Текст книги "Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

Глава 11
Слово и дело государево!

Петр Дмитрич был крайне удивлен, когда перед ним предстал грабитель, ибо несколько дней по его приказу на Ваньку был наложен «великий пост», дабы тот сидел без капли воды и без крошки хлеба.

Хозяин думал увидеть перед собой изможденного человека, измученного гладом и жаждою, а тут – стоит как ни в чем не бывало: крепкий, ничуть не похудевший, а главное глаза (какие там смиренные!) – вызывающие, дерзкие, и эти глаза настолько возмутили Петра Дмитрича, что он тотчас без лишних вопросов приказал:

– Раздеть догола и высечь розгами!

– Сколь ударов, ваше степенство? – спросил ухмыляющийся Митька.

– Пока не сдохнет! – пристукнул тяжелым кулаком по столу Филатьев.

– Не слишком ли, Петр Дмитрич? – с озабоченным видом произнес полковник Иван Иванович Пашков, бывший в гостях у Филатьева.

– Не слишком. Я бы этому наглому разбойнику горячий свинец в нутро залил. Оголяй, Митька!

Ванька не вырывался, не брыкался, он щурил черные глаза и беззаботно улыбался, чем обескуражил всех присутствующих.

Ванька и в самом деле пребывал в радужном настроении. Все складывалось для него благополучно. Как кстати, что в комнате Филатьева оказался полковник Пашков. Теперь хозяину не отвертеться.

– Почему ты бежал, скотина? – спросил Филатьев, когда Ванька спокойно дал себя раздеть.

Ответим словами Каина, которые он рассказывал о некотрых своих похождениях в Сыскном приказе дворянину Федору Фомичу Левшину, записавшему необычайную жизнь Каина.

– Я для того вас немножко попугал и, покравши, бежал, чтоб ты далее моего не спал. А теперь вы меня бить не извольте, я имею сказать «слово и дело государево».

Филатьев побледнел. Его испуганный, растерянный вид убедил полковника, что крепостной Петра Дмитриевича действительно знает что-то архиважное.

Иван Иванович – подбористый человек с выпуклым лбом и базедовыми глазами, затянутый в зеленый мундир с золочеными пуговицами. Дополняли мундир штаб-офицера шляпа-треуголка, надвинутая на непременный парик, штаны до колен, шпага, чулки, башмаки и, конечно же, совершенно бритое лицо, которое теперь имели не только армейские чины, начиная с рядового солдата, но и многие люди из гражданского сословия, выполняя строжайший указ Петр 1, а ныне и Анны Иоанновны.

Борода оставалась принадлежностью крестьян, да голи посадской, которые откупалась двумя деньгами за «бородовой знак».

Разумеется, расстался с бородой и Петр Филатьев. Теперь и он, следуя моде, сидел в белом напудренном парике, оставаясь в замешательстве, пока не прозвучал голос полковника:

– Я бы порекомендовал вам, Петр Дмитриевич, сего человека в доме больше не держать, экзекуцию отменить и отослать в полицию[39]39
  Московская полиция занималась делами о пьянстве, драках и побоях, нелегальной торговле водкой, поимкой беглых, нищих и бродяг, наблюдением за правильной постройкою домов, топкою печей, исполнением указа о хождении ночью с фонарем и пр.


[Закрыть].

Слова полковника покоробили Филатьева. Дернул же черт штаб-офицера в гости притащиться. Хоть и давнишний приятель, но словам Ваньки он придал большое значение. Да кто мог знать, что сей стервец выплеснет из себя такие жуткие слова! Не было бы Ивана Пашкова, Ванькино бы заявление повисло в воздухе. Запороли бы насмерть – и вся недолга. С мертвого не спросишь, чего бы он ранее не вякал. Да и что он мог вякнуть? Казни помышлял избежать, вот и раззявил рот…

А коль что-нибудь серьезное? И тут не беда, ибо ничего серьезного не могло произойти… Эх, Иван Иваныч, Иван Иваныч. Лишним ты здесь сегодня оказался, но изменить уже ничего нельзя.

– Я так и подумал, милейший Иван Иваныч. Завтра утром сей вор будет сдан в полицию. Надеюсь, он понесет какой-то вздор.

– Вероятней всего. Позвольте откланяться, любезный Петр Дмитриевич.

Проводив до ворот полковника, Филатьев немедля приказал Косому:

– Приковать к столбу и стеречь накрепко.

Ранним утром Ванька был доставлен в московскую полицию. На вопрос полицейского чина ответил:

– Я действительно выкликнул «слово и дело государево», а в чем оное состоит, буду говорить в надлежащем месте.

– Ты, Ванька, сын Осипов, имеешь в виду Тайную канцелярию? – с раздражением произнес чин в мешковатом мундире.

– Вот именно, вашебродие. А коль вас это не устроит, заявлю, что вы пытались помешать предъявить мне доказательства.

Ванька говорил четким, твердым языком, что возымело действие на его благородие, а посему Ваньку под крепким караулом с обнаженными шпагами повели в Тайную канцелярию, что находилась в селе Преображенском.

Ванька тотчас узнал секретаря канцелярии Серапиона Быковского, коего не раз видел, как тот подъезжал в своей богатой коляске ко двору Петра Филатьева, особенно по праздничным дням.

Дворовые ведали, что крупнейший купец Гостиной сотни имел в Москве немало влиятельных приятелей, отчего торговые дела его шли в гору.

Знал, кого доставили в тайную канцелярию и Серапион Быковский, а посему предосудительно покачал шишковатой головой в парике соломенного цвета. Расстегнув серебряную пуговицу иноземного бархатного камзола, строго спросил:

– Что же ты, Иван Осипов, добрейшего хозяина обокрал? Нехорошо-с.

– Ищи доброго за лесами дремучими, да за горами высокими, там, где и черный ворон не летает.

– Ты мне эти прибауточки брось.

Желтые глаза Серапиона посуровели.

– Давай ближе к делу. По какому пункту ты, Иван Осипов, можешь доказать «слово и дело государево?»

– Я ни пунктов, ни фунтов, ни весу, ни походу не знаю, а о деле моем объявлю главному сего места члену, а не вам.

Грубый ответ никчемного дворового человека привел секретаря, перед которым трепетали самые знатные люди, в ярость.

– Отвечай, свиное рыло! Отвечай!

Довольно увесистая деревянная линейка заходила по голове и щекам Ваньки, но тот, словно воды в рот набрал. Убедившись, что дворовый не заговорит, секретарь приказал караулу отвести его в тюрьму и содержать «в превеликих железных оковах».

Быковскому ничего не оставалось, как рапортовать о Ваньке Осипове самому градоначальнику, графу, генерал-аншефу Семену Андреевичу Салтыкову[40]40
  Салтыков Семен Андреевич (1672–1742) был в Москве после 1732 г., когда двор переехал в Петербург, генерал-губернатором и одновременно начальником Тайной канцелярии.


[Закрыть].

Его сиятельство прибыл в Тайную канцелярию на следующий день, переговорил с Быковским, а затем, удивившись упорству «подлого человека»[41]41
  В описываемые времена подлыми людьми называли всякого простолюдина.


[Закрыть] приказал перевести его из тюрьмы в застенок, кой находился в Константино-Еленинской башни московского Кремля.

Это было жуткое место, которое при одном взгляде на внутреннее убранство его, приводило любого человека в неописуемый ужас. Здесь жестоко пытали. Подвесив на дыбу[42]42
  Дыба – орудие пытки, состоящее из 2 столбов, вкопанных в землю и соединённых 3-м столбом, к которому привязывали обвиняемого. Применялась в 14–18 вв. в странах Европы и в России. Испытание на Дыбе предусматривалось в Псковской судной грамоте.
  Псковская судная грамота, свод законов Псковской феодальной республики, составленный на основании отдельных постановлений псковского веча, (совета бояр), княжеских грамот, норм Русской правды и обычного права. Отражает важнейшие черты социально-экономической и политической жизни Псковской земли в 14–15 вв. П. с. г. строго охраняла права частной собственности, в особенности феод. собственности на землю; регламентировала порядок оформления прав собственности на землю, ход разбирательств споров о земле; определяла положение крестьян. За политические и уголовные преступления полагалась смертная казнь. П. с. г. содержит материал, показывающий характерное для Псковской феод. республики сращивание светского и церк. управленческого аппарата. П. с. г. стала одним из важнейших источников Судебника 1491 – сборника законов Русского государства.


[Закрыть], палили огнем, ломали ребра, увечили – под стоны, хрипы и душераздирающие вопли.

Дыба – посреди Пыточной – на двух дубовых столбах. Подле нее страшные орудия пытки – длинные железные клещи, крючья, батоги, гвозди, кои забивали под ногти истязуемого, деревянные клинья, пластины железа, нагайка…

В Пыточной полумрак. На длинном столе горят три восковых свечи в железных шандалах. За столом двое подьячих в долгополых сукманах с гусиными перьями за ушами. Здесь же стопки бумаг и оловянные чернильницы.

В углу, возле жаратки, привалился к кадке с водой дюжий палач в кумачовой рубахе. Рукава закатаны выше локтей, обнажая крепкие волосатые руки.

На узнике тяжелые железные цепи, ноги стянуты деревянным колодками. Вскоре по каменным ступеням послышались гулкие шаги. Это спускались в застенок секретари Тайного приказа. Они деловито заняли кресла за столом.

Последним, в сопровождении адъютанта, в Пыточной появился генерал-аншеф Салтыков. Все, кроме узника, поднялись. Для градоначальника выдвинули особое кресло с высокой резной спинкой, увенчанной московским гербом.

– Расковать, – приказал Салтыков. – А теперь сказывай свое «слово».

Освободившись от цепей и колодок, Ванька встал перед генерал-губернатором на колени.

– Милостивый государь, я ничего больше вашему сиятельству донести не имею, как только то, что господин мой смертоубивец, он на сих днях убил в своем доме ландмилицкого солдата и, завернувши в рогожный куль, приказал холопам бросить в колодезь, в который бросают всякий сор, где он и теперь имеется. А секретарю для того об оном не объявил, что он моему господину приятель, я часто видел его у него в гостях, чего ради боялся, чтоб он сего моего объявления по дружбе к моему господину не уничтожил.

Его сиятельство не стал больше ничего расспрашивать и велел подняться Каину с колен.

– Самым надлежащим образом проверим твое обвинение, Иван Осипов. Вечером с караулом пойдешь к дому господина Филатьева и укажешь колодец. Если слова твои лживы, то окажешься на дыбе.

– Ни в коей мере, ваше сиятельство. Рано у пташки язык вырывать.

Вечером двор купца был окружен со всех сторон. Привратник, увидев солдат с ружьями и шпагами, торопко побежал к хозяину. Встречу ему попался Митька Косой.

– В ворота Ванька Каин ломится. Ты бы спросил его, Митька, а я – хозяина упредить.

– Чего ему понадобилось? – заворчал холоп, кой еще ничего не ведал о прибывших солдатах.

Открыл оконце калитки и обомлел, увидев служилых людей во главе с поручиком.

– Открывай, вражина! Пришли в дом Филатьева из Тайной канцелярии.

Митька с побледневшим лицом незамедлительно открыл ворота. Каин, указав на него пальцем солдатам, сказал:

– Холоп купца Митька Косой. Это он со своими дружками солдата в колодезь кидал.

Митьку немедля взяли под караул, а Каин кивнул на дом купца.

– Снимите пожарные багры, служивые – и к колодезю.

Мертвое тело, самого хозяина, Митьку Косого и Ваньку Каина доставили в Тайную канцелярию. На другое утро губернатор Москвы Салтыков поблагодарил Каина, выдал ему десять золотых рублевиков и преподнес от Тайной канцелярии абшит[43]43
  Абшит – свидетельство об освобождении от крепостной зависимости.


[Закрыть] для свободного житья.

Радости Каина не было предела. Он получил долгожданную волю, о которой мечтает всю жизнь любой крепостной человек. Теперь он полностью независим. Иди, куда хочешь, куда сердце подскажет, живи, где душа пожелает. Русь велика, просторы ее безбрежны. Был бы птицей, облетел бы все царство-государство, как гордый, вольный сокол.

Ванька шел к Москве от села Преображенского, шел в солнечный день яровым полем, и вдруг из души его выплеснулась задушевная, сладкозвучная песня:

 
Ах ты, поле мое, поле чистое,
Ты раздольное мое широкое,
Ах, ты всем, поле, изукрашено,
И травушкой и муравушкой,
И цветочками василечками…
 

Встречу бежал босиком худенький вихрастый, русоголовый мальчонка в длинной бедняцкой рубашонке. Остановился, уставился большими синими глазами на певца в домотканом кафтане.

Ванька подхватил его на руки, подкинул вверх.

– Экой ты пригожий, да только худ. Куда бежишь, постреленок?

– В село к тятьке с мамкой, дяденька.

– Да я еще не дяденька.

– А как же, – шмыгнул носом мальчонка. – Вон и борода пробивается.

– И впрямь, – продолжая держать мальца на руках, рассмеялся Ванька. – Отец с матерью никак крестьянствуют?

– Крестьянствуют, – блеклым голосом отозвался мальчонка.

– Чую, худо живется.

– Худо, дяденька, голодуем. Барин наш, Татищев, спуску не дает. Намедни братика на погост унесли.

– Ясно, – помрачнел Каин, опустив мальчонку на дорогу.

– Тебя как звать?

– Ваняткой.

– Ишь ты, – улыбнулся Каин. – Сподобил же Господь с тезкой встретиться.

– То промысел Божий, – совсем по серьезному сказал Ванятка.

– Может, и промысел.

Ванька вытянул кармана кошелек и протянул мальцу золотой рублевик.

– Передай отцу.

Ванятка, держа на ладошке неслыханное богатство, вдруг заплакал.

– Тятенька не поверит, украл-де.

– Поверит. Скажи, Ванька Каин подарил. Скоро обо мне вся Москва будет знать. Подрастешь, приходи в город. Спросишь меня в Зарядье или в Марьиной роще. А теперь беги к своему тятьке.

Никогда б не подумал Каин, чтобы так вдруг запросто с золотым рублевиком расстанется, а тут на ретивое накатило.

Дальше шел со снулым лицом. Все эти Татищевы и Филатьевы в три погибели бедь лапотную гнут. Добро-то их неправедное, ибо от трудов праведных не наживешь палат каменных. Вот и шикуют, в парче и бархате ходят, с золотого подноса в три горла жрут. Вот кого надо добра лишать. Ни одного толстосума не пропускать. И он, Ванька Каин, непременно этим займется, дабы знали богачи, как на простом народе наживаться. Воровать и грабить! И то будет всем смыслом его, Ваньки Каина, жизни.

Глава 12
В Немецкой Слободе

В кабаке на Зарядье целовальник шепнул:

– Ищи Камчатку в Немецкой слободе. Дом под красной черепицей, на берегу реки Кокуя, что в Яузу вбегает.

Вожак воровской шайки часто менял свое временное убежище. Полиция и подумать не могла, что главный вор Москвы затеряется в роскошной Немецкой слободе.

Слобода древняя, существует со времен Ивана Грозного. И кто только ныне в ней не живет: англичане шведы, немцы, французы, датчане, голландцы, испанцы, прусаки и прочие народы, коих русские люди называли «немцами», не понимавших русского языка; отсюда и произошло название слободы.

По настоянию русского духовенства, царь Алексей Михайлович выселил сюда в 1652 году всех «немцев», проживавших в разных местах Москвы.

В отличие от московских улиц дома в иноземной слободе были опрятные, красивые, утопающие в цветниках и садах, «построенные под немецкую стать». Кругом чистота, выложенные плитами тропинки и дорожки, яркие цветочные клумбы в каждом палисаднике.

Иноземцев хоть и называли «немцами», но многие из них, особенно из торговых и промысловых людей, наловчились русскому языку.

Иногда слободу называли и Кокуем.

Петр 1, детство и юность которого протекли на реке Яузе в селе Преображенском (в двух верстах от Немецкой слободы) часто бывал в ней, посещал дома иностранцев, среди которых у него много было друзей. Вскоре он построил на Яузе роскошный дворец своему любимцу Лефорту, швейцарцу из Женевы, коего современники называли «первым галантом» и «французским дебоширом».

Храбрый на полях битв и в морских сражениях, веселый собеседник в мирное время – прекрасный устроитель различных увеселений и ассамблей, он очень полюбился Петру 1, который сделал его заслуженным генералом и адмиралом и до самой его смерти не расставался с ним. А после его кончины дворец был подарен другому любимцу царя, Александру Меньщикову; возле Лефортовского дворца Петр 1 построил здание Сената, в котором тот и заседал до перевода его в Петербург. Долгое время это здание называлось Старым Сенатом», а переулки по его сторонам – Сенатскими.

В 1723 году царь купил у наследников другого своего сподвижника, адмирала Ф.А. Головина, его великолепный дворец за Яузой, частично он сломал и построил для себя новый дворец. Между дворцом и рекой Яузой главный доктор «гофшпиталя» Бидлоо, по поручению Петра строил с 1724 года «дворцовый сад» с островками, каскадами и прочее

Предание говорит, что первые деревья здесь посадил сам Петр, но пожить ему в этом дворце не довелось: в 1725 году он скончался.

В 1731 году знаменитый архитектор Растрелли, строитель Зимнего дворца в Петербурге, поставил рядом с Головинским дворцом «Летний Анненгоф» – дворец для летнего пребывания в нем императрицы Анны Иоанновны, а в 1736 году присоединил к нему и «Зимний Анненгоф», построенный им же в Кремле; для этого последний был разобран и материалы его вместе с резьбой вывезли за реку Яузу. Очевидно к этому времени относится и насаждения Анненгофской рощи

Ванька шел Немецкой слободой и не переставал удивляться красивым иноземным домам и роскошным дворцам, разбросанным по берегам Яузы. Дивился и на Камчатку, который отважился скрываться среди немцев и московской знати.

Затем шел Ванька вдоль ручья Кокуя и смотрел на крыши иноземных домов, один из них должен быть под красной черепицей.

Но что за черт? Таких домов оказалось несколько. Вот и угадай, в котором разместился Камчатка. Не стучаться же в каждый дом и спрашивать: не живет ли у вас русский гость? И на улице ни души, все будто от грозы попрятались.

Наконец, из одного дома вышли двое мужчин в немецком платье и широкополых шляпах. Оба русобородые, но без усов, да и сами бороды какие-то узкие, никчемные, не прикрывающие подбородок, а запрятанные под него. Один из немцев курил трубку. Спросить что ли? А вдруг.

– Здорово жили, господа почтенные.

– И вам доброго здоровья. Что желает иметь русский господин? – приветливо спросил трубокур.

– Слава тебе, Господи. Хорошо на нашем языке лопочете. Приятеля своего ищу, господа. Не знаю, какого вы роду, племени.

– Мы – швед. Как звать твой друг?

Ванька на какой-то миг растерялся: не мог же Камчатка жить в Немецкой слободе под своим воровским именем. Надо как-то выкручиваться.

– У него трудное имя. Он очень высокого роста. Живет в домне под красной черепицей.

– Знаем, – закивали шведы. – Купец Петр из город Ярославль. Ждет торговый человек с кожами. Живет у фрау Анхель. Вот ее дом.

– Спасибо, господа, – учтиво поклонился Ванька, хотя его продолжали грызть сомнения. Но они вскоре улетучились. Камчатка и в самом деле оказался в соседнем доме. Он был один, но глаза его не излучали радости, напротив, были холодными и настороженными.

– Кто на меня навел, Каин?

– Целовальник.

– Башку оторву!

– Да ты что, Камчатка? Чем недоволен?

– Чему радоваться? Тебя ж в Тайную канцелярию под караулом отвели, а оттуда гопники только в Сибирь на рудники по этапу идут, либо на дыбу в Пыточную башню.

– Побывал и в Пыточной. Доброе местечко. Особенно кат[44]44
  Кат – палач.


[Закрыть] приглянулся. Еще встречался купец Петр из Ярославля?

Но Камчатке было не до шуток. Он почему-то подошел к каждому оконцу комнаты, затем удалился в соседнюю, а затем его шаги послышались на крыльце дома.

Ванька усмехнулся. Камчатка принял его за стукача, который мог привести с собой солдат.

– Никак, целую роту увидел? А, может, самого генерал-аншефа Салтыкова?

– Буде хайлом лыбиться, – сердито произнес вожак. – А теперь бухти да со всеми подробностями. Начни с того, как от купца Филатьева ушел.

– И о том знаешь?

– Я все знаю. У меня шестерок хватает, а вот целовальник никак с большого бодуна был, сволочь!

– Да отступись ты от целовальника. Он мог и не знать о моем похищении. Внимай, что расскажу.

Ванькина речь произвела на Камчатку ошеломляющее впечатление, а когда тот абшит показал, Камчатка крутанул головой.

– Силен же ты, браток. Самого шишку Москвы на попа поставил. И не зря. Глянь, и печать и, подпись его. Ну, Иван! Не зря ты мне с первого разу смекалистым показался. Далеко пойдешь, Иван Каин. О Ваньке, чтоб я не слышал, и корешкам о том накажу. Это надо обмыть.

– Само собой, Камчатка. Радость у меня сегодня. Такая, что в пляс бы ударился. Вольная птица! То на карачках ползал, не смел головы поднять, а тут! Гульнем, Камчатка!

Вскоре на круглом столе, покрытом белоснежной скатертью, оказались несколько бутылок запотевших от холода вина, доставленных из погреба, причудливой формы хрустальные рюмки, копченое мясо и белые с румяной поджаристой коркой хлебцы.

– Шведы назвали мне фрау Анхель. Что-то не вижу.

– В кирху ушла грехи замаливать, хе.

– А муж где?

– Муж у нее в купцах ходил. В Англию подался, на обратном пути корабль в шторм угодил. Ныне вдовой ходит. Ядреная молодка, на «бабью радость» охоча.

– Как к ней угодил?

– Старый дружок из Головинского дворца повстречался. Садовнику помогает. Наводку дал. Сказался фрау купцом из Ярославля. Черт ее знает, поверила или нет, но за пять червонцев[45]45
  Червонец – русская золотая монета, 3-х рублевого достоинства, то же что итальянский дукат или цехин, впервые стала чеканиться у нас при Петре Великом в 1701 году.


[Закрыть] на постой пустила. Русские купцы жадны, а немцы втрое. Теперь живу, как у Христа за пазухой – и харч, и вино, и мохнатка под боком.

– Не по тебе все это, Камчатка, – опрокидывая очередную рюмку, напрямик произнес Иван.

– Тебе-то откуда знать? – нахмурился Камчатка.

– Душа у тебя к покойной жизни не приспособлена. Ты ж – первостатейный вор и в том твоя стезя до гробовой доски.

Камчатка откинулся на спинку кресла, обтянутого шагренью и так пристально уставился на Ивана, словно увидел его впервые.

– Откуда ты такой вылупился, Каин? Все-то ты чуешь, словно собака сторожевая. А ведь ты в самую меть[46]46
  Меть – цель.


[Закрыть] угодил. Хватит, належался на перинах. Завтра же на дело пойду…Может, сыграем по крупному? Не пошарпать бы нам Лефортовский дворец?

– Ты это серьезно?

– Я не такой шутник, как ты. Там злата и каменьев – лопатой греби. Насолим Бирону. Дворец-то под его надзором. Слышал о светлейшем герцоге?

– Кто ж о нем не слышал? Полюбовник царицы Анны Иоанновны. Жестокий человек, его вся Русь возненавидела. Чу, первый грабитель.

– Вот-вот. Этот немец заботится только о своем кошельке, а мы его малость поубавим. Насолим Бирону. Дворец-то ныне в его ведении.

– Можно бы и насолить, коль все с тщанием продумать. Вынюхать, высмотреть, подобрать надежных корешков. И все же затея твоя плевая, Камчатка.

– Плевая? – вожак страсть не любил, когда его планы отметали напрочь. Этот Каин появился всего-то без году неделя, но с первой же встречи показывает зубы.

– Ты сам же сказал, что Лефортовский дворец находится под надзором Бирона, считай, самой императрицы. Не зря же тут «Летний» и «Зимной Анненгоф» появились. А Лефортовский солдатский полк? Он хоть и не в самом дворце, но расположен вблизи его.

– Полк часто снимается на учения.

– Это еще ни о чем не говорит.

Разумеется, как бы возвысилось имя Камчатки, если бы Москва изведала, что он гробанул сам Лефортовский дворец.

– Но не забывай герцога Бирона, он будет землю копытом рыть, чтобы оправдаться перед императрицей. Затронута его честь, и Бирон поднимет не только всю полицию и Сыскной приказ, но и армию, и куда бы мы ни ринулись, оков нам не миновать. Так стоит ли рисковать, Камчатка?

Вожак вспыхнул. Выпил две рюмки кряду, с язвой хмыкнул:

– А не рано ли тебе, Каин, меня уму-разуму учить? И говоришь складно, словно не блатной. Кто ты такой и кто тебя на Москве знает среди воровского мира? Несколько моих шестерок да Дунька Верба.

Выслушивать такие слова от вожака было для Ивана унизительно, но и вставать на дыбы не хотелось, ибо сие могло привести не только к большой ссоре, но и к полному разрыву с Камчаткой, что никак не входило в планы Каина.

Да и в самом деле, кто он такой, чтобы вразумлять главаря московских преступников? Единственный раз удачно обокрал своего хозяина и возомнил себя известным вором. Чушь собачья! Да если бы не дворовая девка Аришка, гнить бы тебе, Ванька, в том же заброшенном колодце. Вот такие пироги получаются.

Иван миролюбиво глянул на Камчатку.

– Прости, друже. Мелок я против тебя, прости.

Миролюбие Каина несколько умягчило душу Камчатки, однако глаза его по-прежнему излучали стальной блеск.

– Если бы при братках о моей плевой затее вякнул, не простил бы. Ты, прежде чем свою сопатку[47]47
  Сопатка – рот.


[Закрыть] раскрывать, трижды подумай. Что же касается дворца Лефорта, я тут все ходы и выходы прикинул. Можно немалый куш взять. Есть доброе местечко, где можно и отсидеться. Данилов монастырь. Имею там надежного человека. Уяснил?

– Полагаюсь на твой верный расчет. Может, поделишься?

– Время придет, поделюсь. А пока разомнемся не столь уж и крупным делом. Сегодня ночью надо немецкого лекаря тряхнуть. Эльза моя талдычила, что лекарь крупно разбогател. Ночью к реке четверо братков придут.

– Меня возьмешь?

– Тебя давно с нами повязать надо. Поглядим, каков ты в деле.