне в данном качестве – быстрее подлечить его стаканчиком-другим. Теперь речь у нас зашла о демократических свободах. С ними, как выяснилось, на острове обстояло почти благополучно. Была свобода слова, поскольку Президент никому говорить не запрещал, кроме самых назойливых. Была свобода демонстраций – рыбаки, например, каждый вечер спешили продемонстрировать свой улов. Была свобода вероисповеданий – у них там каждый верил, во что горазд, а что касается главного идола, стоящего перед президентской хижиной, то поклонение ему являлось скорее актом политическим, чем религиозным – ведь все приношения этому идолу съедал сам Булунгу. Существовала даже свобода печати, так как моряки, иногда причаливающие к Аху-аху, бросали там обрывки газет самых различных направлений, и никто не запрещал гражданам пользоваться этими газетами в своих нуждах. Но вообще мой рассказ о наших средствах массовой информации вызвал у Президента самые положительные эмоции. И он в тот же день учредил свою независимую газету. Саму газету он, правда, выпросил у меня – я в нее белье запасное заворачивал. Но читать-то у них все равно никто не умел, поэтому главным редактором был назначен местный сплетник Дудуси, а в обязанности ему вменялось ежедневно ходить с газетой по домам и сообщать, что в ней сегодня написано. Еще сильнее захватила Президента идея создания национальной телерадиокомпании. На это направление он определил самого настырного и голосистого из здешних подростков по имени Булалаку. Отныне он должен был каждый день забираться на самую высокую пальму, с которой как на ладони открывался весь остров, и вещать оттуда в прямом эфире свежие новости – кто в море вышел, кто с чьей женой в кусты подался, к кому в хижину чужая свинья влезла. А в перерывах между информационными передачами ему предписывалось транслировать песни и музыкальные номера.

В пятый день мы детально обсудили пользу наук и образования. Неожиданно выяснилось, что Президент был, по здешним меркам, человеком весьма просвещенным. Он умел, например, писать свое имя, поскольку некоторые капитаны проходящих судов имели обыкновение покупать у него остров за всякие безделушки и для этой цели научили расписываться в соответствующих договорах. Умел он и считать до 19-ти, так как большой палец правой ноги потерял еще в детстве при встрече с акулой. И неудивительно, что он, как настоящий интеллигент, сразу загорелся идеей подготовки национальных кадров и организации республиканского университета. Для этого был приглашен старик Гуалолу, все равно ни на что другое не годный, и назначен профессором. Не желая откладывать добрых начинаний в долгий ящик, Президент тут же принялся настойчиво учить его счету и письму, а по острову было объявлено, что теперь одаренные юноши и девушки, успешно прошедшие инициацию, будут приниматься в студенты и на трех факультетах в течение пяти лет станут обучаться считать до 19-ти и писать имя Президента Булунгу.

В шестой день мы занимались армейской реформой. Здесь Президент тоже проявил себя не чуждым определенных познаний. Потому что, как обнаружилось, однажды на Аху-аху приходила за пресной водой шлюпка с военного транспорта, и колоритная фигура сержанта, распоряжавшегося солдатами, оставила в душе Булунгу глубочайшее и неизгладимое впечатление. В результате, назначив себя Главнокомандующим, он присвоил себе звание Самого Старшего Сержанта и призвал на действительную службу пять островитян. Вооружив их самыми современными дубинами, имевшимися в республике, он разделил созданные Вооруженные Силы на восемь дивизий, каждой из которых определил места расквартирования и сектора обороны на побережье, предварительно уточнив у меня, какие государства расположены с той или иной стороны, и объяснив подчиненным, какие потенциальные противники им могут противостоять.

В день седьмой, честно вам признаюсь, меня уже очень тянуло последовать совету Библии и просто отдохнуть. Но куда там! Булунгу, похоже, только вошел во вкус реформаторской деятельности, и пришлось проводить очередное заседание кабинета, посвященное внешней политике. Надо отдать должное, тут Президент продемонстрировал полную готовность следовать миролюбивым курсом, поскольку рассудил, что покорить соседние острова все равно не получится – у них народу больше, а что касается Америки, Австралии или Китая, то они расположены слишком уж далеко. Впрочем, возможность войны с ними в будущем он решил все же не отбрасывать и поручил самому талантливому из местных мастеров, Патупату, заложить судоверфь имени Президента и Парламента для постройки стратегической пироги дальнего радиуса действия.

Да, много еще задумок оставалось у нас. И о создании национального банка, куда предполагалось собрать накопления всех граждан. И аграрная реформа с раздачей всем островитянам земли и песка, сколько они смогут унести. И денежная реформа с заменой ракушек-каури ракушками-рапанами. И развитие рыночных отношений… Но я вдруг почувствовал, что продолжение столь интенсивных преобразований чревато для меня белой горячкой и поспешил подать сигнал бедствия проходившей мимо шхуне. Так я и покинул молодую демократическую державу, поэтому до сих пор не знаю, каких вершин процветания сумела она достичь на пути прогрессивных реформ.

ВЕЩАЯ ПТИЦА

Я берусь утверждать, что заболевания бывают не только индивидуальные и наследственные, но и, так сказать, национальные. Разве трудно, например, убедиться, что французы, русские и латиноамериканцы больны революциями? Причем у русских и французов эта хворь протекает в острой форме – тряханет так, что весь народ на ладан дышит, а потом помаленьку к жизни возвращается. А у латиноамериканцев болезнь носит явно выраженный хронический характер – то маленько отпустит, то опять скрутит. Не буду врать, что мне удалось найти вполне надежное лекарство для снятия революционных приступов, однако кое-какой положительный опыт работы в данном направлении у меня все же имеется, и я охотно готов им поделиться.

В самую гущу революции мне довелось попасть в Сан-Хуане. Это примерно посередке между Каракасом и Гондурасом. Ну, может, не совсем посередке, а чуть левее. Признаюсь, застрял я там по собственной вине. Возвращаясь из Амазонии, должен был делать пересадку, да и загулял, дорвавшись после глухомани джунглей до благ цивилизации. Крепко загулял, на неделю. А когда очухался, то в стране уже вовсю бушевала революция, и никакие пароходы больше не ходили. Между нами говоря, революция-то была так себе, хиленькая. Старого диктатора, как обычно, свергли, а нового, революционного, который бы их еще сильнее в бараний рог скрутил, подыскать почему-то забыли. Ну и пошла заваруха – партии, фракции, движения, течения. Одни за всеобщее благо, другие тоже за всеобщее благо, третьи тем более за всеобщее благо. Блажат, одним словом. То языками молотят, то кулаками, то из ружей.

А мне и делать-то нечего. Хоть вступай с тоски в какую-нибудь из этих самых местных партий и тоже начинай за всеобщее благо другим челюсти крушить. Но подобного шага я не мог сделать по двум причинам. Во-первых, потребовалось бы научиться говорить по-ихнему – хотя в революционный период для этого вполне хватает десятка слов, каждое из которых повторяется в одной речи не меньше трехсот пятидесяти двух раз. А во-вторых, нужно было бы научиться по-ихнему такие речи целыми днями выслушивать, восторгаясь и уши развешивая. Ну а это уж задача слишком сложная для нормального человека, без навыка никак не осилить. Так я и околачивался в Сан-Хуане без дела, пока случайно не повстречал матроса Лопштофа. Я его в свое время от тропической гонореи вылечил, а сейчас, как выяснилось, его с корабля списали, и он тоже заторчал здесь против собственного желания. Обрадовались мы встрече – вместе все веселее, да и средства у обоих были под диагнозом сильного истощения. Сняли на двоих комнатушку с видом на задворки старого монастыря и принялись совместными усилиями за выживание бороться. Революция утихать и не думает, наоборот, бултыхается пуще прежнего. А деньжата у нас совсем иссякли, стали уже кое-какие вещички продавать.

Ну а рядом, как я упоминал, большой монастырь располагался, уж не помню, то ли Святых Гувернанток, то ли Сестер Шансонеток. Считался он главной местной святыней, и паломники туда отовсюду толпами шли. А с началом революции стало их еще больше, ведь народ там шибко религиозный, и поводов для обращений к Небесам сразу резко прибавилось. Левые свечки ставят за победу левых, правые молят о победе правых, а противники тех и других, чтобы они побыстрее друг друга изничтожили и третьим силам дорогу открыли. Так что монастырь процветал вовсю. Революция была лишь на начальной стадии, когда с продуктами бывает еще нормально – сначала-то как раз изобилие обычно наблюдается, пока склады громят, а хозяева норовят побыстрее распродать неразграбленные запасы. Это уж потом голод приходит, а пока в Сан-Хуане жрали вполне удовлетворительно. В монастыре тем более от пуза, и на свалку, которая как раз к нам под окна выходила, объедков выбрасывалось изрядное количество. Не удивительно, что туда каждый день масса воронья слеталась. Тут-то и вспомнил Лопштоф, как на Цейлоне он тоже на мели очутился и жил тем, что учил попугаев говорить, сбывая их за неплохую цену.

Попугаев в окрестностях не значилось, но воронье-то – вот оно! Подманили одного ворона, поймали и засели за его обучение. Повозились-повозились, кое-чего добились. Однако ворон – все же не попутай, да и богатых туристов, падких на подобные диковины, здесь теперь не обреталось. Потаскали свою птицу без толку по базару, да и выпустили… А назавтра слышим – мать честная! Весь город о великом чуде толкует. Потому что в монастыре вдруг вещая птица объявилась и заговорила человечьим голосом! Правда, в действительности наш ворон мог сказать лишь одно – “Пр-ривет!”, больше он на тот момент еще ничего не умел. Но монахиня, первой это услышавшая, сразу в обморок хлопнулась и, видать, ей там в дурняке еще что почудилось. А теперь каждый вороновы речи пересказывал, собственные подробности присовокупляя. Ясное дело, толпы паломников сразу же в целые стада превратились, так и прут к месту происшествия. Причем всякий чудесное знамение на свой лад объясняет. Одни – что это к скорой победе левых, другие – что к победе правых, а третьи – что вообще конец света близок, и пора к страшному суду готовиться. Как они с помощью кулаков и дреколья общую точку зрения искали, мы теперь имели возможность каждый день в окошко наблюдать. Я, конечно, ситуацией сразу воспользовался, Лопштофа в санитары произвел и открыл частную практику по оказанию первой помощи. Так что и материально наше положение резко в гору пошло, и от скуки избавились.