Текст книги "Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Но привыкшая к воровству мошенническая совесть недолго могла держаться в пределах добродетели, по пословице: «Повадился кувшин по воду ходить, на том ему и голову положить», так и Каин, привыкнув с малолетства к воровству, никак не мог от этого избавиться. Воровство, грабежи, разбой – словно напитали его кровь, которая, наперекор всем светлым его порывам и намерениям, как смертельная болезнь все больше и больше разъедала все его существо, приближая его к гибельным последствиям.

Пока же Иван был на взлете. Получив от Сената указ, и военную команду в сорок пять человек, он нанял себе в Зарядье, близ Мытного двора, крепкий большой дом и зажил в нем вольной и бурной жизнью.

Дом был из пяти комнат. В одной – Иван поставил дорогостоящий бильярд, в котором обычно играл московский свет, в другой – три стола для игры в карты, в третьей – для старинной игры в зернь[199]199
  Зернь – так называются небольшие косточки с белой и черной сторонами, служившие предметом игры, особенно распространенной в XVI и XVII вв. Выигрыш определялся тем, какой стороною упадут брошенные косточки; искусники умели всегда бросать так, что они падали той стороною, какой им хотелось. Эта игра считалась предосудительной: в наказах воеводам предписывалось наказывать занимающихся ею. Однажды только, в 1667 г., З. вместе с картами была отдана на откуп, в Сибири; в ХУ111 веке играли уже свободно.


[Закрыть], любителей которой было немало из простонародья, четвертая была отдана для отдыха подвыпивших людей, а пятую комнату занимал сам Каин, коя служила ему и кабинетом и спальней.

Сам он приоделся в добротное русскую одежду и вновь стал носить бороду, заплатив в казну деньги за бородовой знак.

Дом его всегда был полон яств и питий, чем он привлек не только игроков в бильярд и картежников, но и праздношатающихся людей, особенно из фабричных, которые предлагали Каину свою помощь в поисках подозрительных личностей.

Каин дал согласие, ибо всех воров переловить – никакого реестра не хватит. И люди шли к нему, и рассказывали Каину обо все новых и новых ворах и воришках, причем, многие из добровольных соглядатаев и сами мошенничали, вытаскивая из карманов всякого рода ценности и доставляли их Ивану, из которых он брал себе небольшую часть, остальное возвращал своим сыщикам, которые были благодарны Каину за сытное пристанище, в коем ежедневно содержалось свыше трех десятков человек.

Народ был разношерстный, и если бы не железный приказ Ивана, его дом мог превратиться в очередной притон.

– Голодный – поешь, пару рюмок выпить – выпей, но никакого разгульного пьянства не допущу. Мигом вышибу! Вы – мои помощники, а не бражники из кабака.

Двое, было, ослушались, так Каин взял их за грудки и так столкнул лбами, что те едва живы остались.

– Ползите в свои норы и навсегда забудьте мой дом!

Не прошло и месяца, как Иван подобрал себе тройку есаулов: Никиту Монаха, Ермилу Молота и Федьку Рогатого. Первый – из Красного Села, второй – из Убогого дома, третий – из подмосковного села Покровского. Все трое считались именитыми ворами, грабили по-крупному, и бесшабашной гульбой не увлекались. Каждый обладал трезвым умом, недюжинным здоровьем, а главное имел зуб на дворян-помещиков, пустив красного петуха в нескольких усадьбах.

Каин нутром чувствовал, что недовольство мужиков крепостниками нарастает с каждым годом, а посему в помыслах своих он, завершив дела в Стукаловом монастыре, помышлял поднять крестьян на беспощадную войну с помещиками. Хорошо бы воссоединиться с Мишкой Зарей, который может повести за собой всю волжскую голытьбу, которая, слившись с крестьянской ратью Каина, способна изрядно пошатнуть устои державы, дабы возвести на трон справедливого царя.

Потускневшая, было, разинская мечта «безнравственного гения России», вновь возгорелась с новой силой.

Каин теперь уже открыто ездил по Москве. Князь Яков Кропоткин выдал ему не только доброго коня, но и пистоль с ружьем. Предлагал ездить с усиленной охраной (ох, как нужен был их сиятельству Каин!), но Иван категорически отказался:

– Мне некого боятся, князь. Шобла и мазурики и близко не подойдут к Каину.

– Не будь таким самоуверенным, Иван Осипыч. Воры злы на тебя. Могут из толпы и нож метнуть.

После письма из государственного Сената Кропоткин стал величать Ивана даже по отчеству (уж слишком необходим был ему бывший разбойник, уж слишком богатела его мошна, а посему Каин ему нужен был живым).

Несмотря на его отказ, князь все же приставил к Ивану охрану из трех человек, которые должны быть незаметными для Каина, но от того ничего не укрылось, и он лишь посмеивался на опеку Кропоткина. Ишь как забеспокоился, когда денежка в его карман ручейком поплыла.

Воровского ножа мазуриков Иван действительно не боялся, ибо те уже знали, что смерть Каина повлечет их немедленную смерть, кою получат они от известных гопников.

Опутал Каин, словно паучьей сетью и полицейскую контору. Огромная мзда, получаемая от Ивана, практически поставила полицейских в прямую зависимость от «всесильного» Каина.

Иван, пользуясь своим положением, «быстро привел весь московский уголовный мир себе в подчинение, а чиновный с той же целью опутал взятками. Он приобрел фактически бесконтрольную власть после того, как в октябре – ноябре 1744 году добился от Сената двух указов: первым запрещалось проводить расследования по выдвинутым против него им арестованными людьми обвинениям, а другим строго предписывалось оказывать ему содействие в поимке любого указанного им лица. Властям Каин сдавал уголовную мелочь, попадавшую в его сети, а крупная добыча от него откупалась».

Сдав для начала нескольких незначительных фальшивомонетчиков, он покрывал крупных «денежных дел мастеров», держателей воровских притонов, скупщиков краденого, которые откупались от Каина большими деньгами, уходившими на огромный чиновничий мир, всегда жаждущий золотого тельца.

Честолюбивый Иван упивался колоссальной властью. Он чувствовал себя хозяином города, и ждал того момента, когда подчиненный ему уголовный мир возьмет верх не только над Первопрестольной, но и над подмосковными городами, после чего он и начнет смертельную борьбу с помещиками и наконец-то осуществит свою стародавнюю мечту.

Глава 7
Авелинка

Конечно же, Иван занимался и любовными утехами. Немало девок и женок перебывало в его постели за последнее время, однако его не покидала мыль покорить строптивую дочь краснодеревщика Акимыча. Время настало окончательно сломить упорство Авелинки.

Утром следующего дня он облачился в дорогое платье, нанял роскошный экипаж, набил его соболиной шубкой, летниками, телогреями, сарафанами, сапожками, а в руки взял шкатулку с драгоценными девичьими украшениями.

Сказал кучеру в цилиндре и ливрее:

– Все внесешь в дом, к которому подъедем.

Удивленный Акимыч приступил, было, с расспросами, но кучер молча выложил поклажу на лавку и удалился. Затем уже появился Каин со шкатулкой.

– Будь здоров, Демид Акимыч и добрая хозяюшка.

Жена Акимыча на сей раз была дома. Она, как и супруг, продолжали с изумлением смотреть на привезенные вещи.

– Узнаешь, Демид Акимыч?

– Узнаю, ваша милость. Чего одёжку сменил?

– Не только одежку. Ныне я обер-офицер Сыскного приказа Иван Каин. Слышал, небось, о таком сыщике?

И супруг, и жена плюхнулись на лавку, и настолько растерялись, что и слова не могли вымолвить.

– Чего оробели? – улыбнулся Иван. – Я к вам с добрыми намерениями, а вы будто черта с рогами увидели. Да я сам его боюсь, когда он рогом в окно стучится… Аль не слыхал, Демид Акимыч?

– Как не слыхать, – наконец, пришел в себя хозяин. – Тебя, почитай, вся Рассея-матушка ведает. Передо мной же купцом прикинулся.

– Мышка и та три раз на году окрас меняет. Ходил в купцах, а ныне в главных сыщиках приказа. От Сената два благодарственных указа получил. Особая благодарность – от губернатора и генерал-полицмейстера. Обещали крестными отцами стать. Так что примите подарки от жениха и позовите дочку из светелки. Намерен лично вручить.

Акимыч глянул на испуганную жену и высказал:

– Ты хоть и всемогущий Каин, но дочку показывать жениху до свадьбы не положено.

– Ошибочка, Демид Акимыч. Авелинку я и при тебе видел, а затем и в светелке с ней разговаривал. Так что, покличь! Без того не уйду.

– Да как же так, милостивец? – ударилась в слезы хозяйка. – Грешно старый обычай рушить. Скажи, отец.

Акимыч, попав в затруднительное положение, тяжко вздохнул. Каин и впрямь не уйдет из избы до тех пор, пока не увидит Авелинку. Этот всесильный, но страшный человек не отступит. Бывший разбойник, как он уже наслышан, подмял под себя не только полицмейстера с его подчиненными, но и весь Сыскной приказ. И как это получилось – уму непостижимо. Но одно ясно – с Каином лучше в перебранку не вступать, иначе это добром не кончится.

– Покличь, мать, дочку… Покличь!

Авелинка спустилась в комнату в алом сарафане, в котором она выглядела еще прекрасней.

Иван отвесил девушке поясной поклон.

– В добром ли здравии, Авелина Демидовна?

– В добром, сударь.

– Прекрасно. Прости, что нарушаю старозаветные устои, и не засылал сватов, ибо не имею ни близких, ни дальних родственников, а посему явился напрямую и привез тебе подарки и драгоценные украшения (Каин открыл шкатулку), кои, надеюсь, будут тебе к лицу и по вкусу.

Бездушными, отчужденными глазами окинула Авелинка девичьи наряды и сухо проговорила:

– Маменька сказала, кто вы. У вас нет даже имени, разве что кличка Каина, который, согласно Библии, был чудовищным злодеем, убив своего брата Авеля.

– Кличку Каина, – тотчас нашелся Иван, – мне дали в детстве, и только за то, что я, спасая кошку, забравшуюся на высокое дерево, упал и случайно раздавил котенка. Одна из умалишенных старух, чей котенок погиб, и обозвала меня сим неблагополучным именем. С той поры старуха ходила по деревне и постоянно бормотала злополучную кличку.

И вновь Авелинка зорко посмотрела в глаза Ивана.

– Вы очень увертливый человек, сударь. Ваша история с кошкой далека от правды… А вы почему молчите, тятенька и маменька? Разве вы даете благословение?

– Благословение, дочка, дают после сговора, а такового еще и в помине не было, – произнес Акимыч.

– Так в чем же дело, Демид Акимыч? Я предлагаю вашей дочери руку и сердце и предоставлю ей шикарную жизнь. Она ни в чем не будет нуждаться, так как я очень богат. Вам не найти лучшего жениха. А то, что ваша дочь со мной холодна, это минует, когда сердцем поймет, что вышла за доброго человека.

Акимыча аж пот пробил. Колебание его чувствовалась по дрожащим пальцам и потухшим глазам. Он уже знал ответ любимой дочери, высказанный ею, после посещения «купца» светлицы. Ничего не изменится в сердце Авелинки и после доставленных богатых подарков.

Но Каин ждет от него, как от родителя, ответа. Дочь в данном вопросе ничего не решает, ее желания отец может и не спрашивать: уж так повелось на Руси. Он сам выходил за Лукерью не по любви и лишь через год она стала ему желанной. «Стерпится, слюбиться», – говорят в народе.

Каин, чу, покаялся в своих грехах, а то бы его в Стукалов монастырь на службу не приняли, и службу свою он начал так ретиво, что получил одобрительные указы из самого Сената. Да и в простонародье о нем толкуют добрые слова.

– Ну что, мать, – повернувшись к Лукерье, заговорил Акимыч. – Думаю, быть сговору. Не век же нашей доченьке сидеть в светелке, пора и мужа заиметь.

У Лукерьи вновь глаза на мокром месте, а дочь, вспыхнув как огонь, резко выпалила:

– Я ж говорила, тятенька. Не мил мне этот человек. Он – жестокий и злой. Даже если вы благословите меня, я не буду жить. Он же Каин не по кличке, а по сердцу. Лучше сейчас меня погубите!

Алевинка высказала и убежала в светлицу.

Акимыч с понурым лицом развел плечами.

– Ты уж не обессудь, ваша милость. Мы, чай, не басурманы, на аркане дочь не потащишь. Дай недельку сроку. Постараюсь Авелинку уговорить.

– Хорошо, Демид Акимыч, но не больше недели. И не дай Бог довести меня до греха.

* * *

Через неделю Акимыч сам явился в дом Каина и с мрачным видом вернул ему подарки.

– Хоть убей, ваша милость. Не хочет.

– Ступай! – коротко но сурово сказал Каин и, подумав несколько минут, поехал к Еленинской башне где в оковах сидел фальшивомонетчик Андрюха Скоробогатый.

Самая жуткая Пыточная России, в коей Ивану бывать еще не доводилось, и коя произвела у него гнетущее впечатление. В пыточной сыро и сумрачно, ибо освещена всего тремя сальными плошками, кои дымят и без того черня закопченные стены, а с потолка капают на головы узников тягучие холодные капли, словно производя дополнительную пытку. Узники же прикованы к каменным стенам железными цепями, опричь того колодками, кои снимаются с ног лишь тогда, когда преступника подвесят на дыбу и начнут выворачивать из суставов руки и ломать кости, да еще со страшной силой хлестать особыми пыточными плетьми, в которые вплетены железные, с острыми углами кругляши, пробивающие тело до костей. Но и это не все: под голые ступни узники палач поставляет, вынутую из жаратки, раскаленные угли на широкой сковороде с длинной деревянной ручкой.

Господи, чего только нет в пыточной. Железные прутья и клещи, стальные иглы, лежащие в особых коробочках, пыточные станки, кои в считанные секунды могут раздробить или вовсе перемолоть любую часть тела жертвы.

Иван, разглядев среди преступников Андрюшку Скоробогатого, двинулся к нему и наткнулся на какую-то бочку, из которой торчали розги.

«Березовая каша, замоченная в соленой воде. Лихо же достается браткам».

Андрюха лежал на куче жухлой соломы в изодранном в клочья рубище и тихо стонал. Вид его был жалким, изнуряющим, глаза провалились. Некогда от тучного, спелого тела остались одни кости.

– Жив, мастер?

Андрюха загремел цепями, приподнялся, зло, надрывно заклокотал:

– Падла… иуда…гореть тебе в геенне огненной.

– Ну, буде! – прикрикнул Каин и подсел к Андрюхе. – Я к тебе с добром пришел.

– Этот ты-то с добром? Не хочу с падлом говорить.

– Захочешь, когда я тебя на волю выпущу.

– Какая воля? Меня завтра на дубу подвесят, а потом костяк в яму кинут.

– Не висеть тебе на дыбе, Андрюха. Оговори одного человека и гуляй по белу свету. Жить-то хочешь?

– Кто ж к Костлявой торопиться? О ком речь?

– Я знаю, что ты живешь неподалеку от Трубы. Ведаешь краснодеревщика Демида?

– Слыхать слыхал, но дел с ним не имел?

– Имел, Андрюха, с дочкой его Авелинкой.

– Ты чего, Каин, дурь гонишь?

– Вникай дальше. Девку надо оговорить. Сегодня же тебя вызовут к секретарю Седову, и скажешь ему, что дочь краснодеревщика Авелинка помогала тебе воровские деньги делать.

– Коим образом?

– Соображай, дурья башка. Она же златошвейка. У нее всегда в наличии золоченая, серебряная и мишурная проволока. Настоящий клад для тебя.

– Уразумел… Но тебе-то какая корысть?

– О том тебе знать не обязательно. Если оговоришь и на очной ставке все подтвердишь секретарю, на другой день выйдешь на волю. Договорились, Андрюха?

– У меня другого выхода нет. Из Пыточной только в Убогий дом отвозят. Оговорю.

В тот же час Каин побеседовал с Парфеном Седовым. Тот хоть и молод, но сразу раскусил Каина.

– Никак девка приглянулась, а та дала от ворот поворот. Незаконно, Иван Осипыч. Взять девку под караул не могу-с.

Каин брякнул перед секретарем кошельком с червонцами. Тот торопливо (как бы кто в кабинет не вошел) спрятал кошелек в ящик стола и выдавил на лице угодливую улыбку.

– Сегодня же дочь краснодеревщика будет взята под караул. В Сыскной или сразу в Пыточную башню?

– Вначале для допроса в Сыскной, а уж потом в Пыточную, Парфен Владимирович. Пусть подумает, что ее ждет.

– Применить все меры воздействия?

– Ни в коем случае. Кому тогда она будет нужна? Пусть недельку поголодует, кормежку – самую скудную, ну и плеточкой легонько пройдитесь. Легонько! А в Пыточной посадите ее прямо возле дыбы и накажите палачу, что вот-вот-де и ее подвесят. Сломается, всю гордыню свою забудет, а потом я ее в золотую клетку на откорм увезу. Действуй, Парфен Владимирович!

– Только ради вас, Иван Осипыч. Все будет исполнено в самолучшем виде. Только бы до их сиятельства не дошло.

– Не беда. И на его роток накинем шелковый платок. А Андрюшку Скоробогатого на волю отпусти. С судьей и подьячим я переговорю.

– Какая же большая власть у вас, Иван Осипыч. Получается, над приказом-то вы начальствуете, – польстил Каину секретарь.

– Куда уж нам, малому воробышку, с бестолковой головушкой, кой только и умеет крылышками порхать. Будь здоров, Парфен!

… В тот же день Авелинку доставили в Сыскной приказ и «спрашивали, для чего она, ведая, что Скоробогатый делал воровские деньги, не доносила. Несчастная и невинная девица, хотя и приносила справедливое в том оправдание, и уверяла всякими клятвами, что не только ничего не ведает, но и доказателя в глаза не знает, но правдолюбивые секретари, не утвердясь на праведном ее ответе, определили допросить ее на очной ставке под плетьми и до тех пор мучили, что едва оставили живую и без всякого чувства, приказали отнести ее на рогожке и бросить, как настоящую злодейку, в тюрьму».

Узнав, что Авелинку крепко избили, Каин пришел в негодование. Он схватил Седого за темно-зеленый мундир, да так, что от него посыпались орленые пуговицы.

– Я тебе что говорил?! А ты – сучья морда!!

– Прошу прощения, Иван Осипович. Во время дознания нежданно-негаданно пришел их сиятельство и приказал допросить девицу с пристрастием. Он тех, кто причастен к изготовлению воровских денег, особливо пытает.

– Знаю! – оттолкнув от себя секретаря, выкрикнул Иван.

Приверженность Кропоткина к фальшивомонетчикам была известна всему приказу, ибо каждый изобличенный «мастер», чтобы не висеть на дыбе, приносил их сиятельству немалую выгоду.

– Предупредить же вас, Иван Осипович, уже было неосуществимо.

– Тетери!

Иван, зная, что Кропоткин и дальше не оставит в покое Авелинку, кинулся в кабинет князя. Золотые червонцы возымели свое дело.

– Какой же вы селадон, батенька, – миролюбиво произнес князь. – Я прикажу оставить в покое вашу пассию.

– Благодарствую, однако, извольте выполнить небольшую просьбу, ваше сиятельство.

– Весь внимание.

– К девице надо послать доктора, чтобы как можно быстрее поставить ее на ноги. Мази, порошки, пилюли, и хорошее питание.

– Не волнуйтесь, батенька. Поднимем твою девицу.

Но на этом Иван не успокоился. Ему надлежало продумать новую идею, в которой особое место должна занять толковая женщина, которая бы сказала о нем добрые слова. Но такую найти на Москве непросто. Девицы, проведенные с ним одну, две ночи в постели, на эту роль совершенно не годились, ибо они могли все испортить и еще больше озлобить Авелинку.

И тут в голову Ивана всплыла Аришка, его давнишняя спасительница. Правда, ныне она замужем за рейтаром Нелидовым, но это не помеха.

Дом рейтара, как уже знал Иван из разговоров Аришки, находился на Петровке Белого города – одной из древнейших улиц Москвы, названной по Петровскому монастырю, что на «Высоком» (месте), основанному у Петровских ворот в середине Х1У века.

В описываемое время улица была застроена лишь по западной стороне. Восточная же, к реке Неглинной, была застроена редко и беспорядочно. Виной тому были разливы реки Неглинной в половодье, кое заливало почти всю восточную часть Петровки.

«Рейтар сейчас наверняка на службе, а Аришка, поди, с ребятней занимается».

Но из дома вышла совсем незнакомая женщина и пояснила:

– Рейтара еще два года назад в Воскресенск перевели.

– Супруга жива, здорова?

– Была в полном здравии.

Больше ничего не спросив, Иван развернул коня и помчал в Зарядье. Раздумий не было. Вбежав в избу, поманил своих новых есаулов – Никиту Монаха, Ермилу Молота и Федьку Рогатого.

– Не хотите со мной ранним утречком до Воскресенска прокатиться?

Вопросов не последовало: Каин зря не позовет, посему его просьбы есаулы выполняли неукоснительно, чем и радовали Ивана.

– На конях?

– Туда, Ермила, на конях, обратно на бричке.

Иван прикинул: до Воскресенска где-то около пятидесяти верст, поэтому, если выехать в доранье, города можно к вечеру достигнуть. Так и сделали.

Иван уезжал из Москвы, даже не сказавшись Сыскному приказу, что лишний раз подчеркивало его безраздельную независимость.

Июльские дни длинны, а посему прибыли в Воскресенск еще до заката солнца. Разыскать дом рейтара Нелидова в небольшом городе трудностей не составило.

Рейтар без мундира, в одной посконной рубахе возился на грядках огорода, а супруга с двумя малолетками срывала с гряды в лубяной кузовок спелую клубнику.

«Полная идиллия. Вот она жизнь, о коей он порой мечтал. Может, когда-нибудь с Авелинкой получится?»

– Аришка! – окликнул Иван.

Молодая женка вздрогнула от знакомого голоса и повернулась к Каину.

– Иван!.. Какими судьбами?

– Птичка-невеличка весточку принесла. Вот и пришлось тебя навестить.

– Заходи в избу, Иван.

Аришку, казалось, и вовсе не тронули годы. Все такая же румяная, статная, с задорными глазами, лишь густые соломенные волосы теперь забраны под платок.

Рейтар насторожился. Высокий, крутоплечий, подошел к незнакомцу и сердито спросил:

– Кто такой?

– Да ты не серчай, Матвеюшка. Бывший дворовый человек купца Петра Филатьева Мы с ним когда-то у него ютились.

– Ванька Каин, что ли, о коем ты рассказывала?

– Он самый.

По лицу Нелидова пробежала тень. Каин! Чего только не говорят о нем в Воскресенске. Был разбойником, даже бывшего своего хозяина Филатьева ограбил, а ныне, чу, в Сыскном приказе служит. Чудеса!

– Какое у тебя дело к моей жене?

– Не сверкай глазами, Нелидов. Дело касается моей новой службы. В избе расскажу.

Иван ничего не утаивал, лишь в одном месте приврал:

– Прикипел сердцем к одной девице, она же пока согласия не дает, и даже родителей не хочет слушать. Гордая! А тут еще, как златошвейка, в сговор с фальшивомонетчиком вошла. Теперь сидит Авелинка в тюрьме.

– А супруга моя причем?

– Все дело в том, Матвей, что Авелинка не верит мне, что я другим человеком стал. Ее может уговорить только женщина, которая меня с детства знает. Вот я и прибыл к Арише. Если Авелинка согласится выйти за меня замуж, она будет выпущена на волю.

Ротмистр хоть и был спокойного нрава, но тут взбунтовался:

– И не подумаю, Каин, супругу в Москву отпускать, да еще в Сыскной приказ. Не поедет!

– Матвеюшка, что ты? Надо же Ивану помочь. Дело-то полюбовное.

– Я уже сказал свое слово. И где это видано, чтобы жены мужьям перечили?

Аришка опечалилась, а Иван примирительно сказал:

– Вынужден смириться. Слово мужа – закон… Ночь надвигается. Может, дозволишь, Матвей, у тебя с моими друзьями заночевать?

– Места хватит. Ночуйте с Богом. Мы здесь в комнате, Ариша с детыми в горнице,

– А вначале вечерять будем. Дорога была дальняя, небось, голодны? Ты, Матвеюшка, не против?

– Какой разговор? Гостей голодными спать не укладывают.

– Тогда принеси, Матвеюшка, из погреба капусты, пока я стол накрываю.

Нелидов вышел, а супруга тотчас обернулась к Каину:

– Жаль мне тебя, Ванечка (сказала ласково, как и раньше). Увези меня утром, как будто силком.

– Так и помышлял, Аришка. Но супруг-то вместе с нами будет ночевать.

– Не беда. Рано утром он спит, как пропойца мертвецким сном.

– Надо у кого-то для тебя бричку похитить. Укажи где, и мы своруем.

– Не надо бричку, Ванечка. И своего коня я не выведу. Матвей сразу догадается, что я добровольно съехала. Я ж к тебе сяду – и вези хоть на край света. А Матвей поверит, он сверх меры доверчив.

– Спасибо тебе, Аришка.

… Ранним утром все трое тихонько встали (Неледов даже не шелохнулся) и вышли на крыльцо. Аришка уже поджидала на улице.

– Никита, сними кафтан и гашник из штанов вытяни.

То же самое сделал и Иван. Он свернул два кафтана вчетверо, уложил их позади своего седла, стянул сдвоенным гашником поклажу, связал концы гашников под брюхом коня и подкинул Аришку на своеобразное седло.

– Все мягче будет, Ариша. Крепче держись за луку. С Богом, братки.

Где-то на середине пути лесную дорогу перегородили человек двадцать лихих людей – с дубинами, кистенями, а четверо даже с ружьями.

– Слезай с коней и выкладывай кошельки! – гаркнул вожак, направив ружье на Каина.

Иван потянулся к рукояти пистоля, но вожак предварил:

– Не балуй, выстрелю!

И он бы выстрелил, если бы Иван не рыкнул:

– На кого пасть раскрыл, мазурик. У самого Каина намерен шакалить [200]200
  Шакалить – воровать.


[Закрыть]?! Сунул в ружье рыжики[201]201
  Рыжики – патроны.


[Закрыть] и думаешь Каина свалить? Да я тебя, шобла, повенчаю[202]202
  Повенчать – заставить девушку водить своего парня за половой член вокруг чего-нибудь при всей воровской группировке или вынудить парня помочиться;


[Закрыть] с твоей марухой при всей шараге!

Вожак захлопал глазами и опустил ружье.

– Выходит, на самого Каина напоролись. Прости нас, дуболобов. Мы ведь к тебе, под твою защиту поперлись.

– Бог простит. Ступайте, куда шли, а там погляжу, кого за порог пустить, а кому и пинка под гузно дать, чтоб знали на кого руку поднимать.

– Ну, ты, Ваня, и шумнул. Даже я перепугалась. Какая же в тебе силища! – сказала Аришка.

– Иначе бы нас перестреляли. Где водкой, а где и глоткой.

– Песни-то поешь?

– Не забыла, Ариша? Вот встанем на привал – и спою.

* * *

Демид Акимыч, возмущенный арестом дочери, норовил поднять Трубную площадь.

– И что это делается, православные! Дочку мою средь бела дня под караулом в Стукалов монастырь увели. Будто она воровские деньги Андрюхе Скоробогатому делать помогала. Да она у меня святая, чиста перед Богом. Все это – козни Ивана Каина, коему Авелинка отлуп дала. Не захотела она идти замуж за бывшего разбойника. Помогите, православные, дочь мою из Сыскного вызволить. Айда всем скопом к приказу и пожалуемся Кропоткину! Христом Богом вас прошу!

Но Трубная площадь яростным криком не откликнулась, отделываясь отдельными возгласами:

– Тебя, Акимыч, ведаем. Толковый мастер, но дочь твою, почитай, в глаза не видели.

– Да как ее увидишь, коль она целыми днями в светелке сидит. Чисто ангел, православные!

– В чистом омуте черти водятся. Чу, она у тебя златошвейка. А вдруг потихоньку Андрюхе канитель носит. Вот и спелись.

– Чушь! Типун тебе на язык! Моя дочь ткани для храмов вышивает, богоугодным делом занимается.

– А что, православные? Может, невинное дите в Сыскной упекли? Сходить бы надо к приказу.

– Сходить! Им бы лишь схватить, нечестивцам. Пусть Каин ответит, где истина! Он, коль простолюдинка ни в чем не виновата, поспособствует, чтоб девку выпустить. Он, чу, все может.

Площадь раскололась, но к приказу двинулось всего человек десять.

… Аришка, уж на что была отважна, но когда очутилась в Пыточной Еленинской башне, перепугалась. Хрипы, стоны, жуткие, душераздирающие крики. Как раз на дыбе пытали одного из преступников.

Иван показал Аришке на Авелинку и пошел прочь из башни.

От девушки только что отошел лекарь, который смазал ее раны, но боль в спине не проходила, поэтому она тихо стонала. Авелинка по-прежнему сидела в оковах, глаза ее были закрыты, но жуткие возгласы истязуемого настолько разрывали ее сердце, что она заткнула уши пальцами, но и это мало помогало.

И тогда она принялась вслух молиться Пресвятой Богородице. И молитва дошла до Заступницы ибо безжизненное тело узника сняли с дыбы и бросили в темный угол башни.

Вот тогда и подошла к девушке Аришка, села рядом и достала из кузовка бутылочку с «монастырским» квасом.

– Выпей, милая голубушка.

– Кто ты?

– Ты сначала выпей, а потом и разговор поведем.

Авелинка отпила несколько больших глотков и спросила:

– Ты почему без оков? И летник на тебе катами не тронутый.

– Не дивись, милая девица. Меня Иван Каин к тебе прислал.

– Каин?! Злодей Каин?

Авелинка с таким ожесточением произнесла ненавистное имя, что Аришка вздохнула: разговор будет нелегким.

– Он не злодей. Он к тебе всем сердцем тянется.

– Вот его сердце, – повела рукой по мрачному узилищу Авелинка. – Уходи! Я не хочу с тобой, женщина, разговаривать.

– И все же выслушай меня, Авелинка. Я знаю Ивана с детства. Мы были дворовыми людьми купца Филатьева. Ваня был совсем другим – тихим, покладистым, все песни распевал, которые сам сочинял, а кто песни поет, у того душа чистая. Но жизнь у Вани получилась горькая. Ты, наверное, слышала, как нелегко живется крепостным людям у своих господ. Над Ваней издевались приказчики, его часто избивали, вот, в конце концов, и озлобилась его душа. И тогда, когда он вырос, он бежал и стал мстить купцам за все свои мучения. А потом понял, что воровать и состоять в разбойных шайках нехорошо. Он стал ненавидеть воров, и чтобы избавить от лиходеев Москву, пошел служить в Сыскной приказ. Сейчас, благодаря ему, Москва заметно от воров очистилась. Когда Иван увидел тебя, то сразу влюбился. Так что не держи на него сердца. Если надумаешь стать женой Ивана, то он выпустит тебя на другой же день.

– Все высказала?

– Могу и дальше говорить, Авелинка.

– Достаточно. Чтобы ты не высказывала, я не могу полюбить Каина, а посему лучше погибну в этой Пыточной, чем соглашусь на его просьбу, ибо душа у него недобрая. Так и передай Каину.

– Зря ты так, Авелинка. Иван для тебя даже хоромы срубил.

– Пусть в свои хромы гулящих женщин водит. Оставь меня.

– И все же крепко подумай, милая девушка. Иван очень будет ждать от тебя доброй весточки.

– Не дождется!

Каин ждал Аришку у входа башни и сразу по ее лицу понял: уговорить не удалось.

– Да, Ваня, твоя Авелинка – кремень. Ни в какую! Ведь погибнет же, бедняга.

Мрачными были глаза Каина.

Затем они посидели в дорогой ресторации, что на Ильинке, потрапезовали, поговорили, и попрощались.

– Да хранит тебя Бог, Ваня! – осенила Аришка Каина крестным знамением и поцеловала в губы.

Обратно в Воскресенск возвращалась жена Нелидова на бричке.

– Можешь себе оставить, Ариша, как подарок за полонение.

– Если супруг примет, Ваня.