Текст книги "Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Глава 17
Сходка

Москва, казалось, приняла все возможные и невозможные меры, чтобы покончить с разбоями.

Усиление деятельности Стукалового монастыря почувствовал и Камчатка, отдавший приказ братве лечь на дно.

Один Иван Каин чувствовал себя вольготно: он имеет абшит, а лица его в ночных грабежах никто не видел, посему он и не помышлял залезать в норку. Напротив, купил добротный дом на Варварке за пятьдесят рублевиков, нанял повариху, в обязанности которой вменил и уход за домом, и зажил так славно, как никогда еще не жительствовал. Отъедался, отсыпался, иногда ночами вспоминал свою богом забытую деревеньку, реку Сару, где купался до посинения и, конечно же, отца с матерью, коих не видел уже несколько лет. Знал лишь от приказчика: живы, здоровы, добрый медок добывают – и всё.

Всякий раз приказчик (когда еще Ваньке жил у купца Филатьева) выполнял нижайшую просьбу отца – наливал оловянную кружку меду и, посмеиваясь в длинные мочальные усы, говаривал:

– Не забывает тебя, родитель, хе-хе. Балует.

Однако по плутоватым глазам младшего приказчика (старший, Федор Калистратыч Столбунец, никогда в лес не ездил) безошибочно определял: хитрит, сволочная душа, так как отец, когда прощался с сыном, сказывал: десятую долю и тебе, Ванька, накажу отдавать, так я с купцом столковался.

Наивный человек! Да разве можно богатеям верить? Умеют пустить пыль в глаза, а уж про Филатьева и говорить не приходится: из плута скроен, мошенником подбит. Нашел, кому поверить, батя.

Честно признаться, воспоминания об отце и матери не были у Ивана нежно-грустными, скорее отдаленными, смутными, словно все проплывало перед ним в зыбучем тумане, и, когда он рассеивался, мысли Ивана переключались на то, чем последнее время жила его кипящая неутоленная душа. Несмотря на удачные грабежи, Иван ими не обольщался, ибо его азартная натура стремилась к новым и новым необузданным желаниям, а их было немало, самая же главная из них – жажда всеобъемлющей власти над московским воровским миром, ибо Камчатка резко упал в его глазах, особенно после ограбления Филатьева. В самые ответственные минуты он явно растерялся и все бразды правления с молчаливого согласия Камчатки перешли к нему, Каину.

О том, что вожак не столь уж и сметлив, теперь понимает все ближнее окружение главаря.

Показателен дележ добычи. Обычно треть ее доставалась Камчатке, но в последний раз братва рассудила иначе.

– Кабы не Каин, нам бы и ржавой полушки не выпало. Пусть получит по заслугам. Треть!

Сии крамольные слова произнес один из «есаулов» атамана, сероглазый, широкоскулый Кувай, с короткой кучерявистой бородкой.

Камчатка обвел напряженными глазами Зуба (недавно введенного в ближнее окружение атамана), Одноуха, Легата и остальных своих верных подручных, с которыми десятки раз ходил на дело и которые беспрекословно подчинялись его любому решению. И вдруг такой выпад!

Камчатка надеялся, что другие соратники дадут резкий отпор словам Кувая, но те, на удивление вожака, почему-то помалкивали.

У Камчатки нехорошо, тягостно стало на душе. За словами Кувая стоит нечто большее: братва недовольна замешательством вожака в последних грабежах, которые могли кончиться плачевно, если бы не стремительные и смелые действия Каина, изумившие и покорившие искушенных воров.

Каков же выход? Поднять хай[60]60
  Хай – крик, шум, гам.


[Закрыть], подавить братву строгим окриком? Случалось же такое, но это происходило в пьяных загулах, когда между ворами происходили грубые, грязные ссоры из-за какой-нибудь шалавы, вот тогда-то и приходилось Камчатке рявкнуть на всю хазу.

Сейчас – иное, никакой окрик не поможет, да он и не позволителен в данной ситуации: братва разочаровалась в своем главаре, и с этим надлежит смириться.

Видимо и в самом деле не тот стал Камчатка. Он и сам чувствовал, что теперь идет на грабеж без обычного задора, без той неуемно захватывающей страсти, когда кровь закипает в жилах и когда сам грабеж воспламеняет душу, которая толкает на новые подвиги. В последнее же время Камчатка заметно угас, потускнел, потерял хватку, и грабежи уже не приносили ему особой радости.

Он вновь обвел снулыми глазами молчаливую братву, и по неспокойно-замкнутым лицам бесповоротно понял: пора передавать бриллиантовый перстень вожака с искусно выгравированным черепом другому главарю.

– Я все понял, братки. Через три дня назначаю сходку. Ей решать…

Иван все эти дни пребывал в особом напряжении. На сходку прибудут наиболее известные московские воры, которые давно знают Камчатку, подчинены ему и всегда встают под его руку, когда пятеркой или шестеркой воров не отделаешься[61]61
  В описываемое время ни воровского закона, а, значит, и воров в законе еще не имелось, но воровские сходки уже существовали, на которых избирались вожаки.


[Закрыть].

Любопытно, как поведет себя на сходке Камчатка? Поставит вопрос ребром, чтобы сохранить звание главаря (заслуги-то его немалые), или предложит нового вожака? Наверное, очень тяжело терять власть, которой крепко владел несколько лет.

Об этом приходится только догадываться, ибо Иван пока никакой власти еще не имел. О ней он лишь возмечтал, чувствуя в себе недюжинные силы, которые должны привести его к той самой вершине, называемой властью.

Сходка состоялась на хазе Камчатки. Каин впервые увидел новых воров, кои явились с разных концов Москвы. Их было человек двадцать – ушлые, тертые, прошедшие через грабежи и убийства. Люди со дна, люди отпетые, способные на самые жестокие поступки. На некоторых лицах шрамы от ножевых ран. И как только Камчатка управляется такими головорезами?!

Совсем другим почувствовал себя Иван. Какая там к черту власть! Забудь о своей мечте.

На столах, по установленному обычаю во время деловой части сходки не было ни питий, ни яств. Не было ни одного и подвыпившего вора, ибо такого сходка изгоняла. Не было и разговоров. Затяжное молчание будет продолжаться до тех пор, пока не заговорит вожак.

– Я собрал вас, братки, по очень важному делу. Почти десять лет ходил я в ваших коноводах. Хорошо или худо – вам оценку давать.

– И дадим! – воскликнул Левка Рыжак, главарь Сухаревской шайки. – Ты чего не дело базаришь, Камчатка? Худого бы большака мы не стали держать. Чего зря вякаешь, когда все в ажуре. Согласна, братва?

– Согласны. Не будем баланду разводить, – заявили незнакомые Ивану воры.

– Не будем, – кивнул Камчатка. – Спасибо за доверие, братки, и все же засиделся я на воровском троне. Пора шапку Мономаха менять.

– Да ты что, Камчатка? Чего бодягу разводишь?! – вскинулась двадцатка.

Камчатка поднял руку.

– Тихо, братки, скажу о сути. Прошу выслушать до конца… Засиделся в главарях, стал уставать. Надо бы морщить репу[62]62
  Морщить репу – думать, соображать.


[Закрыть], но в башке ни одной здравой мысли, а то – гибельное дело для вожака. Ухожу я, братки, знамо дело не в мазурики, а в рядовые воры. То уже не бодяга, ибо снимаю перстень и складываю с себя полномочия главаря. Слово мое твердое и окончательное, а посему прошу не задавать лишних вопросов, и хая не поднимать.

Но без хая не обошлось: двадцать воров не были удовлетворены объяснением отставки главаря, а посему загулял несусветный гам, который с трудом удалось остановить ближним соратникам вожака.

Когда в комнате, наконец, стихло, воры обратились к Куваю, кой был для них авторитетом.

– Ты всех больше унимал бузу, Кувай. Тогда вякни без порожняка[63]63
  Порожняк – пустой разговор.


[Закрыть]. Почему Камчатка хочет слинять[64]64
  Слинять – уйти.


[Закрыть]?

– Камчатка – замечательный вор, таким он и останется. Дай Бог каждому быть грозой Москвы. Но если человек устал и добровольно уходит из вожаков, то никто не имеет права его останавливать. Таков воровской обычай и не нам его ломать.

– Так ли думает ближняя братва Камчатки?

Ближняя братва не подвела: отозвалась о Камчатке самыми лестными словами и признала его решение законным.

А затем началось самое главное.

– Кому перстень передашь, Камчатка?

«Перстень окажется у Кувая, – подумалось Ивану. – Он храбр, прямодушен, честен при дележе добычи, но…». За этим «но» скрывалось многое, чтобы могло дополнить натуру Кувая, в целом прекрасного вора, однако не отличавшегося особой прозорливостью.

– Кому? – Камчатка снял с указательного пальца перстень и поднялся. – Я отменно знаю каждого из вас. Вы – превосходные воры, и каждый достоин быть главарем. Хоть жребий кидай. Но наш обычай того не предусматривает, а посему я должен назвать имя… Вожаком должен стать… Иван Каин.

Вначале вновь воцарилась мертвая тишина, а затем исподволь, с убыстряющим нарастанием поплыл недоуменный гул тех же двадцати воров, которые знали Каина только по слухам, и которые впервые увидели его в лицо

– Не ожидали, Камчатка. А сумеет ли твой Каин масть держать?

– Не ошибся в выборе?

– Братва его не знает…

Переждав несколько минут, Камчатка в другой раз поднял руку.

– Я не тот человек, чтобы с бухты-барахты предлагать вам фуфло. Даю голову на отсечение, что Иван Каин масть держать сможет, а коль того не случится, то соберете сходку, чтобы меня плотником заделать[65]65
  Плотником заделать – над вором по решению воровской сходки перед изгнанием совершается позорящее действие: за ухо провинившегося кладется половой член. Обычно вор, таким образом изгнанный из шайки, либо должен покончить с собой, либо совершить тринадцать крупных дерзких ограблений, но ничего себе в карман не положить, а все награбленное предоставить братве.


[Закрыть].

– Даже так, Камчатка? Тогда всё, братва. Передавай перстень Каину, – смирился, наиболее воинствующий Рыжак.

После того, как перстень оказался на пальце Каина, Камчатка указал ему на свое «тронное» место и сказал:

– Братва ждет от тебя слова, вожак.

Иван, конечно же, волновался. Было и радостно и тревожно. Громадный груз возложен на его плечи. И впрямь: сможет ли он масть держать? Одно дело – сбывшаяся мечта, другое – воплощение своих дерзких планов в жизнь, кои должны выполнять вот эти самые ушлые, разношерстные люди, прошедшие большую воровскую школу, не верившие ни в черта, ни в Бога… Но как-то надо начинать.

– Спасибо, Камчатка. Братва, спасибо… Думаю, не подведу, – голос хриплый, прерывистый.

– Поживем, увидим. Ты лучше скажи, Каин о своих наметках. Кого грабить пойдем? – высказал Зуб.

– В Москве – никого!

– Вот так зачин, – усмехнулся Зуб. – На хазах с марухами будем забавляться.

– Готовь елдаки, браточки.

Смех загулял по комнате.

И этот смех пошел Ивану на пользу: он пришел в себя, успокоился. Голос его зазвучал резко и твердо:

– Сейчас нам не до смеха, господа воры. Тайная канцелярия, полиция и Сыскной приказ расклеили по всем крестцам города строгие приказы о сыске воров. И морщить репу не надо, чтобы уяснить, что грабежи в Москве надлежит временно пресечь, иначе нам ни плети, ни дыбы не избежать.

– Лечь на дно? Тоска заест, Каин.

– И на дне можно не отсидеться, Одноух. Умножилось число соглядатаев и доносчиков, коим сулена солидная награда за поимку вора. Сегодня ты на хазе, а завтра под каленым железом.

– Так что же нам в землю зарыться?

– Выход один – покинуть Москву.

Предложение Каина не было встречено гулом одобрения. Вжилась в Москву братва, изрядно вжилась с ее малинами и притонами. Уходить с обжитых мест редко кому захотелось.

Настроение большинства братвы не явилось неожиданным для Каина, но настаивать на своем суждении он не стал, однако предупредил:

– Дело добровольное. Пеняйте на себя, если кто-то из вас не минует застенка. Те же, кто пойдет со мной – выход завтра ночью… Ну, а теперь после завершения сходки – по мерзавчику, но упиваться не советую.

Глава 18
К Макарию

С Иваном согласились идти Камчатка, Кувай, Зуб, Одноух и Легат, то есть ближайшие содруги бывшего вожака.

Иван четко поставил задачу:

– Пойдем к Макарьевскому монастырю, что за шестьдесят верст от Нижнего Новгорода. Там, после Петрова дня[66]66
  Петров день – 27 июня.


[Закрыть], собирается большая ярмарка

– Далече топать, Каин. Почитай, полтыщи верст. Ног не хватит, – сказал Васька Зуб.

– Далече, – кивнул Иван. – Но на Владимирской дороге, по которой мы двинемся, немало сел с постоялыми дворами, а где постоялые дворы, там и брички, повозки, тарантасы, крестьянские подводы. Уразумел, Вася?

– Намек понял, Каин. Но заграбастаем ли добрый куш?

– А разве никто на Макарьевской ярмарке не бывал?

Воры пожали плечами: они орудовали только в Москве и в близлежащих городах.

– Тогда послушайте, что Филатьевские приказчики изрекали, кои были там с купцом не один раз. Ярмарка собирается не только из ближних российских городов, но из Сибири, с персидских, турецких и с польских земель и торговля идет подле монастыря две недели. Товару, разумеется, обилие. Тонкое сукно, шелк, пушнина, золото, серебро, драгоценные камушки и прочая и прочая. Есть чем поживиться.

– Готовь узлы, братва! – загорелся Легат.

– Не торопись делить шкуру неубитого медведя. На ярмарку, как мухи на мед, слетаются воры из многих городов, а посему на ней шныряет немало полицейских из Нижнего Новгорода, причем шныряют хитро.

– Как это?

– А так, Зуб. Приказчики изрекали, что ходят они без мундиров под видом покупателей. Так что придется держать ухо востро и работать предельно осторожно.

– Хороша же у тебя задумка, Каин, – присвистнул длинноносый и остроскулый Легат, получивший редкую кличку в детстве, когда его однажды лягнула лошадь. – Да на этой ярмарке хуже, чем в Москве можно в лапы полицейских угодить.

– Можно, коль мыслить не научимся. Ты, Легат, да и другие, могут, пока не поздно, назад вернуться. Работенка предстоит не из легких.

Легат кисло осклабился.

– Не пугай, Каин. Не в таких переделках бывали.

Кувай почему-то на слова Легата слегка усмехнулся, что не осталось без внимания Ивана. Он цепко приглядывался к каждому сопутнику, ибо не так еще глубоко знал воров, пошедших за ним.

Камчатка, после сложения с себя полномочий вожака, все больше отмалчивался. Он безоговорочно принял предложение Каина, но в дальнейшие разговоры не вмешивался. Был хмур, замкнут и постоянно о чем-то думал.

Ивану можно было только догадываться о его мыслях. Несомненно, переживает. Нелегко втягиваться в новую для него перемену воровского бытия. Был хозяином воровского мира – и вдруг, совершенно неожиданного для многих гопников, стал простым вором. И эта резкая перемена может надломить Камчатку, как внезапно поверженный дуб, которому уже никогда не подняться и не тешить глаз братвы, привыкшей к тому, что могучее древо будет стоять вечно.

Тяжело сейчас Камчатке. Может, разговорить его, чем-то одобрить?.. Глупости! Настоящий вор к любому утешению относится с презрением. Да и не тот Камчатка человек, чтобы окончательно сникнуть. Через день, другой он придет в себя и станет добрым помощником в делах Каина.

* * *

По владимирской дороге шли в сряде[67]67
  Сряда – одежда.


[Закрыть] простолюдинов. Васька Зуб, было, заартачился:

– Мы что, голь перекатная, Каин? Мошны, слава Богу, на самую добрую сряду хватит. Можно, чай, и прибояриться.

– Бояре в каретах ездят, Вася.

– И мы любую карету можем заграбастать. Перо к глотке – и вся недолга.

– Ну и прощай Макарьевская ярмарка!

– Чего так?

– Слух о грабеже тотчас дойдет до Москвы, нагрянут сыскные люди, а мы должны податься в какую-нибудь Тмутаракань. Так что иди в дерюжке и не брыкайся… И вообще, братцы, если жаждите удачно достичь до ярмарки, – ни малейшего воровства, ни какой бузы на постоялых дворах.

– А мерзавчик?[68]68
  Мерзавчик – четвертинка водки.


[Закрыть] Ужель с денежкой-то и не гульнем? Чтобы дым коромыслом!

– Это голь-то перекатная? Буде, Зуб! Твое головотяпство вмиг артель загубит, – жестко произнес Иван.

Зуб оскорблено фыркнул. Остальные же воры ни на что не обижались, во всем положившись на Каина.

А Камчатка лишний раз уверился в очередной правоте нового вожака.

Владимирская дорога была оживленной. Сновали мужичьи подводы, купеческие повозки, брички и тарантасы, дворянские кареты. Сновали и пешие люди: некоторые в сапогах через плечо (сберегая обувь), многие же в лаптях; одни направлялись в Москву, другие, по всей вероятности, в близлежащие села; у всех за плечами котомки.

С котомками вышагивала и артель Каина. В них плотничий инструмент, огниво и немудрящая кормежка. Еще заранее Иван всех предварил:

– Мы – плотничья артель. В Москве голодно, а посему идем на отхожий промысел, дабы деньжат подзаработать. Надеюсь, топоришко в руках держать умеете?

– А какой мужик не умеет? Чай, сызмальства не в палатах каменных проживали. Одноух у нас, даже все рубки знает, – высказался Легат.

– В самом деле, Одноух?

– Доводилось. Отец всю жизнь в плотниках ходил, вот и я приноровился.

– Добро. Авось и сгодится твое прошлое ремесло. А что дальше в твоей жизни приключилось, Одноух?

– Мать умерла, батя с горя запил, да так к чарочке приловчился, что редкий день без нее не обходился. Шишка[69]69
  Шишка – глава бурлацкой или других артелей.


[Закрыть] помышлял батю из артели вытурить, но отец одумался: надо было ребятню кормить. А тут вскоре черная смерть[70]70
  Черная смерть – чума.


[Закрыть] навалилась, почитай, кроме меня, всю семью выкосила. Ни близких, ни дальних сродственников, а мне всего четырнадцать годков. Не знал, куда и податься, а тут один мужичок подвернулся. С голоду-де не умрешь, коль к моей шараге прибьешься. Вот с той поры и началась моя воровская жизнь. Почитай, шестнадцать лет шарпаю, а три года назад к Камчатке пристал.

– Не жалеешь, что воровством занялся?

– Вначале совесть грызла, а теперь не мучает, ибо денежных тузов терпеть не могу. За большими же деньгами не гонюсь. Много ли человеку надо?

Иван удовлетворенно хмыкнул, ибо легли на душу слова Одноуха.

К вечеру дошли до большого села с постоялым двором в два деревянных яруса.

– Верхние комнаты попроси, Каин, – сказал Зуб.

– Обойдешься. Не по рылу честь. Внизу на топчанах с ямщиками заночуем.

Зуб недовольно скривился, но больше он к Ивану не приставал.

Нижний этаж вмещал в себя человек сорок, а посему в нем нашлось место и «плотникам». Среди ямщиков оказалось и несколько крестьян, убого одетых и кормившихся своими скудными харчами.

Ямщики же выглядели куда богаче, и снедь им была доставлена из харчевни постоялого двора: щи с бараниной и каша с салом.

Иван заказал для своей артели варево без мяса: все должно выглядеть естественно. Артель облачена в убогую сряду, и пища должна соответствовать ее обладателям.

Внезапно в комнату вошли трое полицейских драгун[71]71
  Команды полицейских драгун были учреждены в столице и крупных городах Петром 1, и просуществовали они до 1811 года.


[Закрыть]. Зорко оглядели постояльцев и подошли к артели Ивана.

Старший из служилых, рыжеусый, в военной треугольной шляпе, при шпаге и с мушкетом за плечами, строго спросил:

– Кто такие и куда следуете?

– Плотники. Подались на отхожий промысел, – смиренно ответил Каин.

– Топорища, что из котомок торчат, видим, но ныне с топорами по дорогам не только плотники ходят… Кем посланы?

– Купцом Бабановым, служивый, – незамедлительно ответил Иван. – Торговлишка у него захирела, дворовые голодом сидят, вот и снарядил нас купец на заработки.

– Пачпорта имеются?

– Какие пачпорта у дворовых? Мы – людишки подневольные.

– Это еще как посмотреть, – пощипал по вислым усам драгун. – А, может, вы беглые, кои разбоем кормятся. А коль так, принужден вас в Москву доставить.

У каждого «плотника» похолодело на сердце. Отгуляли, браточки. Ну, Каин! Попались, как жалкие фраеры, которых за версту видно.

Иван же рассмеялся:

– Не за тех принял, господин драгун. Пуганая ворона зайца боится… Ты глянь, на мою бумагу, служивый.

Драгун глянул и с удивлением перевел глаза на своих товарищей.

– Абшит!.. От самого генерал-губернатора Салтыкова.

– Да ну! – ахнули сослуживцы и по очереди просмотрели документ.

– За какие же заслуги, Иван Осипов?

– За государственные, – с важным видом глянул на ошеломленного драгуна Каин. – О том болтать не велено, а коль любопытство забирает, спроси у генерал-губернатора.

– Не по чину нам губернатора домогаться.

Рыжеусый с уважительным видом вернул Каину абшит.

– Прошу прощения, Иван Осипов. Почему сразу о документе не сказал? С таким абшитом вас никакой высокий чин не задержит… Ну, чудеса. Сам начальник Тайной канцелярии… Пошли, ребятушки.

Драгуны вышли из комнаты, а к Каину подошел Камчатка и крепко пожал ему руку.

– Молодцом, Иван. Теперь я за братву спокоен.

А Зуб все изумленно крутил головой, а затем вопросил:

– Ты купца Бабанова с понта взял? Что-то я такого не слышал.

– Откуда тебе слышать, Вася, коль ты у купцов не служил? Есть такой на Москве. Доводилось встречаться. Как-то приказчик Столбунец к нему посылал.

– А коль драгуны его спросят?

– Не спросят. На Москве тысячи купцов, а драгуны даже не осведомились, где такой купец жительствует.

– Вестимо, не спросят, коль драгуны такой абшит прочитали, – высказал Кувай. – Ты и впрямь молодцом, Иван.

Каин, видя, с каким уважением смотрят на него «плотники», окликнул полового:[72]72
  Половой – официант при трактирах и постоялых дворах, имеющих харчевни.


[Закрыть]

– Принеси-ка, милейший, штоф на мою артель.

Артель встретила, было, заказ Ивана с ликованием, но Каин ликование строго оборвал:

– Не галдеть. По единой чарке – и ша!..

На другой день заночевали в сирой деревеньке, а на следующий – вновь на постоялом дворе, где узнали от ямщиков прискорбную новость:

– На Москве пятерых грабителей изловили. Одного, кажись, Левкой Рыжаком кличут.

Помрачнела братва. Вот и на сей раз Каин оказался прав. Зря его остальная братва не послушались. Одно утешение: на сходке Каин и словом не обмолвился, куда он намерен уйти из Москвы, а посему воры даже на самой жестокой пытке не могут ничего рассказать судьям. Все-то Каин предусмотрел! Так что сыскные люди, не зная куда кинуться, будут искать воров только в Москве. О Макарьевской же ярмарке никому и на ум не взбредет.

Недалече от Вязников приключился забавный для братвы случай. По дороге их обогнал с возом соломы пьяный мужик. Иван остановил сивую кобылу и сказал:

– Слышь, милок, подвез бы нас до города.

Мужик (борода черная, растрепанная), сидевший на возу, вдруг яро забранился:

– Ступай прочь, волчья сыть! Тоже мне барин нашелся.

– Да ты что, мужик? У нас ноги отваливаются. Подвези!

– Отчепись от Сивки, пока вожжами не взгрел. Отчепись, поганая харя!

Каин, разумеется, такого оскорбления стерпеть не смог.

– Видит Бог, сам напросился. А ну стащите сего мужика с воза, братцы, и привяжите его к дуге.

Мужик забрыкался, но куда там!

– Дале что?

– Аль не уразумели? Доставайте огниво и запалите солому.

– Уразумели, Каин. Потешимся!

Когда солома запылала, Зуб ударил кобылу сапогом; та испугалась, дернулась в сторону от дороги и помчала по полю.

Хохот на сто верст! Лошадь мчала до тех пор, пока телега не свалилась с передней оси, но Сивка продолжала тащить телегу с горящей соломой и с привязанным к дуге возницей до деревни.

Бесчеловечной оказалась шутка Каина, ибо мужик едва ли остался жив.

Перед самым городом, Иван остановил ватагу.

– Теперь, братцы, надо покумекать о тарантасе. Я обряжусь купцом, а вы, никуда не заходя, минуете Вязники и дождетесь меня с тарантасом.

– Другое дело, Каин, – возрадовалась ватага.

Войдя в город, Иван направился к Гостиному двору, подле которого стояло несколько экипажей. Были среди них и два вместительных тарантаса, крытые кожей на деревянных дугах. Возле одного из них прохаживался дюжий ямщик.

– Далече ли хозяин твой, борода?

Ямщик окинул пытливым взглядом купца в богатой сряде и слегка поклонился.

– Какая надобность в хозяине, ваша милость?

– По торговому делу.

Иван протянул ямщику семишник и добавил. – Не поленись позвать, борода.

– Сей момент!

Вскоре из Гостиного двора выкатился колобком маленький, но тучный купчина в картузе с лакированным козырьком, сюртуке и синей жилетке, поверх коей висела золотая цепочка, уходящая в карман, в который были вложены круглые серебряные часы – неизменный атрибут солидного торгового человека.

Посмотрев на Каина, купчина приподнял картуз и представился.

– Дементий Сидорыч Башмаков, вязниковский купец. Вас же не имею чести звать, ваше степенство.

– Купец первой гильдии Осип Макарыч Шорин.

– Знатное имечко. Уж, не из тех ли купцов Шориных, что издревле на Москве известны.

– Из тех, ваша милость. Дед мой из аглицких земель не вылезал.

– Какая надобность, Осип Макарыч? Рад услужить.

– Беда приключилась, Дементий Сидорыч, она ведь нас не спрашивает. Ехал из Владимира в Москву. День жаркий. Решил в реке искупаться и, как назло ямщика с собой позвал. Вернулись, а экипаж как черти унесли. Знать, кто-то из прохожих. Ныне время лихое, теперь ищи-свищи.

– С товаром?

– Бог миловал. Товар во Владимире сбыл, а вот экипажа лишился.

– Экая жалость, ваше степенство, – участливо вздохнул Башмаков. – Такие убытки понести. Кони и экипаж немалых денег стоят. Надо бы в полицейский участок заявить.

– Не желаю. Нечего было рот разевать. Насмешек не оберешься. Да и убытки не столь велики, не то терпели.

– По капиталу и убытки, ваше степенство, а по мне – великий разор.

– Чем торгуешь, Дементий Сидорыч?

– Наше дело известное. Вязники – огурцом славятся. Через недельку в Москву с товаром покачу. Помышлял оптом с заезжими купцами договориться, что в Гостином дворе остановились, но тщетно.

– А хочешь, Дементий Сидорыч, я твои огурцы оптом возьму? Назови цену.

– Буду премного благодарен, ваше степенство, – расплылся в широкой благодарной улыбке Башмаков и назвал цену.

– Торговаться не стану, Дементий Сидорыч, меня на Москве спешные дела ждут, а посему даю на пятую часть больше.

Купец и вовсе повеселел.

– Облагодетельствовали вы меня, Осип Макарыч. Вот что значит знаменитый род Шориных. Поехали в дом, ваше степенство, векселем дело скрепим, да по русскому обычаю сделку обмоем.

– И рад бы, дражайший, Дементий Сидорыч. Ужасно спешу. Тотчас наличными расплачусь.

Иван вытянул из кармана увесистый кожаный кошель, а затем, словно спохватившись, спросил:

– Может, и тарантас продашь? Дело у меня, повторяю, чрезвычайно спешное.

Башмаков озадачился.

– Покорнейше извиняюсь, ваше степенство. Для вашей милости тарантас с лошадьми не такой уж и убыток, а для нас целое состояние. Кормимся оным. Огурец на хребтине в Москву не понесешь.

– Называй цену, Дементий Сидорыч.

– Назвать можно, но без тарантаса нам нет никакой выгоды.

– И все же!

– Не невольте, Осип Макарыч. Не могу-с.

– Цену я примерно знаю, но дам тебе, Дементий Сидорыч, вдвое больше.

– Вдвое? – ахнул купец.

– Вдвое, Дементий Сидорыч. На эти деньги можно весьма дорогой экипаж купить. Извольте получить в золотых монетах[73]73
  Бумажные деньги появились при Екатерине Второй в 1768 году.


[Закрыть].

У Башмакова задергались веки и задрожали руки, когда в них оказалась громадная сумма денег.