Текст книги "Подлинные мемуары поручика Ржевского"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Чиновник: Это мысль! Как ни странно, в вашей секте у нас нет ни одного сотрудника. Укажите в прошении – ответственное задание. Пожалуй, теперь более чем достаточно. Передайте мне все бумаги, сейчас направлю их в трибунал, и можете твердо рассчитывать на помилование.

Гражданка: И что, неужели простят?

Чиновник: Конечно, нет. Заменят на пожизненное заключение.

Гражданка: Значит, мне сейчас в тюрьму ехать? Все-таки хорошо, что я вещи взяла.

Чиновник: Взяли вы их напрасно, потому что содержание заключенных обходится дорого, и мы ограничимся домашним арестом. Тем более, что вы наша сотрудница, и сможете выполнять функции надзирателя.

Гражданка: А в магазин как же? И на работу? Я только на день отпросилась.

Чиновник: Ничего страшного, оформим арест с выходом на работу и куда там еще понадобится. Моя секретарша так оформлена и работает очень неплохо. Уж как она сегодня с этой несовершеннолетней справилась! Правда, прошение о помиловании так и подали с ошибками, но мы сообразили, что это будет лучшим доказательством несовершеннолетия. Так что и вы не теряйте времени, приступайте к своим обязанностям. Вам надо принять заключенную под надзор. Начинать положено с личного обыска – проверьте подмышечные впадины, волосы, полость рта, половые органы и… да, как вам ни тяжело, задний проход тоже.

Гражданка: Это же так неприлично! Я из-за этого…

Чиновник: Да, я знаю, с лучшей подругой поссорились. Но сейчас это по инструкции положено.

Хозяйка: Если затрудняетесь, могу помочь.

Гражданка: Нет-нет, я сама. А можно, я в ванную выйду?

Чиновник: Не только можно, но и нужно. Я же мужской персонал, а комитетом по защите нравственности личный обыск женщин допускается сугубо женским персоналом.

Хозяйка: Простите, я хотела вас спросить насчет замены смертной казни пожизненным заключением – это случайно или нет? Здесь видится глубокий философский смысл – заключение души в собственном теле, и как раз пожизненное.

Чиновник: Ну, знаете, у нас тоже неглупые люди работают, и смею вас заверить, весьма компетентные. У меня, кстати, тоже есть к вам философский вопрос. Вас не угнетает, что должность иерарха ущемляет некоторые ваши гражданские права? Например, ограничивает возможность привлечения к ответственности? Той актрисой у нас до сих пор восхищаются, а ведь и вы могли бы выглядеть не хуже, в вас тоже есть нечто аристократичное – этот цвет кожи, возбудимость, манеры…

Хозяйка: Видите ли, наша религия оценивает явления относительно. И если, скажем, богиня Дуду ущемила мою возможность быть приговоренной, то бог Балакис компенсировал мне это возможностью более долгой жизни. И наоборот, если вам богиня Дуду дала дополнительные возможности анализировать других, то бог Балакис ущемил вас в возможностях самоанализа.

Чиновник: Вы правы, при такой ответственной работе вся личная жизнь ущемляется! Хорошо хоть, с женой отношения наладились, а теща со мной так и не разговаривает. И поневоле задумываешься, что это должно оправдываться с точки зрения каких-то высших духовных истин. Вот ваша религия как смотрит на вопросы преступления и наказания?

Хозяйка: Так я рада бы посмотреть, но вы же не разрешаете.

Чиновник: Что вы, я считаю подобный запрет очень правильным. Уверяю вас, зрелище не из приятных и достаточно однообразное, я и сам стараюсь не смотреть без особой необходимости. Вот сегодня, например, вынужден был лично за этой генеральшей наблюдать только из-за ее высокого положения – и представляете, до сих пор на душе нехороший осадок. Уж на что моя секретарша поначалу была любопытной, но и она со временем стала к этому совершенно равнодушной. Хотя не скрою, порой попадаются действительно интересные приговоренные, так сказать, с изюминкой.

Гражданка: Я все сделала, как положено.

Чиновник: Все-таки получилось, сумели себя пересилить?

Гражданка: Так ведь это был мой долг. Можно одеваться?

Чиновник: Еще пару формальностей. Возьмите сантиметровую ленту и встаньте перед камерой.

Гражданка: Надувать живот? Или втягивать?

Чиновник: Нет, напрягите мышцы посильнее. Нужно зафиксировать твердость вашей натуры. Теперь одевайтесь. Только прощупывайте каждый шов и изымите острые предметы, пояса, шнурки, в общем, все, с помощью чего заключенный может покончить с собой.

Гражданка: Ой, надо было ноги сполоснуть, а то ходила босиком, а здесь так пыльно.

Хозяйка: Перед сдачей квартиры все равно должны помыть, чего ж я подметать буду?

Чиновник: Ничего, одевайтесь так, дома вам все равно предстоит пройти санитарную обработку. И раз уж вы ухитрились набрать столько лишнего, просмотрите теперь вещи. С собой разрешается взять туалетные принадлежности и две пары белья.

Гражданка: Ага, как раз купальник и рубашку с халатом. А остальное?

Чиновник: На остальное составьте опись и примите у себя на хранение. Будете выдавать себе по мере необходимости. Ладно, пока вы этим занимаетесь, мне надо с другими разобраться.

Хозяйка: Опять несовершеннолетняя выступает?

Чиновник: Нет, она наконец-то угомонилась и косметикой мажется вполне по-взрослому. А вот у супружеской пары проблемы со смягчающими обстоятельствами. У супруги соски наливаются так эффектно, но, сколько они ни выжимали – никаких следов лактации! Вступление в брак для них не подходит – они уже женаты. Поэтому они выбрали беременность, но перед этим слишком перетрудились, и сейчас ничего не выходит.

Гражданка: Так может, они уже? Когда перетрудились?

Чиновник: Увы, физиология этого не допускает. Они заканчивали не совсем туда, где возможна беременность. Словом, тот самый случай, из-за которого вы поссорились с лучшей подругой.

Гражданка: Фу, как отвратительно! Это действительно несовместимо с национальным достоинством! Жаль, что сейчас нам нужны смягчающие обстоятельства, а не отягчающие!

Хозяйка: А нельзя на минуточку переключить их на здешний канал? Да и на несовершеннолетнюю взглянуть любопытно. Между прочим, по расположению пупков я смогла бы проконсультировать вас об их характерах и дальнейшей участи.

Чиновник: Трансляция запрещена, а насчет их участи все и так ясно – ничего, кроме помилования, нам не остается. И пупков у них сейчас все равно не видно. У супружеской пары они прижаты друг к другу, а несовершеннолетняя уже надевает платье. Точнее, костюмчик – такой, знаете, яркий, современный, хотя и довольно строгого фасона. (Монитор отключается).

Гражданка: Возвращаю вам майку. Только извините, она испачкалась, я ведь на полу лежала.

Хозяйка: Бросьте ее в ванну, потом постираю. (Включается монитор).

Чиновник: У меня для вас сюрприз! Машина у бригады все же завелась, и они уже едут к вам, минут через десять будут! Так что мы немножко поспешили с переоформлением. Быстренько раздевайтесь, готовьтесь, а вас, госпожа хозяйка, я попрошу покинуть помещение.

Хозяйка: А остаться никак нельзя? Через замочную скважину плохо видно.

Чиновник: Посторонние к исполнению приговора не допускаются.

Хозяйка: Но я, вроде, уже не совсем посторонняя.

Чиновник: Родственники приговоренных тем более не допускаются.

Хозяйка: А я и не совсем родственница. У меня сейчас статус, которого наверняка ни одна инструкция не предусмотрела. Зато потом смогу проконсультировать вас по вопросам высших духовных истин и их влияния на отношения с тещей.

Чиновник: Ну, хорошо, только тогда оденьтесь, а то вас могут спутать с приговоренной – и кому потом прикажете квартиру сдавать?

Хозяйка: Разве я не одета? На мне шорты и босоножки.

Чиновник: В спешке этого могут не заметить. Им же еще надо к супружеской паре успеть, потом к несовершеннолетней…

Хозяйка: Не могу же я надевать на себя грязное только из-за чьей-то спешки! Впрочем, у меня есть еще темные очки. Лапочка, не суетитесь! От нервозности портится цвет кожи. Я помогу вам подготовиться так, чтобы вы выглядели не хуже какой-то там кинозвезды.

Гражданка: Но вам же нельзя с обнаженной.

Хозяйка: А вы трусы не снимайте. Сказали же, что в спешке это допускается.

Гражданка: Что вы, они внесены в опись, а снимать с мертвого тела, говорят, неудобно.

Хозяйка: Тогда мы спустим их на ступни, заодно они задрапируют ваши пыльные пятки. Садитесь не прямо, а чуть вбок, так ягодицы смотрятся рельефнее. Вы – женщина привлекательная, и стесняться вам нечего. Спинку выпрямите, но не напрягайте. Волосы поправим поромантичнее. Теперь повязку. А наручниками пупок прикройте. Ну, все, чмокну вас на прощание! И не волнуйтесь, я буду с вами до конца, а потом произведу в мученицы!

Чиновник: Ох, вы уж простите, опять накладка! Надо же, самую малость не успели! Из трибунала пришли помилования вам и несовершеннолетней. Так что можете снова одеваться.

Хозяйка: Я же говорила – суетиться не стоит. Сейчас помогу наручники расстегнуть.

Чиновник: С бригадой моя секретарша уже связалась, отбой им передала. Если хотите, они вас на машине до дома подбросят.

Гражданка: А это разве удобно? Их не затруднит?

Чиновник: Чего ж тут неудобного? Вы – наша сотрудница, а им все равно по пути – мимо вас и в центр, к супружеской паре.

Гражданка: Я еще опись вещей не закончила. И вправду, зачем столько с собой набрала?

Чиновник: Дома закончите, там же ее все равно дополнять придется. А сейчас вы лучше в качестве сотрудницы сдайте хозяйке квартиру, чтобы бригаде на это времени не терять.

Хозяйка: Нет, такую грязную я не приму. Нужно прибраться, полы помыть. Что я, зря тут целую неделю не подметала? Конечно, я могу пойти вам навстречу, но тогда пусть и мне пойдут навстречу, возьмут с собой к супружеской паре.

Чиновник: Мы не имеем права брать посторонних. Тем более, что должность иерарха все же ущемляет некоторые ваши гражданские права – там ведь будет голая женщина.

Хозяйка: Но там будет и голый мужчина, а в философском плане – это как плюс и минус, они нейтрализуются. И, наконец, я не посторонняя, а родственница вашей сотрудницы. Неужели ваши сотрудники не проводят иногда по знакомству родственников?

Чиновник: Бывает, конечно. Хотя все равно требуется формальное обоснование. Мне даже жену, и ту пришлось консультантом оформлять.

Хозяйка: Так это запросто. Вы говорили, что они там сильно грешили, значит, им исповедник может потребоваться. Да и по другим вопросам проконсультировать могу. Без консультаций-то вы как опростоволосились, что вам насчет их участи все ясно!

Чиновник: Ладно, согласен. Правда, и ваша родственница в бригаде не состоит, но основание к ее допуску мы найдем – пусть поможет с документацией. У нее это хорошо получается, а исполнители как раз из графика выбились.

Гражданка: А что, разве я тоже должна буду там присутствовать?

Чиновник: В ваши прямые обязанности это не входит, но если захотите провести свою родственницу, то разумеется, только при вас и под вашу ответственность.

Хозяйка: Конечно, она пойдет! Лапочка, разве можно упускать такую возможность? Сразу двое, да еще и эффектная пара!

Гражданка: Какая уж эффектная, если пользуются столь отвратительным способом!

Хозяйка: Значит, вам будет приятно посмотреть, как их накажут. Или наоборот, знакомство с ними поможет вам преодолеть собственный комплекс перед личными обысками.

Гражданка: Да, в дальнейшем это мне пригодится. Только я не выношу вида крови, могу в обморок упасть.

Хозяйка: Чепуха, я дам вам темные очки. И к тому же, разве вы падаете в обморок, например, при виде месячных? А ведь с философской точки зрения кровь одна и та же.

Гражданка: Я об этом как-то не подумала. С философской точки зрения, наверное, есть что-то общее между месячными очищениями организма и очищением общества от чуждых элементов?

Хозяйка: Я же говорила, из вас выйдет способная неофитка. Конечно, все относительное должно смыкаться где-то в абсолюте. А поскольку ваша боязнь не абсолютна, а относительна, мы с вами вместе ее легко преодолеем.

Чиновник: Да, вы толковый консультант, не зря у вас такая солидная репутация. Я потом хотел бы посоветоваться с вами по некоторым вопросам личных взаимоотношений.

Хозяйка: Каких угодно – и личных, и служебных. Скажем, вы ведь и несовершеннолетнюю к себе приняли? Если у нее будут проблемы с заданием...

Чиновник: Ну, с ней все ясно. Прежде чем давать ей какое-нибудь задание придется искать хорошего частного преподавателя.

Хозяйка: Считайте, что нашли. Я же доктор наук, и как вы убедились, в методах педагогики для несовершеннолетних тоже разбираюсь. Так что смогу давать уроки не только грамматики, но и философии, богословия, гадания, да и над фигурой с ней поработаю – тут о квалификации вы можете по моей фигуре судить. И возьму недорого.

Чиновник: Договорились. Вы и впрямь интересная особа, я бы сказал, с изюминкой. А то я предлагал эту подработку секретарше. Она отказалась. Прямо-таки в ужасе.

Хозяйка: Ее можно понять. Небось, до сих пор опись вещей диктуют?

Чиновник: Нет, мы последовали вашему совету. Сослались на то, что несовершеннолетняя не может быть надзирательницей, и приговорили не к заключению, а к телесному наказанию.

Хозяйка: Значит, мы и к ней поедем?

Чиновник: Вот еще, машину гонять! Отправили домой. Пусть обратится к родителям, чтобы всыпали ремешка. А застесняется – подружку попросит. Но к вам будет просьба – вы уж при случае осмотрите ее пупок и составьте на нее исчерпывающую характеристику.

Хозяйка: Запросто. А хотите, по дороге попробую и насчет загробной участи вашей генеральши разузнать, если у нее пупок не повредили? Там могут быть очень любопытные данные о взаимосвязи линий судьбы и жировых отложений.

Чиновник: Только, пожалуйста, все же оденьтесь. А то бригада мужская, и вы будете отвлекать ее от служебных обязанностей,

Хозяйка: Вот уж не думала, что ваши сотрудники так легкомысленны и способны отвлекаться по пустякам. Но, пожалуй, и впрямь надо что-то набросить. Оттуда ведь придется ехать общественным транспортом, и опять будут проблемы с комитетом по защите нравственности.

Гражданка: Ой, а давайте оттуда ко мне зайдем! А то, как с подругой поссорились, я ведь все одна да одна. Так здорово будет – поболтаем, кофе выпьем, у меня и бутылочка найдется!

Хозяйка: С удовольствием, отметим ваше спасение. А заметили, что ваша участь изменилась после обращения к моей религии? Надо рассказать об этом чуде супружеской паре – вдруг они тоже захотят перейти? Тогда после казни мы произведем их в мученики.

Гражданка: С их-то отвратительными удовольствиями?

Хозяйка: Я же объясняла, что в нашей религии все относительно. Например, вы прошли через ту же процедуру в ванной, и от того, что вам удалось преодолеть себя и исполнить свой долг, тоже испытали при этом удовольствие. Разве есть тут что-то отвратительное? Кстати, принесите мне из ванной майку. Ее все равно стирать, а там одежда может заляпаться.

Чиновник: Бригада уже подъезжает, так что завершайте сдачу квартиры и выходите на улицу. Отключаю ваш канал.

Гражданка: Постойте, я с вами еще не попрощалась и не поблагодарила за все, что вы для меня сделали…

Чиновник: Мы же скоро увидимся у супружеской пары.

Гражданка: Вы тоже там будете? А говорили, что стараетесь не смотреть подобных сцен.

Чиновник: Ну, уж такую эффектную пару грех пропустить. Уж на что моя секретарша к этому равнодушна, и то просила ее непременно позвать.

Гражданка: Тогда нам лучше поспешить. А то пока будем копаться, вдруг им тоже придет помилование!

Чиновник: Нет, они настолько увлеклись, что так и не сорганизовались подать прошение.

Гражданка: Вот что значит пренебречь чувством долга!

Чиновник: Кстати, о долге. Там ведь супруга – тоже наша сотрудница, поэтому я попрошу вас лично принять ее документы, отпечатки пальцев и фотопленку, где муж ее снимал голой. И пусть она сдаст вам подушку, которую использовала в качестве личного оружия. Ну, до встречи! Машина вас уже ждет. (Монитор отключается).

Хозяйка: Давайте, где там за квартиру расписываться. Если что забыли, потом найдется.

Гражданка: Это вы забыли. Майку надеть.

Хозяйка: Спасибо, что напомнили. И сигареты захватите.

Гражданка: Да, надо взять, а то я что-то разволновалась. Вроде, все распланировано было, и вдруг так резко поменялось! Вот и гадаю теперь, как там оно дальше будет?

Хозяйка: Да чего гадать-то? Если нас куда-то везут, то с философской точки зрения, мы вступаем в полосу везения. Значит, все будет хорошо!

Гражданка: Тогда поехали!

ЗАНАВЕС

РАССКАЗИКИ ПОД НАСТРОЕНИЕ

ПАЦИФИСТ

– Обходи справа!.. Ура!.. Тра-та-та-та-та!.. Бабах! Бабах!

– Витька, а я твоих танками, танками! Ура!

Игорь Павлович закрыл уши пухлыми ладонями. Отложил газету с ласкающими душу миролюбивыми публикациями о конгрессе домохозяек за разоружение и тревожным сообщением о конфликте на Мальдивских островах. Сын за стенкой продолжал громить своими солдатиками Витькиных. Заслоняясь от их кровожадных выкриков, Игорь Павлович нажал кнопку телевизора. Первая программа. Немецкие танки по вине Сталина плющат гусеницами нашу землю. Зажмурившись, переключает на вторую. Советские танки, изрыгая огонь и смерть, рвутся от Бердичева к Берлину. Третья… Какая-то годовщина конфликта в Персидском заливе… Четвертая… Мордастый супермен одного за другим расстреливает своих мордастых противников… Когда по пятому каналу зазвенели шпаги Монтекки и Капулетти, Игорю Павловичу становится дурно. Трясущейся рукой он хватается за провод. Из розетки. С корнем. Как злобу из сердца. И тотчас же слышит опять:

– Витька! А я твоих танками, танками! В лепешку!

Это с детства. С маленьких красивых танков и пластмассовых солдатиков, не воняющих потом и кровью. Прививка злобы. Оружия. Попрание права на жизнь.

– Тра-та-та-та-та!..

Дверь в детскую. Куча солдатиков на ковре представляется грудой мертвецов с вытекшими глазницами и разорванными внутренностями.

– Папа! Отдай солдатиков! – орет сын, но Игорь Павлович, намертво вцепившись в коробку, закрывается в уборной.

– Пап-ка! Отда-ай!..

Подлая жалость лезет в сердце. Начиная размазывать слезы по лицу, Игорь. Павлович хватает ножницы. Пластмассовые винтовки отстригаются легко, чуть похрустывая. Как ногти. Нет смерти. Нет оружия. Танки – в унитаз!

– Пап-ка-а-а!

– Сынок… на! – в пухлых ладонях он тянет сыну демилитаризованных граждан. Тружеников. Созидателей.

– А-а-а! Мам-ка, гляди, что он наделал!

– Игорь! Ты пьян? – в дверях кухни раздраженное лицо жены. – Зачем ты обидел ребенка? Это жестоко. Пойди и купи ему новых солдатиков.

Ага. Они заодно. Она отягощена злом с детства. Зло стало ее натурой.

– Ну сходи, Игорь! Он же житья не даст!

– В магазин? – Игорь Павлович ухмыляется. Достает все деньги, сберкнижку, и вон, вон из квартиры! А во дворе детские голоса хлещут перекрестным огнем:

– Тах! Тах! Колька, ты убит!

В глазах темнеет. Как радостно, со смехом, мальчик произносит слово “убит”. Если бы он только представил своего друга синеющего, корчащегося последней судорогой в луже свежей крови!

– Дядя, ты чего?…

Деревянный автомат – об колено! Надвое! И пластмассовый!

– Я маме скажу! А-а-а… Ма-ма-а-а!..

Хлопают окна. Разъяренные физиономии, с которых брызжет зло. Они не поймут. Прочь, прочь отсюда!..

Магазин игрушек, Вот он, рассадник! Все, все, на сколько хватит денег! Танки, пушки, ракеты, батальоны пехоты. Ого-го! Берегись, милитаризм! И в костер, в костер! На пустыре, за стройками… Игорь Павлович скребет в карманах. Пусто. Только жетон на метро. Ничего, сейчас в Сбербанк, а потом – в Детский Мир!

Солнце клонится к закату, когда на пустыре снова взвивается костер, плавя оловянными и пластиковыми лужицами маленьких идолов войны. Кончено. Игорь Павлович дотошно собирает несгоревшие жестянки и таскает в канализационный люк. Домой он идет умиротворенный. Он объяснит. Он должен объяснить, какое сделал сегодня нужное дело. Из лабиринта построек сбоку выныривает фигура милиционера. Придирчиво оглядывает Игоря Павловича, но предлога для задержания не находит. Лишь спрашивает:

– Вы тут никого не видели?

– Нет.

– Ладно. А то развелось хулиганья. Костры палят…

Милиционер обгоняет его и идет впереди. И вдруг Игорь Павлович замечает. Пистолет. Оружие. Оружие на поясе человека!

– Товарищ!

Милиционер останавливается.

– Разоружитесь, товарищ!

– Чего?!

– Освободитесь от оружия! У вас чистые глаза. У вас душа, не признающая насилия! Освободитесь от зла!

– Ах ты, гад! – доходит до милиционера, когда рука Игоря Павловича тянется к кобуре. – Бандюга!

Они катятся по щебенке в битве за очищение души. Душа милиционера очищаться не хочет. Пальцы отыскивают горло Игоря Павловича. В глазах круги. Тошнота. Он автоматически нащупывает кирпич и бьет… С диким воплем победы несет в канализацию пистолет. Потом возвращается. Милиционер лежит все так же, неловко вывернувшись. Под разбитой головой – лужа крови и мозга. И сердце екает – кирпич! Тоже оружие, которое он не учел! Вот он – красный, потрескавшийся, с налипшими милиционеровыми волосами. Вспышка отчаяния, смешанного с ненавистью. Удар с визгом по кирпичу. И тот разваливается на две одинаково убийственные половинки… Оружие размножается! Оно почкуется! Оно расползается по миру! Боже!.. Игорь Павлович возводит глаза к небу и падает, подавленный открывшимся зрелищем: вокруг него целые стены кирпичей! Тысячи, сотни тысяч, миллионы кирпичей! И он понимает, что мир переполнился оружием. Мир перегружен оружием. И спасения миру больше нет. Игорь Павлович безысходно воет и целует остывающие руки младшего сержанта милиции Горелкина Петра Никифоровича.

АЛЛЕЯ

Глухая, запущенная аллея старого кладбища шебуршит опавшими листьями под ногами председателя Шульгина. Шур-р-р… шур-р-р… Будто перешептываются призраки. Или шелестят подписываемые бумаги. Шур-р-р… шур-р-р… Сюда уж точно не совали носа ни кладбищенские работники, ни их непосредственное начальство. Эх, нагрянуть бы сюда с ревизией!.. Но мертвые листья шуршат под ногами тихо, густо, вязко, затягивая в темную глубину запущенной аллеи. Шур-рр… шур-р-р…

Сгнивший, черный, кособокий крест. Столетний, небось. Ничего себе! Букетик свежих цветов! Кто ж о нем, интересно, вспомнил? И вдруг из шороха листьев, из ветра, из воздуха, минуя органы слуха, врываются голоса. “За контрреволюцию золотопогонную сволочь и беляка поручика Глинского приговорить к расстрелу! Председатель ревкома красный матрос Гаркуша…” И другой голос: “Товарищ командир! Товарищ командир! – выговор, как у сибирского мужика. – Гаркуша, мать твою так!”… “Чего, Иванов?”… “Командир, ты глянь на его сапоги – английские, небось! Что, попили народной кровушки, падлы? Хватит!”… Потом хохоток: “Что, суки, тыщу лет правили, а копать не научились?…”

Недоверчиво оглянувшись на крест, Шульгин шагнул дальше. Заросший бурьяном бугор. Тоже, наверное, был когда-то могилой. И опять он слышит голоса. Уже новые: “Бывшего матроса, бывшего председателя Гаркушу за анархию, развал революционной дисциплины, мародерство и грабежи именем революции и ее вождей, товарищей Ленина и Троцкого, приговорить к высшей мере наказания… Председатель Коркис…”

Шур-р-р… шур-р-р… Строгая пирамидка со звездой. И снова слышится: “Троцкиста Коркиса согласно статье 58 и разъяснениям товарища Ежова… к высшей мере социальной защиты… Председатель Березюк…”

Еще шаг. Потрескавшаяся безымянная плита. “Гражданина Березюка, пособника врага народа Ежова… за беззакония… согласно циркуляру и директиве товарища Берия… к высшей мере… Лунев…”

Шур-р-р… шур-р-р… где ж ты, Лунев? Ага, вот он! “Сообщника английского шпиона Берии гражданина Лунева… к высшей… Гуня…”

Новая могилка. “Бывшего председателя Гуню… за хищения социалистической собственности… Турсубаев…”

Шур-р-р… шур-р-р… Мертвые кладбищенские листья… “Турсубаева… за коррупцию и взятки в особо крупных размерах… Параев…” Это когда было-то? Восемьдесят пятый. Шульгин оценивающе глядит на памятник. Солидно, солидно. А Турсубаева, помнется, еще в живых застал. Не повезло мужику. Еще чуть-чуть, еще одну ступенечку вверх – и на пенсию бы по состоянию здоровья. А вот не дотянул ступенечки – и высшая мера. Покачав головой превратностям судьбы, Шульгин шагает дальше. Шур-р-р… шур-р-р…

Ого, какой бюст! И очередной голос разнообразие вносит: “Мы ж тебе, гаду, писали: делись нахапанным, делись нахапанным, а ты?…” И тот же самый голос: “От рук мафии пал наш бессменный председатель, кристальный человек и прекрасный работник Параев…”

Шур-р-р… шур-р-р… “Послушайте, председатель, вы же получили предписание областной мафии сдать дела мне и проситься на пенсию? Почему ж не послушались? Глупо. Приступай, Иванов…”

Шур-р-р… шур-р-р… И шаги выводят к новой могиле. Почти свежая… “За активное участие в деятельности мафии, убийствах, противозаконных махинациях… Бывший председатель Котов… к высшей мере… председатель Шульгин.” Несмотря на ситуацию, горделивая тень пробегает по лицу Шульгина. Это ведь он Котова… того! Когда взяли курс на очередное оздоровление общества и искоренение коррупции. Забывшись в сладких наплывах прошлого, он едва не прошел. Но за спиной шуршание листьев смолкло, и грубый толчок приклада в плечо вернул председателя на кладбищенскую аллею:

– Стой, сволочь. Пришли…

Сибирские мужицкие морды. Один швырнул к ногам лопату:

– Копай… председатель!

Щеголеватый поручик брезгливо покосился на пухлые, распирающие пальто телеса Шульгина, прихлопнул хлыстиком по голенищу и закурил, не снимая перчаток.

– Ваше благородие, дозвольте обратиться! – неуклюже козырнул конвоир.

– Чего тебе, Иванов?

– Ваше благородие, да вы только гляньте на его сапоги! На меху – импортные, небось! Попили народной кровушки, падлы! Хватит! – и залязгал затвором.

А поручик, разворачивая бумажку с приговором, вежливо улыбнулся уголками рта и счел возможным пошутить:

– Что ж вы, голубчики, столько лет правили, а копать так и не научились?

ПОДВИГ

Чернильное пятно взрыва уродливо вспухло на экране телевизора. Владислав закрыл глаза. Он думал о подвиге. И еще думал о том, что если жить не ради подвига, то для чего, собственно, вообще жить? Если не ради подвига, то жить на Земле получалось и незачем.

– Героем может стать каждый, – беззвучно повторяли губы фразу, сказанную только что простым белобрысым пареньком в солдатской телогрейке. Вот так просто – рывок кольца гранаты среди хохочущих врагов, и уродливо вспухает пятно взрыва.

Друзья… друзья никогда ни о чем не узнают. Не надо им этого знать. Это уже не настоящий подвиг, когда он ради того, чтобы знали. Настоящий подвиг возникает в глубине сознания. Наедине с самим собой. Свои нервы. Свой разум. Своя воля.

А так ли важны враги? Что значат для огромной войны пять или десять зачуханных солдат, которых, возможно, и так убило бы завтра шальным снарядом? Снарядом, обваливающим теперь опустевший блиндаж? Нет, они не имеют никакого значения для подвига, эти пять или десять солдат. Разве меньше стал бы подвиг, если бы их было трое? Двое? Если бы все осколки гранаты пролетели мимо? И Владислав стал думать о войне. Об огромной войне, для которой не имеют ни малейшего значения пять или десять зачуханных солдат. Но кто посмеет сказать, что не имеет значения на войне подвиг?

И вдруг он понял, что война тут вообще ни при чем, что подвигу всегда есть место в жизни. Подорваться на войне не мудрено. Это может сделать любой, и даже случайно. Но вот подорваться без войны – это действительно подвиг. На это способен только настоящий герой…

Ржавая граната жестко легла шершавыми, облезлыми боками осколочной рубашки в ладонь И треснувший запал с трудом вошел в распухшее ржавчиной гнездо. Он был наедине с самим собой. Нервы. Разум. Воля. Разум. Воля. Нервы. Будто теплый, ласкающий ветерок пробежал, погладив его лицо, и на душе стало легко, умиротворенно и чисто… Чернильное пятно взрыва уродливо вспухло на пустыре, и звук его, громыхнув по ближайшим окнам, затихая и слабея, покатился по городу, теряясь в лабиринтах дворов и улиц…

– Дедушка! – спросил Витя Гундарев, прислушиваясь. – А когда у машины колесо лопается, она еще ехать может?

Иван Викторович Гундарев потянул зачем-то носом морозный воздух и ничего не ответил. Ему почему-то вдруг вспомнился Сандомирский плацдарм и маршал Конев, дважды виденный издали. Иван Викторович вздохнул, положил под язык таблетку валидола и грубоватыми старческими руками поправил шарфик внука.

СЕКС И ПИЛОТКА

Вы можете спросить, причем тут пилотка – и секс? А вы сначала посмотрите на пилотку, а потом спрашивайте. Две складки. Темная глубина щели между ними… Дошло? Вот рядовой Карпов тоже однажды посмотрел, и до него тоже дошло. Это еще полбеды. Но дело осложнялось тем, что сержант Мансуров, в полной мере пожинающий плоды своего дедовства, взял за моду ежедневно отбирать и выпивать карповские кисели и компоты, поглощая таким образом и порцию брома, законно положенную государством каждому своему защитнику. Поэтому мучился Карпов давно и тяжко. То в навязчивой полудреме замаячат голые ноги абстрактных подруг детства, то во сне приходит дикторша из программы “Время” – единственная женщина, которую он регулярно видел в этих степях, и начинает стягивать платье, чулки, белье, облизывая сочные, хорошо передаваемые цветным экраном губы, хищным и острым кончиком языка…

Но и это полбеды. От навязчивых образов через раз можно отвлечься, а когда старшина милостиво включал программу “Время”, Карпов выходил в туалет. Неудобства были в общем-то терпимыми до тех пор, пока он не глянул на собственную пилотку. Внимательно так… Ну, посудите сами – от абстрактных подруг детства можно легко увильнуть, ассоциируя их с домом, со школой, с родителями. Программу “Время” можно просто не смотреть. Но куда денешься от своей пилотки – постоянно, ежечасно, ежеминутно представляющей все обнаженные подробности? То она бесстыдно растопырится на тумбочке, развалив в стороны складки и выпятив интимный промежуток. То целомудренно сложится, зажав его глубоко внутри. То она в руке, и пальцы ощущают теплые, мясистые дольки краев. То в строю прямо перед глазами несколько рядов одинаковых пилоток шевелятся и дергаются в такт музыки…

А однажды, в карауле, когда дневная жара сменилась прохладой, и в степи ночь разлила свои ароматы – казалось бы, невозможные здесь, раз и навсегда выжженные и пропитанные пылью, Карпов вдруг ощутил свою пилотку близким и родственным существом в огромной, пустой ночи. И неожиданно для себя самого погладил ее теплые складки. Было ощущение, что пилотка чуть вздрогнула, отвечая на прикосновение. Пилотка остро пахла потом, а вонзенный в нее металл звездочки сверкал на ней в полутьме, будто украшение варварской жрицы – болезненное, непристойно-извращенное и возбуждающее…

Построив сменившийся караул, старшина надолго замер, уставившись на Карпова и наливаясь предвкушением своего торжествующего красноречия.