Текст книги "Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Глава 24
Васька зуб

Васька Зуб готовился к побегу из ватаги обстоятельно. В его суме не только пистоль, железный топорик, но и корм на несколько дней. С водой же проблемы не будет: река.

Ваське никогда не приходилось управлять челном, но он помышлял, что сие дело пустяковое, а посему отправился в поход по Ветлуге с легким сердцем.

На его счастье и ночь выдалась на славу – тихая и безоблачная, залитая лунным светом, отчего на реке все было отменно видно.

Проблемы с челном не оказалось: усеяли весь берег, выбирай любой. Долго не приглядывался, ибо все показались ему одинаковыми, и в каждом лежит весло, и каждый привязан к деревянному столбцу, врытому в землю.

Васька перерезал веревку ножом, столкнул лодочку в реку, впрыгнул в нее, взял в руки весло и уселся на корму.

– А теперь стрелой полетим, – тихо сказал Васька, но первые же гребки показали, что юркий челн не послушен новому хозяину утлого суденышка: то вправо шмыгнет, то влево.

– Вот дьявол! – выругался Васька.

Несколько минут старался приноровится к веслу и наконец-то суденышко стал послушно его рукам, а еще минут через двадцать чёлн быстро полетел по Ветлуге.

Васька возликовал: на другой день он станет таким богатым человекам, что ему любой купец позавидует. Главное найти пояса, а найти их – плевое дело. Братва друг от друга не таилась и хоронила свои сокровища почти на виду каждого гопника, совершенно не присматриваясь, куда прячет свой клад тот или иной сотоварищ.

Вот дурни! В таком деле разве можно надеяться на воровскую честность? Он то, Васька, быстрее всех схоронив свой пояс, успел выглядеть куда зарывали награбленные сокровища, остальные воры. Четко запомнил, а чтобы не забыть, вспоминал тайники каждую ночь, и они настолько врезались ему в память, что их даже колом из него не вышибешь.

Мысль же стать владельцем драгоценных поясов появилась у него в ту же минуту, когда прятал свой клад, и она настолько стала необоримой, что Зуб был готов сорваться из Варнавина в любой момент, но не было подходящего случая, ибо Каин первые дни находился вместе с братвой. Но вот он подался в какую-то деревушку и Васька, обуреваемый жаждой наживы, решил совершить кражу у Легата, хотя и понимал, что сей шаг может обернуться для него страшной карой, но блеск нескольких золотых червонцев и драгоценных каменьев, которые Легат захватил из своего пояса, настолько был притягательным и всепобеждающим, что Васька забыл обо всем на свете.

Кража получилась, ибо Легат спал мертвецким сном. Его калиту он в ту же ночь надежно спрятал во дворе Гостиного двора, зарыв ее под одну из старых лип и прикрыв опавшей листвой. А когда уже Васька совершал из гостиницы побег, он забрал из-под липы и калиту Легата…

Зуба обуревала радость. Несметная казна братвы скоро будет в его объемной суме. Отсидевшись в укромном месте, он затем осядет в каком-нибудь в дальнем городе и всенепременно станет заводчиком или фабрикантом. Хозяином! Самым богатым человеком города, перед которым даже купчишки будут шапки ломать. Возведет каменные палаты, богаче, чем у ярославского купца Мякушкина, в коих Бирон жительствует, наберет свору дворовых людей и десяток молодых девиц, чтобы лакомиться «мохнатками» каждую ночь. Ну, чем тебе не турецкий султан!

А коль городничий и полицмейстер его богатством заинтересуются? Ха! Были бы деньги, а с большими деньгами можно любого государева чиновника ублажить. Не только первыми друзьями станут, но и к себе в гости с великим почтением будут приглашать.

Ну и заживешь же ты, Васька! Нет, не Васька, а всеми почитаемый человек Василий Никифорович Зубов. Лепота, райская жизнь!..

Братва его уже не догонит, ибо Каин сказал, что пробудет в деревеньке денек-другой, а без Ваньки братва и шагу не ступит. Ну, обнаружат побег, кинутся за Ванькой, но время уже будет упущено, почитай на целые сутки. Каково догнать? На каком-нибудь судне, типа расшивы – курам на смех. На челнах? Тут и дураку ясно – нет никакого резону гнаться. Так что плыви безмятежно, Василий Никифорович, и припасай суму под золотые рубли, червонцы и драгоценные камушки.

На рассвете, словно пробудившись ото сна, подул резвый ветер, кой и вовсе порадовал Зуба, ибо ветер дул в спину, а посему чёлн пошел еще быстрее, приближая Ваську к заветной цели.

Зуб вспомнил, что струг, на котором они добирались до Варнавина, жался к горному правому берегу, ибо так повелел Земеля, не раз бывавший на Ветлуге.

«Поближе к крутояру, ибо здесь самая глубь».

Васька же вел свой чёлн по середине Ветлуги, ибо его лодчонка не судно, везде проскочит.

И вдруг Зуб почувствовал, что весло почему-то стало непослушном, будто какое-то подводное чудо-юдо исподволь начинает кружить лодчонку. А затем чёлн и вовсе закрутился как юла и пошел ко дну.

– Воронка! – испуганно ахнул Васька и тотчас стремительно спрыгнул с кормы, прилагая все силы, чтобы успеть избежать гибельного места. Оно затягивало, и если бы Зуб промедлил еще несколько секунд, жизнь бы его оборвалась. И все же ему повезло: он бешено заработал руками и ногами, что позволило ему отплыть от водоворота[156]156
  В некоторых местах река Ветлуга изобилует опасными водоворотами, которые известны местным экологам и краеведам.


[Закрыть], а затем оказаться на противоположном отлогом берегу.

Вначале Ваську охватил ужас. Он едва не погиб. Он даже не успел схватить суму, в коей остались деньги, железный топорик и запас харча на несколько дней. Больше всего горевал о калите. 400 рублей золотом – громадные деньги, на которые можно безбедно жить несколько лет.

Васька даже завыл, и так протяжно и тоскливо, словно он превратился в голодного волка, который потерял стаю, и теперь близок к безнадежному исходу. (Что жадность делает с человеком!).

Но вскоре он пришел в себя. Потеря калиты, еды и челна еще не конец света. Надо немедля бежать к сокровищу, ибо пологий берег тому позволяет. До заветного места осталось верст двадцать, и он преодолеет их за какие-нибудь пару часов, что позволит ему намного опередить преследователей.

И Васька побежал, вначале довольно быстро, но затем трусцой, а вскоре и вовсе перешел на шаг, ибо по берегу потянулись кустарники, вначале редкие, но затем все гуще и гуще, через которые уже приходилось пробиваться. Вот бы где пригодился топорик. Иногда дело доходило до ножа, который, слава Богу, у него остался, ибо всегда, по старой воровской привычке держал его за голенищем сапога.

Но дальше дела пошли еще хуже. Залив! Довольно широкий и длинный. Чтобы обойти его, потребовалось не менее получаса. Зуб начал злиться, однако он продолжал думать, что погоня за ним, если она этим днем состоялась, еще очень далека.

Однако еще через час безмятежная мысль стала улетучиваться с каждой минутой: пошли знаменитые ветлужские озера, образованные рекой, тянувшиеся на несколько верст: тихие, зеркальные, без малейшей ряби, и что самое неожиданное для Зуба – они были нескончаемые, так как соединялись протоками, через которые можно было легко пройти на челне. Казалось бы, что кувшинки и лилии не служили помехой, но стоило Зубу пойти не преодоление протоки, как тотчас растения обвивали все его тело, словно щупальцы мерзкого спрута.

«Это уже водяной не пускает меня к кладу», – на полном серьезе подумалось Ваське.

И только он вышел на твердое место, как впереди замаячило новое озеро. Васька грязно выругался и понял, что его будут ждать все новые и новые преграды, которые вынудят его отказаться от своей затеи.

– Не-ет! – по-звериному выкрикнул он и стал пробиваться к берегу. Сейчас он переплывет Ветлугу и пойдет к сокровищу через лес. Иного выхода не найти.

«А если на водоворот наткнусь?» – мелькнула тревожная мысль. И тут он, на котором смертных грехов не счесть, упал на колени и впервые за всю свою жизнь обратился к Богу.

– Господь всемогущий! Ты, говорят, милостив. Помоги мне рабу твоему спокойно одолеть реку. Я ж тебе за то в церкви батюшке десять рублевиков отвалю. Помоги, Боже милостивый!

Зуб умел хорошо плавать, так как родился и вырос на реке Неглинной, что в Москве. Он снял с себя кафтан и сапоги, связал в узел, надежно перевязав его рукавами кафтана, а затем вырезал из ольхового прута небольшую палочку, шагнул в воду и, держа в поднятой руке узел, осторожно поплыл.

Ветлуга в данном месте была не широка, всего каких-то двадцать пять – тридцать саженей, поэтому Васька мог реку переплыть и с одной рукой. В правой же руке он держал палочку. Проплывет сажени две, кинет ее недалеко от себя и зорко наблюдает: коль палочка не закрутиться – водоворота нет. Таким образом, Зуб благополучно и одолел Ветлугу.

Правый берег был чуть пониже варнавинского, зато предстал перед Зубом отвесной преградой, причем, без единой коряги или узловатого корня, выпущенного хвойным древом; и к тому же сам берег оказался песчаным, в котором (ближе кверху) зияли многочисленные отверстия ласточкиных гнезд.

Зуб вновь облачился в кафтан и сапоги, и попытался взобраться на берег с помощь ножа, но зернистый песок осыпался и тянул Ваську вниз.

Зуб вновь отчаянно выругался, погрозил крутояру мосластым кулаком и пошел вдоль берега, но не прошел и полуверсты, как его остановило мрачное раздумье. Он потерял много времени, и если он продолжит путь по берегу, то его может настигнуть чёлн Каина. Правда, это едва ли может случится, но чем черт не шутит. Лучше не рисковать и попытаться влезть на берег, а дальше идти лесом, тем более и берег перестал выглядеть неприступным крутояром.

На сей раз Ваське повезло, ибо берег, хоть и с трудом, он одолел. Роздыху отдал самое малое время. Надо спешить! Впереди еще немалый путь и, пожалуй, самый сложный, ибо придется идти через густой, порой, непроходимый лес.

Васька, чтобы не заблудиться, шел невдалеке от берега, шел и чувствовал, как его захватывает не только усталь, но и голод. Теперь бы ржаной корочки был рад. Обрадовался, когда увидел неподалеку от себя обширный малинник с крупными спелыми ягодами.

«Пять минут большого значения не сыграют», – подумал он и двинулся к кустарнику. Ягоды поглощал с неописуемой жадностью, чувствуя, как радуются им тоскующее чрево.

Но вдруг Зуб услышал неожиданный звериный рык. Матерый медведь, издавая угрожающий рев, вылез из середины малинника и пошел прямо на Ваську. Тот устрашился и дал деру. Зверь, обиженный, что человек покусился на его владения, погнался за ним.

Васька в неописуемом ужасе бежал напродир через любые дебри, не обращая внимания на колючие сучки, ветви и коряги. Остановился через версту, поняв, что дальше бежать, уже нет никакой мочи. Он рухнул под каким-то древом на землю и, часто дыша, стал прислушиваться. Но все было тихо, лишь неугомонный ветер шумел в темно-зеленых вершинах сосен и елей.

Все лицо и руки Зуба были в крови, кафтан и штаны изодраны. Забыв о кладе и потерянном времени, Васька долго и чутко прислушивался к звукам леса, пока окончательно не убедился, что медведь прекратил погоню, ибо неслышно было даже малейшего хруста валежника.

Зуб поднялся и принялся подолом льняной рубахи вытирать кровь с лица. Было весьма больно, ибо один из острых сучьев пропорол его правую щеку, и кровь долго не удавалось остановить.

«Подорожник бы приложить, но в таком безлюдном лесу дорог нет».

Через несколько минут кровь остановилась, но щека вздулась и страшно ныла, но боль не остановила Ваську, ибо он тотчас вспомнил про клад и поднялся, решая в какую сторону направиться.

«Конечно же, вправо, вдоль реки», – решил он, и, прижав к разбухшей щеке кусок оторванного подола рубахи, направился по избранному пути. Прошагав минут пятнадцать, он решил повернуть к берегу, в надежде, что с медведем уже не столкнется. Шел добрых полчаса, но к Ветлуге так и не вышел.

«Да я ж от медведя зайцем петлял», – ужаснулся Васька. И впрямь, когда встречу ему попадались и вовсе непроходимые места, Зуб кидался то вправо, то влево, то черт знает куда, лишь бы не попасть в лапы зверя.

«Попробую влево».

Но и новый путь не привел его к Ветлуге, напротив, перед ним стеной вздыбился вековечный лес.

Васька заметался, но куда бы он ни двинулся, к реке он так и не вышел.

Зуб заблудился. Он, уже не чувствуя под собой ног, привалился спиной к разлапистой сосне и во второй раз безысходно завыл, роняя на разбитые в кровь губы соленые слезы…

Глава 25
Мужики и дворяне

Ваську ждали сутки, но он так и не появился. Братва недоумевала. Куда Зуб мог запропаститься?

– Уходил-то ночью. Никак, на дырявый чёлн сел, – предположил Легат.

– Сомнительно. Тут что-то другое. С Зубом наверняка что-то приключилось, – высказал Роман Кувай.

– Даже если с челном беда стряслась, утонуть Зуб не мог. Всего скорее лесом идет. Может, еще денек покараулим?

Но Каин Камчатку не поддержал:

– Я мыслю, что ближе к истине Кувай. Этот гаденыш давно бы был здесь. Нутром чую – он тут не появится, а посему собирайтесь, братцы к отплытию.

– И куда же будем путь держать? – спросил Одноух.

– Туда, куда ранее помышляли плыть. Выйдем на Волгу и двинем к Самарской Луке. Самое удобное место купеческие суда захватывать.

– Впятером? А сыскные суда с пушками и ружьями?

– Понимаю твою заботу, Роман. Ныне сыскных судов можно не опасаться, ибо с Низу идут расшивы с хлебом, не тронутые повольницей. Сыскные суда, если они и впрямь появились, ушли в Верхнее Поволжье, где гуляет Михаил Заря, но думаю, что и он куда-то ушел в более укромное место. Во всяком случае, когда выйдем на Волгу, обо всем изведаем у местных людей. Зря рисковать не будем…Что же касается повольницы, наймем ее то ли в Саратове, где собирается на хлебную погрузку судов сотни удальцов, то ли в Самаре, давно известной отчаянным бродяжным людом. До Нижнего, если все, слава Богу, пойдем на нашем стружке. Там купим ружья, багры, крючья и расшиву. Будем вновь сказываться торговыми людьми, идущими в Низ за хлебом. В Нижнем же наймем небольшую артель бурлаков, чтобы тянуть не груженую расшиву, остальные десятка два – там, где я уже говорил.

– А почему не нанять всех бурлаков в Нижнем? – спросил Легат.

– Резонно, но Нижний – город степенный. Михаилу Заре, как он мне сказывал, так и не удалось подобрать из нижегородских бурлаков буйную повольницу. Жилы рвут за копейки, но на лихое дело не идут… Пойдет так, братцы?

Каин хоть и промахнулся с герцогом Бироном, но твердая вера в него не поколебалась. Да и кто мог знать, что Бирон заимел двойника?

– Пойдет, атаман.

– Вот и добро…

Когда выбрались на Волгу лицо Ивана заметно оживилось. Вот она, раздольная! Сколь бы он не оказывался на Волге и всегда душа его переполнялась трепетным, ни с чем не сравнимым чувством. Река захватывала его своей ширью, привольем и своей неповторимой историей, в которой особое место по-прежнему занимал легендарный Стенька Разин, чья слава никогда не померкнет даже в отдаленных столетиях.

Волга притягивала Ивана, как магнитом. Ему до безумия захотелось спрыгнуть с суденышка в «разинские» волны, чтобы физически ощутить и саму реку и соприкосновение с самим великим волжским атаманом, бороздившем на своих стругах могучую реку, коя через свои нескончаемые воды бережно сохраняла неизбывную память о Степане Тимофеевиче.

И Каин, забыв обо всем на свете, встал, широко расставив ноги, на нос струга и, обдуваемый упругим порывистым ветром, неожиданно для братвы, громко и с упоением запел:

 
Вниз по матушке по Волге,
От крутых красных бережков,
Разыгралася погода,
Погодушка верховая,
Верховая, волновая.
Ничего в волнах не видно
– Одна лодочка чернеет,
Никого в лодочке не видно —
Только паруса белеют,
На гребцах шляпы чернеют,
Кушаки на них алеют…
 

Братва давно знала, что Каин нередко поет, причем в самых разных ситуациях: тревогах, печалях, радостях, но чаще всего уединенно, не на глазах повольницы; то в каюте судна, то на своей хазе, то в лесу, несколько отдалившись от братвы.

Вначале это забавило братву, но затем каждый понял, что атаман своей песней хочет излить душу. Вот и сейчас он весь в своей песне, а значит, и в каких-то глубоких раздумьях, которые, понять никому не дано, да и не следует им, прожженным ворам, их понимать. Главное, атаман после песни становится заметно добрей к своим сотоварищам, что всегда заметно по его обычно суровому лицу. Пусть поет Каин!

Завершив песню, Иван уселся за весло.

– Теперь до первого села или деревеньки.

Деревенька показалась версты через две. У мужиков изведали, что на Волге все спокойно, разбоя нет.

– Вот и, слава Богу, а то плывем и побаиваемся, как бы на наш стружок лиходеи не напали. Хоть и невелик товаришко, но жаль, коль пропадет, – проговорил Иван.

– Плыви спокойно, ваша милость. Ныне, чу, Каин куда-то с Волги ушел, а может на сыскных людей нарвался. Колесовали – и вся недолга.

Иван хмуро глянул на мужиков.

– Знать, не по нраву вам, Каин?

– Да как сказать, – скребанул потылицу мужик, и после этих слов замолк, кумекая о наиболее верном ответе. Пожалеть Каина – не угодить купцам, кои люто ненавидят известного на всю матушку Россию разбойника, высказать осуждение – душа не лежит. Какин-то бедных не обижает, а порой, как слухи ходят, и добром сирых оделяет.

– А скажи, как есть, по совести, в обиде не будем.

Мужик зорко посмотрел в глаза «купца» и высказал:

– По совести и без обиды? Тогда я так тебе отвечу, ваше степенство. Каин всему простому народу по нутру, ибо сам он сын крестьянский, а посему и богатеев разоряет, ибо они бедноту под себя гнут и кабалят не в меру. Зачем же нам на Каина сердце держать?

– Смел ты, мужик. Люблю таких. Ну, а вашу-то деревеньку кто кабалит?

– Есть кому, – насупился мужик. – Тебе в этом какая нужда, ваше степенство?

– Никакой нужды. Многих дворян знаю, потому и спрашиваю. Уж коль не забоялся правду о Каине сказать, назови и своего барина.

– И назову! – с каким-то злым вызовом воскликнул мужик. – НиколайМещерский. – Обретает от нас в пяти верстах. На самом взгорье недавно белокаменные палаты отгрохал. А за счет кого?

– Слышал краем уха. Непомерными оброками, чу, мужиков задавил.

И тут мужиков словно прорвало:

– Мочи нет!

– У барина, почитай, сотни деревенек, и всех ярмит в три погибели!

– Наши сенокосные и лесные угодья вдвое урезал! А лес-то залюбень, строевой. Хоть добрую избу из него руби, хоть корабли возводи. Урезал, мироед!

– А коль слово супротивное скажешь, бунтовщиком назовет, в застенок упрячет и всего изувечит, а то и к медведю кинет!

– Никакого нам житья, ибо барин-то под боком живет.

Чем дольше кричали мужики, тем все больше темнел лицом Каин. Его порывало открыться этим несчастным людям и воскликнуть: «Я уничтожу этого злодея!».

И все же Иван сдержал себя, ибо начинать путь к Самарской луке, назвав свое имя, означало провалить задуманный план. Мужики, узнав, что перед ними сам Иван Каин, наверняка попросят его припугнуть зарвавшегося барина. И если он отвергнет их просьбу, то потеряет всякое к себе уважение.

Что ж сказать этим бедолагам?

– Сочувствую, мужики, худой у вас барин. Потерпите, авось…

Иван резко развернулся и торопливо зашагал к берегу Волги.

Мужики проводили торговых людей снулыми глазами.

Вначале, когда Иван услышал ответ о Каине первого мужика, настроение его и вовсе стало отрадным, и не оттого, что мужики одобряют разбои Каина, а оттого, что ненавидит народ богатых людей, не зря он отзывается кровавыми бунтами, которые, несомненно, и впредь будут, пока богачи существуют в этом неправедном мире. Болотниковы, Разины, Булавины вновь и вновь будут появляться на Руси. Вот и сейчас недовольство народа ширится, а посему не за горами новое восстание, которое сотрясет всю Россию.[157]157
  Чутье не обмануло Каина: через несколько лет начнется крестьянская война Емельяна Ивановича Пугачева.


[Закрыть]

А вот когда Иван выслушал злые выкрики мужиков, он и вовсе посуровел лицом. Этих дворян Мещерских на Руси великое множество. Вот кого надо уничтожать в первую очередь. Дворян, которые кабалят русский народ.

И эта мысль прямо-таки пронзила Каина, ибо раньше она никогда не возникала. Почему? Да все потому, что он свои отроческие годы провел в купеческой среде и нагляделся, как купцы и приказчики наживают свое добро путем обмана, недовеса и всевозможных сделок у коих одна цель – подешевле закупить товар и подороже его сбыть. На таких торгашей ему было тошно смотреть. Хитрят, изворачиваются, и всячески унижают своих дворовых.

Сколько побоев ему пришлось претерпеть от Петра Филатьева и его приказчиков! Вот и нарастала в нем злость не по дням и по часам, вот и задался он целью не только сбежать от ненавистного купца, но и разорить его, а затем и ему подобных.

Правда грабил не только купцов, но и другой богатый люд, но все же основная его цель – как можно больше разорить торгашей. Дворянство же оставалось в стороне. А ведь именно оно являлось злейшим врагом крепостных крестьян. Не случайно же мужики толпами шли в войско Степана Разина, не случайно и гремит его слава не как лихого разбойника, а как всенародного заступника.

Что же получается, Иван? Ты тешишь себя мыслью повторить стезю Разина, а сам крайне далек от его пути, и если ты останешься только грозой купцов, забудь о немеркнущей славе Степана Тимофеевича. Как был ты разбойником, таким ты и останешься в глазах народа. Ну что из того, что мужики довольны, как ты грабишь купчишек? Грабит-де и молодец. Похвалят, ибо простолюдины веки вечные не любят богатеев. Но им-то от этого легче не становится, ибо на их шее, как въедливый клещ, сидит дворянин. Как горбатил он мужика, так и будет горбатить…

Ишь, что о Мещерском толковали. Даже в застенке мужиков калечит, скотина. Его повесить, а имение сжечь. Но хватит ли сил? Поди, одной дворни до сотни человек держит, без ружей не сунешься… Разгромить усадьбу на обратном пути с Самарской луки, когда будет с братвой удалая повольница? Но сие надолго может затянуться. Терять время – не в характере Ивана. Надо что-то придумать.