Текст книги "Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

Глава 5
Зарядье

Миновало семь лет. Ванька заметно вырос, раздался в плечах, налился силой, но ничего в его жизни не изменилось, «поскольку от господина своего вместо награждения и милостей несносные бои получал».

Озлобился Ванька, и все чаще стал задумываться над своей неудавшейся жизнью. Ну почему, почему ему так не везет? Кажись, лодыря не гонял, любую работу норовил выполнить исправно, но не было дня, чтобы он не попадал в какие-нибудь нелепые истории, кои завершались тумаками.

Взять вчерашний день. Приказчик Федор Столбунец велел принести в каменную лавку мешок турецкого нюхательного табаку, коим (со времн царя Петра) увлекались многие московские дворяне.

Доставил бы из лабаза благополучно, если бы на пути не встретился Митька Косой. Тот взял да и хлестнул по рогожному мешку своей плеткой. Хохотнул, скаля свои острые выпуклые зубы.

– Проворь, Ванька, приказчик заждался.

Хлестнул ради озорства, но с такой силой, что тугой мешок треснул и табак посыпался на землю.

Тут Ванька не удержался: годами накопленная злость на холопа выплеснулась злыми словами:

– Ты чего, гад, делаешь? В харю захотел!

– Чего-чего? – поразился Митька. – Это что за вошь на меня рот раззявила? Да я тебя, сучонок, в кровь исполосую!

– С коня-то и дурак сможет. Сойди на землю, вот тогда и поквитаемся.

Обозленный Митька с коня сошел и тотчас взмахнул на супротивника плеткой, но Ванька успел перехватить кисть его руки, да так ее сдавил, что плетка вывалилась.

– Сучонок, – прохрипел холоп и немедля был повержен наземь.

Изумленный Митька с окровавленным лицом оставался лежать на тропинке, а Ванька переломил через колено рукоять плетки и понес лопнувший мешок к лавке. Спохватился о просыпанном табаке только тогда, когда торговый сиделец с бранью накинулся на него:

– Ополоумел, паршивец! Ты чего мне подсунул? Табак воруешь?!

Ванька уже знал, что турецкий табак имел громадную цену.

– Чего молчишь? Почитай, два фунта спер!

– И понюшки не брал… Не приметил, что мешок худой. По дороге малость высыпался.

– По дороге?.. А ну пойдем, глянем, паршивец. Коль набрехал, приказчик из тебя кишки выдавит.

Сиделец закрыл на пудовый замок лавку и потянул Ваньку за рукав рубахи.

– Пойдем, пойдем, вор.

Вины Ваньки не оказалось, но наказания избежать не удалось. Приказчик стеганул его батогом и назидательно произнес:

– Ты куда смотрел, дурья башка? Нешто порчу в лабазе не заметил?

– Не заметил, ваша милость.

– А чтобы в другой раз моргалы не дрыхли, а бдели – запоминай науку.

Батог загулял по Ванькиной спине. К битью он давно привык, мог и не такое выдержать.

Митька же Косой, бывший неподалеку, с кривой ухмылкой взирал на Ваньку и, пожалуй, впервые без язвы подумал: «А парень, кажись, на кляузы не способен. Сколь бы его не шпынял, знай, помалкивает, лишь злющими глазами сверкает».

Было на что злиться Ваньке Осипову, и не только на Митьку Косого. Злился, казалось, на весь мир: на приказчиков, купцов, фабрикантов-заводчиков, знатных людей Москвы. Все они кровопивцы-паразиты, живут в роскоши и измываются над своими дворовыми.

А откуда богатство им свалилось? На обмане, на обвесе, на выколачивании последних деньжонок из крепостных.

Как-то услышал речь господина полковника, Ивана Ивановича Пашкова, кой был частым гостем Филатьева.

– Поместье у меня, Петр Дмитрич, не столь и велико, но я мужика в крепкой узде держу. На оброк посадил, тем и живу.

– Чай, оброк-то немалый?

– Да уж спуску не даю, но голодом мужики не пухнут, хотя моего приказчика того гляди, дрекольем побьют.

– А коль побьют?

– Пусть попробуют. Заведу на двор и собаками затравлю. У меня не забунтуют. Подлые людишки!..

«Подлые людишки, – с горечью усмехнулся Ванька. – Вот и он никчемный подлый человек, как и все люди, представляющие бедноту. Их же превеликое множество, которые поят и кормят, обувают и одевают горстку богатеев. Паразиты они и упыри, кои только и знают нечестным путем добывать свое богатство.

Взять Петра Филатьева. Да у него столько денег, что можно прокормить всю московскую голь перекатную. А он кинет три полушки нищим на паперти и считает себя благодетелем. Сквалыга! Все его дворовые люди ходят в обносках, в коих по улице пройтись стыдно.

А как свою дворню кормит? Лишь бы ноги волочились. Уж такой прижимистый, что даже на Светлое Воскресение[12]12
  Светлое Воскресение – Пасха.


[Закрыть] выдает всего лишь по одному крашеному яичку, и все потому, чтобы стародавний обычай христосования не нарушить, а то бы и вовсе пришлось у голубей яйца воровать.

Худая жизнь, горемычная.

Одна отрада – уроки бывшего дворянского сына Ипатыча. За семь лет Ванька столько познал «высокого слога», что Ипатыч диву давался.

– Да ты теперь, Иван, можешь легко и свободно с любым высокопоставленным человеком разговаривать. Светлая же у тебя голова. Жаль, что живешь в грубом быту, среди неотесанных людей.

– Жаль, Ипатыч.

Неужели ему, Ваньке, так и дальше бытовать на постылом дворе? Каждый день, проведенный у купца Филатьева, надоел ему до тошноты. Надо бежать, бежать отсюда, пока тебя совсем не замордовали. Хватит крепостной неволи.

Живая, порывистая душа двадцатилетнего Ваньки рвалась на свободу.

Дня через два приказчик Столбунец выдал Ваньке праздничную сряду и поручил ему важное задание.

– Сунь под рубаху пять вершков аглицкого сукна и отнеси купцу Кузьме Нилычу Давыдову в Зарядье[13]13
  Некоторые читатели просят в своих письмах, чтобы автор, описывая те или иные города, более подробно рассказывал о тех местах, где пребывали его главные герои, что придает роману особый колорит, а главное знакомит читателя с русской историей.


[Закрыть]. Спросишь, не возьмет ли сто аршин. Дом купца в Мокринском переулке.

По воскресным дням, когда всякая работа со времен царя Алексея Михайловича[14]14
  Царь Алексей Михайлович правил Россией в 1645–1676 годах.


[Закрыть] была запрещена, дворовые люди Петра Филатьева разбредались по Москве, а посему Ванька Осипов довольно хорошо уже знал Белокаменную.

Иногда он доходил до Земляного города, а, возвращаясь короткими переулками, пересекал шумные Никольскую, Ильинскую и Варварскую улицы, и оказывался в Зарядье, древнейшем поселении Москвы. Шумная торговая жизнь кипела здесь и особенно на Большой, или Великой улице. На ней же, посреди, стояла церковь покровителя торговли и мореплавания – святителя Николая, прозванная из-за постоянной здесь сырости от наводнений и дождей «Николой Мокрым». Местность эта именовалась даже «Болотом».

Застроено было Зарядье деревянными, тесными дворами, между коими пролегали узенькие, кривые переулочки. Частые пожары истребляли их дворы «без останку». Большая улица оканчивалась «Вострым концом», где была поставлена каменная церковь Зачатия Анны в Углу – одна из древнейших в Москве.

Построенная стена Китай-города отделяла Зарядье от реки Москвы, выход к которой мог осуществляться только через Водяные ворота, против Москворецкого моста, и Козмодемьянские – в заложенной квадратной башне внизу Китайского проезда.

В ХYII и ХYII веках Зарядье было заселено большей частью мелким приказным людом, торговцами и ремесленниками; приказные имели связь с Кремлем, его приказами и различными, хозяйственными царскими службами, а торговцы и ремесленники – с Гостиным двором и торговыми рядами, лежавшими к северу и западу от Зарядья.

В соответствии с этим главные переулки Зарядья потянулись от Мокринского переулка в гору, к Варварке. Их было три: Зарядьевский, Псковский и Кривой..

Кроме мелких жилых дворов, в Зарядье стояло несколько казенных учреждений и один монастырь. На месте здания на углу Мокринского переулка и Москворецкой улицы находился «Мытный двор» – городская таможня, в коей взимался таможенный сбор – «мыт» – со всякой пригоняемой в Москву «животины»: коров, овец, свиней, и даже кур и гусей. Тут же на «Животинной площадке» скот и продавался. Кроме того, здесь продавалось также мясо, куры, колеса, сани, зола, лыко и прочее.

От помета животных, как на Мытном дворе, так и вокруг него была «великая нечистота», а воздух был заражен смрадом. Невзирая на это, рядом находились Хлебный, Калачный, Масляный, Соляной, Селедный и другие ряды.

Совсем недавно на противоположной стороне Зарядья, в Кривом переулке, стояла мрачная царская тюрьма, а посреди, между Псковским и Зарядьевскими переулками, Знаменский монастырь, возле которого находился бывший «Осадный патриарший двор».

По рассказам дворника Ипатыча Ванька уже знал, что Зарядье принимало самое живое участие во всех народных волнениях. Среди его забитых нуждой ремесленников всегда царило недовольство, а посему в Зарядье находили в себе приют укрывавшиеся от правительства и преследуемые им люди. При подавлении «бунтов» участники их первым делом прятались в Зарядье, где были такие места, в которых сыскные люди никогда никого не могли найти.

Жизнь в Зарядье резко ухудшилось, когда Петр 1 перевел столицу в Санкт-Петербург, что лишило подьячих и мелких служащих царского двора должностей и превратило Зарядье всецело в мир ремесленников и торговцев, но еще больший удар нанес царь Петр Зарядью, когда окружил Китай-город земляными бастионами и рвом, тем самым на целое столетие закрыл стоки в Москву-реку, вследствие чего вся грязь и нечистоты с Варварки стекали в Зарядье и превращали его в буквальном смысле в непроходимую трясину.[15]15
  Антисанитария, соединенная с бедностью и переуплотнением жилищ, сделала Зарядье в ХУ111 веке очагом эпидемий. Указами Петра 1 и Екатерины 11 в Зарядье было запрещено строить деревянные дома. Поэтому, когда в сильный пожар Зарядье сгорело, старые мелкие собственники не могли построить каменных домов и почти поголовно продали свои дворы. Их скупили крупные московские домовладельцы и застроили Зарядье двух– и трехэтажными каменными домами. Нижние этажи были отведены, главным образом, под лавки и склады, а верхние – под мелкие квартиры. Ремесленники ценили здесь не столько удобства квартир, сколько близость свою к «рядам» – месту, где они сбывали свои изделия, так как при отсутствии в прежней Москве дешевых средств передвижения они не могли жить на окраинах. Вследствие тесноты в квартирах, чтобы увеличить их площадь, домовладельцы делали во дворах перед окнами вторых этажей галереи, затемнявшие в квартирах свет, на которых ремесленники и работали большую часть года. Эти «галдарейки» еще можно было видеть в некоторых дворах Зарядья и в 19 в.


[Закрыть]

В Зарядье Ванька шел с большой охотой, так сия часть города издавна славилась дурной славой. Наряду с портными, сапожниками, картузниками, скорняками, колодочниками и другим мастеровым людом, московские трущобы являлись обиталищем лихих людей и воровских шаек, изобиловали притонами, содержательницами малин, скупщиками краденого…

Дурную славу имели и зарядьевские кабаки, особенно зимой, когда они не закрывались и где коротали дни и ночи самые отпетые лесные разбойники, не нашедшие приюта в других местах. В кабаках они пропивались в дым, до последней одежонки, а посему и обитали в питейных домах до теплых дней.

Зарядье! Ванька, шагая по улочкам и переулкам, с удивлением глазел на каменные дома, в коих проживали богатые люди. Думалось: «И как только не боятся здесь жить? Поди, каждый богатей держит у себя по десятку оружных холопов. Ныне и Филатьев для своего сбереженья закупил ружья. Не подступись!

Ворота купца Давыдова были наглухо закрыты. Ванька постучал кулаком в дубовую, обитую железом калитку. Чуть погодя, оконце распахнулось, в коем обозначилось округлое лицо в черной кудлатой бороде.

– Чего надоть?

– Я – от купца Петра Дмитрича Филатьева к купцу Давыдову.

Привратник пытливо оглядел парня. В чистой кумачовой рубахе с шелковым пояском, в портках тонкого сукна, заправленных в добротные, но грязные сапоги. Но грязная обувь не смутила привратника. Зарядье!

– По какому делу, паря?

Ванька вытянул из-за пазухи кусок синей ткани.

– Аглицкая. Велено спросить их степенство: не купит ли сто аршин?

Привратник взял через оконце ткань и коротко буркнул:

– Жди.

Оконце вновь захлопнулось. Дело обыденное. Ванька прислонился к калитке и, посвистывая, стал посматривать на прохожих.

Пестрый шел народ: в зипунах, кафтанах, чугах, однорядках, но большинство в сермягах, обладателем которых был ремесленный люд. Попадались люди и в немецком платье с бритыми лицами.

А вот показалась нарядная пожилая барынька в богатом головном уборе, окружавшем голову в виде широкой ленты, концы которой соединялись на затылке; верх был покрыт цветной тканью; очелье украшено жемчугами и драгоценными камнями; спереди к кике были подвешены спадавшие до плеч жемчужные поднизи, по четыре с каждой стороны. Плечи барыньки покрывала соболья накидка, наброшенная на малиновый летник[16]16
  Летник – женская верхняя летняя одежда с долгими широкими рукавами.


[Закрыть]. Шла в сопровождении рослого холопа.

Встречу же неторопко, покачивая широкими плечами, шел верзила в темно – зеленом полукафтане. Поравнявшись с барынькой, учтиво поклонился.

– Здорово жили, госпожа матушка. Шапчонка и соболя мне твои приглянулись. Сама отдашь или мне снять?

– Пошел прочь! – воскликнул холоп и тотчас от могучего кулака верзилы был повержен наземь.

Барынька, вмиг оставшись без соболей, испуганно охнула и без чувств рухнула подле холопа.

Верзила, как ни в чем не бывало, не обращая внимания на прохожих, свернул к кабаку, что стоял в Кривом переулке.

«Вот это удалец! – проводил Ванька восхищенными глазами лихого человека. – Как он ловко с барыньки дорогие меха снял. Средь белого дня!»

Ванькиному восторгу не было предела. А холоп, тем временем, очухался и поднял барыньку. Увидел неподалеку стоящего у ворот парня, спросил:

– Куда убежал лиходей? Убью, собаку!

Ванька махнул в противоположную сторону Мокринского переулка.

– Там ищи, дядя. Может, найдешь дырку от бублика, а сам бублик на лихой тройке укатил.

– То сам Камчатка! – выкрикнул кто-то из прохожих.

Холоп разом стих и поторопил свою госпожу:

– Пойдем отсель побыстрей, Дорофея Ивановна, пока живы.

Ванька же присвистнул. Камчатка! Кто на Москве не слышал это имя? Самый матерый вор Первопрестольной. Бесстрашно неуловимый, непомерно дерзкий, о коем ходили целые легенды.

О нем как-то дворник Ипатыч сказывал: что Камчатка – человек бывалый, он и в солдатах послужил, и бит бывал, и в Сыскной тюрьме сидел, но сумел хитро убежать. А московские трущобы он знает, как свои пять пальцев, посему его солдаты и полицейские драгуны[17]17
  Драгуны – название, присвоенное коннице, способной действовать и в пешем строю. При Петре Великом число драгунских полков дошло до 33. При нем же учреждены в столицах и в некоторых больших городах команды полицейских Д., просуществовавшие до 1811 г.


[Закрыть] отчаялись изловить.

«Не худо бы с Камчаткой дружбу заиметь, – неожиданно подумалось Ваньке. – А что? Уж, коль надумал от Филатьева бежать, то лучше всего податься к знаменитому вору, кой нещадно богатеев чистит».

С нудным скрипом открылась калитка, из которой вышел приказчик Давыдова.

– Передай Петру Дмитричу, что их степенство купит сто аршин аглицкого сукна, но со скидкой в цене.

– И велика ли скидка?

– Два алтына с аршина.

Ванька, конечно же, не имел права торговаться, а посему в ответ лишь кивнул.

– Так и передам. Будь здоров, ваша милость.

– И тебе пластом не лежать. Бывай, паря.

Ванька направился в сторону кабака. У распахнутых дверей его остановили двое дюжих бражников в посконных рубахах. Однако винным перегаром от них не разило. Глаза настороженные, прощупывающие.

– Ха! Да ты никак из Стукалова монастыря[18]18
  Стукаловым монастырем в народе нарекли Сыскной приказ, который располагался на спуске за храмом Василия Блаженного напротив стрельницы Константиново-Еленинской башни Кремля. В башне находилась пыточная и самая глубокая, подземельная московская тюрьма. Сам же Сыскной приказ был учрежден (точнее – восстановлен) в Москве 22 июля 1730 года и наделен полномочиями уголовного розыска, в котором Сенат определил быть «татиным (т. е. воровским ), разбойным и убийственным делам»; функции следователей исполняли подьячие.


[Закрыть]. Кого ищешь, братец?

– Очумели. Из какого еще монастыря?

– Стукалова. Намедни видели, как ты из него выходил.

– Знать недопили, мужики. На Москве такого монастыря и в помине нет. А ну, отвали!

– Мы тебе так отвалим, что костей не соберешь. Признавайся, пока по кумпелю не получил.

Драка с мужиками не входила в намерения Ваньки. Придется примириться.

– Ладно мужики…Обмишулились вы. Я – дворовый человек купца Петра Филатьева.

– Что-то не похож ты на дворового человека. И куда же ты шел?

– С поручением к купцу Давыдову.

– Да так ли?.. Тогда скажи, братец, какая у привратника борода?

– Чудной же вы народ. Черная, кудлатая.

– Проходи.

– Ну и ну, – рассмеялся Ванька, смекнув, что два дюжих молодца стоят на стреме и проверяют подозрительных типов.

Питейное заведение обдало Ваньку неистребимым бражным духом, шумом и пьяными выкриками, от коих трепетали огоньки восковых свечей, вставленные в железные шандалы и приделанные к бревенчатым стенам.

За буфетной стойкой стоял тучный, лысый целовальник[19]19
  Целовальник – выборное должностное лицо в Русском государстве 15 – начала 18 вв., собиравшее подати и исполнявшие ряд судебных и полицейских обязанностей; продавец в вина в питейном заведении, кабаке. Слово «целовальник» произошло от «целовавания креста» в том, что служба будет выполняться честно. Целовальники делились на земских, кабацких, таможенных.


[Закрыть] в плисовой поддевке и сердито отмахивался от вислоухого бражника, оставшегося в одних портках.

– Сгинь, Игоська! В долг не дам.

– Ну, хоть на куний волос, милостивец. Нутро горит, Игнатий Дормидонтыч.

– Сгинь, сказываю!

Бражник принялся стягивать сапоги.

Ванька оглядел столы, но среди питухов Камчатки не оказалось. Странно. Но для чего ж тогда он у входа кабака на шухере своих молодцов выставил? Значит, где-то здесь. Уж, не в комнате ли самого целовальника? Но туда не попасть.

Но судьба в этот день благоволила Ваньке. Он увидел, как через небольшой проход в стойке, вышел приземистый, щербатый человек в ситцевой рубахе, подпоясанной синим кушаком, и направился к выходу.

«От Камчатки», – подумалось Ваньке.

Щербатый что-то шепнул одному из стражников и направился в сторону Кривого переулка. Ванька за ним.

Пройдя лавчонку сапожника, щербатый резко обернулся и грубо спросил:

– Чего за мной волочишься: Из сыскных? – рука потянулась за голенище сапога, из-за которого выглядывала рукоять ножа.

– Вот и ты туда же. Охолонь! Потолковать надо, – миролюбиво высказал Ванька.

– Говори.

– Хочу от купца Филатьева сбежать к Камчатке. Вот так неволя надоела! – Ванька чиркнул ребром ладони по горлу.

– Что-то ты не похож на холопа.

Глаза у лихого оставались настороженными.

– Я не холоп, а сын крепостного крестьянина. Выслушай меня.

– Можно и выслушать, но коль вранье замечу, пришибу.

Выслушав Ванькино «житие», лихой чуток оттаял. Однако вознамерился устроить парню проверку.

– Гопником[20]20
  Гопник – вор.


[Закрыть] захотел? Но стать корешем Камчатки не так-то просто, паря. Надо заслужить. Хорошие влазные нужно принести.

– Тебя как звать?

– Запомни. Ванька сын Осипов. У нас званий нет. Кликуха моя Васька Зуб. Может, слышал?

– Слышал, – соврал Ванька.

– Еще бы, – самодовольно ухмыльнулся Зуб. – У тебя какая-нибудь кликуха есть?

– В деревне Каином огольцы окрестили.

– Да ну! Знатная кликуха. И за какие грехи так тебя прозвали?

– Живую собаку в реке утопил, а коту хвост топором отсек.

– Однако, – крутанул головой Зуб.

– Что надо сделать для Камчатки?

– А вот что, Ванька Каин. Купца твоего ведаем. С большой деньгой живет. Выкради у бобра[21]21
  Бобер – на воровском жаргоне – богатый человек.


[Закрыть] подголовный ларец и ко мне принеси, а я уж тебя потом с Камчаткой сведу.

– Выкраду, Васька. Но где тебя найти?

– В Мокринском кабаке. Шепнешь целовальнику. Он укажет.

Глава 6
Притон

После обеда вся Русь, согласно стародавнему обычаю, отходила ко сну. Москва словно вымирала на целых два, а то и три часа. Спал холоп, спал купец, спал боярин, и ни один господин не имел права заставить своего дворового человека работать.

На Москве не забыт случай. Царь Алексей Михайлович (отец Петра Великого) возвращался с богомолья и увидел на Сретенке, как на дворе боярина Сицкого, холопы перетаскивают кули с житом в амбар.

«Тишайший»[22]22
  Тишайший – прозвище царя Алексея Михайловича.


[Закрыть] осерчал, приказал к нему привести боярина[23]23
  «Алексей был мастер браниться той изысканной бранью, какой умеют браниться только негодующее и незлопамятное русское добродушие» (В. Ключевский, т.3. стр.305).


[Закрыть], люто забранился, и самолично отстегал его плетью…

На другой день Ванька прокрался в покои хозяина и замер. Петр Дмитрич лежал на спине, и густо, беспросыпно храпел на мягкой постели, отчего его большая рыжая борода подпрыгивала на широкой груди. Растрепанная голова покоилась на мягкой подушке, под которым и находился деревянный подголовок.[24]24
  Подголовок – небольшой низенький сундучок, ларец для денег, со скосом сверху, помещаемый в изголовье под подушку.


[Закрыть] Именно в нем, как знал уже Ванька, и хранили купцы свое богатство, хранили по обыкновению в ларцах, набитых золотыми рублевиками и драгоценными каменьями. С одной стороны изголовье было наглухо закрыто, а с другой – задвинуто маленькой дверцей с медной ручкой. Именно на нее и прицелился Ванька. Не дай Бог, если дверца заскрипит, тогда купец может проснуться и поднять такой несусветный крик, кой взбулгачит все хоромы.

Сердце Ваньки бешено колотилось. Сейчас решится его судьба: либо холопы купца забьют его до смерти, либо он станет вольным человеком и войдет в другой мир, наполненный подвигами и приключениями.

Смелее, Ванька! И вот тяжелый вишневый ларец, изукрашенный искусной резьбой, оказался в его руках. Уходя из покоев купца, Ванька не только взял ларец, но и прихватил платье Филатьева[25]25
  Существует легенда, что когда Ванька вышел со двора, то написал на воротах: «Пей воду, как гусь, ешь хлеб, как свинья, а работай черт, а не я».


[Закрыть].

В кабаке шепнул целовальнику:

– Мне нужен Васька Зуб.

– Не ведаю, такого, милок. А ты кто?

– Ванька Осипов… Каин.

Целовальник, конечно же, был предупрежден Зубом, а посему сказал:

– Ступай в Кривой переулок. По правую руку – седьмая изба от угла.

То был один из притонов, кой содержала Дунька Верба. Дверь была изнутри заперта. Ванька забухал кулаком, но в доме стоял такой гомон, что стук не услышали. Пришлось громко постучать по наличнику оконца.

Через пару минут из дверей вышла румяная грудастая женка лет тридцати в изрядном подпитии. Подперев руки в боки, спросила сиплым голосом:

– Чего надо?

– Позови Ваську Зуба.

Дунька, оглядев с ног до головы парня, облаченного в купеческую сряду, грубо отозвалась:

– А ну пошел отсель! Ходят тут всякие. Не знаю никакого Васьки. Ступай, сказываю!

– Буде орать. Скажи Зубу, что пришел Ванька Каин с приносом.

– Знать ничего не знаю! – вновь прогорланила женка и ушла в избу, закрыв за собой дверь.

«Это ж надо как Стукалова приказа стерегутся», – усмехнулся Ванька.

Ваську долго ждать не пришлось. Вышел в накинутом на голые плечи зипуне и в синих бархатных портках, заправленных в яловые сапоги гармошкой. Глаза блудливые, хмельные.

– Принес?

– Уговор – святое дело.

– Заходи.

В избе четверо братков тискали гулящих девок, те жеманничали и повизгивали. Пышногрудая хозяйка повисла было на Ваське, но тот оттолкнул.

– Не до тебя, Верба. Айда, Каин, за мной в отдельную комнату.

Ванька вытянул из котомы ларец и положил его на стол.

– Ключа не нашел, Васька. Придется взломать

– Зачем же ломать красивую вещицу? Посиди чуток.

Зуб вернулся с отмычками и в один миг вскрыл крышку. Ванька заметил, как хищно вспыхнули его серые глаза под косматыми бровями.

– А ты оказался не фраером, Каин. Добрая цаца[26]26
  Цаца – золото, драгоценности.


[Закрыть]. Интересно, сколь же тут чистоганом? Камчатка будет доволен.

Однако по хитрецким глазам Зуба, Ванька понял: Васька в накладе не останется, солидный куш прикарманит. Сам же о золоте не думал: главное втереться в доверие Камчатки, а деньги – дело наживное.

Васька спрятал ларец в котомку, сунул ее под лавку, а затем, осклабившись, спросил:

– Шмару[27]27
  Шмара – женщина легкого поведения, проститутка.


[Закрыть] когда-нибудь драл?

– Чего?

Ванька блатных слов уголовного мира пока не знал, зато позднее он будет их ведать как «Отче наш».

– Ну, ты даешь, паря. Бабам или девкам когда-нибудь болт вставлял.

Ванька на какой-то миг растерялся, щеки его покрылись румянцем.

– Ясно. Бабью радость[28]28
  Бабья радость – мужской половой член.


[Закрыть] в кунку не вбивал. Пора, Каин, мужиком стать. Айда шмару выбирать. Заслужил!

В избе что-то творилось невообразимое. Ваньку оторопь взяла. Содом и Гоморра! Братки занимались прелюбами[29]29
  Прелюбы – половые сношения между мужчиной и женщиной.


[Закрыть] с оголенными девками. Хрипы, охи, сладострастные стоны… Возбужденная Дунька Верба сидела на лаве и, широко раскинув полные белые ляжки, пожирала глазами бесстыдное действо. Увидев Зуба, тотчас закричала:

– Заждалась тебя, сокол. Иди ж скорее!

Но Васька категорично показал рукой на Ваньку.

– Его приголубь, коль мохнатка готова. Смелей, Каин. Дунька у нас девка горячая. Смелей!