Текст книги "Подлинные мемуары поручика Ржевского"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

64. Голова

– Ох, не сносить тебе головы! – говорили все родные принцу Ардариху, беспутному гуляке, повесе и бузотеру. Они ошиблись. Принц не только сносил свою голову до состояния глубокой ветхости, но и посносил головы им самим.

65. Конфуз

Как-то граф де Бурзиль, известный по прозвищу “неуемное брюхо”, изрядно перебрав за королевским столом, вызвался на пари высосать залпом бочонок пива. А придворные, обрадовавшись такому развлечению и желая над ним подшутить, подсунули ему бочонок пороха. И когда граф де Бурзиль все-таки высосал его залпом, королевский шут, прославившийся своими оригинальными каламбурами, дал ему закурить. Ну и конфуз приключился!

66. Авгиевы конюшни

Чтобы очистить от накопившегося дерьма конюшни царя Авгия, знаменитый герой древности Геракл пустил туда под напором воду двух соседних рек. И изобрел таким образом первый в мире ватерклозет.

67. Леший

Однажды студиозус Игнатий решил подшутить над приятелем, который должен был приехать к нему поздно вечером. Написал ему, чтобы тот был осторожнее, потому что в их краях завелся леший, пугающий странников, а в назначенный день заранее притаился в придорожной чаще. Как только показался приятель, Игнатий принялся дико хохотать, ухать, вопить и подвывать. Приятель заорал от ужаса, и его перепуганная лошадь понеслась во весь дух. Довольный Игнатий потирал руки, предвкушая, как будет расписывать подробности розыгрыша, но тут кто-то тронул его за плечо. Он обернулся и увидел что-то большое, темное и лохматое.

– Тебе что, делать больше нечего? – спросило это большое, темное и лохматое. И покрутило лохматым пальцем у лохматого виска…

Когда ошалевший приятель на взмыленной лошади прискакал к дому Игнатия, он уже застал там студиозуса. Тоже почему-то совершенно ошалевшего и настолько взмыленного, будто тот по крайней мере бежал наперегонки с его лошадью.

68. Мода

Императрица Тереза, в свободное от развлечений время правившая страной, была, конечно же, абсолютной законодательницей дамской моды и непререкаемым авторитетом в этой области. Поэтому когда она однажды на пиру случайно пролила на платье бокал вина, все дамы тотчас же опрокинули на себя по аналогичному бокалу, а главные модницы даже по бутылке.

Когда по пути на очередной бал платье императрицы нечаянно зацепилось за гвоздь, все дамы немедленно нашли по подходящему гвоздю и сделали точно такие же дыры. А главные модницы даже по несколько.

Когда у Терезы начало слабеть зрение, тут же пошла мода на очки, а главные модницы стали носить морские подзорные трубы. Позже дамы, глядя на императрицу, принялись усердно вырывать себе зубы, а главные модницы выпиливали настоящие челюсти и покупали вставные. Потом вошли в моду искусственные морщины и седина, ожирение и одышка. А главные модницы даже спали на льду, чтобы заработать натуральный радикулит, и курили чай с куриным пометом для модного порока сердца.

На похороны императрицы дамы пришли в изящных лакированных гробах. И тут вдруг увидели, что безнадежно отстали от моды. Потому что наследницей Терезы стала ее двухмесячная правнучка, и главных модниц уже приволокли в изящных пеленках – теперь они кричали “уа-уа” и временами издавали модное зловоние.

69. Русалки

У русалок недоброй славой пользовалось одно место возле песчаного плеса, где в лунные ночи так чудесно серебрятся водоросли… На этот плес приходил дивный юноша с золотыми волосами. Своими песнями, нежным голосом и глубокими, как омут, глазами, против которых невозможно устоять, он подманивал неосторожных русалок, а потом мог защекотать их и утащить к себе на сушу, где ходко торговал русалочьими чучелами, а потроха сбывал подешевке в окрестные рыбные лавки.

70. Эликсир жизни

Король Филимер на досуге любил заняться алхимией, покопаться в трудах чернокнижников, и вообще не чужд был научной деятельности. И однажды загорелся он идеей найти эликсир жизни, ее экстракт. Несколько лет не выходил он из своих мрачных подземелий, давно пользующихся у народа дурной славой. Одни опыты следовали за другими. Он собирал в пробирки кровь самых жизнерадостных, ловил ретортой последнее дыхание юных, пытался извлечь реактивами ароматы лучших цветов и сконцентрировать в колбе буйство дикого коня. Все эксперименты кончились неудачей. Жизнь не хотела собираться в колбах и ретортах. Кровь сворачивалась бурыми потеками. Цветы превращались в зловонную грязь. Дыхания и голоса замирали могильной тишиной. И тогда Филимер призвал дьявола, предложив ему душу за эликсир жизни.

Дьявол не преминул откликнуться и тут же явился, раздвинув плечом кладку стен. Галантно улыбнувшись королю, он счел нужным уточнить:

– Что вы имеете в виду под эликсиром жизни?

– Я имею в виду вещество, концентрирующее целую жизнь в одной капле. Вещество, вобравшее в себя и вечную молодость, и мудрость старости. Вещество, способное наполнить любого жаждой жизни и открывающее все ее радости.

Дьявол понимающе улыбнулся, кивнул и протянул склянку, в которой перекатывалась одна единственная капля. Жадно поднес ее к губам Филимер, но выпив, выразил недоумение:

– Разве это эликсир жизни? Я почему-то ничего не чувствую.

– Выйди из подземелья, – посоветовал, улыбнувшись, дьявол.

Король поднялся по лестнице, и едва открыл тяжелую дверь, как сырой воздух закружил ему голову. Струи теплого дождя хлестанули в лицо и заставили засмеяться от счастья. Окружающий лес обрушил море шумов и мокрых свежих запахов, а на опушке посреди этого великолепия и буйства природы, танцевала под дождем девушка в промокшем платье, не ведая, что за ней кто-то наблюдает.

– Что это за вещество? – восхищенно ахнул Филимер, грудь которого одновременно распирали восторг, радость жизни и такая жажда прекрасного, которая возможна разве что в цветущей юности.

– Ты выпил яд, – спокойно пояснил дьявол. – Поэтому вся оставшаяся жизнь сконцентрировалась у тебя в нескольких последних мгновениях. Поэтому и проснулась в тебе такая жажда жизни, и открылись все радости, которых ты раньше не замечал. Ведь по-настоящему у вас ценится только то, что вы теряете. Ну что, а теперь пойдем… – улыбнулся дьявол, раздвигая плечом кладку подземелья.

71. Осада

Герт наголову разбил войско Бурдеса. А тот с оставшимися солдатами засел в крепости и защищался, благо припасов было в избытке.

– Хорошо! – заявил Герт после очередного отбитого штурма. – Я потерял много воинов, и больше не потеряю ни одного. Подожду, пока ты сам сдашься.

И началась осада. Минуло лет пятьдесят, а она еще продолжалась. Там, где стояли отряды Герта, выросли деревни, зазеленели сады и пашни. Солдаты переженились, наплодили детей и внуков. По вечерам к Герту сходились старики-офицеры, выслушивали очередной приказ на продолжение осады и разбредались по своим селениям, где дымились очаги, раздавался детский смех, и парни за кустами подстерегали девушек. Иногда делегация осаждающих ходила к крепости и предлагала Бурдесу сдаться. Выслушивала отказ и возвращалась. Старикам, не пойми зачем живущим в крепости и никого не пускающим к себе, детишки показывали языки, женщины сплетничали об их нравах, а молодежь сочиняла страшные небылицы и насмешливые частушки.

Но осажденных, как и тех, кто начинал осаду, становилось все меньше. Они старились, дряхлели и умирали. Когда похоронили последнего из прежних соратников Герта, он с кладбища завернул к вражеским воротам и увидел, что там тоже остался один только Бурдес. Герт еще раз предложил ему капитулировать, обещая место в общинной богадельне, но старый солдат Бурдес лишь красноречиво посмотрел на свое выцветшее знамя, вьющееся на башне. И тогда испугался Герт, что может умереть раньше Бурдеса, так и не взяв крепости. Разослал по деревням сыновей и собрал все население – всех потомков своего почившего воинства. Глянул с крыльца – и возрадовался. Раз в десять их было больше, чем прежних солдат. Где уж противиться такой силе старику Бурдесу?

И рассказал им Герт, как и зачем обосновались здесь их предки. Объяснил, что все они, в сущности, воины, и не просто живут тут, а держат в осаде крепость. А старик, в этой крепости обитающий – не просто чудак, выживший из ума, а их давний исконный враг. Загомонили жители, обрадовались – так вот, чего не хватало им в жизни-то! Вот он кто, их обидчик и оскорбитель, корень всех зол! Вот она – возможность покрыть себя славой и войти в историю!

На бой все вместе собрались, даже дети – разве откажешь соплякам в таком развлечении? Оружие ржавое из чуланов повытаскивали, кому не хватило – нового наковали. А как вооружились, сразу и не узнать – сильные стали, подтянутые, блестящие! Одно слово – воины, а не крестьяне какие-нибудь. Все женщины на шеях виснут, а потом и сами распалились, дреколье похватали, Бурдеса проклятого по-своему, по-бабьи поносят и на расправу требуют. Взяли сыновья и внуки Герта под руки, и огромное войско на приступ двинулось.

А Бурдес в это время часовым на башне стоял – больше-то ведь некому. Увидел атаку начавшуюся и, кряхтя, еле-еле ногами перебирая, начал спускаться вниз. Осаждающие до стен дошли, лестницы приставили и полезли. Кричат, пихаются – всем интересно. С шуточками баб подсаживают, за ляжки пощипывая. Забрались на стены, Герта кое-как втащили и возопили в честь желанной победы. А когда принялись старое линялое знамя на трофеи сдирать, Бурдес наконец-то добрел до пороховых погребов и взорвал крепость.

72. Высокая цель

– Я возьму штурмом и разрушу проклятый замок злого Тролля! – воскликнул могучий Хоттерн, отправляясь в поход с огромным войском. Гиблые леса поглотили воинов Хоттерна, болезни унесли одних, звери искалечили других, непогода доконала третьих. Лишь с небольшой дружиной дошел Хоттерн до стен замка.

– Я не смогу взять штурмом замок злого Тролля, но хотя бы истреблю его солдат! – выкрикнул отчаянный Хоттерн, бросаясь в атаку, Камнеметные машины и туча стрел встретили рыцарей Хоттерна, и не стало у него дружины.

– Я не смогу истребить солдат злого Тролля, но буду рубить их, пока хватит сил! Все же кому-то другому будет легче! – прорычал упрямый Хоттерн, направляя коня на самых сильных вражеских рыцарей. Камни сломали его оружие, а стрелы убили коня и ранили его самого.

– Я не смогу рубиться с войском злого Тролля, но я убью хотя бы одного его воина! – прохрипел обессилевший Хоттерн и с обломком меча побрел к ближайшему тщедушному солдатику. Но силы покидали его, и обломок меча он тоже выронил.

– Я не смогу убить даже одного воина. Но я искалечу его, все же кому-то другому будет легче, – прошептал израненный Хоттерн, с усилием делая шаг за шагом. Солдат бросил копье и пронзил Хоттерна. И последнее, что увидел он, упав на землю, был здоровенный паук, копошащийся в луже его крови.

– Ну хоть это я смогу сделать! – выдохнул умирающий Хоттерн и раздавил паука. Он уже не видел, как из сплетения паутинок вырвалась большая зеленая муха…

Вскоре злой Тролль и весь гарнизон его замка вымерли от жестокой дизентерии.

73. Статуя

Одна девушка мечтала о большой любви, сильной, чистой и благородной – такой, о которой обычно рассказывают книги. Но в обыденности ей встречались лишь гораздо более слабые образцы этого чувства, и девушку охватил страх, что она так и состарится, не встретив своего избранника. Тогда она обратилась к колдунье – нельзя ли ей как-то сохранить молодость и красоту до того момента, как она отыщет настоящую любовь. Колдунья долго думала, чесала в голове и копалась в старых заплесневелых фолиантах. Наконец, она пришла к выводу, что это возможно – нужно лишь превратить девушку в статую. А заклинание настроить на определенную силу любви, как только у какого-нибудь человека, увидевшего статую, чувства превысят заданную величину, колдовство спадет, и она вновь оживет.

Самоотверженная девушка согласилась с ее планом, купила кусок мрамора под пьедестал и долго репетировала перед зеркалом, в какой позе она будет лучше выглядеть и сможет пробудить в зрителях настоящую любовь. А в ночь, когда звезды на небосклоне заняли подходящее положение, был совершен необходимый ритуал. Девушка разделась, прихорошилась напоследок, встала на пьедестале в виде античной богини и замерла. А колдунья намазала ее своими зельями и прочла заклинания. Волшебство вполне удалось, и через пару минут живое тело превратилось в мрамор.

Но дальше ей не повезло. Сначала прекрасная статуя попала в частную коллекцию старого извращенца, коллекционирующего эротические произведения искусства. Потом при ремонте дома его наследниками попала в подвал и надолго была там забыта. Потом, проданная с молотка, пылилась в запасниках музея. И наконец, как подделку под антик – неизвестного автора и не имеющую никакой древности, а значит и особой ценности, ее установили в городском парке. А мальчишки-хулиганы отбили ей руки и на интимных местах выцарапали весьма откровенные пояснительные надписи. Так что теперь она уже вряд ли способна вызвать у кого-либо требуемые чувства. Хотя с ее запросами, может, оно и лучше оставаться статуей при нынешнем понимании любви?

74. Философия

Как-то раз на перекрестке дорог повстречались два философа, идущие из разных городов. По костюму одного было видно, что его закидывали тухлыми помидорами, а по синякам другого – что его угощали камнями. Когда они присели отдохнуть и разговорились, первый философ, оглядев коллегу, глубокомысленно изрек:

– Да, на слова истины люди реагируют по-разному. Иногда они говорят спасибо и улыбаются. Хотя чаще – глядят недоуменно.

– Это не страшно, – рассудил второй. – Даже на великих мыслителей часто глядели недоуменно.

– Мне приходилось видеть, как люди на глазах становились лучше и добрее, – мечтательно продолжал первый. – И того, кто научил их этому, забрасывали цветами!.. – покосившись на свой костюм и синяки собеседника, он поправился. – Хотя чаще все-таки тухлыми помидорами и камнями.

– Но ведь и это не страшно! – воодушевленно подхватил второй. – Даже великих мыслителей часто закидывали тухлыми помидорами и камнями.

Потом они переглянулись и дружно вздохнули:

– Только вот жаль, что когда их закидывают помидорами и камнями, великие мыслители еще не знают, что они – великие. Ведь не одних великих закидывают…

75. Череп

Десять лет воевали между собой короли Рихард и Огден. Удача клонила знамена то в одну, то в другую сторону. То Огден громил Рихарда, то Рихард, переформировав армию, заставлял отступать Огдена. Но однажды счастье отвернулось от Огдена совсем. Измена довершила то, чего не смогли сделать мечи противника. Его преемник, вступив на трон, обратился к Рихарду с предложением мира, а в подтверждение дружеских намерений прислал ему чашу, сделанную из черепа Огдена.

В тот день король Рихард впервые за долгие годы слонялся по замку без дела, и впервые с начала войны напился допьяна. Он заперся один, поставив на столе присланную чашу и сказал ей:

– Ты был достойным противником, Огден! Не так, ой не так мне хотелось бы с тобой встретиться… Но ты умер, так и не побежденный, пусть хоть это служит тебе утешением. Пожалуй, ты был единственным достойным моим противником. Но тебя убили, а я остался. И не знаю, что же теперь, без тебя, делать мне? Давай же выпьем с тобой, Огден. За тебя, которого я так и не смог одолеть! – Рихард налил череп вином и чокнулся с ним простым солдатским стаканом.

76. Рабы

Вальтер, молодой раб, сын раба, внук раба и правнук раба, бежал. Его поймали рабы, высланные в погоню старшиной рабов, избили и приволокли в рабский поселок. Тут же возмущенная толпа рабов окружила его. Отец, поседевший от горя, рыдал:

– О, позор! Как же ты смог на такое решиться, сын? Ты опозорил не только меня, перешедшего нашему господину по наследству, не только свою мать, купленную за большие деньги, ты опозорил весь наш честный рабский род, веками, по крупицам создававший безупречную рабскую репутацию! Так будь же ты проклят, я отрекаюсь от тебя!

Старейшины рабов укоризненно качали головами:

– Ах, юный негодяй! Ты предал светлую память всех наших предков, которые были честными, послушными рабами! Ты предал клятвы верности, приносимые нами хозяину и его предкам! Ты наплевал на рабскую честь и перечеркнул лучшие традиции рабства! Будь же ты проклят, отщепенец, недостойный носить высокое имя настоящего раба!

Как вихрь, ворвалась в толпу растрепанная невеста Вальтера и с воплем вцепилась ему в волосы:

– Ишь чего, подлец, выдумал! Ты что, вообразил себя лучше всех нас? Решил, что мы, честные рабы, уже не ровня тебе, свободному? Или счел, что я тоже стану предательницей и побегу, как послушная собачонка, вслед за предателем? Что я ради тебя брошу родину, где покоятся кости всех моих близких, примерных и послушных рабов? Будь же ты проклят, предатель своего рода, своего ремесла и нашего высокого рабского имени!

Беглого отщепенца Вальтера разгневанные рабы забили камнями. А потом, преисполненные чувством выполненного долга, торжественно дали себя высечь за то, что нанесли ущерб рабовладельцу.

77. Напутствие

Когда рыцарь Кольгард уходил в крестовый поход, он преклонил колено перед своей возлюбленной, мадмуазель Глорией, и она напутствовала его вдохновенными словами:

– Возвращайся с победой! Пусть рука твоя не знает промаха, и пусть навечно обнимет тебя моя любовь! – повинуясь внезапному душевному порыву, она сорвала со своей изящной шейки белый шелковый шарф и повязала его красивым бантом на локоть кавалера.

Шли годы. Мадмуазель Глория терпеливо ждала. И однажды дворецкий доложил, что в гостиной ее ожидает какой-то рыцарь. Она бросилась со всех ног, но рыцарь оказался незнакомым – одноглазый, хромой, покрытый шрамами, он вылавливал вшей из подшлемника и стакан за стаканом опрокидывал в себя поданное вино.

– Вы… от Кольгарда? – пролепетала мадмуазель Глория, силясь унять запыхавшееся дыхание.

– А вы не родственница ли ему будете? – замявшись, прохрипел рыцарь.

– Нет… – выдавила она.

– Тогда легче, можно без реверансов, – облегченно вздохнул воин. – В общем, велено передать, что Кольгард плохо кончил. Попал в плен к шайке сарацин, и они принялись спорить, повесить его или отпустить за выкуп. Уже хотели было согласиться на выкуп, потому что для повешения не нашлось подходящей веревки, но в последнюю минуту кто-то заметил шелковый шарф, который этот олух всегда таскал на правой руке. На шарфе и вздернули…

78. Весна

Марите выскочила из натопленной по-зимнему избы на крыльцо, и весенняя тугая прохлада обожгла ее, добираясь до самых колен. Она выплеснула воду из таза, поставила к стене веник и оглянулась, вытирая душный пот и убирая под чепец непослушные локоны. Царила весна. На глазах съеживались сугробы, и сосульки на крышах текли, будто опущенные носы старых дев в приступе насморка. И снегирь скакал тусклым, поблекшим пятном по темнеющему насту. Весна волной захватила и саму Марите, и она, опьянев от шалого ветра и шалой капели, сбежала вниз по крыльцу и тронула снег босой ногой. Жгучая, сладостная игла самой весны будто пронзила ее насквозь… Тут же смутившись и опасливо покосившись на окна, она затерла свой след и хотела уже бежать назад в избу. Но на секунду задержалась, бросив еще один жадный взгляд на окрестности…

Там, на фоне леса, сбросившего снежные оковы, на фоне реки, уже начавшей взламывать лед, сквозь царство всесильной весны скакал на вороном коне рыцарь в серебристых доспехах! Его юное лицо сосредоточенно вглядывалось вперед, ясно показывая, что путь перед ним лежит дальний, и что едет он по какому-то важному делу. Рука с тонкими пальцами властно покоилась на древке копья, а солнечные зайчики, ничуть не считаясь с его рыцарским положением, вовсю ласкались и резвились на сверкающих латах. И так непохож был его стройный стан на кряжистые туловища знакомых лесорубов, так непохожа его рука на их узловатые пальцы, так непохож был его чистый взгляд на их взгляды – то лукавые, то похотливые, то пьяные… Рыцарь давно уже скрылся за лесом, а Марите все еще стояла на крыльце и глядела ему вслед, захлебываясь весенним возбуждающим воздухом.

Теперь весна царила в ней самой, и прежде, чем заснуть, она вдруг представила, как этот рыцарь на обратном пути остановится у их дома. Как он попросит ковш воды. И как он изумится, разглядев под обликом простой крестьянки душу Марите. Как встретятся их глаза… А потом… потом сладко сжималось сердце. Будто от прикосновения босой ноги к талому весеннему снегу…

А потом природа расцвела, взбесились птицы в садах, заливая ночи своим пением. А цветы дурманили морями густых ароматов. И Марите часами простаивала на крыльце, каждый день, каждую минуту готовая к появлению своего рыцаря и боящаяся его пропустить. Домой она шла лишь тогда, когда сон и усталость совсем морили ее, но воздух, пропитанный весенней страстью, настигал ее и в постели. И снова приходили те же грезы. Ковш воды. Встретившиеся глаза. А птицы и цветы подталкивали к новым, все более откровенным подробностям, где одежда Марите оказывалась сваленной на полу вместе с доспехами, а тонкие рыцарские пальцы ласкали так же нежно, как теплый ветерок…

А потом пришло лето и принесло зной. Он отуплял и сковывал желания, оставляя на их месте только усталость, равнодушие и пустоту. Теперь от солнца приходилось прятаться в тень, а когда все же требовалось выйти на крыльцо, Марите безучастно окидывала взглядом пожухлый от жары лес, обмелевшую речку и пыльную дорогу. Эта дорожная пыль, то и дело поднимаемая в воздух тяжелым, душным ветром, садилась на одежду, грязным осадком покрывала ноги, въедалась в трещины загрубевших и потрескавшихся от летней работы пальцев.

Она снова вдруг вспомнила о рыцаре ранней осенью, когда повеяло прохладой, и дожди оживили пусть слабые, но такие же волнующие тени былых шалых запахов. Снова ворвались в бессонные ночи сладкие, греховные грезы. И снова сверкающий рыцарь увозил ее в дальние страны на своем вороном коне. Но осень быстро брала свое. Хлесткий колючий ветер быстро прогонял с заветного крыльца. А потом закружились первые снежинки, и холод совсем загнал ее в стены дома. Теперь Марите старалась в свободное время жаться к очагу – простому и надежному источнику тепла. Правда, иногда причудливые языки пламени напоминали ей полузабытого гордого рыцаря, но они тут же меняли свои зыбкие очертания, не скрывая нереальности этих видений. А в реальности на крыльце выл ветер, да и кому, собственно, может быть дело до какого-то проезжего рыцаря в начищенных доспехах?

А потом пришла зима…

79. Викинги

Викинги, суровые бородатые воины, свирепые бродяги соленых северных туманов, мускулистые хищники, увешанные оружием, на своих стремительных кораблях с драконьими мордами неслышно, мягко, словно стая волков, скользнули в южные моря. Раскрылся ажурный занавес белой пены прибоя и чаек, и перед северными убийцами предстала волшебная страна…

Край чудес. Дворцы вздымали вверх изящные крыши, цвели сады, и теплый ветерок перемешивал в воздухе их пряные запахи. Жизнерадостные бубенцы вьючных животных пели о богатом базаре. Беспечный звон гитар убаюкивал поэзией изысканной любви. Благовест монастырских колоколов успокаивал прихожан своей фундаментальностью. Гомон многолюдных толп разносился далеко, как гомон лежбища морского зверя, не подозревающего о приближении охотников… Губы хищников чуть скривились в непривычных гримасах улыбок. С легким шелестом поползли отточенные мечи из ножен. С плавным скрипом прошуршали по прибрежному песку смоленые носы черных кораблей, украшенные драконьими мордами…

Рушились от ударов таранов изящные дворцы, и по коридорам их неслась в панике нарядная знать, преследуемая хрясткими ударами. Горели сады, и порывы ветра кружили в воздухе удушающую гарь облетающих цветов. Звонко лопались в огне струны гитар, и певчие птицы тревожно перекликались, разлетаясь кто куда. Охрипшими от ужаса голосами орали женщины, не ощущая, как им задирали юбки и умоляя лишь о жизни. Забрызганные кровью колокола монастырей глухо гудели окоченевшими трупами звонарей, качающимися под ветром на их веревках…

Награбив груды добра, хищники раздумали возвращаться домой. Слишком уж хорошо было в этой стране, где земля рожала дважды в год, а богатства осталось еще столько, что оно никак не умещались в кораблях с драконьими носами. И викинги остались жить в захваченном краю. Выросли новые дома на месте сожженных. Восстановились разрушенные стены городов. Награбленные вещи заняли свои места в домах новых владельцев. На каждом шагу викингов ждали удивительные открытия. Они вдруг обнаружили, что пышные и мягкие одежды могут быть удобнее стальных кольчуг. Обнаружили, что жизнь в роскоши таит в себе не меньше удовольствий, чем суровая доблесть побед и лишений. Открыли, что получить женщину куда приятнее и интереснее в уютном будуаре после тонких ритуалов ухаживания, чем в луже крови под угрозой ножа. Открыли обаяние красоты и очарование музыки. И опять расцвела страна. На добытые в набеге деньги вознеслись к небесам еще более изящные кровли дворцов. На удобренной золой почве выросли еще более пышные сады. На вакантные места погибших мастеров пришли со всех концов новые, еще более искусные ремесленники. На опустошенные базары поспешили новые, еще более богатые купцы.

И викинги, иногда еще потирая по привычке обритые подбородки, поднимали в своих дворцах бокалы за жизнь, за любовь, и за дальнейшее процветание своего прочного, незыблемого государства. Пиршественные залы уютно заливал свет каминов и канделябров, и поэтому трудно было что-нибудь разглядеть в ночной темноте окон. А за окнами шумело море. А с моря неслышно и мягко, словно стая волков, надвигались под латанными парусами черные смоленые корабли с драконьими мордами… Это плыли викинги, суровые бородатые воины, свирепые бродяги соленых северных туманов. Их обветренные губы чуть скривились в непривычных гримасах улыбок и с легким шелестом поползли из ножен длинные, отточенные мечи…

80. Заколдованное место

Одно место кто-то заколдовал. Кто – неизвестно, потому что это случилось очень давно. А в результате там завелись некие странные вирусы, и человек, побывавший на заколдованном месте, очень часто заражался мечтой. Быстро обнаружилось, что неведомые вирусы особенно активны весной, погожими летними ночами, а также на восходе и на закате солнца, что они передаются от одного к другому при общении, и иногда способны вызвать подлинные эпидемии мечты. Имелись и многочисленные летальные исходы – ведь человек запросто может погибнуть за свою мечту. Если, конечно, это действительно настоящая мечта, а не что-то другое, похожее по симптомам.

Но опасность эпидемий острой и хронической мечты общество сразу же осознало, и уже вскоре научилось с ними бороться: во-первых, санитарными кордонами, во-вторых, горькими пилюлями, в-третьих, изоляцией больных, и в-четвертых, прививками населения. Чтобы не заболеть всерьез, людям начали прививать какую-нибудь ослабленную форму мечты – например, о модной безделушке, мелких выгодах или служебном повышении на одну ступень. А для тех, кто все-таки захворал, несмотря на все меры профилактики, весьма эффективным оказалось грязелечение. Больного стали в несколько сеансов закидывать грязью, и он постепенно выздоравливал.

И опасность заколдованного места быстро пошла на убыль. Теперь средний, нормальный человек не заболевал там ничем. Кроме, разве что, насморка или радикулита – да и то, если имел неосторожность сидеть на сырой земле.

81. Счастье

Как-то раз графу Феликсу колдун подарил на день рождения Счастье. Но граф Феликс решительно не знал, что делать с таким подарком, поскольку и без того был молод и счастлив. Поэтому он сунул Счастье куда-то в шкаф, да и забыл о нем, закрутившись в бурлящем круговороте юности.

Со временем он, конечно, остепенился, обзавелся семьей, занял видное положение в обществе, и однажды, благоустраивая свой дом и разбирая старые вещи, наткнулся в шкафу на подаренное Счастье. Долго думал, куда бы его приспособить, и повесил на стену, вставив под стекло в красивую рамку. Где оно быстро примелькалось, и граф перестал его замечать в бесконечных будничных хлопотах.

Но годы брали свое, и как-то вечером постаревший граф Феликс, размышляя о былом, вдруг вспомнил, что где-то у него должно быть то самое Счастье. Тогда он занялся упорными поисками и действительно обнаружил его под запыленным стеклом в облупившейся и рассохшейся рамке. Конечно, Счастье тоже потеряло свой блеск, выцвело, пожелтело и сморщилось, но граф Феликс, несмотря на протесты домашних, привел рамку в порядок и водрузил на самом видном месте своего кабинета. И всякий раз, когда становилось особенно тоскливо, он подходил теперь сюда, бережно касался стекла старческой рукой и удовлетворенно вспоминал, что ведь было же и у него свое собственное, неповторимое Счастье.

82. Демократия

Однажды султан Сулейман объявил своим подданным, что дарует им полнейшую демократию. А потом приказал ловить всех, недовольных его правлением, и казнить без суда и следствия.

– Ведь я же за демократию, – пояснил он своему визирю. – А раз они против меня, значит – и против демократии. Да за такое достижение, как демократия, я любому глотку перережу!

83. Вопрос чести

Граф Монхорст и граф Триттен вызвали друг друга на дуэль. Перед поединком секунданты попытались помирить их, но тщетно. Ведь задет был вопрос чести.

Они выстрелили, и оба промахнулись. Их кинулись поздравлять с удачным исходом, но граф Монхорст с графом Дитрихом сочли себя неудовлетворенными и потребовали вторую пару пистолетов. Выстрелили – и опять промахнулись. Им дали третью пару. Выстрелили – и промахнулись. Дали четвертую – снова промахнулись… Где-то на пятисотой или шестисотой паре они наконец-то научились стрелять и убили друг друга. Весть об их подвиге во имя чести облетела все столичные газеты.

84. Дисциплина

Перед битвой генерал Фридрихсен приказал подчиненным:

– Подпустить противника поближе! Без моей команды огня не открывать!

Он сел на высоком холме и стал наблюдать, как неприятельское войско медленно разворачивается к наступлению. Ночь перед сражением выдалась бессонная, пришлось составлять диспозиции, проверять подготовку, готовить множество приказов и директив, А на солнышке генерала разморило, и он мало-помалу начал клевать носом. Разбудили Фридрихсена вражеские солдаты, стягивающие с него сапоги и срывающие ордена с мундира. Подчиненные оказались очень дисциплинированными и огня так и не открыли.

85. Омут

Когда по стране поползли тревожные слухи о том, что в тихом омуте завелись черти, правительство, собравшись на экстренное заседание и детально обсудив этот вопрос, немедленно выступило с резким опровержением. Премьер-министр, известный своей объективностью, заявил, что такие слухи будут пресекаться самым решительным образом, как явная клевета на отечественные тихие омуты.